Текст книги "Mea culpa (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Что же ты… – растерялся судья, не в силах видеть её слёзы. – Ведь всё позади…

Квазимодо сделал знак, как будто обнимал невидимый предмет. Фролло опустился на колени рядом с Эсмеральдой. Козочка деликатно отошла в сторону, устроившись в углу, не сводя с людей блудливых жёлтых глаз.

– Господин, я пойду! – сказал Квазимодо и опрометью выскочил из кельи, чтобы не видеть, как спасённую им девушку утешает другой. Никто не обратил на него внимания.

Жеан обнял цыганку за плечи, привлёк к себе, успокаивал, как умел, умолял простить за грубость. Он не знал ласковых слов, поэтому нашёптывал цыганке о скором освобождении, о вольном ветре, о месте, где воздух свеж, небо синее-синее, где в озере отражаются облака, шумят крылья мельницы и старый дом утопает в зелени сада. Она, всё ещё всхлипывая и содрогаясь, доверчиво затихла в его объятиях.

– С Шармолю я поквитаюсь, – прошипел Фролло, сердито сощурив глаза, – и проходимца, которого он подослал, из-под земли достану.

– Заклинаю тебя, не надо! – взмолилась Эсмеральда. – Лучше расскажи мне ещё о месте, где небо синее и шумит мельница. Ты видел его?

Жеан, призывая воспоминания, поведал ей о мельнице в крохотной деревушке Мулен**, доставшейся братьям Фролло в наследство от отца, куда его отправил Клод после смерти родителей и где прошли его ранние годы. Оттого-то его и прозвали Мельником.

– Мельничиха вскормила меня своим молоком, Клод заменил отца и мать. Мне нравилось в деревне, с детства всё там помнится огромным, необъятным. Хотя не удивлюсь, если прозрачное озеро на самом деле грязная лужа, а густой сад – несколько трухлявых яблонь. Я давно не бывал в Мулене. Хочу, чтобы память о нём осталась чистой. Я любил лежать в траве, наблюдать за работой мельничных крыльев, смотреть, как плывут по небу облака. А потом меня забрали в Париж, где я сперва почувствовал себя птицей, запертой в клетку, задыхался без деревенского воздуха. Потом привык и смирился, поставил перед собой задачу во что бы то ни стало достигнуть величия. Теперь я часто думаю, зачем, куда стремился все эти годы? Есть ли на земле уголок, где мне рады, где меня всегда ждут?

– Непременно есть! У каждого должен быть такой уголок, надо только найти его. Я много бродила по свету, не имея пристанища в непогоду, но всё не теряю надежды однажды найти место, которое станет моим домом. Мне часто приходилось рассчитывать только на себя, я чувствовала себя слабой и мечтала о человеке, который сможет меня защитить. Возможно, поэтому меня ослепил золотой мундир и я забыла обо всём ради мимолётного влечения. Прошу тебя, не вспоминай о капитане, мне больно слышать его имя.

– Я накричал на тебя. Прости! О, скажи, что не сердишься на меня!

– Я не сержусь. Ведь ты волновался за меня, поэтому и сорвался. Я заслужила порицание.

– Если бы ты умерла, я бы умер тоже, – кротко ответил Фролло. – Только помани, я последую за тобой хоть в огонь.

Фролло ликовал: его соперник забыт, более того – Феб де Шатопер никогда не был по-настоящему любим цыганкой. Радостно заколотившееся сердце заполнила тёплая удушающая волна, глаза лихорадочно заблестели, дыхание сделалось прерывистым. Не в силах сдержаться – будь что будет – он поцеловал девушку в губы. Она не ответила на поцелуй, но и не вырвалась в возмущении. Фролло ощутил знакомый прилив желания, когда кровь бурлит и порыв страсти, затмевая рассудок, требует утоления. Судья поспешно отпустил девушку, опасаясь повторения сцены в темнице и поспешил распрощаться, дабы не искушать судьбу и не испортить своей несдержанностью их хрупких отношений. Всё же в одном Жеан Фролло мог бы поклясться: во взгляде цыганки, когда он оставил её, на миг мелькнуло сожаление.

* Vulpes pilum mutat, non mores – Лиса меняет шкуру, но не нрав. (лат.)

** Мулен собственно и значит «мельница». В романе данное владение семьи Фролло и представляло собой мельницу. Автор позволил себе немного расширить наследство Жеана, а также изменить его местоположение.

========== Глава 10. Королевская милость ==========

– Завтра ты вновь обретёшь то, что я у тебя отнял – свободу. Если же вдруг король по какой-то причине не отменит приговор, не отчаивайся, Квазимодо выведет тебя за городские стены. Я всё приготовил на тот случай, если придётся бежать. Но будем уповать на лучшее. Ни о чём не тревожься.

– Завтра… Ох! Уже завтра! Мне не верится, что день, когда я вернусь к прежней жизни, вот-вот наступит! Я так ждала его, а теперь боюсь неведомо чего.

– Это мне следует бояться, – горько усмехнулся Жеан, – ибо неизвестно, где я окажусь по воле государя. Эсмеральда, прошу, помолись за меня! Ведь, может, я вижу сегодня последний закат!

– Я молюсь каждый день! – зарделась цыганка.

Фролло и Эсмеральда стояли на галерее, глядя на затихающий Париж. Над ними неспешно уплывали вдаль гряды облаков, внизу – до самого горизонта – развернулось черепичное море, перерезаемое жилками улиц. Вечерний ветер на высоте был наполнен прохладой и свежестью, обычные городские запахи и летний зной сюда не проникали. Твердыня собора Парижской Богоматери надёжно укрывала доверившихся ей людей от посторонних глаз, хранила тайну их слов. Эсмеральда впитывала взглядом городские пейзажи, мысленно прощаясь с ними. Больше ей не танцевать на парижских площадях. Получив постановление о помиловании, она сразу же вернётся во Двор чудес, чтобы справиться о таборе. Если табор снялся с места, она догонит его, если же нет – уйдёт вместе с Джали. Подальше от города, где события последних месяцев, причудливо переплетясь, едва не затянулись пеньковой удавкой на её шее!

Последний закат разгорался, разливаясь по небу кровавым маревом. Страх, который Фролло безуспешно старался изгнать, всё сильнее сковывал его мятущийся дух: завтра он потеряет всё, чего достиг за годы рьяной безупречной службы, быть может, лишится самой жизни. Как заблагорассудится королю. Но даже ужас перед грядущей расплатой не мог поколебать решимости Жеана, подкрепляемой любовью к цыганке и нравоучениями старшего брата. Пришла пора держать ответ за преступление, и он готов смиренно принять наказание. Пусть даже его ждёт эшафот или железная клетка в Бастилии. По крайней мере, Эсмеральда будет спасена. Он готов вытерпеть любую пытку, лишь бы знать, что ей ничто не угрожает, что его грех перед ней искуплён.

Завтра цыганка вырвется на волю. На днях отсюда, с галереи, она выпустила из клетки пойманного Квазимодо щегла. Бедный горбун, желая приободрить её, принёс клетку с бьющейся о прутья птицей, присовокупив такие слова:

– Я вижу, как ты грустишь, милая девушка! Но не печалься: месяц на исходе. Пока тебе нельзя покидать убежище, но в твоей власти даровать свободу другому. И ещё я хочу сказать…

Не вымолвив, однако, ни слова более, горбун, безнадёжно махнув рукой, понуро заковылял прочь. Казалось, он, всегда такой ловкий, невзирая на врождённые увечья, вот-вот споткнётся на ровном месте. Она не решилась окликнуть его. Выйдя на галерею, Эсмеральда, немного полюбовавшись птицей, распахнула дверцу клетки.

– Лети!

Щегол мгновенно рванулся ввысь, воспарил, звонко защебетал, быстро взмахивая крылышками, и вскоре исчез вдали. Она, сердцем устремившись вслед за ним, долго, со слезами, глядела вослед. А теперь настал срок и ей разделить счастье того пернатого пленника. Но присутствовала здесь и ложка дёгтя, способная, как известно, испортить бочку мёда. Сладость ожидания отравляло печальное осознание: не так уж и хороша свобода, если ради неё пострадает другой человек. Нет, Эсмеральда не забыла, что именно по вине Фролло прошла через пытку, заточение и чудом избежала казни. Но страшные воспоминания сгладились, поблекли под натиском нового, неведомого чувства. Любовью или влюблённостью она его назвать не смогла бы, это не походило на то, что она испытывала к капитану и привыкла считать любовью. Скорее, оно напоминало склонность, смешанную с жалостью. Ей совсем не хотелось, чтобы судья сгинул в казематах Бастилии. Она, давно простив Жеана, не желала ему подобной участи. Отец Клод, который так добр к ней, лишится брата, а Квазимодо – опекуна. Ей не нужна свобода, добытая такой ценой!

– Жеан, молю тебя, не нужно! Не ходи завтра никуда! – попросила цыганка, приложив ладони к груди.

Он вздёрнул бровь – жест, давно ставший привычным, он всегда так делал, когда чему-то удивлялся.

– Хочешь всю жизнь провести в келье? Или стать беглянкой, когда можно добиться помилования? Глупенькая! Зачем жертвовать счастьем ради того, кого не любишь? Ведь ты не любишь меня и никогда не сможешь полюбить!

Эсмеральда обречённо вздохнула: вопрос угодил в цель. Фролло, удовлетворившись её безмолвным ответом, подытожил:

– Вот видишь! Так давай же, наконец, разрубим этот узел, и пусть каждый получит то, что заслужил.

Цыганка не понимала, что происходит с судьёй. Он по-прежнему навещал её по вечерам, покончив с повседневными заботами, но после памятного поцелуя всячески сторонился. Фролло старался не приближаться к ней, отводил взгляд, избегал прикосновений, хотя девушка не единожды давала понять, что не рассержена за ту вольность, которую он тогда себе позволил. Не то, чтобы такое поведение огорчало её или задевало девичье самолюбие, просто оно казалось ей странным. Ей даже втайне хотелось, чтобы этот мужчина снова коснулся её, поцеловал, спрятал лицо в её волосах. Чтобы так же уверенно и властно держал в объятиях, как Феб в саду дома де Гонделорье. Эсмеральда стыдилась подобных желаний, но избавиться от них не могла. Чего он вдруг испугался? Она ощущала снедающее его влечение, ловила устремлённый на неё жадный взгляд. Быть может, – размышляла цыганка, – судье мешает место, где они находятся? Но ведь прежде он так не стеснялся. Или его волнуют мысли о предстоящей встрече с королём? Даже сейчас Фролло держался поодаль, сдерживая порыв приблизиться. Зачем он напрасно мучает и её, и себя?

– Почему ты избегаешь меня? – не удержалась цыганка.

Он поднял на неё тяжёлый взгляд и ответил глухо, будто ему сдавили горло:

– Потому, что я и так слишком привязался к тебе! Потому, что не могу дышать без тебя! Я боюсь, что это чувство отныне станет ещё сильнее, что я не удержусь и переступлю черту, за которую заходить нельзя. Если это случится, если я навсегда потеряю – а я непременно потеряю тебя! – перенести утрату будет вдвое тяжелей! Я хочу забыть тебя, чтобы впредь твой образ не представлялся мне в заточении, но всё бесполезно. Правду говорят, от себя не убежишь.

Она хотела что-то сказать, но он перебил её:

– Послушай! Эсмеральда! На эту ночь я останусь в соборе. Я не побеспокою тебя, ты даже не увидишь меня. Быть может, мне отведено всего несколько часов, поэтому я хочу провести их рядом с теми, кто мне дорог. Подари же мне хотя бы один поцелуй, чтобы я мог унести его с собой! Я не потребую от тебя большего. Всего один поцелуй!

Он пристально смотрел на неё, запечатлевая до последней чёрточки, чтобы сберечь в памяти навсегда такой – цветущей, полной надежд. Эсмеральда нерешительно подалась к нему, обвила руками его шею и покорно закрыла глаза, с трепетом ощутив прикосновение его горячих губ. Всё было не так, как тогда, с Фебом. От этого поцелуя её кинуло в жар, колени задрожали, а сердце бешено заколотилось. Ей показалось, что она растворяется, уплывает куда-то, увлекаемая бурным потоком. Испугавшись наваждения, она вздрогнула, и тогда он отпустил её.

– Прощай, Эсмеральда! Не забывай меня.

Он ушёл, оставив её в одиночестве смотреть на догорающий закат. Ночь Жеан провёл в келье брата. Одолеваемый мыслями, он то слушал, как Клод молит небо о благополучном исходе, то проваливался в полудрёму. Поутру он попрощался с Клодом и Квазимодо и оседлал Марса. Путь его лежал в Бастилию, где остановился Людовик XI на время визита в Париж. Выехав на площадь, Жеан оглянулся на собор в надежде увидеть фигурку в белом, но, не разглядев ничего, кроме серого камня, пришпорил коня.

Людовик XI, как было сказано, недолюбливал свою столицу, считая её недостаточно укреплённой и оснащённой тюрьмами, виселицами и прочими средствами подавления возможных беспорядков. Приобретя за пять тысяч триста экю имение Монти-ле-Тур в местечке Ла-Риш, что в пригороде Тура, он перестроил покупку и превратил в летнюю резиденцию. Замок, получивший новое имя – Плесси-ле-Тур, сделался излюбленным местопребыванием короля. Здесь он проводил важные встречи, держал узников в подземных помещениях, отдыхал и охотился. Во дворе размещались вольеры для многочисленных королевских питомцев – если Жоаннес Фролло разводил кошек, то Людовик XI отдавал предпочтение собакам. Правда, ко времени, к которому относится наше повествование, король, страдающий от подагры, охотиться больше не мог. Придворный медик различными микстурами на время облегчал его боли, но вскоре они возобновлялись с прежней остротой. Тем не менее, король доверял старому эскулапу и беспрекословно платил, сколько бы тот ни требовал. А, поскольку лекарь обладал многочисленной роднёй, поддержку которой считал личным долгом, аппетиты его неуклонно росли.

В Париж король наведывался нечасто и ненадолго. Так и на сей раз, прибыв поздно ночью, он планировал провести в столице несколько дней, чтобы вновь отбыть в любимую резиденцию. Остановиться же предпочёл, по обыкновению, в Бастилии, где специально для таких визитов готовили комнату, поскольку пышные покои Лувра угнетали его, привыкшего к умеренности, излишней помпезностью. К тому же только в Бастилии король, сделавшись с возрастом мнительным, чувствовал себя достаточно защищённым.

Итак, отдохнув после дороги, вкусив скромную трапезу и приняв лекарство, Людовик XI приступил к разбору накопившихся дел. Компанию ему составляли мэтр Оливье ле Дэн, известный также как Оливье Негодяй и Оливье Дьявол* – бывший цирюльник, удостоившийся особого расположения короля, а также Верховный судья Тристан Отшельник** – человек, по степени мрачности превосходивший Фролло и Шармолю вместе взятых. В привычном окружении монарха не хватало третьего помощника, но вскоре тот явился, хотя и с неожиданной целью. То ли окружающая обстановка благотворно влияла на короля, то ли подействовало лекарство, но Людовик XI пребывал в приподнятом настроении и встретил судью Фролло приветливой улыбкой. Жеан почтительно поклонился.

– А, добро пожаловать, Фролло! – без лишних обиняков поприветствовал король. – Какие у тебя вести?

– Сир, я хотел просить за цыганку, обвинённую в убийстве офицера.

– Припоминаю, – кивнул король, поудобнее устраиваясь в кресле, – я сам подписывал смертный приговор. Так что же цыганка?

– Нашла убежище в соборе Парижской Богоматери, ваше величество! – ответил Фролло.

– Любопытно… – протянул король, сцепив узловатые пальцы. – Не более часа назад мэтр Шармолю просил нас лишить собор статуса убежища. Что за страсти вокруг какой-то девчонки?

Жеан нервно сглотнул, покосившись на застывшего у двери Тристана Отшельника. Значит, Шармолю всё-таки оказался проворнее его!

– В её деле открылись новые обстоятельства, сир! – отрапортовал Фролло. – Офицер, которого во время следствия считали мёртвым, оказался жив. Стало быть, девица не может быть наказана за то, чего не совершала.

Тристан хмыкнул – то ли одобрительно, то ли с насмешкой. Оливье ле Дэн делал вид, будто поглощён разбором пергаментных свитков, коими был завален стол.

– Покушение на жизнь офицера не менее тяжкое преступление! – король начал раздражаться. Уличная девка не просто ударила кинжалом капитана стрелков. Она покусилась на оплот престола, чего государь без возмездия оставить не мог. – Кроме того, её, кажется, обвиняли в колдовстве? Так или нет?

– Государь! – взмолился Фролло. – Я лично имел возможность убедиться в отсутствии какого бы то ни было колдовства. Более того, мой брат может засвидетельствовать: всё время пребывания в храме девица проводила в смирении и молитвах.

Поблекшие от времени глаза монарха яростно сверкнули из-под седых бровей.

– Она созналась в убийстве!

– Признание выбили пытками, государь! Она невиновна!

– Клянусь Пасхой! Прелюбопытнейшее дело! Что скажешь, мой милый Оливье?

Мэтр ле Дэн, оставив документы, вкрадчиво ответствовал:

– Полагаю, сир, дело стоит пересмотреть. Нельзя опрометчиво идти на поводу у Шармолю. Лишение собора статуса убежища может вызвать волнения черни.

Король, ревностно относившийся к собственной популярности в народе, ударил ладонями по подлокотникам кресла.

– Так. А ты, кум Тристан? Это больше по твоей части.

– Я бы не выпускал цыганку, пока не найден настоящий преступник, – подал голос Отшельник. Его ноздри раздувались, словно у охотничьего пса, почуявшего верную добычу. Он уже представлял железный ошейник, с лязгом защёлкивающийся на шее Фролло.

– Верно, – кивнул король, уловив, куда метит Верховный судья. – И, поскольку ты, Фролло, так упорно её защищаешь, то наверняка должен знать имя убийцы. Ну же, кого ты покрываешь? Назови имя!

Все видели, как побледнел главный судья Дворца правосудия. Вот и настал миг, которого он так боялся!

– Так кто он? – нетерпеливо понукал монарх. – Горбун?

Фролло прикусил язык, борясь с искушением крикнуть «Да!». Он не может предать верного Квазимодо, не может нарушить клятву, не может больше лгать. Вспомнив взгляд цыганки в подземелье Турнель, он честно ответил, глядя в глаза королю:

– Нет, государь! Это сделал я.

– Жоаннес Фролло де Молендино! Ты понимаешь, что говоришь?! – опешил Людовик. – Сознайся, ты всего лишь выгораживаешь цыганскую плясунью!

– Нет, сир. Это я ударил кинжалом капитана де Шатопера и скрыл свою вину из малодушия.

– Что побудило тебя, глупец?

– Я ревновал его к цыганке, которую люблю.

– На колени, мерзавец! – крикнул король.

Жеан поспешно выполнил приказание. Король в волнении зашагал по комнате, держа руки за спиной.

– Ты слышал, Тристан? Главный судья Дворца правосудия едва не отправил на тот свет капитана наших стрелков из-за уличной девки!

– Не прикажете ли бросить его в клетку? – встрепенулся Отшельник. Он ожидал поощрения, готового сорваться из уст государя: «Хватай этого человека, Тристан! Он твой!» Однако Людовик, к его огорчению, отмахнулся от заманчивого предложения.

– Погоди, куманёк. Эта падаль не стоит того, чтобы держать её за счёт казны. Оливье, перечисли-ка мне, каковы… – король выдержал многозначительную паузу, – были феодальные права бывшего судьи?

Господин ле Дэн, чья ясная память подчас с успехом заменяла своему владельцу записную книжку, с готовностью назвал те уголки Парижа, включая известный Двор чудес, где до сегодняшнего дня судья Фролло являлся ленным владыкой, смотрителем дорог и олицетворением судебной власти.

– Вот как! – причмокнул Людовик XI, осклабив беззубые дёсны. – Богатая кормушка! И ты согласен от неё отказаться ради безродной цыганки?

– Да, государь, – смиренно отозвался Фролло. – И я готов понести любое наказание. Только прошу вас: помилуйте невинную девушку!

Король глотнул микстуру из стоявшего на столе серебряного кубка, поморщился и через силу изрёк:

– Дрянное пойло! Оливье! Напиши приказ о помиловании цыганки.

– Государь! – возликовал Фролло.

Он подполз к королю на коленях, чтобы в порыве чувств облобызать его туфлю. Людовик с силой ударил его ногой в лицо.

– Мерзопакостный дьявол! Ты опозорил своё доброе имя и ещё смеешь касаться нас нечестивыми устами?!

Вскоре приказ был готов и скреплён королевской печатью. Государь обратился к Жеану, глотающему кровь из рассечённой губы, будто только что вспомнил о нём:

– Что же касается тебя, Фролло, то ты отныне лишаешься своей должности, а все твои ленные владения конфискуются в пользу казны, за исключением Мулена, которое по праву принадлежит твоему брату. Он не должен страдать из-за твоей глупости. Сегодня же до наступления темноты убирайся прочь из Парижа. Можешь взять с собой вещи, какие сможешь унести. Если вздумаешь вернуться, то будешь немедленно арестован. Мы не желаем больше даже слышать о тебе. Вот, шелудивый пёс, передай это своей цыганке!

С этими словами король швырнул Фролло свёрнутый в трубочку документ. Жеан, задрожав всем телом, с исступлённой радостью воскликнул:

– О! Вы так добры, государь!

Людовик искоса глянул на поверженного судью с тем отвращением, с каким смотрят на раздавленную гусеницу.

– Ступай вон, пока я не передумал, да благодари Господа, что капитан де Шатопер не умер, иначе я не проявил бы к тебе подобного снисхождения.

Фролло, бледный, как полотно, пошатываясь на непослушных ногах, пятясь и повторяя слова благодарности, покинул комнату короля к явному разочарованию Тристана Отшельника, приготовившегося испробовать на оступившемся судье все имеющиеся в Бастилии средства усмирения. Оливье ле Дэн перебирал в уме наименования отнятых у Фролло владений, выбирая, какое из них выпросить для себя, пока его не опередил ненасытный медик. Оба вельможи недоумевали: с чего вдруг государь проявил такое милосердие? Почему? О том знали только Господь Бог и сам монарх, никогда и ничего не делающий без личной выгоды. Возможно, опытный интриган надеялся упрочить народную любовь, помиловав простую девушку, пострадавшую из-за аристократа. Или же задумал хитроумную комбинацию, переставляя подчинённых, словно фигуры на шахматной доске. Не исключено также, что он прислушался к велению сердца, которому не чуждо было милосердие. Снова приложившись к кубку, король блаженно зажмурился, чувствуя, как отступает боль, и вернулся к прерванным делам. Жоаннес Фролло для него более не существовал, и несладко бы пришлось тому, кто бы невзначай напомнил ему об опальном судье.

* Оливье ле Дэн – советник и любимец короля Людовика XI. Прозвище Дьявол происходит от фламандского «неккер» (necker, злой дух), созвучного с настоящей фамилией ле Дэна – де Неккер.

** Луи Тристан л’Эрмит (Тристан Отшельник) – Верховный судья Франции и приближённый короля Людовика XI, отличавшийся крайней жестокостью.

По правде, умер он в 1479, так что Гюго воскресил его из мёртвых.

В фильме Верховным судьёй был сам Фролло.

========== Глава 11. Жеан Мельник ==========

Выбравшись за пределы предместья Сент-Антуан, напряжённый, как натянутая тетива лука, но пытающийся сохранить внешнюю невозмутимость Жеан Фролло перевёл дух. То, чего он страшился последний месяц, воображая различные кары, свершилось столь молниеносно, что он не верил в своё избавление. Произошедшее казалось ему жестокой шуткой, бредовым сном, после которого неизбежно наступает пробуждение. Вот-вот король одумается и крикнет Верховному судье: «Схватить Фролло, мой милый Тристан! Ату его! «Доченьке»* нужен новый постоялец!» Чёрные бойницы зловещих башен Бастилии уставились ему в спину, он ежесекундно ожидал погони, прислушиваясь – не раздастся ли позади топот копыт. Но никто за ним не гнался, никому не было до него дела. Отдышавшись, Фролло осознал, что он больше не судья, не приближённый короля, в одночасье лишился всего, чего достиг, стал изгоем, притом ни капли не сожалеет об утрате. В руке его зажат приказ, дарующий волю Эсмеральде. Документ, который навсегда разлучит его с цыганкой. Жеан, не стесняясь прохожих, благоговейно поцеловал пергаментный свиток и спрятал на груди.

Люди спешили по своим делам, почтительно кланяясь представительному всаднику на вороном коне, стараясь поскорее разминуться с ним. Жеан с удивлением оглядывал знакомые улицы, словно впервые видел их, щурился на солнце, жадно дышал, криво улыбаясь. Развалившаяся прямо посреди мостовой свинья, выпущенная из хлева, прежде вызвала бы у него гнев, а то и привлечение к ответственности нерадивых хозяев, но сейчас он, хмыкнув, объехал стороной похрюкивающую нарушительницу. Не прояви его величество неслыханного великодушия – не видеть бы ему сейчас этой свиньи. Да и кто он отныне такой, чтоб попрекать парижан несоблюдением законоуложения?

Фролло дал шенкелей Марсу, торопясь в Ситэ. Лавируя в гомонящем, переливающемся из улицы в улицу потоке людей, повозок и животных, он пересёк, наконец, мост Богоматери и вскоре добрался до собора. Утренняя служба как раз закончилась. Жеан нашёл Клода в ризнице снимающим облачение. Завидев брата, священник, просияв лицом, обрадовано поспешил ему навстречу и заключил в объятия:

– Жоаннес! Господи милосердный, Ты услышал мои молитвы! Пойдём же скорее, расскажи мне, как тебя принял государь!

Братья Фролло укрылись в излюбленном месте – под сенью колонн, где никто из служителей или прихожан не мог ни услышать, ни потревожить их. Там Клод вновь по-отечески обнял Жеана, крепко прижав к себе и, подержав так пару минут, повторил просьбу:

– Ну же, рассказывай!

Младший Фролло поведал брату о подробностях аудиенции, закончившейся помилованием для Эсмеральды и о том, что до наступления сумерек ему надлежит покинуть Париж, по воле короля отправившись в изгнание.

– Должен отяготить тебя последней просьбой, Клод. Позаботься о Квазимодо. Я не могу взять его с собой, ибо сам не знаю, где окажусь завтра. А здесь, боюсь, он пропадёт без присмотра.

– Не беспокойся за него, Жеан, – ласково ответил священник. – Квазимодо останется в соборе под моим покровительством. Поезжай в Мулен. Доход, который он приносит, по-прежнему твой.

Бывший судья вскинулся, как ужаленный.

– Клод! После того, как я обременил тебя своим воспитанником, ещё и самому сесть тебе на шею?! Я не могу…

Священник укоризненно покачал головой.

– Не говори глупостей, Жеан. Ни ты, ни Квазимодо никогда не были для меня обузой. Ты ничем меня не стеснишь. Мне теперь немного нужно, доходов от квартала Тиршап более чем достаточно. Негоже моему брату скитаться по свету. Займись Муленом. Ему нужен хозяин.

Давным-давно миновали те времена, когда жалких крох, которые приносили ленные владения, молодому священнику и школяру едва хватало на жизнь. С тех пор доходы их значительно возросли, тогда как насущные потребности – во всяком случае, со стороны архидьякона – уменьшились. Вняв этим доводам и волей-неволей согласившись с ними, Жеан извлёк приказ о помиловании и протянул Клоду.

– Вот. Отдай его Эсмеральде. Она свободна.

– Но… Как же ты? – удивился священник, принимая свиток. – Почему же сам не обрадуешь её?

Жеан отвёл глаза.

– Я вчера простился с ней. Отпустил её. Увидеть, как она уходит? Не могу, Клод! Это страшная пытка!

Старший Фролло снова привлёк к себе брата, погладил по голове, как маленького, как его самого в далёком, оставшемся за чередой прожитых лет детстве успокаивала мать. Младший Фролло тяжело вздохнул, подавляя рыдания, и сбивчиво заговорил:

– Я ошибся, я снова ошибся, Клод! Я знал, что не должен больше приходить к ней, видеть её, но не устоял перед соблазном. Получив малое, я захотел большего и вот теперь расплачиваюсь. Мне тяжело покидать её! А что ей до меня? У неё свой путь, своя жизнь, в которой мне места нет. Как мне быть? Скажи!

Жеан Фролло редко делился переживаниями даже с братом, предпочитая держать в себе всё, что мучило и беспокоило его. Принадлежащее ему, будь то радость или боль, не должно, как он считал, прорываться наружу и становиться достоянием других. Но сейчас он с надеждой взирал на Клода, ожидая, что тот подскажет, как выбраться из той сети, в которой он беспомощно барахтается. Смятение, постигшее гордеца со дня встречи с цыганкой, вновь и вновь заставляло его искать помощи, напутствия или же участия. Священник, вздохнув, кротко взглянул на мятущегося брата.

– Господь милосерден, Жеан, Он никогда не посылает испытаний сверх человеческих сил. Просто пойми и смирись. Это твоё испытание, которое ты должен выдержать достойно. Ты сможешь, ты сильный, мой мальчик, ты всегда был сильным. Не впадай в отчаяние. Господь любит нас всех, все мы дети Его. Он обязательно укажет тебе верную дорогу. Сейчас ты думаешь, будто свет твоей жизни померк и её никогда не озарит солнечный луч, что впереди ждут сплошные невзгоды и так будет до скончания дней. Ты заблуждаешься. Помни, мой мальчик – Господь велик в Своей милости, Он никогда ничего не делает во зло нам. Всё образуется. Плачь, Жеан, не сдерживай слёз. Так легче.

Но бывший судья, замотав головой, только крепче стиснул зубы и глубоко задышал.

– Ты жалеешь об отнятом у тебя имуществе? – спросил священник.

– Это пустяки, Клод. Ради неё я отдал бы и большее. Мне не жаль, всё равно никакие сокровища не заменят мне её.

– Ты идёшь правильным путём, Жеан. Невозможно, чтобы она не оценила твоего поступка. Дай ей время.

Получив благословение брата, Фролло отправился на колокольню, моля Бога о том, чтобы Квазимодо находился сейчас там, а не подле цыганки. Триста ступеней, и прежде-то отнимавшие много сил, давались сейчас с особенным трудом, но Фролло упрямо поднимался наверх. Жеан не мог уехать, не сказав на прощание хоть пару слов своему воспитаннику, которого, вероятно, никогда больше не увидит. Горбатый звонарь сроднился с собором, сделался неотъемлемой его частью, духом-хранителем. Увести его значило забрать частичку самого собора. Квазимодо, оторванный от привычной обстановки, где находил и кров, и защиту, брошенный в чужой, враждебный мир, попросту зачах бы, как нежный цветок, пересаженный в песчаную почву. На счастье Фролло, горбун не покидал звонницы. Квазимодо, по обыкновению, разговаривал со своими гигантскими медными друзьями, оглаживая по гладким, до блеска начищенным натруженным бокам, благодаря за работу. В такие минуты единственный глаз его светился безграничной теплотой, а грубый гортанный голос, который мало кому доводилось слышать, становился ласковым и мягким. Жеан, не нарушая открывшейся ему сокровенной картины, некоторое время молча наблюдал за горбуном, покуда тот, уловив интуитивно присутствие опекуна, не обернулся.

– Господин! Вы вернулись!

– Вернулся, чтобы вновь попрощаться, – кивнул Фролло. – Я должен уехать, Квазимодо, навсегда.

– Уехать? Король гонит вас, господин? – с испугом вопросил звонарь. Сердце его замерло, он тревожно впился глазами в лицо Фролло, читая по губам ответ.

– Да. Ты останешься здесь с отцом Клодом. Я не могу взять тебя с собой. Не подумай, твоё общество мне не в тягость. Дело в другом. Жестоко отрывать тебя от мира, к которому ты привык, обречь на травлю. Белый свет полон злых людей.

– Господин, любая ваша воля для меня свята. Я сделаю так, как вы прикажете. Если вы велите мне остаться, я буду ждать вас, если позовёте – последую за вами хоть в пекло.

– В таком случае я велю ждать. Обещаю, я пришлю тебе весточку, как только устроюсь. Ты тоже пиши мне, отец Клод перешлёт письмо.

– Хорошо, господин.

– Не называй меня так больше, Квазимодо! Я отныне не господин. Прости меня за всё!