Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Договаривайте, ваше сиятельство.
– Но я не желаю родным краям той судьбы, что уготована вашему Петербергу.
Несмотря на зловещие подозрения, Скопцов возликовал. Четверть часа назад граф Жуцкой потешался над ними, не знающими чего-то важного, а теперь впал в лиризм и почти что симпатизирует. Нет, всё-таки существеннейшая материя – чувства! Это будет совсем другой разговор.
– Перед тем, как ко мне привязался этот сумасшедший и я получил по голове от вашего друга, я имел удовольствие беседовать с хауном Сорсано. Он прибыл в Патриаршие палаты по просьбе графа Асматова, но не стал скрывать от меня цели визита – у нас в Фыйжевске ведь тоже баскский наместник, поэтому я пользуюсь у него некоторым расположением. Хаун Сорсано взбешён последними вестями с родины, там ведь из-за ваших выкрутасов с судоходством безработица и уже вводят квоту на количество провизии, отпускаемой в одни руки. О, его можно понять! И потому он намерен всячески содействовать распылению в Петерберге успокоительных смесей.
Скопцов не знал, как выглядит он сам, но судил себя по остолбеневшему хэру Ройшу.
А ведь хэр Ройш убеждённо возражал: вторая Тумрань невозможна, это было двенадцать лет назад, Союзное правительство не посмеет, Тумрань стала последним всплеском любви к химическим методам упреждения агрессии, сегодня Европы не жалуют даже пилюли, что уж говорить о газах!
Что о них говорить.
– Мои соболезнования, – дёрнулся в улыбке рот графа Жуцкого.
– Это… этого не может быть!
– А может быть всеевропейская война, молодые люди? Такие времена.
– Нет, постойте… Постойте, у нас всё-таки армия, у нас полно иностранцев, Порт…
– Вот частности граф Асматов и хотел согласовать с хауном Сорсано. В отсутствие у Петерберга собственного наместника от лица Союзного правительства должен выступать наместник ближайшего крупного города. Как печально известный кирзанский мистер Флокхарт в случае с Тумранью.
– Вы сказали «граф Асматов»? Аркадий Ванович? Но ведь… но ведь у него в Петерберге сестра! И, быть может, уже племянник…
– Ну что вы, право, как дитя. Ещё с останками графа Тепловодищева в Патриаршие палаты приехала весть о том, что супруг сестры графа Асматова перешёл на сторону бунтовщиков. На вашу сторону. Насколько я помню эту благородную даму, её супруг никуда бы не перешёл без её ведома, а следовательно…
– Это чудовищно… – заметался Скопцов по подвалу. – Чудовищно! Родной брат… После того, как погибли младший и старший Асматовы! Это…
Гибель отца и Илюши – это трагедия. Наши отношения нельзя было назвать тёплыми, но это не отменяет любви. И я пыталась их спасти…
– Чудовищно, – согласился граф Жуцкой. – Однако только так и бывает. Петерберг слишком много выигрывал, пришла пора расплачиваться за дерзость.
Когда происходит любой значимый и всеобъемлющий процесс, каждый человек втайне надеется, что его – пусть бы и его одного! – обойдёт стороной. Каждый из нас легко находит аргументы в пользу такой надежды. Но ведь я был самым верным и преданным. Но ведь я умён. Но ведь я продумал всё заранее.
Так не бывает.
Скопцов спрятал пылающее лицо в ладонях и ринулся в угол потемнее.
Всё, что совершила лично Элизабета, она совершила с одной лишь целью: обеспечить счастливую будущность своему – не своему, печному, даже не господина Туралеева! – ребёнку. Она грезила о спокойствии и благоденствии Петерберга.
А Петерберга не станет, как не стало Тумрани.
И её родной брат, вероятно, теперь даже не позаботится о том, чтобы спасти её и мнимого племянника. Петерберг будет стоять в кольце казарм пустой и гиблый – говорят, газовые снаряды почти не несут разрушения стенам, в Тумрани уцелели едва ли не все дома. Однако же в эти дома по сей день никто не заселяется, людей не заставишь жить там, где так явно слышна смерть.
Но я уже говорила вам: будущее интересует меня сильнее, чем прошлое.
Они подвели Элизабету.
Он, Скопцов, подвёл.
– Господин Скопцов… – подошёл со спины хэр Ройш, позвал странным, непривычным голосом. – Господин Скопцов, будьте любезны, переживайте тише. Хотя бы не всхлипывайте – вы мешаете мне думать.
Скопцов обернулся к нему, уверенный, что сейчас некрасиво раскричится и бросит хэру Ройшу в лицо все обвинения в чёрствости и бездушности, которые гнал с языка с первого дня их знакомства, но короткого взгляда хватило, чтобы понять: хэру Ройшу и самому больно. И высший, невиданный эгоизм – усугублять его терзания своими.
– Господин Скопцов, поход Резервной Армии тоже был не самой приятной новостью, – сквозь зубы процедил хэр Ройш, будто необходимость вести успокоительные речи резала его без ножа. – Я полагаю, что окончательность очередного приговора Петербергу вполне возможно оспорить. Помогите мне, пожалуйста, господин Скопцов. Вы великолепно подобрали ключи к нашему пленнику, я бы не справился без вас. Я бы хотел, чтобы вы продолжали.
Хэр Ройш зашагал обратно к графу Жуцкому, приглашая присоединиться.
– Граф, вы хвастались расположением хауна Сорсано? – проговорил он медленно и вдумчиво, точно собирал головоломку. – Это очень кстати. Вы выйдете из этого подвала и, как только сможете, отправитесь к нему. Нам нужны подробности. Распыление успокоительных смесей – редкая практика, к тому же она находится в юрисдикции наместников. Насколько мне известно, на территории Росской Конфедерации существует несколько хранилищ, точное местонахождение которых не должны знать даже главы наместнических корпусов, поскольку росской стороне запрещено иметь к процедуре прямое касательство. Вы узнаете для нас место, маршрут, на какую именно наместническую гвардию возложат эту почётную обязанность – столичную или…
– Ни за что! Нет, нет и нет. Обещайте мне хоть четыре Фыйжевска в единоличное пользование! Да даже если бы мне удалось – это уже не игрушки, это тайна Союзного правительства, сами же только что сказали: не должны знать даже росские главы корпусов!
Хэр Ройш скривился.
– И почему вы все не можете отучить себя кричать, всхлипывать… – пробормотал он и недовольно покосился на дверь: – И грохотать.
Скопцов грохота сначала не расслышал, но всё равно испугался: Золотце говорил, смотритель древних палат в подвалы не заглядывает вовсе, но беда никогда не приходит одна.
– Так вот, граф. Четыре Фыйжевска мы вам не обещаем, у нас их нет. Мы вам вовсе ничего не обещаем, мы вам приказываем. Вне зависимости от того, что вы на сей счёт думаете, вы пойдёте и поможете нам получить интересующие нас сведения. Жаль, что вы не согласились сами – мы выше ценим тех, кому давление не требуется. Что не означает, что нам нечем давить.
И тут Скопцов догадался, откуда грохот.
Они ведь действительно сначала собирались инсценировать бегство графа Жуцкого – и как можно скорее занялись к тому приготовлениями.
Хэр Ройш отворил дверь на лестницу.
– Господа! Господа, другой подвал не потребуется, заходите сюда.
Это были, конечно, Золотце и Мальвин. Золотце влетел первым и, чему-то смеясь, распахнул дверь пошире.
Следовавший за ним Мальвин, впрочем, и сам был достаточно ловок для того, чтобы проскользнуть в тесный дверной проём с ношей на плече и уверенным жестом, будто в танце, опустить на пол похищенную из своих комнат дочь графа Жуцкого.
Глава 89. Призраки
– При всём уважении, господин Гныщевич, вы зря включили в программу танцы. Вы не умеете танцевать и поэтому, стоя в стороне, выглядите неуместно. – Туралеев говорил вполголоса, уголком рта и не снимая с фасада приветливой гримасы. – Я по-прежнему полагаю, что одного только ужина было бы достаточно.
– Не беспокойтесь, mon cher, ужин ещё впереди. А танцы… – Гныщевич пожал плечами. – Всегда подозревал, что на подобных événements танцы начинаются, когда музыка замолкает.
Улыбаясь пролетающим мимо парам, он жадно вглядывался в каждое движение. Гныщевич давно успел привыкнуть к разряженным людям, но прежде ему не доводилось видеть, как разряженные люди веселятся.
Европейские гости и немногочисленные росы веселились регламентированно, но в то же время красиво. Очищенная от столов и посторонних людей «Петербержская ресторация» превратилась в большую табакерку с часовым механизмом. Гныщевич ловил заинтересованные взгляды и на себе.
Ну конечно, господин Туралеев приложил все усилия к тому, чтобы европейские гости не ожидали от градоуправца приёма. Ни тёплого, ни светского.
– Как ваше самочувствие? – продолжил зудеть только что мысленно помянутый мастер интриги. – Господин Гныщевич, леший вас! Сперва вы отпускаете преступника, покусившегося на официальную фигуру, и мы ловим его – непростая, хочу заметить, задача, когда тавры отлынивают от исполнения приказа, а солдат Охраны Петерберга вы то ли пустили обратно в город, то ли не пустили…
– Тавры всё правильно делают, – хмыкнул Гныщевич. – Вы за всякую зуботычину будете людей арестовывать? Quelle petitesse.
– Зуботычину?! Это был ножевой удар! – Туралеев спохватился и снова понизил голос: – Слушайте, Гныщевич, вы, кажется, всё не можете взять в толк одну простую вещь. Вы не принадлежите себе, вы принадлежите Петербергу и Управлению. Сохранность жизни и здоровья – теперь не прихоть ваша, а работа. Одного градоуправца мы уже лишились.
Вальс выводил под потолком витиеватые росчерки, и Гныщевич чувствовал себя великодушно.
– Я жив и здоров, – легко отмахнулся он.
– До поры до времени, – буркнул Туралеев. В тоне его маячило смутное обещание.
– Лучше бы вы танцевали.
– Чтобы отсутствие у вас эскорта откровенно бросалось в глаза? Вы ведь даже телохранителя своего отправили на край света, а градоуправец, – подпустил он в голос наигранного сочувствия, – ни в коем случае не должен стоять один.
А Гныщевич именно это бы и предпочёл. За одинокого человека особенно часто цепляются взгляды, и людей тянет к нему каким-то особым инстинктом – жаждой заполнить пустоту. Это работало ещё в Порту и уж точно не могло не сработать на балу с европейцами. Когда же человек к тебе подходит, он заводит беседу сам.
И вот тут начинается самое интересное.
– Зря вы лезете в дипломатию, Гныщевич, – заметил Туралеев самому себе. – Это не ваша стезя.
– Ещё поучите меня моей стезе.
– С удовольствием. Половина вечера уже миновала, а вы не сделали никакого объявления и никого не пригласили на танец. Они не понимают, зачем вы их позвали, волнуются и подозревают худшее. Я сам не большой любитель европейского этикета и не вижу ничего дурного в том, чтобы его нарушить, но разница между сознательным нарушением и банальным невладением отчётливо заметна. И «Петербержская ресторация»? Не место для приёма. В приглашениях значился бал, все оделись по правилам, а вы обращаете его в студенческие посиделки. Ваше положение… – Туралеев скривился. – Вы же выскочка, не чета всем этим фанфаронам, и зачем-то это выставляете. Зачем?
Он вперился в Гныщевича столь пристально и взволнованно, что тот не удержал смешок. Pourquoi?
– Это весело, – ответил Гныщевич и скользнул к танцующим парам. Чуткие музыканты вывели последнюю завитушку вальса и умолкли.
Как он и предвидел, козырное место рядом с градоуправцем Петерберга заполнилось моментально. Откуда-то справа к Гныщевичу величаво подступил мистер Фрайд – а вернее, мистера Фрайда подволокла коротко остриженная светловолосая девица, повисшая на его локте. В отличие от прочих гостей, эти двое не менялись во время танцев парами.
Девица же была хороша до умопомрачения. Кто бы мог подумать, что мальчишеская coiffure так славно сочетается с густо подведёнными глазами.
– Скорблю о том, что вы несвободны, ma bonne dame, – Гныщевич с чувством поцеловал атласную перчатку и протянул руку мистеру Фрайду, – вас же сердечно поздравляю.
Мистер Фрайд скорчил такую мину, будто ему засунули за шиворот ужа. Девица засияла.
– Не говорите глупостей, – кокетливо развернула она веер, – благодаря вам я теперь как раз свободна, как и все граждане Свободного Петерберга. Стоит помянуть добрым словом господина Плеть, похлопотавшего за меня перед отбытием. – Прочитав на лице Гныщевича непонимание, она строго нахмурилась: – Только не говорите, что и вы меня не узнаёте, а бумаги мои подмахнули не глядя.
– Аферистка Брада! – сообразил Гныщевич и восхитился. Аферистку Браду на приём никто не звал, но мистеру Фрайду приглашение не требовалось, вот она и приехала на его шее. Un amour de la fille! Ей явно хотелось полюбоваться на своих былых мучителей новыми глазами – глазами человека, получившего петербержский паспорт и потому более от них не зависящего. Это желание Гныщевичу понять было нетрудно.
Мистер Фрайд, заслышав «аферистку», поджал губы. Небывалого мимического богатства человек.
– Во всей красе, – кивнула Брада и попыталась обвить локоть Гныщевича. – И что же, нравится вам градоуправствовать?
– Если и вы тоже попытаетесь развести со мной светскую беседу, я выдворю вас обратно в Европы, – лучезарно улыбнулся он и покинул её на волю мимики мистера Фрайда, заприметив впереди белый с золотой нитью сюртук барона Каменнопольского.
Барон Каменнопольский на балу смотрелся куда уместнее, чем в казармах (и потому единственным из генералов сюда явился). При нём была супруга (оказывается, у него была супруга!), но он талантливо делал вид, что не имеет к ней отношения, не отпуская при этом её руки. В европейские лица Каменнопольский вглядывался с охотой, недостойной росского офицера. Даже жаль его становилось.
– Баронесса, – Гныщевич сварливо подумал, что эдак сотрёт себе о перчатки все губы; баронесса была дамой средних лет и ничем особо не примечательной, а следовательно, богатой; она смущённо кивнула. – Барон, на пару слов.
– Да, да, у меня к вам тоже пара слов, – не стал медлить Каменнопольский, отталкиваясь от супруги почти танцевальным па. – Мне кажется, сегодня имело место некоторое взаимонепонимание…
– Я хотел вас спросить, – перебил Гныщевич, – сколько вам требуется ресурсов для очистки казарм Восточной части. Пленных вывезли, но после них помещения остались в дурном состоянии. Прежде чем солдаты смогут снова туда заселиться, нужны санитарные меры.
– Я посчитаю. Но у меня есть более неотложный… Мы ведь с вами договаривались о том, что вы вернёте правопорядок в Петерберге нам.
– Cela va sans dire, договаривались.
– Но тавры по-прежнему не пускают солдат в город!
– А зачем вам солдаты в городе? – изобразил Гныщевич подозрительность. – Вы пропустили, мы вчера беседовали об этом со Стошевым и Йорбом. Буквально на днях должно произойти одно… событие, связанное с равнинными таврами. И Йорб, и Стошев согласились, что солдатам следует подождать за пределами Петерберга, пока это событие не завершится. Во избежание тех самых взаимонепониманий, которых вы опасаетесь.
– Событие? – сморщил лоб Каменнопольский.
– Равнинные тавры повезут через Петерберг незаконно добытые артиллерийские орудия и отправятся вместе с ними в Латинскую Америку. – Гныщевич снисходительно хлопнул собеседника по плечу. – Да не бледнейте вы так, mon général, послезавтра всё закончится. Я уже подписал ваш драгоценный запрет на владение стрелковым оружием для простых граждан. И Стошев, и Йорб согласны со здоровым компромиссом: солдаты могут находиться в черте города при оружии, но только без шинелей. Не афишируя, скажем так, недолговечности моего прошлого указа об их выдворении. Это всем пойдёт на пользу.
Указ о возвращении солдат (по сути, отменяющий предыдущий указ об их выдворении) Гныщевич действительно сегодня утром подписал, а со Стошевым и Йорбом действительно говорил. Всё это далось ему не без боли, но явление равнинных тавров позволило отложить неловкий момент оглашения хоть ненадолго. А там уж как-нибудь разберёмся.
Но зато каковы bénéfices! Договорившись с генералами, Гныщевич сумел наконец-то выдохнуть спокойно и даже к зудежу Туралеева относился теперь с иронией. Ибо господин Туралеев мог хоть обзудеться, а назначение Гныщевича на должность полного градоуправца поддержал. В честь чего и запоздалый бал для европейских друзей.
Жаль, мальчик Приблев отказался прийти.
Плеть ведь прав: у Гныщевича осталось мало друзей, особенно среди тех, кому дружить с ним предписывала должность. С другой стороны, кому нужны друзья, когда у тебя есть генералы?
Вон и аферистка Брада продолжала кидать многозначительные взоры.
И потом, Гныщевичу вовсе не было одиноко. Он оставил при себе шпоры, нож и бриллиантовые часы, но шляпе позволил отдохнуть в Управлении. Потому что сегодня подобающий градоуправцу шёлковый сюртук впервые казался ему родной кожей.
Что там Туралеев говорил про стезю? Туралеев ничего не знает про стезю.
Гныщевич чувствовал себя великолепно. Magnifique.
– Господин градоуправец, удостоите меня следующим вальсом? – нежно воззвала над его ухом госпожа Туралеева. Она только что отплясала со сморчком из Франции по имени мсье Жюмьен и, видимо, осознала, что всю жизнь интересовалась мужчинами карманного размера.
Также ей прекрасно было известно, что Гныщевич не танцует.
– Вы медлительны, ma cherie, – ухмыльнулся он и повысил голос: – Господа, настало время ужина!
– Уже? – прокомментировала Туралеева. – Простите, я недооценила вашу скорость.
Остальные тем более недооценили. Супруг госпожи Туралеевой начал было шипеть что-то о том, как следует рассаживаться, но Гныщевич, не поведя и ухом, занял место во главе длинного стола, накрытого в соседнем зале. Европейские гости мило сплетничали ни о чём.
– Уверяю вас, спиритизм – это вовсе не заблуждение, а целая наука! – щебетала росская по крови, но всецело европейская по духу гостья баронесса Чавыльева. – Хэр Шпраут, вы ведь знаете лорда Джулиана? Молодого Джулиана Пэттикота? Я бы сказала, что нет никаких сомнений: дух его отца после кончины остался в родовом поместье…
Сосредоточенного хэра Шпраута духи беспокоили едва ли.
– У вас есть свидетельства? – заинтересовался вместо Шпраута сморчок Жюмьен. Чавыльева кинула в его сторону укоризненный взгляд:
– Само собой, прямых свидетельств быть не может. Но после смерти старшего лорда в поместье нашли огромные залы, куда вели только тайные двери, и знаете, что там было?
– Что? – совсем уж взволновался Жюмьен.
– Ничего! – восторжествовала она. – Представляете? Ни-че-го! Как вы можете это объяснить, если только не загадочными спиритическими экспериментами?
Аферистка Брада, которой досталось место вдали от Гныщевича, расхохоталась так громко, что он услышал её и за параллельной болтовнёй надменного мистера Флокхарта с улыбчивым мсье Фили.
– Ну, знаете! – выдавила она сквозь смех. – Например, там были винные погреба, а наследник с тоски по усопшему всё и выдул.
Европейские гости неловко заёрзали. Гныщевич снова восхитился. Аферистка Брада хамила volontiers: со вкусом, с удовольствием, с наслаждением освободившегося человека. Кроме того, она выжимала из мистера Фрайда всё новые и новые гримасы светского ужаса.
– Я бы не строил таких дерзких теорий, – суетился Жюмьен, – но в то же время известно ведь, что духи имеют особые отношения с предметами быта. Если лорд-наследник хранит залы пустыми, это даёт веские основания полагать, что того пожелал призрак его отца – например, потому, что старая обстановка напоминала ему о кончине. Я, без ложной скромности, спиритист опытный…
– Что же, вы и в Росской Конфедерации нашли духов? – госпожа Туралеева явила образец невинного любопытства. – Я полагала, у нас они не водятся.
– И заблуждались, сударыня! – Жюмьен поднял в её сторону бокал. – Почему, как вы думаете, казармы Охраны Петерберга стоят пустыми?
– Там вши и лишаи, – сверкнул улыбкой Гныщевич. Жюмьен смешался. Туралеев громко скрежетнул зубами и выделанно хохотнул.
– Вот как… – аферистка Брада оперлась локтём рядом с тарелкой и задумчиво подняла взгляд. – Мсье Жюмьен, а можете вы как специалист уточнить: верно ли, что призраки образуются только из умерших насильственной смертью людей? Тех, кто не упокоился должным образом?
– Абсолютно, сударыня! А вы говорите, винные погреба. Иногда на сеансах услышишь такое – я, конечно, воздержусь от пересказа в присутствии дам, но при некоторых видах отравления…
– Вы что же, – вклинилась Чавыльева, – намекаете, что с кончиной лорда Пэттикота что-то неладно?
– Лорда Пэттикота? – Брада дёрнула плечом. – Да что мне за дело до лорда Пэттикота! Я размышляю, чей дух мог бы обитать в петербержских казармах, если мы поверим мсье Жюмьену. Хэра Штерца? Но он не был военным человеком, он бы осаждал наместнические покои… Может, графа Метелина?
Последний вопрос она задала, глядя прямо на Гныщевича. Шутка вышла moitié-moitié.
– Которого? – ухмыльнулся тот. – Их, если помните, двое было.
– Ах да, – потупилась она. – Я и запамятовала, что вы убили обоих. Но к армии, если не ошибаюсь, имел отношение только один.
Повисла тишина. Мистер Флокхарт, и баронесса Чавыльева, и мсье Фили, и хэр Шпраут, и все остальные ловили каждое слово, один только мсье Жюмьен, да упасут шельмы его душу, постукивал ножом по жаркому и напряжённо перебирал варианты.
– А я думаю, – подала голос госпожа Туралеева, – что, обратись я призраком, мне бы пришлось по нраву обитать в незнакомом и неожиданном доме. Не в том, где я находилась при жизни, а, может, в том, куда мне при жизни хотелось, но не удалось попасть.
– В Петерберге это было бы сложно, – хмыкнула Брада. – Все удачные места уже заняты. И что, господин Гныщевич, стоил ваш завод того?
Чем откровеннее она обвиняет, тем глупее выглядит. По крайней мере, Гныщевич в это отчаянно верил. Хуже удавалось поверить в другое: что аферистка Брада пробралась на бал с европейцами ради свары. Зачем ей это? Туралеев подговорил, чтобы отучить Гныщевича закатывать балы? Он ведь мог, недаром оба беглецы из Польши. Может, у них там дружба семьями. Или просто mentalité сходится.
– Того стоили безопасность и свобода Петерберга, благодаря которым вы получили возможность перебраться в наш родной город из Европ, – нежно пропел Гныщевич. – Цена высока, но convenez que и цель неплохая.
– Вот оно как! – зло воскликнула Брада. – А кресло градоуправца не жмёт? Вы ведь слышали, господа, – обратилась она к гостям, – что первый градоуправец Свободного Петерберга, граф Набедренных, отошёл от своих обязанностей, поскольку у него случились проблемы с желудком. Говорят, язва… А ещё говорят, что прежде за ним таких хворей не водилось. Подозрительный ум мог бы здесь даже предположить, будто графа Набедренных отравили! Но я была с ним немного знакома в студенчестве, я готова поклясться, что этот человек – добрейший и невероятно обходительный – не обидел бы и мухи. Вряд ли кто-нибудь мог затаить на него вражду, это просто невообразимо. А вот политический расчёт – совсем иное дело…
Мистер Фрайд прошептал ей нечто очень строгое, но это было уже неважно. L'auditoire слушала, распахнув рты, и ждала от Гныщевича ответа.
А Гныщевич растерялся.
Он так привык к обвинениям в цинизме, отсутствии совести и хождении по головам – зачастую оправданным, – что не сразу нашёлся с ответом на обвинения ложные. Сам-то Гныщевич знал, что граф пребывает в своём особняке под опекой За’Бэя; знал, что За’Бэй помышляет свозить его к индокитайским лекарям – ну или хотя бы развеяться подальше от дурных воспоминаний. И naturellement Гныщевич знал, что слух о желудочных хворях графа развеивать ни в коем случае не следует. Радоваться надо: народ сам сочинил приличное объяснение!
Но, вообще говоря, сейчас Гныщевич понимал, что заподозрить его в отравлении графа было бы довольно естественно.
Ещё он понимал, что все присутствующие Браде верят, и даже посвящённый в истинное положение вещей Туралеев будто бы сомневается.
– Отрава – не мой метод, – осклабился Гныщевич. – Знаете, господа, буквально пару дней назад на меня было покушение. Да-да! И господин Туралеев настаивает на том, что необходимо расследование, аресты… А мне кажется, злоумышленник вполне понял мои кулаки. Я сторонник прямых методов.
– Насколько мне известно, вы сторонник действенных методов, – обронил мистер Флокхарт. Гныщевич с размаху вперился в него, и тот скукожился.
Главное блюдо предполагалось подавать под самый вечер, но, кажется, аудитория стосковалась по нему быстрее. Что ж, это нетрудно переиграть.
– Вы меня оскорбляете, – медленно выговорил Гныщевич и столь же медленно, по-хозяйски обвёл глазами сидящих за столом.
Туралеев твердил что-то о правилах бального наряда – Гныщевич ими в самом деле не владел, но это ничуть не мешало ему наслаждаться цветником. Яркие, лёгкие, переливающиеся на свету – дивно и лестно было воображать, как дамы придирчиво подбирали к платьям ожерелья, а мужчины – броши к платкам, чтобы предстать пред ним, градоуправцем Свободного Петерберга. Всё детство в кабаре Гныщевич заглядывался на чужие праздники – и теперь, когда он заработал на свой, это был самый лучший, самый пышный и роскошный праздник. Праздник, который запомнит и мнящий о себе невесть что мистер Флокхарт, и вон тот безымянный толстяк на другом конце стола, нарочно усевшийся подальше, чтобы спокойно злословить со своей девкой по-баскски, хотя ни он, ни девка басками не были. Как будто Гныщевич не разбирает баскского!
Мистер Флокхарт заморгал и засмеялся:
– Оскорбляю? Вас оскорбляют слова о том, что вы любите эффективность? Oh… Простите, если вам почудился в моих словах намёк, его там не было…
– На воре шапка, – фыркнула Брада.
– …Повторяю, я не имел в виду ничего дурного. Право, не ожидал от вас – человека, лишённого бремени аристократического воспитания, – такой обидчивости…
– Oh non, вы не поняли, – Гныщевич потянулся и откинулся на спинку кресла, – ваши намёки ничуть меня не оскорбляют. Меня не оскорбляют ни обвинения из уст аферистки, приехавшей в этот город по поддельным документам, ни колкости в адрес моего низкого происхождения. – Он выдержал паузу, заранее смакуя вкус главного блюда. – Но меня оскорбляет ваше присутствие в Петерберге.
Теперь заморгали уже все. Квадратный подбородок хэра Шпраута подобрался почти к самому носу. Мсье Фили громко закашлялся. Мистер Флокхарт светски приподнял брови:
– Вас оскорбляет моё присутствие?
– О, нет-нет, не ваше лично. Вас всех, – послал улыбку Гныщевич на дальний конец стола, где минуту назад злословили по-баскски. – За исключением, конечно, мистера Фрайда, его аферистки и господ Туралеевых.
– Я вас не понимаю, – растерял улыбчивость Фили.
– Ah, bon? – Гныщевич вскочил с кресла. – Попробую объяснить. Скажите, мсье Фили, чем вы занимаетесь? Какова, я имею в виду, ваша профессия?
– Вы прекрасно знаете, – Фили посмотрел по сторонам в поисках поддержки, – что я прибыл в Петерберг по приглашению графа Ипчикова. Я химик, меня интересуют смеси для обработки резины, способные повысить её эластичность и прочность…
– А вы, мсье Жюмьен? – приобнял Гныщевич спинку следующего кресла.
– Я спиритист.
– Химик, спиритист… И, конечно, все мы слышали об успехах мистера Флокхарта на литературном поприще, а также о сердечной любви хэра Шпраута к древнеимперским летописям – вы ведь, если не ошибаюсь, и в Германском Королевском Университете ими занимались? Какие удивительные у нас здесь собрались gens – вам всем страшно повезло, что Петерберг наконец-то открылся, не так ли? – Увидев, насколько Туралеев встревожен, Гныщевич отсалютовал ему. – И у каждого здесь, конечно, имеется своё дело, не слишком связанное с балами градоуправца. – Он покаянно уронил голову. – Господа, я должен перед вами извиниться. Я оторвал мсье Жюмьена от призраков, мистера Флокхарта – от пьес, а мсье Фили от резины. Но, поверьте, тому есть причина. У меня приготовлен для вас скромный surprise.
Гныщевич подошёл к дверям, ведущим в кухню. Европейские гости следили за ним нервно, но заинтригованно. Из дверей показался полноватый молодой мужчина в очень простой одежде и с русой бородой. На собравшихся он почти не обратил внимания – даже не поклонился.
– Позвольте вам представить моего близкого приятеля… au fait, нужно ли его представлять? Большинство из вас с ним знакомы, хоть никто почему-то и не поинтересовался его судьбой. Знаете, – доверительно обратился Гныщевич к Флокхарту, – человеку, лишённому бремени аристократического воспитания, порой непросто понять тонкости этикета. Как вы думаете, представления уместны?
– Я не… Вам, полагаю, виднее…
– Но ведь ты меня знаешь, Richard, – безразлично бросил бородач. Флокхарт сделал вид, что не расслышал.
– Что ж, тогда представлю. – Гныщевич прочистил горло и принял торжественный вид. – Мсье Гаспар Армавю, бывший наместник Европ в Петерберге.
Мсье Армавю и правда узнал бы не всякий, кто видел его прежде. За время своего заключения – сперва в казармах, потом в небольшом домике на складах – он познал Путь Некоего Латиноамериканца С Непроизносимым Именем, отказался от бритвы и презрел европейскую религию. У каждого свой способ справляться с неурядицами, и способ мсье Армавю Гныщевичу нравился. Тихо, удобно, договороспособно. В благодарность за сотрудничество Армавю просил книг и уехать в Латинскую Америку.
А это было нетрудно устроить.
– Мсье Армавю, – возвестил Гныщевич, – согласился помочь мне и восполнить мою нехватку аристократического воспитания. – Он доверительно привалился к центру всеобщего внимания. – Mon ami, низкое происхождение наверняка мешает мне подметить в дорогих гостях нечто важное. Вы мне не поможете?
Всё важное Армавю пересказал Гныщевичу загодя, но любимые песни так и тянет переслушать.
– Мистер Ричард Флокхарт, – без выражения поведал тот, – двенадцать лет назад лишился позиции наместника города Кирзани, поскольку принял превышавшее его полномочия решение по поводу судьбы соседнего города Тумрани. С тех пор профессионально шпионит в пользу британской короны под видом драматурга с громким именем. Личный друг Первого министра Британии.
– Я не понимаю… – заблеял Флокхарт, но Армавю его даже не услышал. Он шёл по своему непроизносимому Пути.
– Мсье Жан Фили, – продолжал он, – сын маркиза Жан-Жака Д’Арсо, действующего советника французской короны по внеевропейским делам. Сменил фамилию в шестнадцать лет, чтобы скрыть родственную связь. В узких кругах известен тем, что лично находился в Латинской Америке в момент захвата Альтепетля. Один из главных лоббистов использования распылительных успокаивающих смесей в случае конфликтов. Мсье Арсен Жюмьен. Дипломат с тридцатилетним стажем. Долгие годы представлял Францию в Европейском Союзном правительстве, лично выезжал на переговоры с Четвёртым Патриархатом. В глазах публики с годами превратился в безобидного и немного безумного старичка с достойным послужным списком, однако письма во Францию стремится отправлять не с городских почтамтов, а выбираться в пригороды. Хэр Шпраут, профессор имперской словесности. В двадцать пять заинтересовался имперским правом, к тридцати стал одним из самых именитых европейских нотариусов, чем и заслужил доверие самого герцога. Хэр Герлих…
