Текст книги "Тихий омут (СИ)"
Автор книги: Aldariel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Партнёртсво не задалось, и его разрыв ударил по Таю довольно болезненно: приходилось жертвовать соратниками; по первому сигналу дозорных срываться с места; прятаться от патрулей в сырых, полуобвалившихся тоннелях – отростках старой велотийской канализации, заброшенных ещё до Войны четырёх счетов…
Когда Телемара сменил прямой и принципиальный Нелос Ратрион, по-редорански решительно взявшийся бороться с коррупцией, Тай был, пожалуй что, даже счастлив: такому противнику не зазорно позволить делить с тобой город.
(Магия)
Первые месяцы в Бодруме научили Тая терпению, какое прежде казалось недостижимым: он никогда не отличался горячностью, но ожидание, не удобряемое заметными промежуточными результатами, давалось ему непросто.
Физическое тело не без потерь, но восстановило работоспособность, а вот с тонким дела обстояли хуже: энергетические каналы, пронизывавшие анимус, были большей частью разорваны, а те, что уцелели, болезненно истончились. Тай не мог позволить себе ни с кем посоветоваться и двигался на ощупь, стараясь себя не жалеть, но и не перетруждаться.
Век меров долог, а годами он был ещё молод, пусть даже пережитое состарило его на полжизни. Заново приручая магию, Тай не видел нужды торопиться.
(Оружие)
Когда за не такую уж долгую по меретическим меркам жизнь успеваешь несколько раз поменять свой маршрут на сто восемьдесят градусов, приучаешься на ходу подыскивать нестандартные решения и использовать как оружие всё, что подворачивается под руку.
Тай долго думал, как аккуратно, с наименьшими потерями достать капитана Телемара, и в итоге взялся за перо. Под несколькими личинами он слал приветы всем высокопоставленным редоранцам, каких только мог вспомнить, и честно, почти без прикрас описывал всё то, чем на его памяти капитан Телемар успел отличиться: взяточничества, растраты, кумовство и прочие должностные преступления на любой вкус и цвет.
Один из этих снарядов попал-таки в цель.
(Еда)
В минуты душевной сумятицы Тай иногда испытывал странное подобие благодарности к бывшей любовнице и своему более удачливому коллеге хотя бы за то, что они не стали выбивать ему зубы.
В жизни Тая осталось немного радостей, и полный рот пеньков и осколков уж точно её не украсил бы. Во-первых, непоправимо пострадала бы дикция – и кто пойдёт за мером, не способным внятно высказать свои идеи и планы? А во-вторых… до конца жизни хлебать бульоны и кашки казалось воистину страшной участью: Тай любил мясо, прожаренное до хрусткой румяной корочки, и не разучился наслаждаться хорошей трапезой.
Хотя бы в еде он мог себя баловать.
(Семья)
Тай никогда не тосковал по родителям: ладили они скверно, расстались и того хуже и долгие годы не поддерживали связи. Он не сомневался, что, столкнувшись со второй неудачей, батюшка с матушкой решили попробовать снова, и искренне сочувствовал гипотетическим брату или сестре.
Первое время в Бодруме, не в силах прогнать из головы упаднические мысли, Тай представлял: увидев его, разбитого, изуродованного, расставшегося с честолюбивыми помыслами, родители наверняка не удержались бы от злорадства. Вот что бывает с дерзкими, непочтительными юнцами! Останься ты на семейной ферме, этого бы не случилось!..
Впрочем, встав на ноги, Тай не колебался: к даэдра такое родство, что норовит высосать душу.
(Телесность)
В бытность свою крепким телом, здоровым мером Тай не особо задумывался о многих вещах, что составляли нынче основу его мировосприятия. Дихотомия телесного и духовного, споры о первичности того или иного начала казались слишком абстрактными, чтобы по-настоящему будоражить разум, когда тело и дух пребывали в полной гармонии и проживались нерасчленимо.
Теперь же, утратив драгоценное равновесие, Тай чувствовал странное отчуждение от оболочки, к которой было привязано его сознание. Иногда он с трудом мог понять, что голоден или, наоборот, уже сыт, а иногда так остро ощущал себя узником в уродливой мясной клетке, что не мог пошевелиться… И только мятежный дух не позволял зацепенеть.
(Темнота)
За звание самого близкого, доверенного друга бодрумского хана с Вароной могла бы посоревноваться лишь Темнота. С ней, непроницаемой и неболтливой, он мог поделиться даже тем, на что сам смотреть не решался – своей наготой.
Тай приучился делать на ощупь всё, что только возможно: только один неприятный и очень кровавый инцидент убедил не пытаться вслепую бриться. Приходилось усилием воли отграничивать себе зрение и не-видеть то, что видеть не обязательно; однако всё, где не было риска перерезать себе горло или отхватить второе… ухо, Тай делал или закрыв глаза, или в кромешном мраке.
Мысль о том, чтобы кому-то показаться, будила в душе первобытный ужас.
(Секс)
В прошлом Тай никогда не отличался воздержанностью, и по-телваннийски благопристойная тяга к экспериментам подарила ему немало интересных ощущений. Вкусы у молодого мага были столь же обширно-неисчерпаемы, как и его любопытство, и в его постели побывали мужчины и женщины чуть ли не всех рас и народностей Тамриэля.
Теперь же, в Бодруме, Тай стал целомудренен, как страшненькая и склочная бесприданница. Поначалу это его совершенно не беспокоило: в мучительно долго выздоравливающем теле не находилось места для чувственных желаний. А после… ни показаться, ни открыться, душой или телом, ни даже себя самого спокойно касаться он не мог – а вот желания, к сожалению, не исчезали.
(Повседневность)
Жизнь постепенно обрастала рутиной: нижний Бодрум держал в узде хан, “верхний” Бодрум контролировал городской совет, а окраины обоих миров потрошил добронравный капитан Ратрион, поддерживавший в округе мир и порядок.
Равновесие, как ни странно, нарушил Храм, что от века был в городе миротворцем: решив бороться за звание родины святого Фелмса, жрецы всколыхнули и жителей, и архивы, и полузаброшенные отростки обширной бодрумской канализации. Было неясно, как к этому относиться: перемены сулили не только новую прибыль, но и новые проблемы. Приходилось перекраивать привычный уклад: усиливать патрули, вербовать новых агентов, чаще устраивать аудиенции… Тай не роптал: по крайней мере, он окончательно распрощался со скукой.
(Отвращение)
Самые “денежные” бодрумские нищие были настоящими артистами, и Тай на правах их хана и покровителя сумел получить доступ в гримёрную. Примерив первую восковую накладку, он быстро пошёл вразнос и соорудил на лице облик воистину монструозный: живого места не осталось на его изъязвлённой коже!..
Позже бодрумский хан не раз повторял этот маскарад, когда встречался с гостями. Читая в чужих глазах зыбкий испуг, перемешанный с отвращением, Тай тешил себя несбыточно-сладкой иллюзией: это игра, очередное притворство! Стоит лишь смыть ссохшийся грим, и всё будет по-старому!
Жаль, что от настоящих шрамов – не только на коже, но и на душе – не получалось так просто избавиться.
(Закон)
Законопослушность никогда не относилась к числу достоинств (или недостатков) Тая: он уважал правила, когда они были ему самому же выгодны, но никогда не стеснялся их нарушать, если риски казались несоизмеримо малы в сравнении с гипотетической прибылью. Став ханом, он взялся поддерживать в нижнем городе порядок, и волей-неволей пришлось соблюдать постоянство: личный пример оказался слишком эффективным инструментом.
Когда капитан Ратрион предложил хану сотрудничество, Тай не поверил в искренность его мотивов, но, взвесив все “за” и “против”, решил рискнуть: недавние события, всколыхнувшие Бодрум, требовали решительного пересмотра приоритетов. Он и представить не мог, чем обернётся капитанская затея…
Но это уже совершенно другая история.
========== Звезда обжигает ладони ==========
Тай прожил в Бодруме почти восемь лет и, право, успел навидаться всякого – этот город, задрапированный редоранской степенностью, умел удивлять и заставать врасплох. Однако Начало морозов четыреста пятого года побило все мыслимые и немыслимые рекорды: такой основательной встряски Бодрум не видел… лет восемь, если не дольше.
Поднявшаяся буря повалила немало деревьев, и даже несгибаемый капитан Ратрион рисковал распрощаться с должностью. Тая, признаться, не радовала такая возможность: нынешний лидер бодрумской стражи был достойным и по-своему удобным мером, и променять его на очередного Телемара не хотелось. Впрочем, обошлось: Ратриону пришлось отправиться аж в Альд’Рун, чтобы всё уладить, но место он сохранил – и, вскоре после того, как вернулся в Бодрум, обратился к Таю с предложением, от которого было бы слишком уж расточительно отказываться.
“Сотрудничество” красиво выглядело на бумаге и очень неясно – в реальности… Но обмениваться со стражей информацией? Пожалуй, это и правда пошло бы на пользу хану и его подданным: риски казались несоизмеримо малы в сравнении с гипотетической прибылью.
– Уверен, что хочешь вписаться в эту затею? – хмуря брови, допытывалась Варона, и Тай, улыбаясь, привычно отмахивался от таких тревог. Уверенности в нем не было ни на медьку, но, даже не выгорев, затея обещала быть как минимум интересной.
Тай и представить себе не мог, насколько…
Так и получилось, что в месяц Вечерней звезды четыреста пятого года хан нижнего города стал регулярно, каждые тирдас, турдас и лордас, видеться с доверенным ратрионовским стражником.
Подготовка к первой встрече сама по себе оказалась неплохим развлечением. В Дом легаша, конечно, никто бы не запустил, но и на публике вести такой разговор не хотелось… Тай прикинул и понял, как сбить одной стрелой сразу пару-тройку скальников: зачаровал на Тишину несколько расписных ширм и отгородил ими импровизированный приёмный покой прямо на базе-складе. Пусть стражник думает, что его речи слышат куда больше ушей, чем одно ханское, пусть нервничает! Тай же сможет расслабиться и испытывать гостя на прочность, не опасаясь, что напугает или растревожит своих меров.
Артист, сценарист и постановщик в одном лице, он хорошо всё распланировал; поначалу думал, не порезвиться ли ещё и с гримом, но решил, что не стоит пугать легаша сильнее необходимого – если всё сложится, им ещё долго предстоит друг с другом общаться, и ни к чему начинать рабочие отношения с откровенного маскарада.
Варона созерцала Таевы приготовления с привычным “чем бы дитя ни тешилось”, но под руку не лезла: совсем недавно закончили они разбирать бардак, учинённый понаехавшими в Бодрум остолопами, и новое безобидное развлечение пришлось бы кстати. Ей и самой было, наверное, любопытно, что учудит Ратрион, и тот не оплошал – сумел удивить новообретённых союзников.
Капрал Ведам Ормейн, выбранный на роль посредника, опровергал все прогнозы “нижних”. Тай ожидал кого-то… более ушлого, вертлявого, нарочито свойского – того, кто попытался бы втереться в доверие, сойти за “своего парня”, способного играть за обе стороны. Но то ли Ратрион слишком уважал бодрумского хана, чтобы вовлечь его в эти игры, то ли решил повести игру куда более тонкую, а его ставленник не пытался подкупить нижний город сродством или обаянием. Сдержанный, немногословный, не снимающий шлема капрал Ормейн казался мером откровенно странным, но с прямыми обязанностями справлялся отлично: говорил дельные вещи, отвечал на все не особо наглые ханские просьбы, задавал правильные вопросы, делился нужными досье…
И конечно, Тай просто не мог его не провоцировать: шлем решил не трогать, хотя бы ради того, чтобы они с Вароной по-прежнему могли строить полубезумные предположения о том, почему капрал его не снимает, – страшен, как скамп? наоборот, слишком красив и не хочет ненароком соблазнять каждого встречного? не умеет владеть лицом? дал храмовый обет пожизненного шлемоношества? страдает от аллергии на свет? может, не существует никакого “капрала Ормейна”, и всякий раз к хану приходят разные меры? – но в остальном не давал поблажек.
Полюбовавшись несколько дней на исполнительного двемерского анимункуля, Тай заскучал и усилил напор: фамильярничал, вальяжно развалившись в кресле; постоянно переводил темы, стараясь застать капрала врасплох; вконец отказался от капюшонов и от шарфов, демонстрируя всё великолепие своего лица… бесполезно.
– Мы ведь почти друзья, капрал, – заявил он однажды, осклабившись, – переходи-ка и ты… на ты. Боюсь, что иначе с доверительной атмосферой у нас ну никак не сложится!
Пару мгновений Ормейн изображал каменную глыбу, но после поднялся со стула, стянул и заткнул за пояс перчатки, а затем подошёл к хану – встать тот, естественно, не потрудился, – и обменялся коротким сухим рукопожатием.
Ормейн вернулся на место, а Тай поймал себя на том, что жадно всматривается в его обнажившиеся руки – неожиданное доказательство смертной, не-двемерической природы. Руки как руки, если начистоту: широкие воинские ладони; кожа чуть темнее среднего; коротко остриженные ногти; ни колец, ни татуировок…
– За что тебя так наказали? – спросил тогда Тай, чтобы прогнать эту странную неловкость. – За что сослали сюда – любезничать с нищими и беззаконниками? Отчёты вовремя не запомнил, капрал? На службе напился?
– Я сам вызвался.
Тай не сдержался, не стал скрывать заинтересованность – подался вперёд, опёршись ладонями о колени, и переспросил:
– Ой ли? Любишь острые ощущения, да, капрал?
– Я давно хотел с тобой встретиться. Хотел понять… Бодрум – мой город: я знаю его и знаю его пороки. Я знаю, что эти меры сейчас живут лучше, чем когда-либо. Ты появился из ниоткуда и помогаешь им так, как никто и никогда не помогал – и даже не пытался. Я хотел понять, и я сам вызвался – и теперь, кажется, понимаю.
Владей Тай собой чуть хуже, он, верно, слушал бы эти откровения с открытым ртом: сказать, что он был удивлён, – ничего не сказать. Спокойный, размеренно-ровный голос не выдавал никаких эмоций… Таю отчаянно хотелось увидеть лицо Ормейна, – что у него вообще в голове творится? такое вряд ли получится проговорить с бесстрастным лицом… – и он не без труда, но сдержался: ни к чему нарушать собою же установленные правила. Раз никогда не возражал против шлема, не стоит показывать, что сейчас он стал в тягость.
– Тебя послушать, так я прямо лучусь от святости, – фыркнул Тай. – Мне нравится командовать, им нравится подчиняться – вот и секрет нашей удивительной гармонии.
– Я видел тех, кому нравится командовать – командовать, и ничего больше. Такие ведут себя совершенно иначе.
– А ты забавный! И такой наивный, что я даже не представляю, как до капрала сумел дослужиться… Ладно, капрал Ормейн, а что ты мне скажешь о новом подрядчике, взявшемся за набережную? Нарыли вы что-то на скользкую имперскую морду?
Разговор быстро вернулся в деловое русло, но то, что Ормейн успел наболтать, занозой засело в мозгу и всё никак не отпускало.
Ночью Тай долго не мог заснуть, бессмысленно пялясь в потолок и раз за разом прокручивая чужие слова в гудящей от напряжения голове. Когда-то он бы задумчиво теребил одну из серёг: в прежней жизни амбициозный телваннийский чародей ловко балансировал между пристойной пышностью и безвкусицей и носил множество украшений, в том числе и в ушах. Теперь же Тай мог иногда, по настроению, нацепить кольцо-другое и не снимал амулет “последнего дня”, который сам же для себя и зачаровал, но и только: слишком хорошо помнил, каково это, когда серьги вырывают с мясом, и не горел желанием утяжелять и без того потрёпанное ухо.
Взамен Тай отрастил волосы: подбривал всё с претензией на симметричность (шрамы вносили свои коррективы) и заплетал в тонкую косу. Ему повезло, что там, где росло, росло по-прежнему густо – достаточно, чтобы коса не смотрелась крысиным хвостом; можно было наматывать её на пальцы, или грызть кончик, или оттягивать до отрезвляющей боли – и думать, думать…
В итоге за сандас и морндас Тай додумался до того, что в тирдас почти сразу сдался.
– Сними уже эту хрень, – оборвал он Ормейна на середине рассказа о том, как по наводке Тая стража прижала прятавшегося среди паломников серийного убийцу, что бежал от имперских властей аж из Брумы. – Мне надоело общаться с ведром.
На пару мгновений тот замер, – лишь пальцы нервно сжимались и разжимались, впиваясь в бедро, – но в итоге послушался: без споров снял шлем, положил его на колени, поднял глаза…
Тай не сдержался – вздрогнул, и взгляд отвёл, и стиснул резной подлокотник. Ему словно вскрыли нутро и напихали туда углей: Ведам Ормейн оказался совершенно нечестно, почти издевательски красив, и рядом с ним, сдержанно-безупречным, Тай так остро почувствовал себя… собой, как уже давно не бывало – до тошноты, пережимающей горло…
Последующий разговор ожидаемо не заладился.
– Проваливай, – буркнул, сдаваясь, Тай каких-то пару-тройку минут спустя, – я от тебя устал. Не о чем нам сегодня уже разговаривать.
Ормейн же поднялся на ноги, надел свой драгоценный шлем и только тогда соизволил откликнуться.
– Я тебе не ручной гуар, – сказал он спокойно и веско, – а стража тебе – не слуги и не подручные. Я уйду, и я вернусь в турдас. У тебя будет время подумать, хочешь ли ты сохранить наше соглашение – и на что готов ради него пойти.
Покинув склад, Ормейн оставил после себя смятение и разлад. Можно было порадоваться, что наконец удалось его разозлить, вывести из равновесия – но радости не было. В голове у Тая размеренно рокотало Море Призраков, и что с этим делать, было решительно непонятно.
– Ты правда видел его без шлема? – оживилась Варона, когда Тай сдуру об этом обмолвился. – Ну и каков он на вид?
– Как даэдрот.
– Чешуйчатый и зелёный?
– И с четырьмя рядами острых треугольных зубов, – хмыкнул Тай. – Мужик как мужик, ничего особенного.
На его бесстыдное враньё Варона, конечно же, не купилась, но, проявив не особо свойственную ей деликатность, допытываться не стала. И хорошо – и без того хватало забот. Блядский Ормейн не желал уходить из головы ни на минуту, словно бы Таю разрисовали им веко и стенки черепа: густые, взлохмаченные от шлема волосы мягкого орехового цвета; капельки пота на выбритых висках; глаза – выразительные, багровые, тёмные настолько, что казались почти чёрными; точёные скулы, прямой тонкий нос, красиво очерченные губы…
Если бы в Храме вздумали написать портреты святых в реалистичной западной манере, Тай предложил бы Ведама Ормейна натурщиком для святого Фелмса – капрал как крюком подцепил его удивительным сочетанием мужественности, воли и какой-то… одухотворённой мягкости, какие и ожидаешь увидеть за мером, что вёл за собой войска, внимая гласу АльмСиВи.
Одно слово – даэдрот…
Когда они встретились в турдас, Тай был, конечно, зол, и прежде всего – на самого себя. Зря он решил дать волю опасному любопытству; что же, теперь предстоит пожинать плоды своей неуместной горячности.
– Сними шлем, – первым же делом скомандовал Тай после скупого обмена приветствиями; но следом, скривившись, добавил: – Пожалуйста. Будет честнее, если мы окажемся в равных условиях: ты-то давно пользуешься правом без устали на меня любоваться.
Ормейн не стал спорить – а Тай благоразумно не стал допытываться, зачем тот вообще так цеплялся за шлем. Оба они, может, не без труда, но сумели сосредоточиться на деле – а остальное роли, пожалуй что, не играло.
Впрочем, до конца от привычки провоцировать собеседника Тай так и не отказался. Обычно в разговоре он старался сдерживаться – знал, что активная мимика его ещё больше уродует, – но с Ормейном пошёл вразнос и пристально следил за его реакцией. А тот словно и не способен был удивляться: когда говорил, почти не встречался с Таем глазами, смотрел как-то вскользь, но если их взгляды пересекались, не выказывал ни неловкости, ни отвращения.
Двемерский анимункуль – что в шлеме, что без шлема!
Очень красивый двемерский анимункуль… Тай старался не слишком пялиться на непривычно открытое лицо своего собеседника и оттого привычно следил за его ладонями. Он сразу заметил новое кольцо – витой серебряный ободок на указательном пальце левой руки. Ормейн постоянно крутил его, словно бы опасаясь, что побрякушка вот-вот исчезнет… Чей-то подарок? Ясно одно: кольцом дорожили…
Тай по праву гордился своей сдержанностью: в таком режиме он протянул почти до конца месяца – пока его не прижала Варона.
– Скоро Новая жизнь, – заявила она, уперев руки в бока.
– Больше, чем через неделю.
– Через неделю Новая жизнь, – не сдавалась Варона. – Нормальные меры под Новую жизнь проводят время с семьёй. Ты уже спросил у своего легаша, что у вас будет в праздники? Может, он на полмесяца собрался уехать из города – а ты тут ни сном, ни духом!
– Нет. Не спросил.
И не подумал спросить – по правде сказать, даже не рассматривал такую возможность…
Варона неодобрительно цокнула языком.
– Ладно, считай это ранним подарком, – заявила она, всунув Таю в руки кольцо. – И возьми уж яйцо в кулак, – добавила чуть тише, – хватит мяться, как девочка-целка.
Тай, конечно же, по-дружески послал её нахер, однако кольцо оставил. Чары на увеличение силы воли оказались паршивистыми, но цацка была красивая: золото и рубины, искусная тонкая ковка…
– Скоро Новая жизнь, капрал, – в тирдас, двадцать седьмого Вечерней звезды, встретил Ормейна Тай, – готовишься праздновать?
– Как раз хотел это обсудить. С двадцать девятого по второе в городе меня не будет: уезжаю к родителям. Если хочешь, поговорю с капитаном, подыщем замену. Или подождёшь?
– Не хочу привыкать к новой роже на пару дней… А подружка не будет против, что в фестивальную пору ты пропадаешь в нашей дыре?
Ормейн моргнул – у него были безобразно длинные и пушистые ресницы, – рассеянно крутанул кольцо и сказал негромко:
– Против никто не будет… Ты впервые держишь на себе чужое зачарование, – заметил он невпопад, покосившись на Варонин подарок. – Не самая плохая работа, но из-за слабости сырьевой души заряд будет расходоваться очень неэкономно, имей это в виду.
Теперь пришло время Тая недоумённо моргать.
– Так ты маг!
– Посредственный маг, неплохой зачарователь и отличный сенсор, – пожал плечами Ормейн – и демонстративно окинул взором извечные расписные ширмы, отгораживавшие их с Таем от остального склада.
– Ты и об этом знаешь?
– С первого дня – и знаю, что для своих меров ты почти всё зачаровываешь самостоятельно. У тебя очень узнаваемый почерк: чары мощные и изящные… действенные – и яркие.
Тай не сдержался: коротко хохотнул, покачал головой… Столько приготовлений, и пыли в глаза, и декораций – и всё изначально впустую!
– Есть при тебе что-то, что ты зачаровывал? – спросил он, снова дав волю любопытству.
– Да.
Понукать Ормейна было без надобности: он встал, подошёл почти что вплотную, опустился перед Таем на корточки, снял с пальца своё серебряное кольцо, вложил в протянутую руку… Поначалу Тай не почувствовал даже, что оно вообще зачаровано, – кольцо как кольцо, простой ободок из металла… – и вдруг чары раскрылись, словно бутон маттиолы под сумеречным небом: Умиротворение – инвертированное, направленное на заклинателя…
Тай не без труда оторвался от украшения и встретился взглядом с Ормейном: глаза у того были шалые, совершенно безумные, на скулах проступили неровные пятна румянца, и губы похабнейшим образом приоткрылись… А потом Ормейн перехватил его руку и поднёс ко рту; поцеловал запястье, ладонь, кончики пальцев – нежно, почти невесомо, губами горячими и сухими…
По-хорошему стоило вырваться, и наорать, и прогнать его к даэдротам, но с первым прикосновением Тай словно зацепенел – не дышал, не шевелился, кажется, даже не думал… Не сразу после того, как Ормейн всё-таки замер, он высвободился и прошипел:
– Проваливай нахер отсюда! Ты что, вконец охренел, капрал?
Витое серебряное кольцо скользнуло на палец; Ормейн крутанул свою цацку, активируя заряд, и, наново побледневший и умиротворённый, откликнулся:
– Я вернусь третьего, в тирдас. С наступающей Новой жизнью, хан.
А затем он надел шлем и просто ушёл, не оглянувшись и не сказав больше ни единого слова – оставив Тая как есть, вывернутым наизнанку!
Блядский двемерский анимункуль с мозгами набекрень и рожей святого…
Звёзды сыпались с неба и прожигали до самых костей, и нового года Тай равно боялся и ждал, но – через боль, отчаянное неверие и пожирающий волю стыд – был упоительно, непривычно счастлив.
Звёзды, прирученные, вспыхивали у него на кончиках пальцев.
========== Влюблённые стоят на распутье ==========
Таю было не привыкать к потрясениям: его жизнь несколько раз вставала с ног на голову и обратно, и в поисках утраченного равновесия чего только не приходилось делать! Казалось бы, что значит последний не-разговор с Ормейном в сравнении с превращением, которое Тай пережил восемь лет назад?..
И всё-таки оба они – и не-разговор, и сам по себе этот блядский, подосланный словно бы на погибель Таю Ормейн, – значили много больше, чем хотелось бы признавать. Не отмахнёшься, не вытеснишь привычными делами да заботами! Не убежишь, не спрячешься…
Раз за разом Тай пытался осмыслить случившееся, но получалась какая-то ересь. Не складывались в единое целое ни чужие слова, ни чужие поступки, ни собственные чувства – ни заданные мирозданием и судьбой константы. В его расчёты, наверное, изначально закралась ошибка, вот только самостоятельно её отыскать всё никак не получалось.
Если Ведам Ормейн планировал в преддверие Новой жизни парализовать работу бодрумского хана, то замысел удался: думать о чём-то, кроме его художеств, – и возможных мотивов, за ними стоящих, – было решительно невозможно. Прикосновения этих красиво очерченных блядских губ… Тай отчаянно не хотел смотреть на их с капралом Ормейном знакомство в таком ключе и упирался руками, ногами, остатками здравомыслия – а всё же не мог отрицать, что смотреть иначе стало решительно невозможно.
Равновесие – и внутреннее, и внешнее – было непоправимо нарушено.
То, как Ормейн склонился, как целовал его пальцы… Нет, это не было (неуместным) знаком почтения: совсем не так хану лобызали руки “подданные” – те, кто не знал, что их покровитель не любит чужие прикосновения. Нет, не было ни во взгляде, ни на лице у Ормейна ни тени того боязливого уважения, к которому Тай привык, каким научился искренне наслаждаться…
А что было?
Тай трезво себя оценивал: рожей он был страшен, как гуарья жопа, а телом – и того хуже. И всё же он не сомневался: дай хан слабину, так нашлись бы и те, кто попытался бы заслужить его милость, перетерпев, и до того отвратительна была эта мысль, – снова сделаться тем, кого терпят, чтобы выгрызть побольше власти, влияния, уважения и, получив своё, выбросить опостылевшее, отработанное, никчёмное… – что Тай сбивал её на подлёте. Слабостью хана не могли воспользоваться, потому что хан ни на минуту не позволял никому поверить, что у него эта слабость есть, даже себе самому – и сам же, втайне от себя, сделал под возведённые стены подкоп и заложил первоклассную бомбу-гремучку!
У неё, злополучной, были багровые, тёмные до черноты глаза, пятна румянца на смуглых – и всё же бледнее, чем руки – точёных скулах и неплохая стражницкая карьера. Ведаму Ормейну не было выгоды набиваться Таю в… близкие друзья – какая польза капралу бодрумской стражи в подобной связи? Их сотрудничество она только усложнит, карьерному росту способствовать точно не будет, общественное положение – никак не улучшит. Какой прок благопристойному редоранцу связываться с полукриминальным авторитетом нижнего города, самопровозглашённым ханом нищих и покровителем маленьких меров и их временами не слишком-то и законных действий?
Если бы Ратрион захотел Тая всерьёз прижать, пытаться подложить под него своего подничённого он бы не стал: слишком рискованный и ненадёжный план – сдержанный, строгий Ормейн не тянул на коварного соблазнителя, да и не было у стражи гарантий, что хан вообще соблазнится мужчиной… – и притом недостаточно благообразный, чтобы помочь оправдаться и выслужиться перед альд’рунскими доброжелателями. Личная инициатива капрала? Тай был о нём лучшего мнения: даже выгори эта затея, за подобное самоуправство по головке Ормейна уж точно никто не погладит…
Тай ходил кругами весь тирдас: стоило сделать шаг в сторону, и носом он тут же утыкался в очередной тупик. По всему выходило, что если Ведам Ормейн – не гениальный манипулятор и не менее гениальный актёр, то он был искренен – и искренне безрассуден. Тай по косточкам разбирал каждую их встречу (и от того, насколько хорошо они врезались в память, хотелось с размаху протаранить дурной головой какую-нибудь стену) и не находил, за что зацепиться.
Ормейн был спокоен и профессионален, пока прятал лицо за ведром – не считая того раза, когда признавался, что сам вызвался поработать посредником, и так расхваливал достижения нового бодрумского хана, что, право, стало даже неловко… А случилось это аккурат после того, как Тай разрешил обращаться к себе на ты и впервые пожал Ормейнову руку. Если начистоту, неловко стало уже тогда, ещё до странных признаний – во время рукопожатия. Тай помнил это прикосновение с постыдной чёткостью: кожей к коже, ладонью сухой, горячей и крепкой – шире и чуть короче, чем Таева узкая, длиннопалая, костлявая лапа…
Он оправдывал себя тем, что просто отвык от чужих касаний – недаром возвёл вокруг себя прочные крепостные стены и никому кроме Вароны не опускал подвесного моста, – однако с Ормейном ничего и никогда не было просто. Когда тот впервые снял шлем, Тай был слишком захвачен своими собственными переживаниями, чтобы выхватить чужую реакцию; он опустился до прямолинейной грубости, прогоняя гостя, и гость впервые показал зубы – не стал терпеть, как терпел все прежние дерзкие шутки и игривые уколы.
Тай его, не теряющего достоинства, тогда даже больше зауважал – и злился, злился на себя и за то, что сдался, стянул-таки с Ормейна этот проклятый шлем, и что так бурно на увиденное отреагировал. Как отреагировал сам Ормейн, было не очень-то и понятно, а после он не появлялся на встречах с ханом без нового кольца… О, как же Тай ненавидел это кольцо! Кольцо, которое в разговоре капрал постоянно трогал, крутил, оглаживал и, кажется, уделял ему больше внимания, чем собеседнику!
Тай отчего-то вбил себе в голову, что это подарок, знак нежной привязанности или что-то вроде того – и не почувствовал усмиряющего зачарования, пока Ормейн добровольно себя не разоблачил. Он не мог не знать, что такие заклинания скверно сказываются на здоровье, если ими злоупотреблять, но всё равно – неужели на каждой встрече? – продолжал себя умиротворять, а стоило ему всё-таки снять амулет…
То, что случилось после, никак не укладывалось у Тая в голове и заставляло мозги вскипать и дымиться – то, как Ормейн заливался краской, как смотрел, как целовал ему пальцы… Конечно, в глубине души хотелось бы верить, что это чего-то да значило – как же иначе? Ещё до того, как капрал впервые снял шлем, Тай приучился ценить его компанию: Ведам Ормейн был умён, компетентен, двигался с грацией сытого хищника и – совершенно неожиданно для стражника! – хотя бы и на словах ценил то, что Тай делал для своих меров.
