Текст книги "ОПГ «Деревня» 3 (СИ)"
Автор книги: Alchy
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
К середине вечера мнение Серёги о небольшой фирме развеялись дымом: «Масштабы даже по нашим меркам немалые вырисовываются, а уж для этого времени – запредельные!» Это до него наконец дошла разница между выплавкой чугуна и низкосортного железа и тем, что затеяли производственники. Вернее – разница между ними в цене. «А нужно ли нам это золото?» – Задумался: «Тут вот он, Клондайк, сталь, прокат, химия Егоровская, единственно – с вывозом продукции тяжело, раз в год по весне по рекам сплавлять…»
А перед отправкой ко сну – пухла голова от подробностей, вываленных на него собеседниками. Радовавшихся, что нашли такого благодарного слушателя. Узнал немало и об особенностях обучения в восемнадцатом веке, и об бухгалтерии предприятий металлургических. Не говоря уже об самом производстве, оставалось понять – что со всем этим знанием делать. Это из глобального, помимо производственных деталей – Серёгу завалили ворохом сплетен, кто к кому неровно дышит, кто к кому подкатывает и всё прочее в том же духе. Как и положено в маленьком, но дружном и спаянном коллективе.
«Как я удачно пить бросил!» – Про себя отметил укладывающийся спать участковый: «Тоже бы небось не удержался, стал жаловаться на тяготы оперативно-розыскной работы в условиях крепостного права, без доступа к материально-технической базе и привычного инструментария под рукой. Ладно хоть доча с врачами крутится, свой судмедэксперт и патологоанатом в одном флаконе в семье будет. А если брата во внимание принять – то ещё анестезиолог и специалист по ядам, самородок-самоучка…»
А утром его растолкал всклокоченный ото сна Расул, с паникой в глазах:
– Серёга, у нас труп, возможно криминал! По коням!
«Да вашу ж медь!» – Сокрушался неспешно одевающийся Серёга. А куда торопиться, зима на улице, тело не испортится: «Вот как чуял, вчера в ночь хотел в Златоуст выехать! Возись сейчас со жмуриком левым, время теряй!» Затребовал кофе, позавтракал и лишь окончательно проснувшись – отправился в сопровождении казаков на место преступления.
Картина произошедшего была интернациональной и и обычной для всех времен – раздетый и разутый, со следами побоев труп с проломленной головой. «Ну разве что в наше время раздевать и обувь снимать не стали, зато лишние зацепки в деле» – Сделал зарубку в памяти: «Как же его отделали то беспощадно! Тут не просто ограблением пахнет, а даже местью на почве лишней неприязни!»
– Купец это из местных, – сбоку появился Пантелей. – к вдовушке одной похаживал, о чем весь город знал почитай. Пошли Серёга, я тебе ещё кой– чего покажу.
Увлекая атамана от места преступления, сотник рыкнул на казаков, чтоб отстали и не мешались. Те пристроились в кильватере, стараясь не отсвечивать и в то же время не упускать начальство из поля зрения.
– Дрянь человек был, а не купец! – наконец заявил Пантелей Серёге, отойдя метров на двести от место убийства. И ткнув пальцем в истоптанный, с клюквинами крови снег на обочине. – А туточки его, значит, второй раз оприходовали. Не до смерти, так, досаду выместили…
– А в чем его косяки заключались, что его этак два раза смертным боем били? – Задумчиво вопросил Серёга и тут же встрепенулся. – Второй говоришь⁈ А где первый тогда, недалеко от бабы евонной? Его чо, по улице гнали и три раза били-били, пока окончательно не добили⁈
– Почти, да погодь, куда ты торопишься, Сярожа! Сейчас всё обскажу обстоятельно! – Пантелей, по косвенным признакам, знал о произошедшем смертоубийстве гораздо больше, чем успел выложить. И судя по скудости и неторопливости предоставляемых сведений, как бы не личная заинтересованность, а то и соучастие были тому причиной. Серёга поощрительно кивнул ему, показывая, что весь во внимании. – Значица, с гнильцой был покойничек. Товар подпорченный ссуживал охотно, а затем драл за него с процентами. Особливо инородцев обдирал как липку, по зиме, пользуясь бедственным положением.
Пройдя ещё метров сто пятьдесят в молчании, Пантелей остановился и глухо признался:
– Проучить мои его решили, шутейно! Заголили спину, в рот шапку сунули, да плетей всыпали щедро. Ну может кто ещё добавил чем, в запале. Но клянутся, что не до смерти и не покалечили!
– Это понятно, что не до смерти, – согласился участковый. – раз ещё его потом два раза отоварили. Пойдем обратно? А про второй случай что скажешь?
– Прохожих знамо встретил! – Проявил чудеса дедукции сотник. – Может помощи попросил, али сами решили христианское сострадание проявить. Да признали и тоже душу отвели. Вот тут его поваляли чутка, затем он встал и дальше пошел.
– Так а кто его убил тогда? Есть версии и предположения? – Серёга стал злиться, чувствуя себя свадебным генералом. – Пантелей!
– Так варнаки наши, окромя них некому! – оправдал его ожидания сотник. – Вчера в трактире две кумпании гуляло, Ваньки Рваного и Васьки Ухаря! Если бы крестьяне али мещане убили, то не стали бы обирать подчистую, а тут и исподнее сняли. Токмо ведь концов не найти, энти каторжане вещи то не домой понесли, а прикопали в снегу на отшибе.
– А что тебя смущает то, сотник? – Удивился Серёга. – Бери за жабры уголовников всем скопом и ищи правды, тут не мне тебя учить!
– А энтих тоже искать, что его после моих встретили?
– А зачем? Добропорядочные горожане проявили свою активную гражданскую позицию, побольше бы таких неравнодушных! Да ну тебя, Пантелей! Мне в заводы ехать надо, а тут ты с панталыку сбил! Давай без меня с ними, как тут у вас принято…
Глава 5
Российская Империя, февраль 1797 г.
Недовольство крестьян непомерной барщиной и сопутствующими ей издержками подспудно копилось давно. В той истории, из которой попали сюда наши герои – Брянское восстание началось 26 ноября 1796 года, после принесения присяги Павлу 1, в деревне Ивановой. Тогда крестьяне на сходке приняли приговор о том, что они с сего дня уже не являются крепостными графа Апраксина, а переходят по решению мирского схода в разряд казенных.
В этой ветви истории всё произошло так же, разве что эксцессов было побольше – и крестьяне были взбудоражены долетавшими из столиц противоречивыми известиями, и управляющие с господами испытывали неуверенность. Двух выборных из крестьян, Андрея Миронова и Конона Чернова – снабдили тридцатью пятью рублями и отправили в Санкт-Петербург с челобитной. А до их возвращения остановились господские работы, включая винокуренный завод, а на все распоряжения господина Апраксина и его служащих – положили огромный болт.
За полтора месяца бунт охватил более пятидесяти верст в окружности и перекинулся на владения княгини Голициной. Волнениями было охвачено тридцать восемь деревень и сел и около двадцати тысяч крестьян. Выборные ещё только подбирались к столице, а бывшие крепостные Апраксина под предводительством Емельяна Чернова уже приняли на сходе мирской приговор: «А ежели-де те господари, кои по придирчивости и изъяну дерзкие на руку и до избиения мужиков охочие, так в огне сжигати…»
В вотчине Голициной все началось с деревни Кокоревки, жители которой во главе с Иваном Куркиным, воодушевленные успехом и безнаказанностью соседей – сходу принялись наверстывать упущенное. Разгромили контору винокуренного завода, конфисковали казну и сожгли кабальные акты. В начале января был занят центр имения – село Радогощь, наиболее жестокие притеснители крестьян (управляющий, староста, сотский) были казнены.
Апраксинские, глядя на соседей – не отставали и заняли село Брасово, где находилось имения графа. История вновь дошла до того витка спирали, когда уставший от притеснений и поборов народ восстал от спячки и обратил свой взор на своих мучителей. Увиденное лицо коллективного камаринского мужика, возмущенного несправедливостью, настолько ужаснуло графа и княгиню, что не попытавшись даже договориться с восставшими – они бежали в Орел, под защиту губернатора Квашнина-Самарина. Забыв о дворне и управляющих, цепляющихся за отъезжающий обоз господ руками и ногами.
Княгиня, прижимая к груди любимую левретку, дрожащую то ли от холода, то ли от смятения хозяйки – повелела гнать этих прихлебателей в шею. Места в спешно убывающей кавалькаде было мало. А граф Апраксин лично бил по рукам цепляющимся к карете бывшим клевретам: «Прочь, сиволапые! Чай договоритесь со своими, сами из крестьян!» Оставленные на милость восставших тоскливо подвывали – грехов и несправедливости за ними было столько, что на снисхождение селян рассчитывать не приходилось. И бежать было некуда, вся округа перешла в руки мирского самоуправления.
Крестьяне, «оставленные на произвол судьбы» без чуткого руководства господ – особо бесчинствовать не стали. Наиболее замаранных в притеснениях простого люда казнили, но без огонька и садизма. Так, как привыкли выполнять простой крестьянский труд – засучили рукава, навалились всем миром и порешили. Разве что потрепали баб дворовых Апраксина, славившегося сластолюбием и поэтому собравшего среди дворни целый гарем разбитных девиц легкого поведения.
К чести графа – насильно он девиц к себе не тащил, слетались, как мотыльки на пламя свечи сами. Кормили сладко, работа была необременительной и ту норовили спихнуть на приходящих по условиям барщины крепостных. А на пирах, коими славился хлебосольный хозяин среди окрестных помещиков – ещё и поили допьяна, взамен требуя лишь утех гостей. Жили к обоюдному согласию в мире и довольстве, поплевывая сверху на хлебопашцев.
Так что веселые девки встретили смену общественной парадигмы стоически, не пытаясь разжалобить поборников справедливости рассказами о своей нелегкой доле, лишь несмело попискивая. Под взгромоздившимися на них победителями власти господ и эксплуататоров, пусть и в отдельно взятой волости. Да и сопротивляться смысла не было, и любимая история проституток всех времен и народов о том, что заставили и принудили – не проканала бы. Все друг друга знали, блядство это творилось не первый год и практически на глазах окружающих. К которым относились как к бессловесной скотине, в том числе и сами девицы с низкой социальной ответственностью…
Выпустив пар на деревенских куртизанках отведя душу, казнив приспешников эксплуататоров, крестьяне под управлением штаба восстания – занялись созидательной деятельностью. Уничтожили барщину, национализировали винокуренные и другие заводы, приступили к разделу земли. Начали создавать свободную организацию мелких крестьянских производителей. Большинство священников примкнуло к восставшим, поддержав народный порыв и чаяния. И смягчив последствие бунта своим присутствием и увещеваниями – так барские усадьбы жечь и громить не стали.
В это время ходоки, наконец то добравшиеся до столицы – сидели в холодной. И только находившееся под личным контролем императора дело о Брянском восстание – уберегло их от истязаний и допросов с применением пыток. Павел Петрович, немыслимое дело – лично опрашивал выборных от крестьянского схода. Шепотки об этом ходили вначале во дворце, затем выплеснулись на улицы столицы. Тревожа умы и заставляя наиболее прозорливых призадуматься. А в конце января государь-император лично отбыл на Брянщину, сопровождаемый отрядом солдат под командованием генералиссимуса Суворова, со словами: «Опять Комаринская волость отличилась с бунтом…»
22 января в Радогощь прибыл орловский губернатор Квашнин-Самарин вместе с Ахтырским полком во главе с генералом Линденером. Квашнин-Самарин попробовал увещевать собравшихся крестьян, вооруженных дрекольем и сельхозинвентарем, но толпа была непреклонна, заявив что «они тому только указу повиноваться будут, который будет подписан его императорским величеством, а он, губернатор, и полк подкуплены их управителем и помещиком».
Когда один из гусарских эскадронов попытался приблизиться к винокуренному заводу и конторе, то крестьяне «начали бросаться камнями и дубьём, стреляли из ружей». Не уговорив восставших разойтись, губернатор, «видя столь твёрдое в злых намерениях стояние», вынужден был уехать из Радогощи, не решаясь «употребить силу оружия».
В той истории Павел отстранил Квашнина-Самарина от занимаемой должности за проявленную нерешительность, а восстание потопили в крови. Под руководством нового губернатора и фельдмаршала Репнина. Здесь же Павел, приехавший в самом конце января – удостоил беседы, поблагодарил его за благоразумие и сбережение жизни подданных: «Хвалю, Александр Петрович! И впредь не потакай помещикам, кои своих крепостных до крайности доводят, сами в праздности пребывая!»
Графа и княгиню, нижайше просивших аудиенции – оной нехотя удостоил. Был неласков и груб:
– Вы как так довели моих исправных налогоплательщиков, что они от тягот и несправедливости на бунт осмелились⁈
– Подлый люд, ваше величество! – Угодливо сваливал всю вину за произошедшее, не распознавший вовремя, откуда ветер дует, Апраксин. – Быдло-с! Никакой благодарности!
Голицына, оказавшаяся умней – безмолвно стенала, всем своим видом изображая вселенскую скорбь, не выпуская из рук платка. Граф, упорствуя в заблуждениях – валил вину на всех, кроме себя любимого. Павел Петрович, с невозмутимым видом, тщательно контролируя себя – выслушал эти потоки словоблудия и заключил: «Сам поеду разбираться, не обессудьте, коли сами виноваты!» – И ввернул одно из выражений потомков, перенятое от купца: «Лососнете тунца!»
Оставив земледельцев в смятении и неопределенности – с губернатором и ходоками, приведенными в приличный вид, отправились разбираться на месте. Посетили и Брасово, и Радогощь – приведя в изумление собравшихся крестьян. Священники, примкнувшие к восставшим – расстарались, в церквях устроили благодарственные молебны, царя батюшку встречали с иконами и хоругвями.
Павел Петрович, на которого внешний вид «бунтующей» волости оказал благоприятное впечатление – находился в тяжелых раздумьях: «Дома целы, даже поместье стоит нетронутое. Поголовного пьянства не наблюдается, народ воодушевлен и с радостью меня встречает, как избавителя. Нет, правильный я курс выбрал, благодаря подсказкам потомков…»
Вызвал на беседу предводителей восставших, крестьяне поначалу пали на колени: «Нет у нас головарей, ваше величество, всем миром сподобились!» Однако пущенные в народ бывшие ходоки Андрей Миронов и Конон Чернов прояснили ситуацию, доведя до общества, что государь-император вполне вменяемый и руководителей ищет не для того, чтоб покарать. И уже к вечеру Куркин с Черновым пали ниц в шатре Павла Петровича.
Битый час понадобился на то, чтоб привести руководство восставших в чувство для ведения вразумительного диалога. Павел уж отчаялся добиться от них толка и стал склоняться к мнению, высказанном Апраксиным, о подлом сословии, неспособном к жизни без твердой руки. Как Емельян с Иваном, удостоверившиеся что рвать ноздри и бить батогами их не будут – разговорились.
Поведали государю-императору о своем видении жизни без помещиков, поразив того проработанной стратегией дальнейшего экономического развития. И рассказом о уже сделанных шагах в этом направлении. «И это без образования!» – С горечью констатировал Павел Петрович: «Даже странно, как они ещё больше ста лет ждать будут, прежде чем исправить это несправедливое положение со своим крепостничеством…»
Вспомнил свидетельства потомков, о своих «аттракционах невиданной щедрости» в той истории, где раздавал крепостных с землей фаворитам не скупясь и озлился.
– В общем так, пять лет вам даю на обустройство и доказательство того, что сможете прожить без помещиков и исправно платить подати! Александр Петрович, – кивнул на присутствующего здесь губернатора. – лично пригляд держать будет. И вы уж не осрамите меня в своем начинание! Дальше, ходоки ваши, Конон Чернов сродственник твой?
– Брат родной! Не вели казнить! – Вновь повалился на ковер, устилающий пол шатра Емельян. – Всем миром выбирали, мало кто соглашался ехать челом бить!
– Это хорошо, что брат! Вот его, второго выборного и еще несколько человек посмышленней подберите, до десятка включительно. Поедут на полгода на Урал, на учебу. – Успокоил его император. – Освоят новые приемы обработки земли, привезут семена овощей и культур, кои здесь возделывать начнете. И сельскохозяйственные орудия, что жизнь крестьян облегчат. Вы у меня теперь будете как образцово-показательное хозяйство, под надзором и контролем, с передовыми методами управления. И дюжин пять люда подберите с семьями, коих туда же отправлю на житье. Проезд и обустройство на месте оплатит казна, там их никто не закабалит. А для общественности объявим, что виновники бунта найдены и наказаны. Помещики, за нерадение и пренебрежение нуждами тех, о ком заботиться обязаны – лишены владений и крепостных, бунтовавшие наиболее яро – сосланы. А если бабы есть вдовые, тех без счета давай, там их замуж за солдат Александра Васильевича отдадим и на приданное не поскупимся.
Иван с Емельяном, не сговариваясь – снова пали ниц, обоим одновременно пришла в голову мысль удачно пристроить блядей, оставшихся от Апраксина. А то ведь того, к работе они непривычные, в сложившейся ситуации освоились. Жить дальше как то надо, вот и жили как привыкли, а из-за них через день свары среди молодежи. Да и у старшего поколения в семьях разлады…
В Орле с бывшими землевладельцами император особо не рассусоливал:
– Люди вами поставленные, мздоимствовали, вводили холопов в скотское состояние. Считаю это прямым умыслом во зло мне, так как все в империи мои подданные! По существу есть что возразить?
– Как же так, ваше величество! – Растерянно залепетал Апраксин. – Ведь земли те с людьми моим предкам за заслуги вашими были пожалованы⁈
– Вот именно, что вашим предкам за заслуги! А что ты сделал для России лично⁈ – Император, уже всё для себя решивший, не церемонился.
– Позвольте, но ведь и в свет выезжать надобно, и балы устраивать! – Граф так и не понял того, что ситуация давно и бесповоротно изменилась. И отнюдь не в его пользу. – Вина на управляющих и сотских лежит, с них надобно спрашивать! И старосты вороватые!
– А их смерти предали, за грехи эти. – Успокоил его Павел Петрович. – А виновников смертоубийства я к ответственности призвал, сошлю на Урал. А за собой, стало быть граф ты вины не чувствуешь⁈ – Тут император обнаружил в себе талант стихосложения и подвел итоги. – Сегодня выезд, завтра бал, вот так ты все и проебал! Имение твое по второму кругу заложено, а ты вместо того, чтоб радеть о своем добре и его преумножении – всё по ветру пустил! Ты казну империи в убытки ввел, тебя под суд по хорошему надо отдавать, пшел вон!
Граф, не чувствуя ног – заковылял к выходу, а к оставшейся княгине Павел Петрович был более милостив:
– Половину земель вам оставляю, налаживайте отношения с крестьянами, средства у вас имеются. Можете лесом торговать, пашни в аренду сдавать, но мой вам добрый совет – развивайте мануфактуры и производства. Всё в ваших руках, а про узаконенное рабство – забудьте!
Уже в дороге, генералиссимус в одном возке с императором обсуждали свершившееся:
– Прецедент создан, ваше величество, весть сия по всем уголкам империи прокатиться, понимаете, что все всколыхнутся, и холопы, и тем более дворяне⁈
– Понимаю, Александр Васильевич, и на тебя и твоих солдат надеюсь! Сейчас решим полюбовно с теми, кто в Шлиссельбурге раздумывает, будет пример для здравомыслящих. Ну а кто упорствовать в заблуждениях будет, с теми разговор короткий. Лучше сейчас малой кровью решить, без подстрекательства жидов, чем через сто с лишним лет братоубийственная война разразиться. Просили наши либералы свобод, будут!
– Малой кровью ли… – Вслух засомневался Суворов. – Ты уж подожди до коронации, Павел Петрович, со всеобщими реформами! Ну а я тебя поддержу в начинаниях, после этих знаний понимаю, как глубоко зараза проникла и продолжает разъедать общество. У нас как раз такой случай, что лучше руку отрезать, пока антонов огонь на все члены не перекинулся. Значит, будем резать и прижигать!
Помолчали, за небольшим оконцем возка мелькала обочина и стоящий впритык к дороге лес. Внутри было душно от рдеющей углями жаровни, император подтолкнул генералиссимуса: «Вот ты удивишь скоро потомков новостями, Александр Васильевич! Они ведь хотели мирной и спокойной жизни, как там Губин изволил выразиться – исподволь наращивая промышленный потенциал и подготавливая кадры для технологического рывка вперед!» Суворов от нарисованной самодержцем картины хмыкнул: «Да уж, Павел Петрович, и у нас найдется чем поразить и удивить потомков, в долгу не останемся!»
На несколько дней задержались в Москве, без официоза и пышных празднеств. Император, и до этого с неодобрением относившийся к бездарному времяпровождению, и тем более потраченным на это средствам – сейчас только скрипел зубами, глядя на лезущих из кожи сановников, встретивших его. От балов и торжественной встречи наотрез отказался, посоветовав все рвение лучше пустить на благоустройство столицы. Несколько встреч, все же, в достаточно скромном формате – провел. Исключительно деловых, где вкратце обрисовал свое видение развития страны собравшимся. Особо не распинался, умные поймут. А дураков – придется учить…
В Москве же, отягощенный послезнанием и снедаемый любопытством – организовал встречу с семейством Лопухиных. Якобы случайно и невзначай, на укоризненный и немой вопрос Суворова, тоже знающего о будущей фаворитке в той, не случившейся истории – развел руками: «Ну интересно мне генералиссимус! Да ты не кручинься, не дурак же я, в самом деле, на граблях танцевать!»
На следующее утро, выходя из предоставленных ему апартаментов, где осталась девятнадцатилетняя Анна Лопухина, император столкнулся с откровенно издевательски смеющимся генералиссимусом и смутился. Затем, не чинясь, признался: «Дура дурой, Александр Васильевич! Но до чего мила и хороша! Злой рок надо мной довлеет, не иначе!» Суворов заключил: «Ладно уж, с ней хоть всё понятно и известно, развлекайтесь, ваше величество…»
