Текст книги "Немецкая провинция и русская столица деревень"

Автор книги: Алькор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Звуковое загрязнение

Звуковое загрязнение началось в Тюмени не так давно. Пока звукового загрязнения в Тюмени не было, особенно сильно не было его в больничном районе. Раньше о больных людях в Тюмени принято было заботиться. Поэтому дневной шум на улицах вокруг больниц ограничивался, а ночной шум исключался полностью. Зато сейчас в нашем районе, а он, кстати, является областным клиническим центром, создаются все условия для разрушения здоровья как живущих здесь горожан, так и лечащихся здесь людей из тюменской области.

Больше всего шума создают сирены спецмашин, которые разъезжают по улицам с оглушительным завыванием, и поражают человеческий слух (в буквальном смысле). Завывают сирены круглосуточно, но особенно раскатисто– в то время, когда горожане спят: рано утром, когда частного автотранспорта на дорогах еще почти нет, и проезду спецмашин еще никто не мешает; поздно вечером, когда автотранспорта на дорогах уже почти нет, ночью, когда автотранспорта на дорогах совсем нет. Сиренам нравится катать своих водителей по ночным улицам «с ветерком», создавать видимость «служения порядку», и мстить спящим людям за свое ночное дежурство. А за хулиганство их, кстати, никто и не наказывает, но, наоборот, поощряет.

Тот чиновник, который разрешил включать сирены по ночам, пытался показать, как быстро и эффективно решаются в городе экстремальные ситуации,– ему это было нужно для отчета. На самом же деле, сирены не помогают решать никакие проблемы, даже проблемы «скорой помощи». Пожилым жильцам нашего дома, например, такие сирены не помогают дождаться приезда «скорой помощи», потому что доезжает до них только через 4 часа. Как говорят эти жильцы, «скорая», после получения вызова из нашего дома, едет вначале в какую-нибудь пригородную деревню, а только после этого– в наш дом.

Но если такое происходит даже в больничном районе, то в остальных районах– еще хуже. В городском парке Гагарина, который специально отведен под место отдыха, целыми днями слышится завывание сирен спецмашин, огибающих парк. Для объезда парка им требуется примерно 20 минут, и все это время отнимается от здоровья и отдыха людей.

Раньше в Тюмени сирены спецтранспорта включались только днем, и только на короткое время. А «скорая», между прочим, раньше приезжала через 20 минут,– наверное, потому, что раньше она была обычной «скорой», а сейчас стала «скорой» «лучшего города Земли».

Тот же чиновник, который дал свободу спецтранспорту, дал ее и частным автоводителям, вернее, попустительствовал свободе частных автоводителей. Частные авто-мото-водители стали ездить по Тюмени без выхлопных глушителей, и с громко включенной музыкой (вернее, с так-называемой– музыкой). Максимальной громкости частные водители, как и спецтранспорт, начали достигать в ночные и ранние утренние часы. Хотя мимо транспортных средств, не оборудованных глушителями, регулярно проезжают ГАИ-шники, а мимо транспортных средств, исполняющих громкую «музыку»– полицейские, но служители закона их не останавливают, и их не штрафуют.

А потому оглушительный рэп, попса и «тяжелый металл» беспрепятственно вырываются из окон автомобилей на свободу, и сотрясают стены жилых домов и стекла окон. Причем, сотрясают они их в самом буквальном смысле. И сотрясают они их, напомню, – в больничном районе. Удивительно, но в советские годы я никогда не просыпалась от того, чтобы мои стекла и кровать тряслись, а люстра на потолке дребезжала, вместе с вазами на полках, и чайными ложечками в стаканах. Зато сейчас я постоянно просыпаюсь от «тяжелого металла» ночью, а вечером прихожу от него в смятение. Из-за него я не могу сосредоточиться на своих личных делах. Все мои личные дела тут же прекращаются, как только очередной «музофил» приезжает под мои окна. От его «музыки» у меня начинает колотиться сердце, и я оставляю все свои дела, потому что не в состоянии делать ни одного, и начинаю ждать, пока он не уедет. Но, после того, как уезжает один, следом за ним катит следующий, и приходится бросать свои дела снова. Так содержательно проходит каждый мой вечер.

Со стоянки перинатального центра часто доносится столь же громкая и столь же содержательная «музыка», как и из проезжающих машин.– Действительно, коль уж младенцам суждено родиться в Тюмени, то им нужно с рождения привыкать к попсе и похабщине, в которой придется проводить всю дальнейшую жизнь.

Ночью приближение «музофила» начинает вторгаться в мой сон еще издалека, со звуком, напоминающем бряк консервного ножа внутри жестяной банки. Бряк консервов никогда не затихает по-хорошему, но всегда усиливается по-плохому, и, по мере приближения к моему дому, приобретает сваезабивательные модуляции. Когда мои стекла начинают выбивать дробь, я просыпаюсь окончательно. Консервная банка останавливается на светофоре, и из нее вырываются на свободу нечеловеческие завывания, старающиеся запугать до смерти всякого, до кого они донесутся. Светофор держит жестянку на этом месте ровно столько, сколько нужно, чтобы разбудить тех жильцов, которые не проснулись раньше. Потом стены перестают вибрировать, стекла дрожать, и бряк консервов удаляется. После этого иногда удается уснуть, и немного поспать, если следующие консеры приедут не очень скоро.

Иногда вместо консервов приезжает машина, которая свое музыкальное вдохновение почерпнула, очевидно, на военном полигоне для испытания гаубиц. Гаубица объявляет спящим жителям войну еще с начала улицы, и начинает артподготовку за несколько кварталов от моего дома, с таким азартом, что мои стены начинают гудеть. Арподготовка переходит в артобстрел, когда гаубица подъезжает к перекрестку. В это время командир гаубицы начинает кричать так громко, что своим страшным, сорванным от крика боевым голосом перекрикивает даже собственную канонаду. Нагнав ужаса, командир отдает хриплую команду отчаливать, и гаубица уезжает, громыхая, хрипя и трясясь от злости.

Но почему же тюменцы никогда не жалуются на тяжелую артиллерию, а терпят ее в своей, казалось бы, мирной жизни?– По разным причинам. Некоторые– потому что знают, что жаловаться бесполезно. Некоторые ее пушечных звуков просто не замечают, потому что в их квартирах грохочет что-то свое, на точно такой же громкости. Некоторые – потому, что, из-за постоянного шума, давно уже потеряли всякую сенсорную чувствительность. Что же до самих «музофилов», которые находятся к артиллерийским звукам на 20-40 метров ближе, чем жильцы домов, то у них нервные рецепторы, очевидно, давно уже убиты на корню.

Всякая музыка и всякий автомобиль хорош там, где он уместен. В мои студенческие годы мы тоже любили громкую музыку, но включали ее там, где она не мешала другим людям. К тому же, громкая музыка была нам нужна не для того, чтобы убивать свои рецепторы, а для того, чтобы расходовать нашу молодую энергию на движение и танец.

Современный молодой автомобилист, который громкую музыку слушает не в дискотеках и не на вечеринках, а в персональной консервной банке, зажатый, как шпрота, между рулем и сиденьем, двигаться под музыку не может. Максимум, что он может сделать– это постучать кулаком по рулю. Используя музыку подобным образом, «музофил» разрушает здоровье не только окружающих, но и, в первую очередь, свое собственное, потому что психика человека к такому с ней обращению совершенно не приспособлена, и от такого обращения разрушается,– что мы, с прискорбием, и наблюдаем вокруг себя. А уж как слух-то разрушается! Глядишь, к тридцати годам такой «музыкант» превращается в старую развалину! (помните анекдот: «а сколько же тебе, дедушка, лет?»– «Дак 35!»)

Тюменская администрация тоже знает, как убивать рецепторы горожан, и тоже этим делом заниматься любит. По любви к убийству рецепторов она не отстает от горожан,– или, может быть, горожане не отстают от администрации,– тут не поймешь. Так или иначе, вся Тюмень наполнена не только сиренами, но и голосящими репродукторами, транслирующими чудовищную ахинею, которую ни один человек добровольно слушать бы не стал. Я всегда удивляюсь тем горожанам, которые могут сидеть на лавочках центрального парка, потому что центральный парк– это эпицентр голосящих репродукторов и транслируемой ахинеи. Сама я центральный парк стараюсь пробегать на максимальной скорости, и никогда в нем не задерживаться.

Набережную Туры администрация тоже наполнила голосящими репродукторами до предела. Но на набережной, кроме громкого радио, есть еще и громкое эхо, которое разносит радиозвуки по обоим берегам, и многократно отражает их от гулких мраморных стен. Исполняет эхо или рекламу, или песни на английском языке. Хотя знание тюменцами английского языка дальше слова «f***» не распространяется, но английские песни составляют большую часть репертуара набережной. Но администрации и этого– недостаточно. Она установила на набережной еще и многочисленные кофейни. Кофейни работают на двигателях, а двигатели у них-без глушителей, и расположены снаружи. Звуки двигателей тоже гулко отражаются от мраморных стен, и тоже разносятся по обоим берегам. Поскольку репродукторы и кофейни захватили уже всю длину набережной,– от женского монастыря до мужского,– то набережную приходится или пробегать так же быстро, как городской сад, или избегать ее совсем.

Было время, когда горожане любили гулять по монастырскому саду и по берегу реки, отдыхать, расслабляться и наслаждаться приятными видами. Сейчас такие прогулки никакого расслабления у горожан не вызывают, а вызвают сильное напряжение и желание сбежать куда-нибудь в тихое место. Только-то и удалось им погулять по новой набережной один-два года, пока набережную не начинили убивцами отдохновений.

Но убивцы отдохновений и убивцы слуха находят тюменского горожанина и вне набережной, и во многих других местах. Есть такие у входов во многие магазины, мимо которых горожанам приходится проходить поневоле, хотят они того, или не хотят. Многие магазины злостно этим пользуются, и устанавливают на улицах мощные звукоизвергатели. Делать это магазинам никто не запрещает. Хотя мимо звукоизвергателей трудно, не повредив слуха, пройти даже быстрым шагом, но среди тюменцев находятся и такие, которые осмеливаются к этим звукам приближаться.

Есть на улицах еще и церковное пение, усиленное электроникой. Такое пение доносится из церквей во время богослужений. Церквям в этом тоже никто не препятствует, несмотря на то, что жильцы близлежащих к церквям домов испытывают немалые неудобства.

Не препятствует городская администрация и «музыкантам», которые обитают в подземных и надземных пешеходных переходах. Подземно-надземные музыканты исполняют неприятную музыку, которую никто из горожан слушать не любит, да еще и на чудовищной громкости, используя мощные колонки. Громкость их исполнения совершенно не соотносится с величиной помещений, в которых «музицирование» производится, и в которых звуки «музицирования» многократно отражаются от стен, и оглушают прохожих. Раньше, когда тюменские пешеходы ходили по земле, они от «музыкантов» могли куда-нибудь сворачивать, а сейчас им даже и сворачивать некуда. К тому же, на земле и эха от «музыки» не было, и оглушала «музыка» не так сильно.

Пассажирам автобусов, точно так же, как и пешеходам, некуда деваться от автобусных динамиков. Динамики выкрикивают названия остановок так громко и свирепо, что пассажиры непрерывно вздрагивают. А в перерывах между остановками динамики, так же громко и свирепо, предъявляют к пассажирам какие-нибудь требования: то перечислить деньги на чей-то счет, то уступить места женщинам, то поприветствовать транспортное радио. А водители автобусов, между тем, громко включают свой личный плеер, который исполняет или тюремные романсы, или утробную попсу. А пассажиры, между тем, кричат по своим телефонам, потому что им приходится перекрикивать и свирепые требования, и тюремные романсы. А гаджеты подростков, между тем, исполняют громкий рэп, потому что подросткам от него весело.

Звуковая вакханалия началась в Тюмени с одного «глубоковерующего» чиновника. Этому чиновнику частная компания предложила, под предлогом «богоугодной» помощи, бесплатную радиофикацию городских фонарных столбов. Чиновнику бесплатное предложение понравилось, он его принял, и радиофицировал все фонарные столбы. Затем он, с чувством исполненного долга, убыл на повышение в Москву, а результаты его радиофикации остались в Тюмени навсегда.

Тюменские водители тут же подумали, что они ничем не хуже фонарных столбов, и начали включать музыку в своих автомобилях громче столбов. Приемники «глубоковерующего» чиновника подумали, что громкие звуки являются в Тюмени народной традицией, и стали поддерживать «народную традицию» всеми доступными средствами. Благодаря общим усилиям чиновников и водителей, Тюмень и превратилась в то, во что она превратилась.

Но в Тюмени есть не только музыканты и музофилы, но есть еще и дорожно– домо-строители, которые любят работать по ночам. Среди тюменских строительных занятий самое любимое – это не позволять жильцам спать, о чем жильцы нашего дома и больные перинатального центра знают слишком хорошо. К любимым ночным занятиям строители готовятся загодя, еще с вечера. Они подгоняют к жилым домам тяжелые строительные орудия, приносят отбойные молотки и бетономешалки, и затаиваются до наступления сумерек. С наступлением сумерек дорожники выходят из укрытий, включают молотки и бетономешалки, и начинают остервенело что-то ими отбивать и мешать, отбивая и бетономешая это до глубокой ночи.

Не все жильцы в такие моменты осознают суровость строительного дела и тяжелое международное положение. Находятся такие, которые проявляют несознательность, и пишут заявления в полицию. Из-за них дорожникам приходится менять тактику, и переносить строительные действия на утренние часы выходных дней, потому что жильцы в своих заявлениях про утра и про выходные дни ничего не пишут, и потому что в то время, когда люди спят, строители могут сделать много интересных вещей, которые невозможно сделать днем.

В былые времена, когда в Тюмени принято было заботиться о людях, таких ночных строителей в городе не было. Да и таких громких звуков тоже не было, даже днем. Может показаться, что причина этого была просто в том, что раньше не было таких мощных технических средств, как сейчас. Но это не так: ведь Тюмень с начала 60-х годов стала такой богатой, что могла позволить себе любые технические средства, любую «мощь», и любую громкость, какую только хотела. Просто раньше Тюмень такого не хотела. Просто раньше тюменцы разумно относились к работе, и разумно относились к отдыху.

Но, кроме ночных строителей, в Тюмени есть еще и ночные футбольные фанаты. Хотя фанатов в Тюмени было много всегда, но раньше их фанатизм никогда не выливался в ночные безумства. А ведь у футбольных матчей раньше, как и сейчас, была та же привычка оканчиваться глубокой ночью! Но раньше футбольные фанаты, по окончании матчей, не шли «колбаситься» по улицам и будить «спящих лохов», а ложились спать, потому что раньше им нужно было ходить на работу.

Нынешние фанаты малейший выигрыш футболистов начинают праздновать так дико и безумно, как будто наши футболисты стали чемпионами. Но не все горожане– такие большие фанаты футбола, и не все так сильно радуются победам российской команды, а есть среди горожан даже и такие, которые радуются, наоборот, ее проигрышам. И это– те горожане, чьи окна выходят на центральные улицы Тюмени.

Однажды летней ночью, пока футбольные фанаты, в очередной раз, исступленно тряслись перед телевизорами, непосвященные «лохи» использовали ночь для того, чтобы выспаться. И тут вдруг российские футболисты, ни к селу, ни к городу, выиграли, и попали то ли в четверть финала, то ли в полуфинал. Футбольное безумие тут же выскочило из своих квартир, и повалило на улицы. Меня разбудила непередаваемая какофония уличных звуков. Хриплый голос орал по слогам «Рос-си-я-чем-пи-он!», а гудок подвывал вслед каждому его слогу. Гудели еще какие-то гудки, орали какие-то люди, и сигналили какие-то машины. Когда хриплый голос с аккомпанементом удалился, и я попыталась погрузиться в сон, голос явился снова, и начал являться каждые 7-10 минут, вызывая взрывы гудков и криков. Услышав очередное приближение голоса, я выглянула в окно, и увидела проезжающую мимо моего окна машину с торчащим из нее по пояс мужским торсом, исторгающим из себя нечеловеческие вопли. Из машины торчала еще чья-то рука, махающая российским флагом, и старающаяся попасть в резонанс с воплями торса, и другие мужские головы и руки. Вся эта группа исполняла футбольную композицию на максимально доступной их техническим возможностям громкости, а следом за этой группой ехали другие акробатические группы на других машинах. Все они исполняли гудками футбольные марши, а, отбив ладони, просто ложились на руль, и гудели без перерыва.

Первые полчаса я попыталась заснуть. Но заснуть мне не удалось ни через полчаса, ни через час, ни через два часа. Я закрыла все окна, которые были открыты из-за жары, но не уснула и после этого.

Футбольное беснование продолжалось до утра. Утром я поднялась с постели, и пошла, с тяжелой головой, на работу. Я увидела, что в больничных палатах окна тоже были открыты из-за жары. Уснуть же больным, наверняка, в эту ночь не удалось,– также, как и мне.

На работе одна сотрудница, которая раньше казалась мне вменяемой и безопасной, рассказывала коллегам, что ночью она смотрела футбол, а после игры пошла со своими друзьями на Текутьевский бульвар (который находился от нее в другой части города), и гуляла до утра с толпами футбольных фанатов. Она сказала, что на бульваре людей было больше, чем в праздничный день, и что все они кричали, и гудели в гудки.

После этого футбольного случая одна моя знакомая, которая жила в квартире с окнами на центральную улицу, поменяла квартиру, и сказала, что перестала бояться сойти с ума.

Через некоторое время после победы наших футболистов наступил канун футбольного матча между Россией и еще кем-то. Уже с вечера по нашей улице начали мотаться футбольные фанаты, заранее исторгая из себя зверские вопли и футбольные марши. Я ложилась спать с плохими предчувствиями, потому что матч должен был закончиться глубокой ночью. Как же я была благодарна футбольному богу за то, что он не дал выиграть нашим футболистам!

В Бад Райхенхалле футбольный фанатизм тоже был, но выглядел он совершенно по-другому. Бадрайхенхалльцы тоже любили собираться вместе, и смотреть футбол вместе, но последствия от их собраний были совершенно другими, чем в Тюмени.

Однажды с балкона своего гостиничного номера я увидела, как на улицу рядом с баром был выставлен телевизор, и вокруг него собрались футбольные болельщики. Болельщики шумели и кричали, но не пользовались гудками. После окончания игры они некоторое время потусовались, но в одиннадцать часов вечера разошлись, и больше не приходили. Я спокойно проспала ночь при открытом окне. Может быть, Германия в тот раз и не выиграла, я не знаю, но, даже если бы и выиграла, то мне, по каким-то неуловимым признакам, вдруг показалось, что такого «балдежа», как в Тюмени, в Бад Райхенхалле все равно бы не было.

Но футбол в Тюмени все-таки бывает не каждый день, а смартфонщики смартфонят– каждый. И больше всего смартфонщиков смартфонит под моими окнами. Причем, под мои окна ходят не только местные смартфонщики, но и посторонние, которые в нашем доме даже не живут,– наш дом кажется им, в чем-то, удобнее, чем их собственный.

В 5-6 часов утра под мои окна приходят смартфонщики– собачники. Они встают на отмостку под домом, и начинают трепаться по телефонам, и наблюдать, как собаки справляют свою нужду,– тут же, под окнами. Трудно представить, какие абоненты соглашаются болтать с собачниками в 5-6 часов утра, но собачники где-то таких находят. К 9-и утра под моими окнами собирается уже много людей к открытию заведений, расположенных на первом этаже. Они галдят, бубнят по телефонам, и сплетничают между собой. После открытия заведений галдеж немного затихает, а потом снова возобновляется, и продолжается вплоть до закрытия заведений.

С наступлением темноты под мои окна снова приходят собачники, и начинают громко бегать со своими собаками.

Затем под мои окна приходят пьяницы из соседнего «бухер-хауса», и начинают издавать нечленораздельные крики и исполнять куплеты песен.

Читатели, наверняка, тут же скажут: можно же поменять квартиру, или переехать в загородный дом! Уверяю вас, это не поможет! В других домах живут точно такие же смартфонщики, а в загородных домах живут не только смартфонщики, но и радиоманы, из-за которых тишины за городом бывает еще меньше, чем в городе. Когда у меня была дача, то на даче я слушала совершенно не пение птичек, а громкое соседское радио, которое с девяти утра до часу ночи мололо всякую чушь и пело всякую попсу,– от которой голова пухла, а птички в ужасе разлетались. Как только одни соседи радио выключали, другие тут же его включали. Домой с дачи я всегда приезжала с больной головой и с мыслями о том, что городской шум, по сравнению с дачным, все-таки несколько терпимее.

В Бад Райхенхалле горожане громкую музыку и радио никогда не включали. Днем в городе никто даже громко не разговаривал, потому что пациенты городских клиник нуждались в тишине, а горожане им эту тишину старались обеспечивать. Вечером же в Бад Райхенхалле на улицах вообще некому было разговаривать, кроме русских и китайских туристов, потому что сами баварцы вечером по улицам не ходили. Хотя русские и китайские туристы и любили громко поговорить, но они были не настолько многочисленны, чтобы создавать кому-то проблемы. Зато в окрестностях города было слышно пение птиц, шум деревьев, и звуки бегущей воды, и не было слышно никакой музыки, и никакого радио. Никаких искусственных звуков не доносилось ни от загородных домов, ни от проходящих туристов.

Мой отель был расположен недалеко от городской больницы, но сирену «скорой помощи» я слышала всего пару раз, несмотря на то, что больница была очень большой. Больница имела еще и свой собственный вертолет, но шума вертолета я не слышала ни разу. Баварская медицина умела обходиться без ненужного шума, а баварские чиновники умели заботиться о здоровье городских жителей.

Но нужно сказать еще и о бытовом шуме. Тюменскому бытовому шуму можно было бы посвятить целый триллер, но постараюсь написать коротко.

Ночной и утренний ремонт, драки, крики, топот, грохот являются в нашем доме нормой, и не имеют для дебоширов никаких последствий. Для того, чтобы привлечь нарушителей к ответственности, нужны подписи нескольких жильцов, а нескольких не находится никогда.

Если в Тюмени введут закон о тишине в дневные часы, то он будет работать именно на дебоширов, и позволит им хорошо высыпаться днем, чтобы еще сильнее мешать соседям ночью. Поясню это на примере моих соседей-стариков, называющих себя инвалидами.

Инвалидность в моей квартире начинается в 6 утра, когда я просыпаюсь от сатанинского бега над моей головой, и от дребезжания люстры. Бег и дребезжание продолжается часа два-три, а потом постепенно затихает. По мере того, как утро переходит в день, бег начинает ослабевать, а затем, посреди дня, прекращается, когда старики укладываются спать. Вечером старики просыпаются, и начинают заниматься шумными хозяйственными делами, и громко скандалить друг с другом. Когда у стариков бывают гости, то из их квартиры доносятся громкие политические споры, которые, обычно, заканчиваются ревом: «куда из страны уходят миллиарды?», и бешеным стуком стула в мой потолок. Когда у соседей не оказывается ни гостей, ни претензий к стране и друг к другу, то они начинают заниматься бегом, прыганьем, хлопаньем дверьми, киданием кастрюль, передвиганием мебели, швырянием тяжелых предметов об пол, или, даже, опрокидыванием шкафов. Этого занятия старикам хватает до часу, а иногда и до 4-х часов утра. Во время карантина эти занятия стали у стариков еще громче, продолжительнее и многообразнее. И старческая самоизоляция вылилась у них в круглосуточное квартиротрясение, которое перешло в хроническую форму.

В Бад Райхенхалле бытового шума не было. Зато там можно было встретить противоположных персонажей, таких, которые впадали в истерику от обыденных звуков, шумом не являющихся. Однажды в отеле, когда я включила электроприбор в девять часов вечера, ко мне в дверь постучала дама с какими-то невнятными претензиями. Я спросила, в каком номере она жила, и она показала рукой на другой конец коридора. Хотя в Германии и существует правило, запрещающее включать электроприборы ночью, но оно действует после десяти часов вечера, и не распространяется на отели. Поэтому я так и не поняла, чего эта дама от меня добивалась. Но такая дама встретилась мне только один раз: больше таких мне никогда не попадалось.

На улицах Бад Райхенхаллля и в общественных местах музыкального шума, как я уже отмечала, не было. Радио в Бад Райхенхалле можно было услышать только в торговых центрах, но и там оно играло что-то приятное, тихое и умиротворяющее. Местные меломаны слушали музыку только в наушниках, и не доставляли окружающим проблем ни в общественном транспорте, ни на улицах. Причем, даже наушники в Баварии были не такие, как в Тюмени: они прочно изолировали слушающих от окружающих, и не издавали противного свиристения. В парках и оздоровительных центрах музыкального шума тоже не было, и не было никаких резких звуков: ни криков людей, ни телефонных разговоров, ни верещания гаджетов, ни тарахтения шумных игрушек. Уличные музыканты исполняли только живую музыку, и никогда не пользовались электронными усилителями. Да и улица, на которой играли музыканты, была в городе всего одна. Да и музыка у музыкантов была приятной и мелодичной. Поэтому прохожие от музыкантов не шарахались, а, напротив, подходили к ним поближе, и их слушали.

Кофейни в Бад Райхенхалле работали так тихо, что не создавали никакого эха, и никакого отражения звуков от городских стен и от костелов. Костелы тоже работали очень тихо, и не транслировали богослужения на улицу. Из костелов доносился только приятный мелодичный звон курантов.

Все звуки в Бад Райхенхалле были очаровательными. Ни один из них не вызывал стресса, но каждый способствовал отдыху, оздоровлению, и восстановлению поврежденных рецепторов.