Текст книги "В темноте зазеркалья (СИ)"

Автор книги: AdrianaDeimos

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Линдсей часто мучили кошмары, возвращающие её и команду коллег в Архангельск. Ей снились различные варианты развития финала расследования, во время которого Коннор официально погиб. И первое время, когда он вернулся, ей казалось, что она всё ещё спит, и этот сон просто затянулся. Ведь во сне он был жив, он обнимал её, кружил в своих объятиях, целовал. А потом Доннер просыпалась с улыбкой на лице в холодной постели в одиночестве, осознавала, что это всего лишь сон, и долго рыдала в подушку. Их последний разговор заставил Линдсей задуматься, а не показалось ли ей, что он стал как-то по-другому к ней относиться. Профессор Дойл был тем ещё умельцем скрывать эмоции и чувства. Но ведь в тот день, когда Коннор вернулся, он улыбался, держал её за руку и явно дал понять, что она являлась для него тем образом, за который он цеплялся во время мучительных экспериментов. Может она бредила или эти слова ей привиделись, когда Коннор сказал, что надежда увидеть её придавала ему сил пройти через всё и не сдаться.

– … поэтому я думаю, что нам стоит рассмотреть это дело, но решение брать его или нет в отсутствие Коннора, должна принять Линдсей, – Антон вопросительно посмотрел на главного аналитика, ожидая ответ на его очень длинный монолог о Миранде Спрингз.

– Да, – быстро сказала Линдсей. Последнее предложение Антона было единственным, что она услышала из всего рассказа. Поэтому сама не поняла, что хотела сказать своим «да». То ли согласиться на проведение расследования, то ли подтвердить, что итоговое решение за ней.

Антон вопросительно смотрел на неё, ожидая более развёрнутый ответ. Но Линдсей лишь робко улыбнулась и сказала:

– Если ты считаешь нужным, Антон, то мы возьмём это дело.

========== 2. Улей ==========

Коннор посмотрел на часы и понял, что выезжать нужно немедленно – иначе к двум часам в Управление ему не успеть, а опаздывать на работу было не в его правилах. Но малышка так сладко уснула на руках, что он боялся пошевелиться и одним неловким движением прервать её сон. Он еле коснулся губами лба девочки и, не почувствовав жара, немного успокоился. Прикрыл на секунду веки, а когда снова открыл, увидел серые глаза, внимательно изучающие его. Сердце Коннора сжалось. Ещё неделю назад он и подумать не мог, что у него есть дочь! Коннор никогда не представлял себя ни мужем, ни тем более отцом, думая, что он просто не создан для этих социальных ролей.

Николь, так звали темноволосую малышку, смотрела на Коннора и улыбалась. Её глазки – абсолютная копия его глаз: такие же серые, но абсолютно бездонные, мудрые и серьёзные. А взгляд… словно не двухмесячный ребёнок смотрит, а взрослый, умудрённый многолетним опытом, человек.

В комнату вошёл Адам с пелёнками и ползунками в руках. Коннор широко улыбнулся и не смог сдержать шутливую реплику:

– Я смотрю, дедуля, ты явно входишь в свою роль!

Пожилой мужчина, названный «дедулей», был тем самым учёным, который спас Коннору жизнь. Адам Дженнерс – уважаемый профессор хирургии, который всегда отличался от своих коллег пытливым умом, феноменальной интуицией и абсолютным талантом по части спасения жизни тех, кто находился на волосок от гибели. Дженнерс до сих пор ненавидел себя за то, что однажды, сам не понимая зачем, ответил согласием на предложение одного известного политика, много раз награждавшего хирурга за успехи в медицине, работать над секретным проектом.

– Проект «Саламандра» – надежда для американцев в области генетики, трансплантации и излечения от многочисленных недугов, – приторно улыбаясь, говорил конгрессмен, и по тому, как отскакивал этот текст от его зубов, Дженнерс понял, что является далеко не первым, кого приглашали на эту работу.

И не ошибся. Но всё равно искренне удивился, увидев в списке работающих в лаборатории учёных, которых знал лично или по громким научным публикациям. Все они уже несколько лет как пропали с горизонтов медицины и периодики. Теперь было понятно куда, так как работа над проектом предполагала полную изоляцию и жизнеустройство в подземном корпусе. На эту работу соглашались в основном учёные, одержимые наукой и не имеющие семей. Вот и Адам Дженнерс, вдовец, потерявший жену и единственного сына в результате несчастного случая (а вместе с ними и свою неистребимую тягу к жизни) был отличным кандидатом, чтобы подписать дьявольский контракт.

Лаборатория, или «Улей», построенная под землёй недалеко от пресловутой Зоны 51 в Неваде – мечты всех любителей поохотиться за пришельцами – функционировала под грифом «абсолютно секретно». Ирония была в том, что за шесть десятков лет эта территория, которую мусолили в разных книгах, фильмах и жёлтых газетах как место, где от глаз общественности утаили тела пришельцев и инопланетные корабли, стала восприниматься скорее как феномен массовой культуры, нежели действительно как что-то секретное и вызывающее неподдельный интерес экспертов в области паранормального и уфологии. Адам хорошо помнил первую реакцию спасённого из «Улья» Коннора, когда учёный рассказал ему о локации лаборатории, в которой над профессором ОНИР проводили эксперименты. Дойл тогда только начал приходить в себя. Он не мог ещё ходить, и его психическое состояние из-за бесконечных наркозов и бесконечных операций, порой даже без анестезии, также оставляло желать лучшего, как и физическое. Но у Коннора было много вопросов, которыми он бесконечно осыпал своего врача. Естественно, Дойл хотел знать, как ему вообще удалось выжить.

– Вы разыгрываете меня, доктор Дженнерс. Зона 51? Этого просто не может быть, – скептически ухмыльнулся Дойл, ожидая, что Адам улыбнётся и сознается в том, что такой своеобразной шуткой захотел чуть поднять ему, пребывающему в глубокой депрессии, настроение. Но Дженнерсу было не до шуток.

– Это чистая правда, Коннор.

– Я не раз слышал и читал про это место и считал, что, возможно, учёные исследуют там какие-то секретные технологии, но в большинство баек про пришельцев никогда не верил, – задумчиво произнёс Дойл, вытянувшись на кровати и переведя взгляд с доктора на потолок. – Какая злая ирония: застрять в месте, в которое даже не веришь, на два с половиной года.

Однако будучи пациентом «Улья», в сознании Коннор находился крайне редко, и всё время, что он бодрствовал, можно было сложить в срок не более месяца. А вот Адам хорошо запомнил каждый метр тех помещений жуткой лаборатории, где ему приходилось бывать. И как бы он не хотел избавиться от этих воспоминаний, память то и дело возвращала его в огромное подземное сооружение, разделённое на множество уровней. Не было ни дня, чтобы Адам не слышал в голове голоса коллег или администрации лаборатории, не видел искалеченные тела и обрывки из медицинских карт перед глазами…

– Вы будете работать над проектом «Саламандра», доктор Дженнерс, – Адам вдруг вспоминает слова Раймонда Деверса, своего непосредственного начальника. – Это один из десятков проектов, проводимых в стенах комплекса, но мы возлагаем на него большие надежды. Чтобы вы понимали, со всеми учёными мы подписываем контракт ровно на полгода, а затем, по необходимости, продляем на такой же срок. Информацию вы будете получать дозированно, согласно вашему уровню доступа. На первых порах он, понятное дело, минимальный.

Постепенно Адам узнал, что лишь небольшая группа управляющих лиц имела доступ ко всем лабораториям и проектам. Люди жили и работали в «Улье», покидая его по расписанию на несколько часов или дней, предварительно согласовав место, время и условия выходного дня с руководством. Правда, были и такие, которым по классу секретности отлучки даже на несколько часов не полагались. А многие и сами не хотели никуда уезжать, ведь жилой корпус был оборудован таким образом, что нуждаться в чем-то извне не приходилось. Администрация лаборатории явно постаралась на славу, обеспечивая своих «пчёл» всем необходимым для комфортной жизни вне работы.

Адам был одним из тех, кто мог покидать территорию «Улья», но за время работы над проектом такой необходимости у него не возникало, так как по ту сторону Зоны 51 не осталось ни души, по кому он скучал и кого хотел бы увидеть. А сигареты продавались и здесь. Учёный так тосковал по сыну и жене, что предпочёл уйти с головой в работу. Он с огромным энтузиазмом отнёсся к своему назначению, не чувствуя никакого подвоха и даже не подозревая, что истории болезни пациентов и другие документы составлялись специально обученными людьми. Лаборатория тщательно следила за тем, чтобы не допустить утечку информации и не шокировать новоприбывших учёных тем, с чем им придётся столкнуться.

Однако через пару месяцев ежедневных операций Адама начали терзать вопросы о том, что на самом деле случилось с этими людьми, попавшими к нему под нож. Просматривая медицинские карты, доктор не находил внятных ответов, а все описанные там факты ставил под сомнение. Волей-неволей, в памяти начали всплывать ужасающие истории о нацистских экспериментах на людях, которые он читал ещё в университете. Он хорошо запомнил имя доктора Герты Оберхойзер*, которая работала в концентрационном лагере Равенсбрюк.

Фрау Оберхойзер в ходе своих экспериментов вмешивалась в костные, нервные и мышечные структуры организма. Она изучала механизмы регенерации различных тканей, удаляя у заключённых конечности, кости, а вместо них имплантировала чужеродные тела. Эти эксперименты должны были помочь в лечении немецких солдат. Но, увы, результаты были весьма плачевными, ведь испытуемые получали увечья, а многие умирали во время проведения операций без анестезии. Каждый раз, глядя на травмы своих пациентов, в памяти доктора Дженнерса всплывал чёрно-белый снимок доктора-палача во время Нюрнбергского процесса. Отделаться от этих ассоциаций он не мог. И решил, что в одиночку этим сомнениям предаваться не стоит…

В команде с ним работало несколько врачей. Одним из них был русский хирург Николай Митрохин, а вторым – немецкий учёный Франц Шнайдер. Когда Адам попытался поговорить со Шнайдером о правдивости медицинских документов, тот в ответ разразился философским монологом.

– Граница между служением человечеству и аморальностью очень призрачна, – с акцентом пафосно начал Франц, – а жестокие эксперименты над отдельными индивидуумами могут быть вполне оправданы, если они спасут жизни миллионов в будущем.

От его монолога доктору Дженнерсу сделалось ещё хуже, и ассоциации с экспериментами Третьего рейха стали прочнее. Больше попыток поговорить со Шнайдером он не предпринимал, но зато заметил – Митрохина терзают те же сомнения, что и его.

К тому моменту первый полугодичный контракт Адама как раз подходил к концу, а Митрохин работал уже год. Вечером того дня, когда Николаю повысили доступ, он постучал в дверь комнаты Адама. Дженнерс открыл и увидел, что его коллега мертвецки бледен.

– Адам, мы попали в адское место! Мне открыли доступ на следующий уровень. Ты даже представить себе не можешь, кем были мои пациенты и как они сюда попали.

Николай весь дрожал, говорил бессвязно, периодически выкрикивая слова на родном языке.

– Нам врут! Никто из этих людей не соглашался добровольно на участие в экспериментах. Мой главный пациент… Он был учёным, таким же, как мы с тобой, только в другой сфере. Его жизнь сделали разменной пешкой в игре влиятельных лиц, заразив неизвестной формой жизни и обставив это всё как несчастный случай.

Дальше Николай совсем разволновался и перешёл на русский язык, сопровождая свою речь размашистыми движениями рук. И тут в дверь снова постучали. На этот раз это была служба безопасности «Улья». Они вывели активно сопротивляющегося Николая из комнаты, а на следующий день Дженнерс узнал, что Митрохин уволен. Выбравшись из «Улья», Адам решил поискать информацию о том, где сейчас находится русский учёный и что с ним стало. Ему попалась короткая заметка в интернете, что некто Н. Митрохин найден повешенным в снимаемых апартаментах. Состава преступления не выявлено: повешение квалифицировано как самоубийство.

Но в девяносто девятом Адам, несмотря на все сомнения, продолжал работу, а пациенты, которых вёл его коллега, перешли к нему. Очевидно, тем самым главным из них, которого упоминал Митрохин, был Коннор Эндрю Дойл.

Сердце пожилого Дженнерса каждый раз сжималось от боли, когда он видел молодого мужчину, как две капли воды похожего на его погибшего сына. Дойл поступил в его распоряжение с увесистой медицинской картой. Всё его тело покрывали шрамы от операций, и, кажется, на нём не было живого места, которого не коснулся скальпель. Вводные сведения в карте сообщали о том, что Коннор был руководителем группы учёных, изучавших найденное доисторическое существо, выброшенное на побережье возле завода по переработке природного газа в российском городе Архангельск. В теле милодона и в окружавшем его леднике жил и размножался некий неизвестный паразит, которым Дойл и заразился. Далее шли указания, что пациента вывезли с территории взорвавшегося завода в феврале девяносто седьмого. Паразита извлекли с помощью хирургического вмешательства. Перечень операций по удалению и восстановлению повреждённых тканей был таким длинным, что читая его в первый раз, доктор Дженнерс несколько раз снимал очки и давал глазам отдых, попутно размышляя, как вообще Коннор Дойл мог выжить после случившегося. В карте отсутствовала страница с лекарственными назначениями и ещё несколько листов. Зато были прикреплены фотографии с операции, проведённой Митрохиным месяц назад. Пытливый мозг Дженнерса не понимал, как паразит, достигший около полуметра в длину на момент извлечения и питавшийся от желудка и кишечника, о чём было сказано в анамнезе, не оставил серьёзных видимых повреждений. Внутренние органы Дойла выглядели так, как будто перед ним восемнадцатилетний юноша, никогда не пробовавший алкоголь и сигареты. Операции по восстановлению тканей никогда бы не дали такой результат. К тому же в брюшной полости своего пациента Дженнерс не заметил никаких признаков, что эти операции вообще проводились: ни единого росчерка «пера» хирурга, ни единого шва. Да и внешние швы выглядели так, словно им минимум полгода, а не месяц. Трудно было поверить и в то, что говорил Митрохин: умышленное заражение, подорванный завод – всё это выглядело как слишком сложный план, чтобы заполучить подопытного. Кому это вообще нужно? Чего ради?

Следующий контракт на шесть месяцев немного прояснил картину для доктора Дженнерса. Видимо, в руководстве решили, что хирург прошёл проверку на «вшивость», и постепенно начали открывать для него и другие, ранее недоступные сведения. Они разъяснили, что на пациентах испытываются новейшие препараты по регенерации тканей. Их применение в десятки раз повышает скорость заживления ран и порезов. Оказалось, что все швы на теле Коннора Дойла и других пациентов действительно сделаны месяц назад. И буквально через пару недель последующего применения препаратов от них не осталось ни единого следа. Достались доктору Дженнерсу и фото с первой операции Дойла, на которых практически полностью отсутствовал желудок, а следы перитонита были настолько обширными, что вряд ли пациент с такой клинической картиной смог бы заполучить хоть однопроцентный шанс на жизнь.

Повышение доступа также расширило возможность узнать и другие факты, о которых Дженнерс предпочитал не вспоминать. Он понял, что ввязался в дела явно пострашнее историй о фрау из книг. И с этого момента единственной целью для него стала попытка выбраться из лаборатории и по возможности забрать с собой мужчину, похожего на его сына, которому предстояло ещё множество операций по исследованию свойств регенерации тканей и прочих ужасов. Ведь проект «Саламандра» был далеко не самым кощунственным проектом «Улья».

После исчезновения Митрохина Адам больше ни с кем не делился подозрениями. Но однажды, придя на пару минут раньше в лабораторию на обход своих пациентов, он застал над кроватью пребывающего в беспамятстве Коннора миловидную брюнетку с копной волнистых волос, собранных в хвост. Она читала медицинскую карту, то и дело поглядывая на Коннора. Дженнерс нахмурил брови, так как незнакомка явно не была медсестрой, а всех, кто работал в проекте «Саламандра», он знал очень хорошо. Женщина странно дёрнулась, увидев доктора Дженнерса, но затем любезно улыбнулась, повесив карту на место.

– Меня зовут Аманда Райз, – представилась она. – Я ведущий врач акушер-гинеколог проекта «Ева».

– Гинеколог? – опешил Адам. – В палате моего пациента? – он перевёл взгляд на Коннора, не понимая, что происходит.

– Видимо, руководство пока не предупредило вас, что очень странно, – с мягкой улыбкой сказала доктор Райз. – Хотя мне было сказано, что при необходимости я могу ввести вас в курс дела. Ваш пациент косвенно участвует и в моём проекте. Мы будем с вами согласовывать графики забора биологического материала, чтобы попытаться повысить эффективность моей работы, в которой очень важны чёткие сроки.

Аманда долго рассказывала про свой проект, объясняя доктору Дженнерсу все разрешённые детали. К тому моменту Адам думал, что после увиденного его ничто уже не сможет шокировать, но ошибся. И в их первую встречу он не мог даже догадываться, что маленькая, хрупкая Аманда станет главным его союзником в борьбе за правду и за спасение Коннора из стен лаборатории.

Вот только сам Дойл и понятия не имел, кому он в первую очередь обязан за второй шанс на жизнь. Адам видел, как Коннора терзается от незнания, но его связывало обещание: Коннор узнает правду, но не из его уст. И только тогда, когда придёт время. Оттягивая этот разговор и переводя тему в другое русло, Адам чувствовал, как напряжение внутри Дойла растёт с каждым его приездом. Результаты теста ДНК, подтвердившие с вероятностью девяносто девять процентов отцовство, не избавили Коннора от вопросов, когда же он успел стать отцом двухмесячного ребёнка. Ведь период её зачатия относился к тем последним месяцам, которые Коннор провёл в «Улье».

Адам, прогоняя навязчивые образы из прошлого, улыбнулся, увидев, как Коннор аккуратно укладывает малышку в кроватку и ласково гладит её по голове, а затем тихо вышел из комнаты. На кухне он взял телефон, набрал номер, пропечатанный на визитной карточке, и тихо сказал всего одну фразу: «Приезжайте сегодня, я позабочусь, чтобы Коннор был вечером здесь».

Комментарий к 2. Улей

* Герта Оберхойзер – реально существовавший человек и всё, что указано в рассказе, имело место быть в истории экспериментов над людьми во времена Третьего рейха.

========== 3. Путешествие в «Закартинье» ==========

Поднимаясь ко входу в Офис по научным исследованиям и разработкам, Коннор еле успел подхватить споткнувшуюся женщину и уберечь её от падения с высокого крыльца. Она робко улыбнулась, поблагодарила его и, притянув за руку девочку лет семи, поспешила скрыться за входными стеклянными дверями. Коннор машинально глянул на часы и тяжело вздохнул.

Несмотря на то, что Коннор почти никогда не опаздывал, и это являлось, как и у Линдсей, одним из правил его жизни, у него было ещё одно правило: «Никогда не спешить, даже если опаздываешь». Поэтому ни одно движение Коннора не могло выдать то, что он нарушил первое своё правило, но мысленно он нервничал и корил себя, что не выехал на работу раньше. Он медленно подошёл к дверям лифта, которые захлопнулись прямо перед его носом, нажал на кнопку и стал ждать. Когда едешь на работу без опозданий, никогда не обратишь внимания на то, что машины перед тобой едут слишком медленно, что в дверях офиса придётся обогнать толпу неизвестных людей, которых тут отродясь столько не скапливалось, и что лифт обязательно уедет за секунду до того, как к нему подойдёшь. Эти вещи начинают нервировать только в спешке.

Руководитель группы пытался настроиться на рабочий лад, но мысли всё равно крутились сугубо вокруг дочери. С каждым днём вопросов становилось все больше, а Адам постоянно переводил разговор в другое русло и обещал, что в ближайшее время всё расскажет. Но с рассказами не спешил, а сам Коннор старался не строить безумные теории о том, как была зачата Николь.

Когда Дойл вошёл в конференц-зал, он увидел женщину и девочку, с которыми он столкнулся пару минут назад на крыльце.

– Миранда, а это наш руководитель – Коннор Дойл, – Антон тоже улыбнулся, но при этом непроизвольно покосился на часы, висевшие справа от него.

Хендрикс ввёл опоздавшего Дойла в курс дела. Коннор молча кивал, слушая детали, но его мысли снова невольно устремились навстречу образу Николь. Он смотрел на девочку, которая пришла вместе с Мирандой. У неё тоже были серые глаза, как и у его дочери. Девочка очень пристально смотрела на него, практически не моргая и абсолютно не обращая внимания ни на свою маму, ни на других членов команды. Дойлу от её взгляда почему-то стало не по себе, и ассоциация с дочерью тут же распалась. Он посмотрел на Линдсей. На секунду их взоры пересеклись, но Доннер, еле заметно вздрогнув, тут же встала и пошла к кофейнику.

– Мою дочь зовут Саманта, – Миранда старалась говорить как можно тише. – Вы извините, она не слишком разговорчива. У неё очень специфическое расстройство речи, при котором дети общаются крайне избирательно. Она очень умная девочка, но говорить предпочитает только со мной и со своим учителем в школе.

– Избирательный мутизм? – Антон удивлённо поднял бровь.

– Да, именно.

– Понятно, – Хендрикс мягко улыбнулся, – ну что ж, Миранда, давайте мы с вами и Питером пройдём в другой кабинет, чтобы провести предварительные тесты. А Коннор и Линдсей пока присмотрят за вашей дочерью и попробуют войти в зону доверия.

Оставшись с Коннором и Самантой в одном кабинете, Линдсей не могла подобрать слова, чтобы начать разговор со своим шефом. Она чувствовала себя очень глупо, понимая, что ничего особенного между ними не произошло, но все слова предательски застревали в горле. Коннор тоже не спешил первым начать беседу хоть о работе, хоть о погоде. Линдсей попыталась разговорить Саманту, но не сильно преуспела и в этом деле. Девочка сидела и раскрашивала рисунок, который принесла с собой. Несложно было догадаться, что на нём изображены она и её мама. Спустя десять минут Коннор куда-то вышел, а Линдсей так и осталась сидеть рядом с Самантой, расхваливая её рисунок в надежде найти какой-то особый «ключик» к девочке, который позволит наладить с ней вербальный контакт. Не вышло…

Следующие несколько часов протекали по вполне закономерному сценарию расследования. После предварительных тестов и беседы Питер, Антон, Миранда и Саманта уехали в дом Спрингзов, чтобы Эксон сделал замеры электромагнитных полей, а Хендрикс смог понаблюдать за поведением матери и дочери в домашней обстановке.

Коннора и Линдсей вызвал к себе Блевинс, чтобы принять отчёт по последнему расследованию, который он ждал ещё утром, и проинструктировать по другим рабочим нюансам.

– Что ж, хорошая работа! – сказал в конце совещания директор ОНИР. – Я так понял, долго вы без работы не сидели и приняли уже новое расследование? Замечательно! А сейчас, мисс Доннер, позвольте от лица Управления поздравить вас с днём рождения!

Пока Блевинс с широкой улыбкой на лице произносил от зубов отскакивающий текст поздравления, который он использовал абсолютно на все дни рождения своих сотрудников, Коннор наконец вынырнул из своих мыслей и почувствовал себя крайне неуютно. Он не знал, поздравил ли Линдсей кто-то из его команды, ведь наверняка Антон не мог забыть о её дне рождения. Хендрикс отличался как раз тем, что отлично помнил все даты и на него можно было положиться по части напоминания о праздниках. Когда Блевинс закончил говорить, Коннор, откашлявшись, с неловкой улыбкой произнёс: «Да, Линдсей, с днём рождения… Присоединяюсь ко всему вышесказанному».

Ему вдруг вспомнился его собственный день рождения в девяносто шестом году, когда они всей командой собрались в баре «Дикий койот». Это была очень тёплая встреча. Питер, Антон, Линдсей, Клэр давно стали для Коннора семьёй, и ему было безумно приятно провести этот вечер вместе с ними. Дружбой каждого из них он дорожил больше всего. Жаль, что говорил об этом редко… Точнее, почти никогда. Коннор был одним из тех, у кого всё вертелось в голове и отражалось в действиях, а не в словах. Он жил в полной уверенности, что лучше делать, а не говорить. И искренне надеялся, что все члены команды знают и чувствуют, насколько они ему дороги. Но даже в тот вечер, видя, как захмелели Питер и Антон, как лицо Линдсей стало румяным от вина, а улыбка более открытой и нежной, Коннор не позволил себе выпить и сказать лишнего. Потом, оставшись наедине с собой и рассматривая отражение в зеркале, он думал о том, что сегодня ему желали исполнения желаний, благодарили за профессионализм и то, что на него всегда можно положиться… За то, что он настоящий. Но, кажется, он и сам не знал, какой он, настоящий Коннор Дойл.

Линдсей улыбнулась и опустила глаза.

– Спасибо, мне очень приятно.

После совещания они вернулись в конференц-зал и стали дожидаться Питера и Антона. Те приехали через полчаса и Коннор, несмотря на то, что рабочий день давно закончился, собрал команду на короткое совещание.

– Никаких электромагнитных полей и источников психокинетической энергии в доме Спрингз не выявлено, – Питер бегло просмотрел распечатки с показаниями приборов. – Больше мне сказать нечего.

– Да и у меня тоже пока нет информации, которой я мог бы поделиться, – Антон развёл руки в стороны. – Миранда показала себя на тестировании как здравомыслящая женщина с ясным сознанием и отсутствием психических нарушений. С Самантой поговорить так и не получилось, так что, являясь единственным свидетелем произошедшего, она не смогла ни подтвердить, ни опровергнуть слова матери. И никаких доказательств существования феномена в доме Спрингз пока не обнаружено.

– Предлагаю всё же установить видеонаблюдение завтра утром, – предложил Питер. – Вы же знаете, я всегда за то, чтобы перестраховаться и убедиться, что феномен липовый, чем потом кусать себя за локти, если во время очередного проявления психокинетической силы кто-то пострадает.

– Абсолютно согласен, – кивнул Коннор. – А на сегодня предлагаю закончить. Завтра утром в девять встречаемся здесь, мне нужно ознакомить вас с черновиком новой редакции правил проведения выездных расследований. Может быть, у кого-то из вас будут предложения. Блевинс просил не затягивать, ведь наша команда считается одной из самых перспективных и инициативных, поэтому надо хотя бы пару идей набросать. Затем вместе с техническим персоналом поедем в дом Спрингз для установки камер слежения.

Дойл снова покосился на часы, которые показывали начало восьмого. Надо ускоряться. Он попрощался, схватил со спинки стула пиджак и одной ногой ступил уже за порог, когда Эксон окрикнул его.

– Коннор, стой! Ребята, мы болваны, сегодня же девятнадцатое апреля! День рождения Линдсей! Как мы могли забыть?

Лицо Антона на секунду прояснилось: он наконец вспомнил то, что мучило его с самого утра. Правда, учитывая тот факт, что день неумолимо подходил к концу, а они так поздно спохватились, через секунду он снова нахмурился. Но Эксон нашёл выход из положения.

– Линдсей, извини, что мы так поздно вспомнили, но ещё целый вечер впереди. А давайте поедем в бар и посидим всей командой? Помните, как отлично мы отметили день рождения Коннора в девяносто шестом? И с тех пор ни разу не собирались вместе на праздники! Позвоним Клэр?

Кстати, Клэр была той единственной из команды, кто не забыл о дне рождения Линдсей. Дэвисон – патологоанатом ОНИР – позвонила коллеге, когда та ехала на работу. Что касалось вечеринок, то Клэр никогда не была против посещения таких мероприятий и с радостью бы составила компанию, учитывая то, что её планы на этот вечер были чуть менее грандиозными: «свидание» с пиццей и телевизором.

Антон с воодушевлением отнёсся к идее Питера, энергично закивав головой. Линдсей на секунду просияла лучезарной улыбкой. Было видно, что ей приятно, что они вспомнили, пусть и вечером, а уж проведение остатка дня в компании друзей – это тот единственный подарок, который она искренне хотела от них получить. В противном случае её планы на вечер были бы аналогичны планам Клэр.

Но в команде был ещё один человек, на которого устремились три пары глаз в ожидании реакции на предложения Питера. Коннор, застывший в дверях, ни секунды не думая, и бессовестно нарушая собственное второе правило в «Кодексе жизненных принципов Коннора Дойла», быстро и резко выпалил первое, что пришло ему в голову.

– Простите, у меня нет времени на посиделки в баре, мне нужно ехать. Ещё раз с днём рождения, Линдсей.

И захлопнул дверь за собой. В кабинете повисло долгое неловкое молчание, прерываемое только тиканьем часов. Через минуту тишину наконец прервала ошарашенная Линдсей.

– Знаете, ребята, предлагаю перенести нашу встречу на другой, более удобный для всех день. До завтра!

Виндзор Стрит, 458/30,

19 апреля 2000, 20.51

Как только за Линдсей закрылась дверь квартиры, все те слёзы обиды, которые она сдерживала по дороге домой, хлынули из глаз рекой. Она сползла вниз по двери, села на пол и безудержно зарыдала. Зачем он так с ней? Что она не так сделала? Чем обидела его? Неужели ей только показалось, что Коннор поменял к ней отношение и у них вполне могло что-то получиться? Все эти вопросы бешеным табуном скакали у Линдсей в голове по кругу, заставляя сердце биться все чаще. Ей было очень обидно. И чёрт с ним, с этим днём рождения, это всего лишь обычный день в году! Дело же было совсем не в нём. Несмотря на то, что она была профессионалом в работе, у неё не получалось сдерживать чувства к Коннору и вести себя беспристрастно. Иногда она себя очень сильно ругала за это, ведь чувства должны быть отдельно, а работа отдельно. В ОНИР любовные отношения между сотрудниками, тем более между руководителями и членами команд, порицались. За это, конечно, не увольняли, но разбивали пары влюблённых по разным командам.

Доннер потеряла счёт минутам, часам, выплаканным слезам, но через какое-то время всё же поняла, что больше плакать нечем, а на полу сидеть холодно и неудобно. Эти ощущения были признаком того, что истерика позади, пошёл процесс успокоения. Поскольку эмоции схлынули, Линдсей решила подумать логически. Может быть, проблема не настолько серьёзная и имеет разумное объяснение? Лин перебралась на диван в гостиной, обняла подушку и легла… Она долго смотрела в одну точку. В попытке объяснить поведение Коннора Доннер перебрала в голове много разных вариантов. В конечном итоге, нельзя было списывать со счетов эти три года, которые Дойл провёл в лабораториях. Это изменило бы абсолютно любого человека. Многих бы просто сломало, а Коннор казался всё тем же Коннором, которого она потеряла в девяносто седьмом. И только последние дни он стал вести себя странно. Вдруг что-то случилось? Думая и анализируя, Линдсей сама не заметила, как задремала. Яркие, контрастные и увлекательные сны, которые ей снились обычно каждую ночь, не спешили беспокоить её и без того взбудораженный ум. Пребывая где-то на границе между сном и явью, Линдсей вдруг отчётливо услышала чей-то голос рядом.