Текст книги "Под властью отчаяния. Часть 2. Катарсис"

Автор книги: Алиса Лиделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Mestami Exponat – I wanna see you baby

Ричардсон лениво перевёл взгляд на Кристиана, который в ответ на это хитро улыбнулся и провёл своей большой рукой по острому колену Эрику.

– Не хочешь отвлечься от безумной рутины? – прошептал Эдвардс.

– Ммм, – недовольно промычал Ричардсон, скидывая с себя руку Кристиана.

– Ну что опять не так? – обречённо вздохнул гангстер. – Все ещё хранишь верность своему очкарику?

– Мне… некому хранить верность, – проглотив образовавшийся в горле ком, сиплым голосом ответил Эрик.

По коже пробежала мелкая дрожь. Ричардсона словно облили с ведра холодной водой. Все мысли об Энтони и мальчишке с карими глазами ушли куда-то на задний план и потерялись в паутине несказанных слов, уступив место сухой осенней траве и каштану. Правильно ли бы было оставлять Йоханесса? Эрик успел заметить, что в последнее время Ольсен находился в крайне неустойчивом психическом состоянии. Он понял это ещё давно, но скомканные рисунки, который гангстер нашёл на полу, с изображениями себя привели Эрика в ошарашенное состояние. Хотелось выкинуть воспоминания об этом из головы, как и мысли о тёплых крепких руках Йенса на своей талии, потому что сердце каждый раз начинало выплясывать в груди на острых иглах жестокий танец, не жалея хрупких рёбер. Ричардсон пытался не думать и не анализировать своё странное состояние, но иногда сквозь щели в голову проскальзывали непрошенные выводы. Правда была слишком очевидной, чтобы до бесконечности прятаться от неё, но пока что Эрик ещё справлялся. Так сложилось, что сладкая и невинная ложь притягивала его куда сильнее.

– Ты бросил его? Боже, наконец-то! – широко улыбнулся Кристиан, даже не пытаясь скрыть искренней радости. Он словно не заметил побледневшее лицо Ричардсона и недолгую паузу, но Эрику это было даже на руку. Он поскорее попытался нацепить привычную маску равнодушия, до ужаса боясь когда-нибудь предстать перед кем-нибудь полностью обнажённым, не понимая, что уже неосознанно показал часть себя настоящего. – Хочу посмотреть на его сердце и плюнуть в банку со спиртом. Или ты пожалел его, как того малолетнего ушлепка?

– Я не убил его, – холодно ответил Эрик.

– Жа-аль, – разочарованно покачал головой Кристиан. – Тогда в чём проблема?

Эдвардс наклонился к Ричардсону и оставил мягкий поцелуй на линии подбородка, после чего чуть приподнялся, наблюдая за реакцией дона.

Эрик шумно выдохнул и прикрыл глаза. Правда, в чём проблема? Он никому ничем не обязан. Иногда так хочется улететь с Земли, потерять гравитацию и парить где-то в космосе, наслаждаясь пустотой и метеоритами, разрушающими тебя своими ударами, дотрагиваясь до звёзд и целуя их прямо в горячие губы, чтобы хотя бы на полчаса забыть о реальной жизни, полной суматохи.

Ричардсон лёг на ручку дивана, притягивая к своим губам Кристиана, чтобы почувствовать то, какими на вкус являются звезды. Конечно, они сладкие, конечно, от них пахнет дорогим одеколоном, их прикосновения нежные и мягкие, в которых хочется на время раствориться, позабыв обо всём. Эдвардс целовал больно, покусывая желанные бардовые губы, медленно переходя на тонкую шею, которую хотелось усыпать гранатовыми бусинами, чтобы никто даже не посмел посягнуть на чужую собственность, но Эрик всегда был против.

Эдвардс был куда лучше какого-то никчёмного киномеханика, который ни за что бы и никогда не смог укротить тот ураган, который время от времени вырывался из Эрика. Честно говоря, Кристиан никогда не понимал, почему дона интересовали те, кто никогда не мог даже представить, с каким гениальным разумом имеют честь общаться. Эдвардс никогда не сомневался в том, что Эрик – существо запредельное, запретное, рождённое для того, чтобы перестроить этот мир, а может даже и уничтожить его к чертям! Ричардсон – настоящий гений, и, конечно же, никто не может оценить объем его внегалактического разума, направить его в нужное русло, забрать себе все глупые человеческие эмоции и трудности, потому что инопланетное существо не должно мыслить плоско, его мысли не должны тревожить будничные проблемы и такие глупости, как чувства и чувства к другим людям. Но Кристиан всегда был рядом. И только он мог понять Эрика, пускай последний того в упор не хотел признавать.

Ричардсон невольно вздрогнул, когда его разум жестоко уколола мысль о том, что звезды больше не так притягательно неправильны, как то было раньше. Яд распространялся по телу, заставляя думать о том, что Эрик променял бы запах одеколона, сладкий вкус и нежные прикосновения на сухие искусанные тонкие губы, на неприятный зуд на коже после колючей щетины, на едва заметный запах кислого дешёвого пива.

– Все в порядке? – томным шёпотом спросил Кристиан.

– Конечно, – коротко ответил Эрик, прекрасно понимая, что на самом деле не это волновало Эдвардса.

***

The Verve – The Drugs Don't Work

Анджелль проснулась достаточно рано, обнаружив отсутствие мужа на другой стороне кровати. Он постоянно сбегал среди ночи и, возможно, женщине стоило бы уже привыкнуть, но она продолжала ждать его возвращения, словно верный пёс, невольно прокручивая в голове все самые худшие варианты, которые могли случиться с Эриком. Где-то глубоко в душе Ричардсон так же понимала, что муж не нуждался в заботе, как и не нуждался в беспокойстве своей жены, но что с этого? Анджелль просто не могла спать, когда Эрик опять куда-то исчезал, не предупредив её ни о чем, так эгоистично и жестоко поступая с её преданным ему сердцем.

Честно говоря, Анджелль не всегда понимала, почему всё ещё считает Эрика близким человеком, несмотря на то, что сам Ричардсон, кажется, не считал свою жену никем, кроме обычной формальности, приманкой для тех, кому хочется влезть в личную жизнь знаменитого в Детройте гангстера. Они спали в одной кровати, носили кольца на безымянных пальцах, иногда даже целовались в губы, но никогда не были мужем и женой в привычном понимании вещей, в правильном.

Часы пробили одиннадцать часов вечера, а Анджелль сидела возле камина, пытаясь забить голову красивыми метафорами и нежными словами любви, которые шептала старая потрёпанная книжка. Но стоило только на секундочку отвлечься, как мысли вновь закрадывались в голову, нанося свои безумные удары плёткой.

Его не было весь день. Он даже не соизволил позвонить.

Анджелль ни в чем не обвиняла Эрика, прекрасно понимая, что тот теперь является доном целой преступной группировки, на его плечах огромная ответственность, но так больно и неприятно становилось, когда Ричардсон изо всех сил пытался (а он делал это осознанно) игнорировать семью. Причём больше всего Анджелль переживала за Лексу, которой категорически не хватало присутствия отца.

Краем уха Ричардсон уловила движение в прихожей, поэтому тут же оставила все свои бесполезные дела и бросилась к двери, чуть не влетев в испугавшегося Эрика. Он выглядел достаточно беззаботно и растрёпано: не застёгнутая до конца рубашка, запутавшиеся волосы и блеск и в глазах. Это всё жутко не шло Ричардсону, который до мозга костей был ужасным перфекционистом. Анджелль никогда не считали глупой женщиной, наоборот, очень проницательной и талантливой, к тому же она успела за несколько долгих лет немного научиться понимать Эрика.

На секунду Анджелль успела обрадоваться, потому что Йоханесс и его доброе любящее сердце вселяли в неё какую-то неведомую надежду на счастье, хотя холодный щепетильный ум говорил о том, что не спасёт никакой Ольсен текущее тяжёлое положение дел. Но вот в воздухе пронеся едва уловимый аромат какао и пачули. Этот запах трудно было вырвать из памяти, потому что в своё время он успел разрушить многое. Анджелль казалось, что теперь небо над головой не было таким темным, его уже не облепляли чёрные тучи, которые в любой момент могли выплюнуть молнию, но, будучи бесконечно оптимисткой, женщина постоянно сталкивалась о холодный айсберг реальности, каждый раз разбиваясь на осколки.

– Ты мог позвонить или оставить записку, – тихо произнесла Анджелль, решив, что сегодня опять отложит уже давно запланированный разговор с Эриком.

Кроме блеска в его глазах, она заметила и глубоко спрятанную боль.

– Но я опять не сделал это, – Ричардсон грустно улыбнулся.

– Прости.

– Прощаю.

Анджелль пыталась понять Эрика, но отчего-то с каждой её попыткой неудачи становились все более сокрушительными. Ричардсон не могла спокойно смотреть на то, как муж всеми возможными способами пытался укрыться за серым зонтиком от ярких солнечных лучей, платя своими чувствами, чтобы оставаться в холодной тени.

– А как же Йоханесс? – прикусила губу Анджелль, медленно следуя за Эриком по пятам.

Гангстер остановился и на секунду замер на месте, совершенно не шевелясь. Он крепко сжал в руке перила, ступив одной ногой на ступеньку лестницы, ведущей наверх. Анджелль сделала небольшой шажок назад, опасливо наблюдая за Эриком, на самом деле очень желая прямо сейчас увидеть выражение его лица и узнать, что он ощущает на самом деле.

Когда-то они договорились, что Анджелль не будет лезть дальше, чем позволяет ей Эрик, но какого-то черта женщина привязалась именно к этому скрытному и безумному человеку, где-то глубоко в душе считая его очень несчастным и потерянным, тем, кому буквально необходимо было лекарство под названием «Любовь». Только вот сам Эрик считал иначе, запирая своё сердце под замок и покрывая его льдом, чтобы никто на свете не посмел сунуться к жестокому дону «Нации Розы».

– Забудь его имя и никогда больше не произноси при мне, – холодно ответил Ричардсон, после чего быстрыми шагами начал подниматься по лестнице.

– Почему? Почему ты опять делаешь это? Чем Йоханесс-то тебе не угодил? – на повышенных тонах спросила Анджелль.

– Не твоё дело, – огрызнулся мужчина, бросив на жену презрительный взгляд.

– Почему я постоянно чувствую этот омерзительный аромат какао и пачули? Почему из всех потрясающих вариантов ты выбираешь самый худший? Почему ты выбираешь Кристиана?

Эрик нервно усмехнулся, испепеляя Анджелль горящими от злости вперемешку с необъяснимой тоской по чему-то глазами. Женщина смотрела на него в ответ высокомерно и стойко, пока в голове не возникла безумная мысль, которая бы, впрочем, объяснила всё. Что если Эрик выбирает Кристиана по той же причине, по которой сама Анджелль до сих пор терпит невыносимый характер гангстера, по которой Алексия до сих пор не плюнула в лицо своему отцу, по которой Йоханесс тем безумным вечером признался миссис Ричардсон в том, что «не хочет уходить»?

– Кто для тебя Кристиан Эдвардс? – твёрдым голосом произнесла Анджелль, не разрывая зрительного контакта с мужем. – Подчинённый? Верный товарищ? Любовник? Или же нечто большее?

– Думаешь, я влюбился в него? – Эрик тихо засмеялся, покачав головой. – Ты слишком плохо меня знаешь, если думаешь, что я открыт для этого чувства.

– Нет, родной, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы утверждать то, что ты умеешь любить.

– Иногда, право слово, ты несёшь такую чушь, моя дорогая, – мужчина усмехнулся, однако взгляд его потускневших со временем глаз был направлен куда угодно, кроме места, где стояла Анджелль, и метался по комнате.

– Просто скажи мне правду, Эрик, – твёрдо произнесла женщина.

– Никогда Кристиан Эдвардс не будет значить для меня больше, чем просто подчинённый.

Эрик резко развернулся и быстрым шагом направился в кабинет. Внутри горячим пламенем горело великое множество мыслей, обжигая заледеневшее сердце. Он боялся того, что вечная зима ослабит свои позиции, тем самым сделав Ричардсона беззащитным и слабым, а на своё место поставит никакую не весну, которая приведёт к расцвету цветов в душе, а осень, которая обязательно ополоснёт Эрика ледяным дождём и оставит его под мерзкими каплями до конца жизни, заставив страдать за свою хрупкость. Кажется, что по замёрзшей пульсирующей плоти вывели паяльником имя, которое теперь горело сквозь рёбра и прозрачную кожу. Ричардсон чувствовал эту безумную боль от ожога в области груди, боясь теперь самого себя, потому что гангстер не должен позволять себе слабости, потому что гангстер – не человек, потому что он не имеет права влюбляться. Но это уродливое имя, которым никогда не назовут прекрасную личность, что будет вызывать восторг у окружающих, продолжало пульсировать в висках и смешиваться с кровью, пытаясь стать неотделимой частью Эрика.

– Дорогой, – слабо позвала Анджелль, заставив мужа тем самым с обречённым вздохом обернуться.

– Да, милая?

– Пожалуйста, навести свою дочь. Сейчас ей нужен отец как никогда раньше.

Слова жены были больше похоже на искреннюю мольбу. Эрик чувствовал себя последним уродом на планете, потому что, потерявшись в своём внутреннем аду, никак не мог выбраться из бесконечного лабиринта и, наконец, оправдать ожидания своей семьи, которая уже слишком долго ждала, когда, наконец, дон Ричардсон станет обычным человеком.

***

Adele – Someone Like You

Эрик очень долго стоял возле двери, ведущую в спальню дочери, всё пытаясь собраться с силами и постучаться, но никак не мог придумать слова, которые произнесёт, чтобы оправдаться и хотя бы чем-то помочь Алексии преодолеть тяжёлый период в жизни.

Может быть, ещё не рано убежать? Какой смысл пытаться починить то, что разрушено, разломано и уже фактически не подлежит восстановлению? Отношения Эрика с дочкой – давно закончившаяся драма с крайне трагичным концом, после просмотра которой каждый плачет и винит нерадивого отца во всех смертных грехах. Ричардсон делал точно так же.

Но на секунду он представил, как Лекса лежит там в темноте, в полном одиночестве, пытаясь верить, что она ещё кому-то нужна, надеясь, что сейчас дверь приоткроется и в комнату зайдёт папа, чтобы оставить тёплый поцелуй на кудрявой макушке. Сердце сжалось, потому что девочка явно никогда не заслуживала такой участи. Честное слово, лет двадцать назад Эрик мечтал стать отцом, который всегда будет любить и уважать своих детей, делать всё, чтобы они чувствовали себя хорошо. Но после восемнадцати лет, кажется, вообще все мечты Ричардсона полетели в чёрную бездну, оставив место только для страха и разочарования.

Это не оправдание. Нет, конечно, это даже примерно не оправдание. Ни для одного плохого родителя, который не может подарить должного внимания и такой нужной любви своему ребёнку, не существует оправдания.

Эрик тяжело вздохнул, пытаясь заверить себя, что Лекса ещё не успела возненавидеть отца всем своим юным сердцем, и робко постучался в дверь. Нет ответа. Эрик попробовал ещё раз, больно прикусив нижнюю губу.

Из комнаты послышались медленные шаги, после чего дверь распахнулась. Лекса удивлённо подняла глаза на отца и схватила рукой локон его светло-русых волос, словно пытаясь убедиться в том, что видит настоящую картинку, а не придуманную сошедшим с ума мозгом. От этих её действий у Эрика что-то сжалось внутри, что-то, что уже много лет как не могло сжаться.

– Папа? – тихо произнесла Алексия.

– Лекса, – прошептал Эрик.

Она долго и внимательно изучала черты его лица, вглядывалась в глаза, вновь и вновь сталкиваясь взглядом с ледяными айсбергами, как и всегда раньше, но в этот раз увидела в них что-то откровенно новое. Или же родное старое. То, что казалось настолько невозможным, что напоминало волшебную сказку.

– Чего ты хотел?

– Я пришёл увидеть тебя.

Эрик готов был поклясться, что в тот момент буквально чувствовал, как хотелось Лексе закричать от злости и обиды, как хотелось захлопнуть дверь и разрыдаться, запереться от отца точно так же, как он запирался от неё. Но в этом чистом и прекрасном цветке было куда больше восхитительных черт характера, которые дочь переняла от своей не менее волшебной матери. Эрик правда был очень рад, что Алексия, несмотря ни на что, далеко не во всём пошла в родного отца, но и ненавидел себя, понимая, что является отвратительным родителем, не достойным своего ребёнка.

Девушка развернулась и прошла вовнутрь комнаты, после чего присела на край кровати, приглашая за собой Эрика. Ричардсон сел не далеко, но и не близко.

– Папа, ты любишь меня? – громко, чётко и уверенно спросила Алексия, так, словно давно готовила себя к этому вопросу.

Только вот Эрик явно не ожидал такого поворота. Хотелось убежать и спрятаться, сделать вид, что не расслышал этот вопрос, который какого-то черта заставил всё внутри перевернуться вверх дном. В последнее время он чувствовал себя так, словно претерпел одно маленькое изменение в себе, которое, однако, теперь вершило жестокие кровавые перевороты.

Внутри вражески столкнулось две стороны. Вот он, Эрик Ричардсон, дон «Нации Розы», который не позволял себе слабости, не разрешал бояться. Здесь всё было предельно ясно, потому что за много лет Эрик уже привык быть гангстером, преступником без чувств и привязанностей. Но с другой стороны, безумное сердце продолжало биться и кричать, отстаивая свою совершенно другую точку зрения.

– Ты самое дорогое, что у меня есть, – слабым голосом ответил Эрик.

– Я дороже твоих денег? – несколько удивлённо и неуверенно спросила Лекса.

– Деньги – ничто. Ты бесценна, солнышко, – Ричардсон улыбнулся дочери уголками рта.

Как бы он не пытался лишиться слабостей и утратить ту часть, которая всё ещё делает его похожим на человека, Алексия всегда будет сидеть где-то возле сердца, самая красивая и умная девочка, которой Эрик мог бы любоваться очень и очень долго. Все попытки стать ледяным было такими глупыми и бесполезными, потому что, кажется, любовь к дочери была куда сильнее, чем безумие Ричардсона. Она и только она порождала во льдах новые дыры, сдерживала Эрика от превращения в железную машину.

Лекса улыбнулась и пододвинулась к отцу, после чего робко и даже нерешительно обняла его двумя руками, положив голову на худую грудь.

– И я люблю тебя, папочка.

Ричардсон, игнорируя отчего-то заслезившиеся глаза, прижал к себе дочь, желая подарить ей остатки своего душевного тепла.

Глава 2. Утопленник

В жизни каждого человека бывают минуты,

когда для него как будто бы рушится мир.

Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звёзд.

«…помню, как в детстве несколько раз принимал участие в «Часе страшных историй», когда на резной лавочке собиралась и малышня, и взрослые ребята, чтобы поделиться друг с другом страшилками. Длился он, конечно, не час, а куда дольше. Тот, чей рассказ был более жутким, обычно забирал все конфеты, который каждый участник «Часа страшных историй» обязан был принести. Только сейчас понимаю, какими пророческими были те, казалось бы, невинные детские игры.

Я, конечно, никогда ничего не выигрывал. Но как сейчас помню одну историю про утопленника, после которой я не мог спать несколько ночей подряд. Мне мерещился его силуэт в окошке, я чувствовал запах болота, слышал шорохи и сторонние звуки. Зато помню, как помогала мне тогда справиться с моим навязчивым страхом мама. Как жаль, что теперь она не может помочь мне избавиться от всего того бреда, что царствует в моей голове.

Сейчас я понимаю, что видел в своей жизни утопленников, которые утопились не в озере, а в своих зависимостях. И это куда более жуткое зрелище…»

Kaleo – Vor í Vaglaskógi

С потолка свисала тоненькая, еле заметная ниточка паутины, на которой в разные стороны крутился паук, быстро забираясь наверх, на потолок, где уже соорудил своё великолепное и огромное жилище, похожее на настоящее произведение искусства. Удивительно то, что пауки способны создать куда больше, чем некоторые люди.

Существо же продолжало забираться наверх, учуяв запутавшуюся в своей паутине мелкую несчастную мушку, которая отчаянно пыталась выбраться из ловушки, не понимая, что тем самым только ухудшает своё положение. А паук всё ближе и ближе. Ещё чуть-чуть – и несчастное насекомое станет лишь обедом для ужасного кровопийцы. Паук не подумает о том, что у мухи, возможно, была семья, амбиции, цели и мечты, потому что это всё уже не имеет никакого значения. Если каждое членистоногое будет думать о своей еде как о личности, то не сможет насладиться ужином и погибнет от своей доброты.

Можно ли перенести эту ситуацию на мир людей? Кажется, да. Среди людей есть те, которых можно назвать пауками, и те, которые зовутся мухами. Но разве можно винить хищный тип человечества в его тяге к физическому и моральному садизму над другими, если выходит, что для него это пища? Жестокий кровожадный изголодавшийся по чужим страданиям паук, который пытается отыграться на других за свою печальную судьбу, и мушка, глупая запутавшаяся в паутине мушка, которая уже не пытается выбраться, смирившись со своей мучительной гибелью. «Эрик Ричардсон и Йоханесс Ольсен – паук и муха» – трагикомедия в трёх действиях. Покупайте билеты, пока не раскупили.

Блять. Он же обещал себе не думать об этом.

Йоханесс резко сел, ощутив очередной приступ удушья, к которым, на самом деле, уже привык.

– Йенс?

На полу, сонно щурясь и потирая глаза, пытаясь разглядеть что-нибудь в непроглядной тьме, полулежала Эльфрида.

– Что ты, блять, здесь делаешь? – громко прошептал Йенс, протягивая руку подруге, чтобы помочь ей подняться.

– Когда я пришла, ты спал. Не хотела тебя будить. Но ты слишком долго не просыпался, так что я тоже немного заснула, – смущённо ответила девушка, поднимаясь с пола с помощью Ольсена.

Фрида принялась энергично отряхивать от пыли свои широкие брюки, на ходу придумывая, как подвести Йоханесса к серьёзному разговору. Сам мужчина же пытался понять, как смог не заметить появление в доме целого постороннего человека, учитывая то, что в последнее время Эльфрида и Гловер были частыми гостями на этой улице отбросов, а каждое их посещение сопровождалось громкими разговорами, дребезгом посуды, постукиванием дверок шкафчиков, а иногда даже руганью Томсона в сторону Оливера. Йенс даже не помнил, как отключился. Видимо, некоторое количество бессонных ночей подряд, а мужчина уже даже не помнил, сколько раз пропускал сон, дало о себе знать.

– Зачем ты пришла? – тяжело вздохнул Йоханесс, поднимаясь с дивана.

Он подошёл к окну, прикрытому старыми грязными занавесками, которых не стирали, возможно, аж со времён переезда отсюда хозяев дома. Ольсен отодвинул в сторону ветхую ткань и выглянул на улицу. Всё как обычно. Тихая ночная дорога блестела и сверкала от серебряных полос лунного света, старые редкие деревья вяло покачивались от слабого ветра, на обочинах одиноко стояли ржавые уродливые машины таких же мерзких хозяев, позабывших о заботе и любви. Кажется, Йоханесс не имел никакого права судить их, потому что уже давно и сам входит в число тех людей, на которых наплевал этот мир и которые в ответ упорно продолжали плевать на окружающих.

По небу, заросшему тёмными тучами, пролетала небольшая стая отвратительных птиц, крики которых можно было услышать даже не находясь на улице. Вся эта странная атмосфера наводила на душу ужасную тоску по свету, по солнцу, по весне. Хотелось наконец-то позабыть эту темноту и серость и впустить в свою жизнь любовь, гармонию и спокойствие. Но с каждой секундой и с каждой мыслей, которую категорически нельзя было пускать в свой разум, краски вокруг становились все более и более тусклыми. Йенс, честно говоря, уже фактически не видел вещей, которым можно улыбаться.

– Затем, что хочу тебе помочь. Твоя несчастная любовь зашла слишком далеко. Нельзя так убивать себя только из-за какой-то женщины, недостойной тебя, – слабым голосом произнесла Эльфрида.

Чёрт подери, какая же она наивная с этими своими вечными умозаключениями и обвинениями, которые Фрида называла беспокойством. Только почему-то Йоханесс не верил ни ей, ни Гловеру, искренне не понимая, почему те ещё не оставили его в покое.

– Любовь к какой-то женщине, недостойной меня, говоришь? – прошипел Ольсен, резко повернувшись лицом к подруге. – Ты не знаешь эту женщину, так что держи язык за зубами. Ты не знаешь, сколько всего скрывается за её хрупкими плечами, ты даже представить себе не можешь, какая она сильная и храбрая хотя бы по той причине, что всё ещё находит в себе силы идти дальше, несмотря на все глубокие шрамы на её сердце. Ты не имеешь права судить о человеке, которого не знаешь, ясно?

Эльфрида удивлённо уставилась на мужчину, которого всего трясло от сильных эмоций, терзающих душу. Она давно не видела Йоханесса таким живым. Пускай он и был разгневан, но Пауэлл так привыкла видеть за стеклянными очками пустые уставшие глаза, что сейчас даже злость казалась огромным прорывом и, в первую очередь, шансом на разговор. Может быть, на ссору, но Эльфрида готова даже пожертвовать своими нервами, лишь бы услышать голос настоящего Ольсена, а не его депрессивной тени.

– Этот человек разбил сердце моему другу, неужели за это я должна любить твою красавицу? – попыталась как можно увереннее произнесла Пауэлл, но голос всё равно немного дрожал от страха то ли перед предстоящим разговором, то ли перед самим Йоханессом.

– Она не виновата в том, что не любит меня, – медленно проговаривая слова по слогам, ответил Ольсен, чувствуя дикую, но отрезвляющую боль в сердце.

– Неужели это важнее твоего сына, Йенс? Неужели это важнее Оливера, который нуждается в своём отце? У него ведь нет никого, кроме тебя.

Мужчина поднял глаза, в которых отражалась самая настоящая трагедия, на Эльфриду. Она прекрасно видела, что Ольсен запутался в самом себе и не мог выбраться из капкана мыслей и чувств.

– Разве это честно, Фрида? Разве честно, что у моего сына нет никого, кроме меня? Я правда пытаюсь собрать себя снова в единое целое, в то, кем я был до всего этого, но что-то тяжёлое вязкое и колючее не даёт мне сделать это. Я самый хреновый отец на свете – я знаю. И Олли заслуживает большего, чем отец-алкоголик и мать-кукушка, съебавшаяся за своей мечтой в блядскую Америку. Кажется, Америка – одно сплошное проклятие, – Ольсен вяло усмехнулся. – Я бы очень хотел избавиться от того, что тянет меня вниз, но я даже не понимаю, от чего именно мне нужно избавиться.

– Это твоя любовь к той женщине. Ты должен её отпустить ради Оливера, – продолжила настаивать на своём Эльфрида. Она говорила очень тихо, пытаясь разобраться, какие слова окажутся Йоханессу действительно нужными.

Девушка вспоминала свою влюблённость в человека совершенно другого социального положения. Вспоминала то, как плакала по вечерам, свернувшись в клубочек, а на следующий день ходила воодушевлённой и вдохновлённой, стоило только утром увидеть Гловера. Да, Фрида думала, что её любовь не взаимна, но все равно могла дышать и жить своей почти привычной жизнью. Это чувство не душило Пауэлл, а иногда даже приносило самое настоящее счастье, которое Эльфрида не испытывала никогда до своей нежной влюблённости в очаровательного взрослого мужчину.

У Йоханесса была совершенно другая ситуация. Конечно, можно было бы всё свалить на то, что у каждого человека своя реакция на эмоциональный стресс, к тому же жизнь Ольсена, как, впрочем, и жизнь самой Пауэлл, никогда не отличалась обилием белых полос. Однако поведение Йенса было ненормальным даже для несчастно влюблённого ранимого художника. Эльфрида невольно вспоминала бледное худое лицо Ренди Грина, про которого ходило очень много странных историй по городу, и хрупкие бесконечные слёзы его матери на глазах. Тогда состояние парня обозвали словом «затяжная депрессия», из которой несчастный не мог выбраться до сих пор.

– Мне кажется, это уже не просто любовь к ней, – тихо и неуверенно произнёс Йоханесс после продолжительной паузы, опустив голову вниз, – это что-то совершенно другое.

Grizzly Bear feat. Victoria Legrand – Slow Life

Он провёл большим пальцем по уродливым шрамам на руках, оставшимся после того, как стёклышки разбитого зеркала вонзились в кожу. Эльфрида проглотила образовавшийся ком в горле, вспоминая, как обрабатывала эти странные раны, попутно пытаясь выяснить у Йенса, откуда они вообще взялись.

– Я соврал тебе тогда. Зеркало упало не случайно, – как ни странно, Пауэлл об этом давно уже догадывалась, но до ужаса боялась, что её сумасшедшие гипотезы окажутся правдой. – Я разбил его. Я ударил по нему.

Эльфрида трясущимися руками закрыла своё лицо, подавив в себе крик ужаса. Это правда давно уже никакая не любовь! Это сумасшествие. Это то, что медленно и мучительно убивало её друга, того, кто стал единственной надеждой в этом безумном мире.

– Мне жаль, – тихо пробормотал Ольсен.

– Нет. Нет! Нет-нет-нет! – взволнованно протараторила Эльфрида, подбегая к Йенсу и хватая его за руки. По лицу текли слёзы, затуманивая обзор, но Пауэлл сейчас плевать хотела на свои чувства и ощущения. – Йенс… Йенс, я сделаю всё, чтобы помочь тебе, хорошо? Мы сделаем всё, чтобы помочь тебе! Это мне жаль, мне жаль, ведь я так боялась, что все мои страхи окажутся реальностью, что закрывала глаза на такую очевидную правду! Но клянусь, мы выберемся из этого. Я ещё не знаю как, но мы что-нибудь придумаем, хорошо? Йоханесс, я люблю тебя, Оливер любит тебя, да даже Гловер любит тебя, поверь, я знаю. И мы сделаем всё ради тебя, слышишь меня? – она гладила мужчину по лицу, сжимала его старую рубашку, а в конечном итоге крепко прижалась к широкой груди и обняла Йоханесса, невольно надавливая на его кожу тонкими пальцами. – Я не заслуживаю этого, – Ольсен покачнулся в сторону, пытаясь отцепить от себя подругу, но та ещё сильнее вжалась в него, боясь отпустить даже на секундочку.

– Ты заслуживаешь куда большего, Ольсен. Скажи мне, кто она? Кто эта женщина? – обливая слезами плечо Йенса, тихо спросила девушка.

– Зачем тебе это? – прохрипел художник, продолжая пытаться выбраться их цепкой хватки Фриды.

– Скажи, пожалуйста, скажи, – продолжала беспокойно шептать Пауэлл.

Мужчина, наконец, сдался и принял своё поражение, осторожно обняв подругу. Возможно, нет ничего плохого в том, что он рассказал всё Эльфриде. Кто знает, может быть, именно с её помощью Йоханесс сможет выбраться из этого тумана, в котором заблудился фактически без шанса на голубой свет, способный вывести Йоханесса.

Он метался из крайности в крайность, прекрасно понимая, что любовь к Эрику разрушает. Может быть, он даже допускал желание избавления от этого грызущего и душащего чувства. А ещё Ольсен представлял Ричардсона, разбитого внешне и давно погибшего внутри, который тоже заблудился в своём тумане, только более ядовитом и плотном, один лишний шаг в котором мог привести к неминуемой гибели. Безусловно, Эрик и сам нуждался в путеводителе, который протянет руку и выведет к свету. Что если Ричардсон никогда не найдёт свой луч солнца?

Йоханесс понимал, что не сможет быть хорошим отцом и тем более не сможет спасти Эрика, если сам не выберется из той ямы, в которую стремительно летел.