Текст книги "Правда (СИ)"

Автор книги: Antony.S

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Бесспорно, он на меня очень влиял. Я и без того был довольно странным и холодным, но ко всему этому прибавился цинизм. Стать законченным циником к девятнадцати годам – не самая большая радость. Но все-таки я продолжал верить в людей. Когда учишься в университете, невольно приходится выстраивать коммуникации с окружающим миром, например, когда тебе дают общее задание с кем-либо. Происходило это довольно редко в силу системы национального образования, которая направлена на заучивание материала, а не на его усвоение и практику.

Гарри учил меня полагаться только на себя, а я его – доверять другим людям. В итоге мы дополняли друг друга.

Нам были непонятны низкие человеческие качества вроде алчности, меркантильности, двуличия, зависти. Особенно зависти.

Мы были социофобами и отгородились от всего мира, создав свой собственный. Он состоял из книг, кинематографа, музыки, алкоголя и вечеринок. Алкоголь и вечеринки вообще стали неотъемлемой частью нашей жизни. Особенно, когда в город приходила весна и лето. Пустота, которую мы ощущали с самого начала, демоны, которые заслоняли свет – все это выпускалось наружу. Мы посещали клубы и бары по несколько раз в неделю. Пятница и суббота всегда проходили в пьяном угаре. Для нас это был способ раствориться, стать частью толпы, мира, который нас окружал, уйти от серости и повседневности. Но в воскресенье мы снова оказывались среди рутины и обыденности. Полтора месяца лета мы проводили на барстрите в Минске, на различных улицах, которые жили от заката до рассвета, тратили кучу денег, коротали время с незнакомыми людьми.

Это была низкая жизнь, она быстро затягивает. В эти моменты мы были совсем другими людьми: эффектно подъезжали к клубам на машине Гарри, в которой играла громкая музыка, всегда одевались так, словно находились на красной дорожке. Прямой взгляд, направленный вперед, игнорирование чужого внимания, рукопожатия всему персоналу в любом заведении – все это делало нас самыми яркими представителями минской тусовки. Мы любили клубы, а клубы любили нас. Пару стаканов за баром, знакомство с самыми привлекательными и веселыми дамами, групповое закидывание экзтази, и вот мы в центре танцпола, устраиваем вакханалию, отрываемся так, словно в последний раз, и с этими же девушками просыпаемся утром, не понимая, как тут оказались.

Нам всегда хотелось веселья, мы брали от выходных все, до последней капли. Портили самых юных и невинных, дрались с мужиками, которые старше нас лет на десять, сорили деньгами. В общем, вели себя, как дикари. Мы никогда не помнили наших новых знакомых и, приходя в очередное заведение, получали приветствие и одобрение со стороны людей, которые утверждали, что тусовались с нами когда-то. Иногда это было не одобрение, а презрение. Все люди делились на три группы: веселые и пьяные, злые, агрессивные и неадекватные, трезвые. Мы подходили под первые две, но никогда под последнюю.

В бары мы ходили исключительно для того, чтобы подцепить себе подруг на ночь. Если в клубах мы могли накачаться до такого состояния, что нам было просто наплевать на женский пол, то в барах вели себя скромнее и искали секса. Это было совсем не сложно. Гарри всегда начинал разговор первым. Мы принимали грамм сто-сто пятьдесят, чтобы опуститься до интеллектуального уровня этих девушек, и он выходил на охоту. Я же грустный делал вид, что скучаю за барной стойкой. Он всегда приводил несколько принцесс или знакомился с большой компанией, в которой их было много, а затем представлял меня им. А там мы разыгрывали разные сцены, угощали их и предлагали поехать к нам. Нам ни разу не отказали. Были у них парни или нет, были они консервативными и принципиальными или же ветреными и легкими на подъем – мы забирали их с собой. Наверное, все дело было в нашей молодости и харизме. Такси, бутылка с собой, и вот мы неслись по проспекту, превращая остаток ночи в сказку.

С некоторыми из них я проводил недели, а иногда и месяцы. Но никогда и ничего не чувствовал. Я хотел их только, когда был пьян. Мог прогуливаться с ними и смотреть в другую сторону. Не слушал их разговоры, не интересовался их жизнью. Мне быстро надоедали их бесконечные попытки стать нужными. Они были лишь способом скрасить тоску. Я знал, что настоящая свобода – в одиночестве, поэтому его я любил больше, чем тех, кто его разбавлял.

Пару раз у меня были галлюцинации от передозировки алкоголем и постоянно жесткие выходы. Мы отходили от праздников в воскресенье, что всегда было довольно неприятно и, расхаживая по моей квартире, словно зомби, вообще не воспринимали ничего вокруг. Мы могли целый день пролежать на кроватях, ничего не делая. У меня всегда жутко кружилась голова, реакция и речь была замедлена. Еще начались проблемы с сердцем. Понедельник, вторник обычно сопровождались болью, причем такой, что валидол стал постоянным гостем моего рюкзака. Еще оно бешено колотилось, что ранее происходило, только когда я был рядом с девушкой, которая меня возбуждала. Они всегда говорили одно и то же: «Твое сердце, оно словно вырывается из груди», – прикладывали руку и сравнивали со своим сердцебиением, а я в ответ лишь подливал масло в огонь: «Это все из-за тебя». Я стал ощущать, что теряю частичку себя каждый раз после очередной сумасшедшей ночи. Но мысль отказаться от Лондона была слишком безумной для меня. Поэтому за три года я так и не осмелился отвергнуть эту идею.

Остальные полтора месяца лета мы проводили в Лондоне у отца Гарри. Этот город никогда не спал. Мы ходили в пабы, посещали клубы, в которых наши глаза метались из стороны в сторону. Клубная жизнь Лондона была последнего уровня, минская – начального. Там окончательно стирались все границы. Никто не пытался выделяться, все приходили лишь с одной целью – весело провести время. Люди там были более раскованные, и мы никогда не встречали никакой агрессии. Хотя и вели мы себя намного лучше. Мы были иностранцами, это давало нам ненужное преимущество, и мы окончательно обезоруживали местных девиц. Жили мы в лофте все того же отца Гарри. Лофт сдавался посуточно, но с нашим приездом полностью принадлежал нам, и на все полтора месяца превращался в самую шумную и одновременно тихую квартиру. Шумной она была под утро, когда мы возвращались с компанией, а тихой – ровно до наступления глубокой ночи.

Со временем Гарри вообще перестал находиться в адекватном состоянии. Алкоголь для него был способом ладить с людьми, общаться с ними. Он по-настоящему улыбался, первым начинал разговор, заводил знакомства, в общем, делал все то, что делают обычные люди, которые живут в социуме. Даже когда я покончил с этим бесконечным праздником, Гарри не остановился. Отсюда вылились полная оторванность от реального мира и как следствие – более глубокая депрессия, когда наступает осознание, что все, что он видит вокруг – других цветов, лишь потому, что он пьян или под наркотиками. В середине третьего курса Гарри отчислили из университета, а спустя пару недель он в первый раз загремел в клинику для зависимых. Гарри провел там половину зимы. И мы не пили почти четыре месяца, лишь изредка, позволяя себе на праздники бутылку пива или вина. Но с приходом мая голову срывало снова, и все старания врачей становились напрасными.

В начале четвертого курса Гарри опять попал в клинику и на этот раз успокоился. Хотя, скорее всего, из-за того, что в его жизни перестал так ярко присутствовать я.

Я готовился к последней сессии, писал диплом, проходил преддипломную практику. Начал заниматься спортом. Открыл для себя бег, который стал для меня отдушиной, и тренажерный зал. Я всерьез понял, что если не завяжу с такой жизнью прямо сейчас, то вскоре просто сопьюсь. Через знакомых меня на полставки устроили на минский авиационный завод в отдел внешнеэкономической деятельности и переводчиком. Моя дипломная работа была посвящена этому заводу. Проработал я там с января по апрель.

Время пролетело незаметно. Я встречал делегации с Дальнего Востока, из Европы, постсоветского пространства, проводил маркетинговые исследования, продвигал самолеты малой авиации, занимался полным сопровождением договоров и работал с клиентами. Я был полон энтузиазма и благодарности за доверие и возможность проявить себя.

С Гарри мы поддерживали связь через мессенджеры и редкие телефонные звонки. Пока он лежал в клинике, я поддерживал его, как мог. А затем наши разговоры сводились к банальным вопросам и ответам, к неловкому молчанию. Возможно, нам нужно было отдохнуть друг от друга и заняться чем-то новым.

Не только постоянная скука была виной наших частых вечеринок. Еще одна причина – погода. В этом городе совсем не было солнца. С октября по середину апреля на улице можно было наблюдать дождь, снег, туман, ветер, высокую влажность, из-за которой плюсовая температура превращалась в минусовую. Серость улиц, серость домов, серость людей являлись частью этого места. Это сводило с ума, навевало гнетущие мысли, меланхоличное настроение. Постоянный холод и сырость, которая пробирала до костей, длились здесь более половины года. Ясных солнечных дней в среднем наблюдалось около тридцати в год. Именно из-за этого долгожданное тепло, а именно температура за пятнадцать градусов, были чудом, все дни становились одним сплошным долгожданным праздником. Хотя и лето здесь было далеко не теплое. Жаркие знойные дни могли легко смениться ветреными и дождливыми. Смотреть прогноз погоды на пару дней вперед было нелепо. Все могло поменяться.

Как говорил Гарри, любовь можно было наблюдать только с экранов или в книгах, с чем я был согласен только наполовину. Я всегда верил, что рано или поздно встречу ее, а Гарри на этот счет только улыбался, называя меня наивным романтиком.

Нашей любимой мелодрамой был фильм «Знакомьтесь, Джо Блэк». Почему? Все просто – Клэр Форлани. Она была прекрасна в этом образе. Красива, нежна и женственна. Ее тонкие белые руки, плавные движения, выразительный взгляд, мимика, скромная улыбка, хрупкость и беззащитность… Для нас она была эталоном красоты. Мы оба были влюблены в нее. Я сказал тогда Гарри, что всю жизнь буду искать такую девушку, только в нее и смогу влюбиться. А Гарри, как обычно, съязвил, заявляя, что и целой жизни мало, поэтому терять время попусту глупо.

– Мой милый Абель. Какой же ты все-таки романтичный, и поэтому трагичный.

– Что ты имеешь в виду?

– Неужели ты не понимаешь? Даже если ты влюбишься когда-нибудь настолько сильно, как мечтаешь, ты должен осознавать, что любовь не вечна. От печали не уйти. Большое счастье всегда печально. Рано или поздно твои чувства достигнут высшей точки. Вот тогда все и закончится, и ты никогда не будешь прежним. Ты станешь холодным, еще более холодным, чем сейчас. В девушках ты начнешь видеть лишь зеркало собственного настроения. Знаю, сейчас ты не хочешь слышать об этом и будешь со мной не согласен. Но придет время – и ты вспомнишь слова своего мудрого друга.

– Надеюсь, ты не прав. Хотя все-таки я допускаю такое стечение обстоятельств. Все же хотелось бы верить в большее, чем в неминуемый конец всему, что суждено нам испытывать.

– Как ты можешь любить кого-то вечно, друг мой? Чувства непроизвольны, это не находится в нашей власти.

– Я и не собираюсь никого любить вечно, Гарри. Просто хотел бы почувствовать это, жадно хватать каждые минуты этих мгновений, ни с кем ими не делиться. Сам-то я понимаю, что никакой любви не существует. Это лишь извращенное восприятие наших первичных потребностей. Любовь – это лишь психофизическая зависимость, выброс гормонов, биохимия, и не больше. Я все это знаю, но хочу позабыть, потому что жить с этими знаниями невозможно. Я не хочу стать роботом к тридцати годам. Не хочу стать тобой. Я хочу радоваться жизни и жить в забвении.

– Абель, ты каждый раз будешь терять часть себя, разочаровываясь в людях, в чувствах, и каждый раз будешь искать их снова, пока не станешь слишком приземленным и не смиришься с поражением. Твоя проблема в том, что ты мечтатель. Отбрось чувства, как я. Отключив их, постиг бы блаженное удовольствие в одиночестве. Ведь только в нем истинная свобода. А надежда лишь удлиняет мучение людей.

Мы с Гарри искали убежища в книгах, глотая их одну за одной. Читая Фрэнка Фицджеральда, ощущали себя в Америке 1920-х годов, там бы мы точно сошли за своих. Нам нравилась та эпоха. У людей в то время были другие ценности, и смотрели они на мир под совершенно другой призмой. Мы называли себя прекрасными и проклятыми. Прекрасными – по понятной причине, а проклятыми – потому что имели неудачу родиться именно в этом городе, именно в этот век. Любимой книжкой Гарри был роман «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, а любимым персонажем – Лорд Генри. Он изъяснялся так, словно весь мир – тлен, а жизнь нужно прожить, как гедонист, только тогда она имеет смысл. В принципе, это все соответствовало философии Гарри, неудивительно, что он так возвышал этого персонажа, пытаясь изъясняться, как он и вести такой же образ жизни. Если мы искали любви, то обращались к Чарльзу Диккенсу, Эмили Бронте, Шекспиру, Пушкину, Толстому, Марку Твену и к сотням других романистов. Прочитав очередную книгу, мы начинали ее обсуждение, и во многом наши мнения были схожи.

Еще одним из наших увлечений была история Древнего мира, средних веков, новейшая. Мы отлично разбирались в каждой эпохе, знали наизусть все даты и биографии исторических личностей. Больше всего нас захватывали древние цивилизации, империи, царские семьи, королевские династии, войны. Первая мировая война была вызывала у нас больший интерес, нежели Вторая. Она была не настолько жестока и бессмысленна. В ней канули в Лету вековые традиции, перестали существовать целые империи, навсегда затерялись устои и принципы. А еще мы никогда не восхваляли революции. Они всегда свершались в интересах узкого круга людей, за счет толпы, под обманными девизами и лозунгами. Ценой крови невинных людей. С помощью молодых романтиков, которые по своей юношеской самоотверженности готовы были погибнуть за идею.

Философия была для нас чем-то загадочным, неизведанным и таким же манящим. Мы перечитали почти все произведения популярных философов. Мы восхищались ими и не всегда их понимали, отчего восхищались еще больше. Ницше, Кант, Шопенгауэр были нам ближе всего. Мы подчеркивали наши любимые цитаты и читали их друг другу.

«Люди не стыдятся думать что-нибудь грязное, но стыдятся, когда предполагают, что им приписывают эти грязные мысли».

«Существует право, по которому мы не можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть, это есть только жестокость».

«Для нас невозможно чувствовать за других, как принято говорить. Мы чувствуем лишь за себя самих. Сказанное звучит жестоко, но оно вовсе не таково, если его правильно понять. Человек не любит ни отца, ни мать, ни жену, ни детей, а всегда лишь приятные ощущения, которые они ему доставляют».

– Нет, Гарри, это уже перебор.

– Хм.

«Величайшая вина человека есть то, что он родился».

– Вот послушай, Абель, тебе понравится. «Самый благородный вид красоты есть тот, который не сразу захватывает, который овладевает не бурным упоением (такая красота легко возбуждает отвращение), а тот медленно вливающийся вид красоты, который почти незаметно уносишь с собой, который потом иногда снова встречаешь во сне и который, наконец, после того как он долго скромно лежал в нашем сердце, всецело овладевает нами, наполняет наши глаза слезами и наше сердце тоской. К чему стремимся мы, созерцая красоту? К тому, чтобы быть прекрасными. Нам мнится, с этим должно быть связано много счастья. Но это есть заблуждение».

– Не знаю, для меня самый благородный вид красоты, это как раз тот, который сразу захватывает, только в такой я бы и смог влюбиться. Возможно, в нем таится тонкая грань между любовью и ненавистью, но именно из-за этого он манил бы меня еще больше.

«Наиболее остроумные авторы вызывают наименее заметную улыбку». Тонко, не правда ли?

«Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем».

«Женщиной можно любоваться только на расстоянии. Узнавая ее лучше, разочарование будет множиться».

– А это кто?

– Собственное сочинение.

– Ты меня пугаешь. Хватит на сегодня. Пойдем лучше выпьем, все это на меня навеивает жуткую печаль.

– И все же они гении, Абель.

– Да. И оттого так одиноки.

========== Одиночество ==========

В то утро я проснулся от чувства, что на меня кто-то смотрит. Открыв глаза, увидел потолок, повернув голову влево – ее. Она сидела на барной табуретке недалеко от дивана и разглядывала меня.

– Ты мило спишь.

– Спасибо.

– Спасибо тебе. Спасибо за то, что сделал для меня. Понимаю, что не заслуживаю этого. Ты поссорился со своим другом из-за такой дуры, как я. Просто со мной ничего подобного никогда не случалось. Я не думала, что люди могут быть такими жестокими, а он казался мне довольно милым. Вот я идиотка! – Сказав это, она чуть снова не расплакалась.

– Так, давай без слез, хорошо? Я не мог по-другому поступить, ты ни в чем не виновата.

– Ты слишком добр ко мне, я не самый хороший человек.

– Мне неважно, какой ты человек, я бы заступился за тебя в любом случае, даже если бы знал, что ты этого не заслуживаешь.

Она улыбнулась и, закусив губу, посмотрела на меня.

– Там в ванной комнате была запечатанная зубная щетка, я воспользовалась ею, надеюсь, ты не против, а еще у тебя приятный гель для душа.

– Ничего страшного, на здоровье.

– Мне уйти? То есть я не знаю, как выразить свою благодарность. О боже, я даже не представилась! Меня зовут Катя.

– Абель.

– Абель? Какое странное имя

– Спасибо. – Опять эта реакция. В здешних местах это имя было только у меня, по крайней мере, за все двадцать два года жизни в Минске я больше ни у кого его не встречал.

– Абель, позволь мне поблагодарить тебя! Может, я сделаю завтрак? Ну или хотя бы кофе? А потом я уйду, обещаю.

Мне было не по себе. Девушка искренне была благодарна, а я ее выгонял своим невежеством, хотя, мне казалось, что я и намека не давал на это. По моему выражению лица люди делали самостоятельные выводы, которые не всегда были понятны мне.

– Все нормально, ты вовсе мне не мешаешь, и я бы не отказался от чашки кофе, – любезно ответил я.

– Правда? – восхищено спросила Катя. – Отлично, а где у тебя кофе? – улыбаясь, продолжала она. Девушка была красивой, даже без косметики. У нее были большие голубые глаза, длинные рыжие волосы, видимо, крашеные, распущенные и волнами спадающие на плечи и лопатки. До меня только сейчас дошло, что на ней была длинная белая майка, моя белая майка, она была довольно большой и доставала ей до колен, а на ногах мои носки. Она заметила, что я осматриваю ее внешний вид.

– Ааа, прости за это. Мои вещи все сырые, я повесила их сушиться, а в твоем шкафу нашла это, надеюсь, ты не против?

– Нет, нисколько. – Смелая девушка или наглая, я еще не определился. Я встал с дивана и направился на кухню. – Вот, смотри, здесь кофе, сливки, сахар. Есть растворимый, есть кофемашина, в общем, выбирай сама. Мне из кофемашины. Нажимаешь сюда, она промоется с минуту, подставляешь чашку – и готово. А я пока пойду в душ.

Я посмотрел на себя в зеркало. Здорово, второй день подряд у меня в квартире девушки, при этом разные. Не нравится мне это. Ладно, она просто тебе благодарна, не будь так строг. В голове всплыли картинки вчерашней ночи. Так, забудь об этом. Завершив утренние потребности и приняв душ, я вернулся.

– Катя?

– Да? – звонко и с энтузиазмом ответила она.

– Я вчера курил твои сигареты, надеюсь, ты не против, и сейчас тоже хотел бы попросить у тебя одну.

– Да, конечно, что ты. Не думала, что ты куришь.

– Да, в последнее время все чаще, – произнес я вслух, хотя ответ адресовал самому себе. Я взял чашку с кофе, он уже остывал, затем добавил туда сливки. Подошел к окну, поднял его и бросил взгляд на Катю.

– Держи, – процедила она, все так же пристально наблюдая за мной. «Черт, мне нравятся сигареты», – с ужасом подумал я про себя, делая затяжку. Как бы это не стало привычкой. Я курил, запивая никотин кофе, и смотрел на улицу. Шел мокрый снег. Когда же уже в этом городе будет тепло, солнце совсем покинуло эти места. Вспомнив, что я не один, посмотрел на свою гостью. Она тоже курила возле меня.

– У тебя все в порядке? Чувствуешь себя нормально?

– Да, все нормально, спасибо. Осадок есть, но все пройдет. Если бы не ты, не знаю, что бы со мной было. Я приехала туда с подругой по приглашению какого-то ее приятеля, в итоге подруги через час уже не было в том доме, не знаю, куда она подевалась. А потом появился он, весь такой напомаженный, обходительный, вежливый, я не могла долго сопротивляться его чарам. Он предложил выпить и провести экскурсию по дому. Сказал, что он владелец, и я, конечно же, согласилась. Дура. А потом мы вошли в эту комнату и он начал меня лапать, целовать. – Она закрыла глаза и сжала ладони. – Я сначала ответила ему поцелуем, но потом все зашло слишком далеко, я начала вырываться, просила, чтобы он остановился, но он как будто и не слышал меня.

– Перестань, тебе не нужно оправдываться, я тебе верю. Успокойся. – Я приобнял ее по-дружески, всего лишь желая успокоить. У меня не было других мыслей в голове, но она восприняла это так, будто и ждала этого. Она провела щекой по моей щеке, затем посмотрела на меня снизу вверх и поцеловала. Потом глянула вновь, изучая, буду ли я против, и коснулась моих губ уже смелее. Я даже и не понял, как начал отвечать взаимностью. Затем она взяла мои руки и опустила себе на талию. Я терял самоконтроль. Сколько себя помню, всегда мог держаться вдалеке от девушек, которые, как казалось, нравились мне. Я не любил знакомиться, и только алкоголь мог придать мне смелости или безрассудства и глупости, чтобы сделать первый шаг. Я держался от них подальше, не хотел делать никому больно. Как пел Майкл Джексон в моей любимой песне: «Be careful of what you do. And don’t go around breaking young girls’ hearts». Но, когда дело доходило до поцелуев или объятий, самообладание меня подводило. Я был легко возбуждаемым, это была моя слабость. И вот сейчас все происходило снова. Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы остановиться, чтобы оторвать свои руки от ее плоти, чтобы прикусить свои губы и отодрать их от нее, чтобы охладить свой пыл.

– Постой, это неправильно, ты вовсе не должна это делать.

– Но я хочу, меня так влечет к тебе. – Она обхватила мою шею, пытаясь снова поцеловать. Я лишь успел подставить ей свою щеку. – Я поняла, прости. Я не подумала. Ведь, возможно, ты этого не хочешь. Возможно, ты идеален, и у тебя этого не было даже в мыслях. Что ж, тогда ты еще лучше, чем я думала, я не достойна тебя. Прости, я несу какой-то бред. Хочешь, чтобы я ушла?

– На самом деле – да. Это все неправильно.

– Да. Ты прав… Я оставлю сигареты. Еще раз спасибо тебе за все. И… Прости меня. Вот мой номер. – Она протянула мне визитку. Екатерина Лестова, отдел маркетинга. Компания по дистрибуции какого-то алкоголя. – Позвони, если захочешь меня увидеть или пообщаться.

– Да, окей, конечно, – нахмурив брови, ответил я. Девушка пошла в мою комнату и начала переодеваться. Спустя пять минут мы уже стояли возле двери.

– Пока.

Она обняла меня, резко повернулась и ушла. Я запер дверь и сел, прислонившись к ней спиной. Опустив голову в ладони, я протер глаза и, выдохнув, встал. Какое-то сумасшествие. Мой телефон, куда я его засунул? Наверное, в джинсах. Да, так и было. Не было ни одного пропущенного звонка, ни одного сообщения.

Я сделал себе еще один кофе и снова закурил. Было только одно место, которое помогло бы мне сейчас забыться. Это небольшая городская лужа, которая протекала мимо Национальной библиотеки, затем уходила в канализацию и возвращалась обратно. В том месте, на противоположенной стороне от библиотеки, была одна лавочка, которая так сильно меня привлекала. Могучий старый дуб, который раскинул свои массивные ветви в разные стороны, прятал ее под собой. Они дополняли друг друга: эта лавка и дуб, будто были одного возраста, хотя, конечно же, дуб был намного старше. Метрах в трех от лавки была эта лужица. Требовалось спуститься с небольшой горки, чтобы попасть к лавке, а там уже можно наблюдать уток. Я приходил сюда довольно редко, всегда жалея, что не делаю это чаще. Людей там почти никогда не было. По левую сторону был довольно оживленный трафик, но я никогда не замечал его, слишком далеко были мои мысли. Я всегда был так сосредоточен. Всегда о чем-то думал. Я окончательно решил пойти туда.

Следующий месяц длился как год: учеба, дом, вечерние пробежки, ленивая готовка ужина и все в таком духе. Еще я начал курить. С Гарри мы не виделись, даже не списывались и не созванивались. «Вот они, друзья», – думалось мне.

Размеренный ритм моей жизни начинал меня раздражать, мне хотелось какого-то драйва. Каждое воскресенье я приезжал к пруду, ставил машину и прогуливался вокруг него. Я садился на берег, смотрел вдаль, снова вставал и бродил туда-сюда. Все эти действия разбавлял никотиновый дым. Я бродил по городу, заходил в разные кафе, попивая кофе, или жуя что-нибудь, наблюдал за людьми. Встречался со старыми знакомыми, а их можно было пересчитать по пальцам одной руки. В общем, разбавлял свой досуг, как мог.

Прошел март, затем наступил апрель. Девятое число, мой день рождения. Мне исполнялось двадцать два. Я лежал в кровати, а рядом вибрировал телефон. Немногочисленные родные в лице двоюродных братьев, бабушек и дяди названивали мне, пытаясь поздравить с праздником и пожелать банальных вещей. Я лежал и думал о своем возрасте. Двадцать два – это много? Наверно, нет, а, возможно, я просто себя успокаиваю. К этому событию можно относиться по-разному. Кто-то считает день рождения праздником и отмечает с размахом. Кто-то ведет себя скромнее и проводит этот день в кругу семьи и близких друзей. Есть и те, кто вовсе его не отмечают, увиливают от поздравлений и подарков. Некоторые люди считают это вовсе не праздником, а проклятьем, приближением смерти, приближением старости.

Последний звонок был в девять часов вечера. Звонил отец. Удивительно, последние два дня рождения он вообще забывал меня поздравить. Ненависть, которую я испытывал к этому человеку с самого детства и до окончания школы, сменило равнодушие. Он ушел от мамы в Международный женский день, когда она, будучи еще студенткой лингвистического университета, нянчилась со мной и посещала учебу. «Мужской поступок». По крайней мере, я всегда себе так говорил, в моей голове не укладывалась, как вообще можно было так поступить. Сейчас у него своя семья – жена, дочь. Он высокопоставленный военный, перечисляет раз в месяц деньги на мой счет в банке. Когда я был моложе, категорически отказывался от них, но мама внушила мне, что не стоит отказываться от этой помощи – гордым сыт не будешь. Так и повелось. Наш разговор продлился с минуту.

– Привет.

– Привет.

– С днем рождения, Абель.

– Спасибо.

– Ты уже совсем большой.

– Ага.

– Я как-нибудь заеду к тебе или пересечемся в городе, поужинаем, вот только разгребусь с делами, – Он всегда так говорил, сколько себя помню.

– Да, конечно.– Ну ладно, мой подарок будет лежать у тебя на счете.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

Возможно, в этот диалог можно было вставить проявление интереса к моей жизни или к его с моей стороны, но никто из нас этого не сделал. Заниматься притворством я не любил. И вещами, которые мне были по боку, не интересовался.

В принципе так и прошел этот «праздник». Дома с бутылкой вина, наедине, я размышлял о том, что стал на год старше, о том, чего успел добиться за этот год, о том, каким будет следующий. Уснул я на диване, где и сидел.

Апрель для меня всегда был некой границей между зимой и летом. В этом городе весна обычно начиналась в мае и заканчивалась в июле. Лето начиналось в июле и заканчивалось в августе. В общем, погода здесь никогда не радовала. И те короткие мгновения тепла были самыми драгоценными. Мое настроение всегда начинало улучшаться с приходом солнца. Оно менялось в геометрической прогрессии с отметкой температуры на термометре. Хоть апрель и был прохладным, все равно уже было легче. Тестостерон в моем организме зашкаливал, уровень энергии поднимался до предела. Мои вены на руках снова стали просматриваться, нет, не просматриваться, они бросались в глаза. Некоторым это не нравилось, но, в основном большинство, наоборот, притягивало. Впереди была защита дипломной работы, окончание университета. От Гарри не было вестей.

========== Славный денёк ==========

23 апреля 2018 года.

В тот день я увидел сон: дом возле океана. Снаружи он был окрашен в белый и голубой. Дорожка из брусчатки длиной примерно в десять метров, маленький белый забор и сад. Везде росли цветы. За забором был спуск, а метрах в пятидесяти – пляж и океан. Сон быстро улетучивался из моего сознания. Я пытался вспомнить как можно больше деталей, но чем сильнее я напрягал свою память, тем мутнее становилась общая картинка.

Я отправился к пруду. Сколько я там пробыл, уже не помню. Зато отчетливо помню свое удивленное лицо, когда возле подъезда увидел сидящего Гарри.

– Привет. Абель. – Гарри встал и поравнялся со мной.

– Чего тебе?

– Можно я войду?

– Не знаю, наверное, можно. – Я повернулся к нему спиной и побрел в подъезд. Дверь закрылась. Мы зашли в квартиру.

– Абель, я хотел извиниться. Я был не прав.

– Серьезно? И тебе понадобился почти месяц, чтобы осознать это? Мне не нужны твои извинения. Ты пришел для этого? Тогда ты прощен, можешь жить спокойно. – Я был жутко зол на него. Мне хотелось выместить всю злобу и обиду, которую я испытывал на протяжении этого времени, прямо сейчас.

– Абель, прости. Мне жаль, что так вышло… Я действительно перебрал. Проснувшись утром, осознал, что наделал. Мне стало так тошно. Я возненавидел самого себя. Глядя в зеркало, я не узнал отражения. Мне было стыдно. Я просто не мог тебе позвонить, думал, ты презираешь меня. – Гарри следовал за мной, осторожно передвигаясь по квартире и обращаясь к моей спине.

– Презираю? Возможно, так и было. Но сейчас все изменилось. Мне все равно. У тебя своя жизнь, у меня своя. – Мы зашли на кухню, и я встал напротив столешницы.

– То есть мое общество тебе неприятно?

– То есть да.

– Абель… – Гарри засунул руки в карманы и шмыгнул носом. – Не гони меня, пожалуйста. Я изменился. Я понял, что одинок. Вокруг нет никого. Все, кто меня окружает, – притворщики. – Он облокотился спиной о стену и скрестил руки на груди. – Я сменил номер телефона. Удалил все страницы в социальных сетях. Я пытаюсь начать все заново. Никто не высказывал своего мнения, когда был рядом со мной. Все мне поддакивали, кроме тебя, Абель, моего лучшего друга. Пожалуйста, не отворачивайся от меня, кроме тебя у меня, по сути, никого и нет. – Его глаза были полны раскаяния и страха. – Отец живет работой, мама уже давно выбрала амплуа светской дамы и успешно исполняет эту роль. Никто меня не знает так, как ты. Не отворачивайся от меня.