Текст книги "Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Тристан приблизился, железной рукой взял Квазимодо за подбородок и рывком вздёрнул голову, заставив посмотреть в свои хищные глаза.

– Не тревожься, – осклабился прево. – Я так написал твоему святоше, что он не посмеет не приехать.

* Акколада – церемония посвящения в рыцари или принятия в рыцарский орден.

** Маленький Андре

========== Глава 9. Гостеприимство Тристана Отшельника ==========

В соборе Парижской Богоматери заканчивалась обедня, когда в придел «алтаря лентяев» вступил солдат из той породы людей, о которых говорят «длинный, как туаз». Вошедший, перекрестившись, замер у стены, чтобы не мешать прихожанам, и украдкой принялся разглядывать убранство храма. Дождавшись, когда священник благословит паству и люди чинно потянутся к выходу, он покинул наблюдательный пост, приблизился к пастырю и справился у того, не он ли будет мэтр Клод Фролло из Тиршапа. Получив утвердительный ответ, солдат сообщил, что имеет честь состоять в страже господина прево маршалов (при этих словах отец Клод невольно вздрогнул) и доставил письмо, которое хозяин приказал передать лично в руки адресату.

– Вот как? – удивлённо поднял бровь архидьякон. – Мне письмо от мессира прево?

Прочитанное послание, содержавшее всего пару строк, написанных почерком человека, привычного к оружию, а не к перу, повергло Клода в смятение.

«Убедительно прошу Вас незамедлительно явиться в мой дом в Туре. Солдат, передавший это письмо, проводит Вас. Дело касается Вашего воспитанника.

Прево маршалов: Тристан»

То была холодная вежливость тигра, выпускающего и втягивающего когти в ожидании жертвы. Архидьякон, теряясь в догадках, вопросительно посмотрел на гонца прево, ожидая пояснений. Он недоумевал, что такого натворил Квазимодо, почему непременно требуется его присутствие, с какой стати его вызывают в Тур, а не в Плесси и, наконец, какое отношение к делу имеет Тристан Отшельник. Стражник хранил молчание.

– Вам известно, зачем я понадобился господину прево? – спросил священник своим властным голосом с нотками металла.

– Нет, святой отец, – покачал головой Пти-Андре. – Мне велено лишь отдать вам письмо и сопроводить в Тур.

– Надеюсь, ваш хозяин понимает, что я не могу сию же минуту по его прихоти оставить храм? – строго проговорил священник, глядя на собеседника снизу вверх.

– Разумеется, святой отец, – ничуть не смутился солдат. – Сейчас я должен идти, но вечером вернусь, тогда и сообщите мне, когда сможете тронуться в путь. А всё-таки советую вам не медлить, – прибавил он тем тоном, каким дают дружеский совет.

– Вы, видимо, набрались наглости от вашего хозяина! – одёрнул священник, недовольный самоуправством стражника. – Погодите. Здесь идёт речь о моём воспитаннике, Квазимодо. Известно вам, что с ним произошло?

– Два дня тому назад мы повстречали его в Монришарском лесу. Горбуна увёз к себе господин прево. Больше я ничего не знаю, – лаконично поведал Пти-Андре, памятуя наставление Тристана не очень-то распускать язык.

– А то он у тебя длинный, под стать твоему росту, – усмехнулся королевский кум, хотя ледяные глаза его при этом не смеялись. – Помни, с меня станется его укоротить, если сболтнёшь лишнее перед священником. Пусть помучается неизвестностью!

Впрочем, долговязый страж всё равно знал не больше, чем рассказал, и, уклоняясь от дальнейших расспросов, поспешил откланяться. Он торопился в ближайшую таверну, где собирался отдохнуть с дороги, подкрепиться и как следует промочить горло парой бутылок доброго вина.

Ответ солдата не только не успокоил, но ещё более озадачил архидьякона. История, коли в неё – по собственной инициативе, по королевскому ли приказу вмешался Тристан, явно разыгралась прескверная. Наверняка Квазимодо, не рассчитав силы, кого-нибудь сильно покалечил и сбежал. Могло статься и так, что сам Фролло впал в немилость у короля. В таком случае письмо попросту хитрая уловка, призванная заманить его в Тур, прямо в лапы Тристана Отшельника, не гнушавшегося расправ с людьми церкви. В королевском замке имелись такие подвалы, где человек исчезал без следа, где стоны и жалобы не достигали посторонних ушей, где безраздельно властвовал зловещий прево со своим подручным, Анрие Кузеном.

– Видимо, королевский куманёк совсем обленился, – горько усмехнулся Клод, надеясь мрачной шуткой рассеять волнение, снова и снова пробегая глазами чёрные строчки, выведенные властной рукой, – прежде он сам являлся к своим жертвам, нынче же вызывает их прямо на дом.

Вынырнув из задумчивости, архидьякон осознал, что по-прежнему стоит подле алтаря в полном облачении, прихожане давно разошлись, затихли звуки органа, умолкли певчие, и только бесстрастный причётник счищает нагар с подсвечника. Осторожному Клоду страсть как не хотелось никуда ехать, но ослушаться значило навлечь на себя гнев Тристана Отшельника, а участь хуже в те времена сложно было вообразить. Поэтому священник, мучимый переживаниями, решил последовать совету Пти-Андре и не затягивать с поездкой. Следующий день застал его уже в пути. Сидя в нанятой им повозке, Фролло угрюмо взирал на возницу, мурлыкавшего весёлую песенку, и пытался расспрашивать Пти-Андре, гарцевавшего рядом с его неказистым средством передвижения.

– Чего ради я, архидьякон Жозасский, точно мальчишка на побегушках, бросаю все дела и трясусь на крестьянской подводе? – недовольно отчитывал Клод сопровождающего. – Сдаётся мне, вы знаете больше, чем сообщили. Что с Квазимодо? Как ему живётся в Плесси-ле-Тур?

Словоохотливому Пти-Андре не терпелось почесать язык. Как известно, дорога способствует тесному общению, заставляя доверчиво открываться незнакомым попутчикам. Свежий сентябрьский воздух, прогретый лучами тёплого солнца, лента дороги, тянувшаяся под копытами коня, скучные окрестные пейзажи также способствовали красноречию. Стражник не удержался и, забыв наставления господина, повёл рассказ о пребывании горбуна в королевской резиденции. Поскольку Пти-Андре большую часть времени проводил рядом с прево маршалов, некоторые подробности были ему известны только по слухам, которые он, ничтоже сумняшеся, и поведал отцу Клоду. Священник сдавленно охнул, услышав о том, как Квазимодо укусил господина Оливье ле Дэна, за что угодил в железную клетку.

– Клянусь Святым Мартином Турским, – хохотнул Пти-Андре, демонстрируя крепкие зубы, – он так и сидел, точно берберийский лев во дворце Сен-Поль!

– Владычица! – ахнул Клод. Причина срочного вызова в резиденцию Тристана обрисовалась с совершенной ясностью. – Как же он потом очутился в лесу?

– Того я не ведаю, – ответил Пти-Андре. – Господин Тристан сказал, будто бы король отпустил горбуна, да ещё подарил кошель с золотыми экю, но как по мне, дело тут нечисто.

Здесь Фролло с ним согласился. Кто же отпустит злоумышленника, причинившего телесный вред его любимцу, да ещё выпроводит без провожатого, зная, что в незнакомом месте глухой беспомощен, точно малое дитя? Да и к чему прево задерживать невиновного, находящегося под королевской защитой? Пусть бы шёл своей дорогой! Клод умолк и до самого конца путешествия не проронил больше ни слова к великому огорчению Пти-Андре. Впрочем, вскоре тот завёл беседу с возницей, оставив архидьякона Жозасского наедине с собственными раздумьями. К сомнениям, терзавшим Клода, добавилось сострадание к воспитаннику, брошенному в клетку, подобно животному, а теперь очутившемуся в заточении у Тристана Отшельника. Жалость эта превосходила то сочувствие и те муки совести, настигшие архидьякона, узревшего результат работы Пьера Тортерю, когда обессилевшего Квазимодо отвязали от позорного столба и под руки приволокли в собор. Очерствевшее сердце Клода Фролло наполнилось щемящей жалостью, подобной той, какую он испытал, впервые увидев в яслях для подкидышей бесприютное несуразное существо. Архидьякон, преисполнившись мужества, решил отстаивать воспитанника от притязаний Тристана, чего бы это ему ни стоило.

Квазимодо уже четыре дня жил в доме на улице Брисонне. Окрылённый надеждой, он сидел у окна, выходившего, на его счастье, на улицу, ожидая появления Фролло и отлучаясь только при крайней надобности. Внизу бесконечным потоком шли прохожие, грохотали тележки, проезжали всадники, пробегали собаки. Священник всё не появлялся. Временами сомнения брали верх, тогда Квазимодо хмурился, рыжая щетинистая бровь шатром нависала над его левым глазом. Он, несмотря на заверения Тристана, боялся, что мэтр не приедет, не захочет посадить на шею нахлебника и кормить в убыток Жеану. Горбун ощущал себя не в своей тарелке, он стеснялся выходить из комнаты, ему не нравились косые взгляды слуг. Оживал он только тогда, когда в доме появлялся королевский кум.

Тристан общался с ним, используя способ, который изредка применял и отец Клод. Будучи ограниченным в выборе жестов и не желая по несколько раз повторять одно и то же, Тристан Отшельник придумал писать Квазимодо записки. Бедолага, вспоминая навыки чтения, добросовестно разбирал почерк прево. Дело хоть и со скрипом, но всё-таки двигалось. Таким образом хитрый Тристан исподволь расспросил гостя о соборе, о священнике и выведал-таки подробности столь печально закончившегося нападения на цыганку. Прево хорошо помнил, как Фролло пытался скрыть от короля истинную причину ранений звонаря и догадался, что дело нечисто и священник, рассказывая о преступлении пасынка, предпочёл обойти некоторые скользкие моменты. Воспоследовавшие события вытеснили неудавшееся покушение на задний план, но куманёк, сопровождая Людовика в Бастилию, подумал:

– Престранная история! Провалиться мне, если здесь не скрыто нечто, затрагивающее честь этого змея в сутане! В другой час я бы вытряхнул из него всё недосказанное.

История с уличной плясуньей всплыла сама собой, на третий день, после ужина, когда Тристан лениво развалился в кресле возле стола, поглядывая на сидевшего напротив Квазимодо. Довольный и сытый куманёк настроен был поболтать. Он приказал слуге принести чернила, перо и бумагу. Успевшие надоесть расспросы Квазимодо о Клоде Фролло и восторженные рассказы о нём же заставили его иронически фыркнуть:

– Послушать тебя, так твой мэтр прямо святой! Что, чёрт подери, он даже ни разу не поднимал на тебя руку?

Быстро черкнув пером несколько слов, Тристан пододвинул листок к Квазимодо. Тот смутился, прочитав: «Мэтр бьёт тебя?»

– Когда учил грамоте… Мне перепадало розгой… – промямлил горбун и поспешно пояснил. – Я тогда ленился, а то не запоминал. Мэтр Клод никогда больше не бил меня!

– Значит, шрамы у тебя только после позорного столба? – продолжал допрос неумолимый прево.

– Да, да, мессир Тристан, – закивал Квазимодо, – вы сами видели, как мой господин лечил меня.

– Порка у столба из-за уличной девки – велика честь! – сквозь зубы проворчал Тристан. – Почему же твой святой мэтр не вступился за тебя на суде?

Затем, не давая горбуну передышки, он задал следующий вопрос: «Зачем ты напал на цыганку?»

Квазимодо, застигнутый врасплох, ловил ртом воздух будто выловленная из воды рыба. Напоминание о цыганке воскресило в нём полузабытый под гнётом переживаний лёгкий образ танцующей Эсмеральды. Но как ответить прево, не выдав отца Клода, он совершенно не знал.

– Ну, ну! – подбодрил Тристан, подаваясь вперёд, скаля зубы. – Зачем ты выслеживал девчонку? Ты же шагу не ступишь без подсказки. Кто тебя науськал? Мэтр?

Квазимодо задрожал всем телом, разобрав, что написал ему прево: «Священник заставил тебя схватить цыганку?»

– Нет, я сам… – выкручивался горбун, пригвождённый к месту испытующим взглядом мессира Отшельника. – Она так красива, и я не удержался.

– Не лги мне! – зарычал Тристан.

Квазимодо прочёл по губам и заключил, что отпираться бессмысленно. Он сознался.

– Да, мессир Тристан, мэтр был там. Он велел схватить цыганку. Зачем – я не знаю.

Тристану хватило и этого.

В целом же отношения королевского любимца и бывшего звонаря складывались ровные. Тристан находил забавным общение с необычным постояльцем, хотя подчас и злился из-за его нерасторопности. Доверие Квазимодо ещё более укрепилось после сообщения о письме к мэтру. Даже дурная привычка Тристана показывать зубы в волчьем оскале уже не так пугала горбуна. Его проживание в доме прево маршалов, следует заметить, не лишено было определённых прелестей. Слуги, хоть и смотрели косо, всё же старались угодить ему. Он спал на мягкой постели, застланной чистым бельём и не шедшей ни в какое сравнение с тюфяком на каменном полу. Он лакомился пищей, превосходящей по вкусу монастырские блюда. Его не донимали дотошные люди с их прикосновениями, насмешками, бесцеремонными разглядываниями. Но всё-таки никакие блага не могли заменить отторгнутому от привычных условий горбуну родной собор и отца Клода. Квазимодо преданно ждал. На четвёртый день неугасающая верность его была вознаграждена.

Горбун, благодаря острому зрению, издали заприметил повозку, рядом с которой на гнедом жеребце ехал знакомый рослый солдат, обыскивавший его в лесу. Сердце Квазимодо забухало как колокол, когда он узнал того, кто сидел в повозке – это лицо он безошибочно угадал бы среди тысяч других лиц. Квазимодо часто задышал. Губы его растянулись в широкой счастливой улыбке. Он хотел немедленно бежать вниз, встречать священника, но ноги будто приросли к полу, из горла от волнения вырвался лишь приглушённый писк.

Между тем путники остановились. Квазимодо видел, как Клод ступил на мостовую, расплатился с возницей и вслед за Пти-Андре, успевшим привязать коня, подошёл к дверям. Фролло не смотрел наверх и не замечал суетившегося у окна воспитанника. Взгляд его упёрся в каменные канаты, вьющиеся вдоль фасада. Клод не знал, что достопримечательностями этими дом обязан причудливой моде и архитектору, а вовсе не дьявольской прихоти Тристана Отшельника, купившего жильё уже с украшениями. Впрочем, вряд ли знание утешило бы его.

В эту минуту шедший мимо горожанин замедлил шаг и толкнул локтем своего приятеля.

– Гляди-ка! – указал зевака. – Тристан-душегуб вызвал священника, чтоб изгнать демона, которого сам же приволок в свой дом.

Клод насупился. Пти-Андре обернулся к болтунам с намерением задать им трёпку, а те, прибавив ходу, мгновенно очутились вне пределов досягаемости. Махнув рукой, солдат обратился к вышедшему встречать гостей вышколенному лакею:

–Я привёз господина архидьякона Жозасского.

– Мы ждём его. Господин предупредил нас, – поклонился слуга. – Милости прошу, святой отец!

– Я сообщу господину Тристану, – пообещал Пти-Андре и, не задерживаясь более, уехал в Плесси-ле-Тур.

Клод предпочёл бы как можно дольше не встречаться с хозяином дома, чьим гостеприимством вынужденно воспользовался. Он переступил порог. Ловушка захлопнулась.

========== Глава 10. Ужин на троих ==========

Слуги Тристана Отшельника никогда ещё не становились очевидцами таких бурных проявлений любви и преданности, как те, которые продемонстрировал диковатый горбун по отношению к священнику. В то время как Фролло, переступив порог неприветливого на вид дома, осматривался и расспрашивал слуг, Квазимодо справился с охватившим его оцепенением и, ковыляя, поспешил встречать мэтра. Рискуя оступиться, он запрыгал вниз по казавшейся бесконечной лестнице, преодолел длинный коридор, в конце которого увидел чудо: сам мэтр величавой походкой шёл ему навстречу. Квазимодо задыхался, взор его горел, клыкастый рот приоткрылся. Сопровождавшие Клода лакеи в ужасе зажмурились, чтобы не видеть, как страшный, должно быть, внезапно взбесившийся, великан растерзает священника, даже и не пытавшегося бежать. Однако ни рычания, ни криков не воспоследовало, и слуги, открыв глаза, убедились в том, что горбун не собирался нападать, а физиономия его перекошена была не от ярости, как им поначалу показалось, а от радости.

– Господин мой! Господин мой! – повторял Квазимодо, бросившись на колени перед своим воплотившимся божеством, протягивая руки, желая и не смея коснуться его. – Вы приехали за мной! Я ждал вас, я так ждал!

Из здорового его глаза крупными горошинами текли слёзы.

– Квазимодо… – дрожащим голосом произнёс архидьякон, растроганный этой преданностью и этими слезами. «Сын мой», – едва не добавил он, но вовремя осёкся и, сглотнув, вымолвил другое. – Ты всё так же предан мне… Ты не забыл меня!

– Я бы скорее умер, чем забыл вас, господин! – заверил горбун, готовый по малейшему знаку мэтра делом доказать свою верность. В его грубом, столь редко раздававшемся голосе звучала нежность. Убедившись окончательно, что священник не призрак, могущий растаять от прикосновения, Квазимодо принялся ластиться к мэтру, тереться щеками о его ладони, а тот ласково гладил воспитанника по встрёпанной рыжей шевелюре.

Весь оставшийся день Клод посвятил общению с пасынком, который охотно словами и знаками пересказывал подробности своих приключений, перемежавшихся благодарностями и заверениями в любви к мэтру. У Клода камень свалился с души, когда он узнал из первых уст, что никто не кусал мессира ле Дэна. Звонарь, весьма сожалея о случившемся и о том, что нарушил указ мэтра не связываться с королевским брадобреем, повёл рассказ о клетке, о плутаниях по лесу и о встрече с Тристаном Отшельником, оказавшимся совсем не таким злобным, каким показался поначалу. Упоминание о прево вырвало из груди Фролло прерывистый вздох. Сорванный с места загадочным письмом, архидьякон до сих пор не получил исчерпывающих объяснений, а хозяин дома, по всей видимости, не торопился к гостю, предоставив все заботы прислуге.

Общительность горбуна, бывало, изрекавшего за день от силы пару слов, удивила Клода. Даже в те времена, когда Квазимодо ещё не потерял слух, он не говорил так много. Слова сыпались, как из мешка, не всегда внятные, а там, где слов не хватало, на помощь приходили жесты. После выходки Жеана, больше и носа не казавшего в келью брата, исчезновения Эсмеральды, любовь воспитанника бальзамом пролилась на истерзанное сердце священника.

Квазимодо не отставал от мэтра ни на шаг, боясь потерять его из виду даже на краткий миг. Бедняга то и дело щипал себя, проверяя, не спит ли он, действительно ли мэтр рядом, говорит с ним, касается его, сочувствует его бедам. До самого вечера они были неразлучны. Уединившись в ожидании ужина, Клод сидел в кресле, разговаривая с расположившимся у него в ногах Квазимодо.

– Какая трогательная идиллия! – прогремел вдруг ехидный голос.

Застигнутый врасплох Клод подскочил как ошпаренный. В дверном проёме, облокотившись о косяк, стоял и язвительно ухмылялся прево маршалов собственной персоной.

Тристан Отшельник, получивший прекрасную выучку, умел передвигаться совершенно бесшумно, если не желал обнаруживать своё присутствие. Он воспользовался этим навыком, прокравшись к комнате гостей, так, что не скрипнула осторожно приоткрываемая дверь, и вот уже несколько минут наблюдал за тем, как нелюдимый горбун ласкался к отцу Клоду.

– Мессир Тристан! – вскричал Квазимодо, кланяясь тому, кто напугал мэтра.

Фролло побледнел, услышав, как панибратски его воспитанник обратился к королевскому любимцу, однако прево, не подав и виду, что задет или оскорблён, кивнул в ответ на приветствие архидьякона и сказал:

– Однако же скоро вы добрались, святой отец! Надеюсь, вам оказали должный приём? – тут Клод поспешил заверить хозяина в том, что всем доволен. – Не окажете ли честь, – скривился Тристан, словно от вежливости ему свело скулы, – составить мне компанию за ужином? Кстати там мы сможем побеседовать о вашем воспитаннике.

Достопочтенный архидьякон, наслышанный о коварном нраве Тристана Отшельника, ожидал подвоха, но он и предположить не мог, что королевский кум способен превратить в изощрённую пытку обычный ужин. Стол накрыли на троих, следовательно, Квазимодо предстояло разделить с ними трапезу к великому его смущению. Вместе со всеми горбуна сажали за стол только у короля. В монастыре он обычно забирал причитающуюся ему порцию и съедал её в укромном уголке, возвращая трапезнику пустую посуду; в доме Тристана он, как известно читателю, также ел в одиночестве, за исключением тех случаев, когда прево приглашал его отужинать с ним.

– У вас ведь не отобьёт аппетит присутствие Квазимодо? – осклабился Тристан, отыгрываясь на священнике за королевские обеды.

– Я шестнадцать лет провёл рядом с ним, господин прево, – спокойно парировал Фролло. – За этот срок не осталось ни одной стороны жизни Квазимодо, сокрытой от меня.

Отбив первую атаку прево и усевшись наконец за стол, архидьякон обнаружил препятствие, мешающее ему приступить к еде. Рядом с его тарелкой лежала вилка, а ложки в пределах видимости не оказалось. Предубеждения мешали священнику коснуться дьявольского предмета, воспитание не позволяло брать пищу руками, а гордость и монастырский устав, предписывающий не жаловаться, если за столом чего-то не хватает, а ждать, когда трапезник сам обратит внимание на затруднение, принуждали его молчать. Тристан, делая вид, будто не понимает причины замешательства архидьякона, демонстрировал ему умение владеть ножом и вилкой, расправляясь с великолепным куском жаркого. В другое время королевский кум, возможно, пренебрег бы тонкостями столового этикета, но сейчас ему хотелось подразнить священника. Что до Квазимодо, то он, получив от Тристана знак приступить к еде, склонился над тарелкой и не видел, в какой ситуации оказался мэтр. Глухого, увы, занимали другие, насущные вопросы: как бы не зачавкать, не уронить себя в затеянной прево игре. Наконец хозяин вечера соизволил спросить:

– Почему же вы не едите, святой отец? Моё угощение недостаточно изысканно для вашего нежного желудка?

– Монастырские правила запрещают пользоваться вилкой, – процедил Клод.

– Те-хе-хе, а я и забыл, что монахи хлебают ложками! – рассмеялся Тристан. – Эй, Гонне, не стой столбом, бездельник, – прикрикнул он на слугу, прислуживающего за ужином. – Подай его святейшеству ложку! Интересно посмотреть, как он станет ею есть жаркое.

– Я не употребляю в пищу мясо, – ответил священник, выразительно глядя на прево.

– Твёрдо придерживаетесь обетов? – зубоскалил Тристан, вкладывая в свой вопрос дополнительный смысл, воспринятый Клодом как неприятный намёк. – А вот его преосвященство, кардинал ла Балю, в одиночку уничтожал за обедом целый окорок. Потом, правда, когда я отправил его в клетку, пришлось ему попоститься. Почему вы вздрогнули, святой отец?

– Меня печалит участь его преосвященства, которую, насколько я знаю, пришлось разделить моему воспитаннику, – с кислой миной ответствовал Клод. – Я никак не мог предполагать, что обещанная ему уютная комната окажется в зверинце.

– Ну да уж нечего было скалить зубы на мессира ле Дэна! Пришлось и пострадать, как когда-то за чужой интерес к цыганским плясуньям. – Тристан потянулся за кубком с вином и сделал глоток. – Пью ваше здоровье, мэтр Фролло!

Архидьякон, угощавшийся овощным рагу с чесночным соусом, поперхнулся, но быстро овладел собой и произнёс менторским тоном:

– Я не перестаю корить себя за то, что в тот день не уследил за Квазимодо и допустил проступок, навлекший позор и на него и на меня. К сожалению, сан облекает меня определёнными обязанностями, и я не могу пренебречь ими, чтобы сутки напролёт проводить с воспитанником.

– Знаю, знаю, – отозвался собеседник, потягивая вино. – Мы ведь с вами в некотором роде соратники, святой отец. Однако, ваш кубок по-прежнему полон? Не стесняйтесь, выпейте оксерского.

Клод взял кубок, наполненный проворным Гонне, и чуть пригубил. Тристан, не сводя с архидьякона стального своего взгляда, развивал мысль:

– Вы исповедуете людей, я тоже… хе-хе… исповедник. И уж мне открываются такие тайны, какие вашей братии не выведать вовек.

– Я никого не заставляю каяться в несовершённых грехах, поэтому едва ли дерзну искать сходства с кем-либо, – перешёл в нападение священник, чья гордость получила тягчайшее оскорбление. – Я постигал науки в то время как другие прислуживали рыцарям; путь, который я избрал – это путь мира, а не войны, он предполагает спасение душ, а не накидывание петли на шеи невинных.

Клод умолк, не рискуя продолжать, поскольку не знал, насколько глубоко простираются познания прево о цыганке и каков предел его терпения. Тристан же, уловив намёк, многозначительно вздёрнул верхнюю губу и поспешил подбросить самодовольному визави очередную шпильку.

– Оно так, да только, клянусь Пасхой, избравшие путь войны получают шрамы, сражаясь бок о бок с господином, а не втравливают в беду своих подопечных, прячась за их спинами.

Ужин окончательно превратился в словесную пикировку. Священник и прево, не забывая набивать желудки, осыпали друг друга колкостями, совершенно позабыв о первоначальном предмете своей беседы. Квазимодо, не могущий ни поддержать разговор, ни вникнуть в его суть, озадаченно смотрел на дуэлянтов. Он чувствовал, что за внешней любезностью, с которой мэтр и мессир Тристан обмениваются репликами, скрывается желчная неприязнь, понимал так же и то, что мэтр находится не в выигрышном положении. Глухой страдал, будучи бессилен помочь своему господину, не в состоянии примирить людей, проявивших участие к его судьбе, но не поладивших друг с другом. Дополнительные муки причиняло осознание того, что это он, Квазимодо, невольно стал причиной раздора. Уткнувшись в тарелку, горбун притворился, будто ест, тогда как кусок не лез ему в горло.

Обоюдная пытка казалась бесконечной, но истёк и её срок. Противники выдохлись и сложили оружие, хотя как раз и настал тот час, когда сотрапезники, насытившись, развлекаются приятной беседой. Гонне подал десерт, состоящий из изюма, завёрнутого в листья инжира – точно такое же лакомство готовил Жак Пастурель в замке Плесси. Тристан, будто только вспомнил, зачем вынудил священника покинуть собор, ухмыльнулся:

– Общение с вами настолько увлекательно, мэтр Фролло, что мы так и не подобрались к главному.

– Я весь внимание! – насторожился Клод.

– Его величество больше не нуждается в компании вашего воспитанника. Я приютил его на время. Вы, как опекун, сами отвезёте Квазимодо в Париж и позаботитесь, чтобы ему вернули место звонаря. В противном случае мне придётся позабавить королевский двор побасенкой о священнике, науськавшем звонаря на цыганку.

При этих словах тигриные глаза прево приобрели такое сумрачное выражение, что Клод не выдержал и отвёл взор. Внутренне священник возликовал от столь удачного разрешения событий и немедленно уверил мессира Тристана в готовности вновь и дальше опекать Квазимодо, а также похлопотать перед капитулом о возвращении ему места звонаря. Затем, сославшись на усталость, Фролло удалился к себе, за ним увязался и Квазимодо. Тристан Отшельник, оставшись в одиночестве, ещё долго сидел в столовой, положив отяжелевшую голову на руки, задумчиво глядя в огонь очага. Он, привыкший выражать свои мысли прямо и грубо, не стесняясь бранных словечек, утомился от дуэли, где пришлось проявить изворотливость. Наконец и он поднялся, потянулся, сладко зевнул и отправился на покой. По дороге любопытство привело его к комнате священника. Прямо у порога, вытянувшись на голом полу, спал Квазимодо, охраняя сон своего господина. Усмехнувшись, Тристан тихо удалился.

На следующее утро жители Тура могли наблюдать прелюбопытнейшую процессию. По улицам катила повозка, в которой ехали важный священник и смотрящее на него с обожанием странное существо – горбатое, одноглазое, словом, то самое, которое Тристан Отшельник недавно провёз верхом до самого своего дома. Сопровождали странных пассажиров всадники, в присутствии которых у зевак моментально пропадал всяческий интерес, ибо то были не кто иной, как прево маршалов и пара солдат из его личной стражи. За пригородом Шатонеф пути разделились. Тристан со свитой ехал в замок, Клод и Квазимодо – в Париж. Настало время прощаться.

– Удачи тебе, Квазимодо! – провозгласил Тристан, возвышаясь в седле. – Возьми то, что тебе причитается!

С этими словами он бросил на дно повозки тот самый злополучный кошель с золотыми, полученный Квазимодо в оплату за перенесённые страдания и едва не навлекший беду на своего владельца. Горбун, не знавший цены деньгам, никогда не державший в руках и сотой части от этой суммы, не смел распоряжаться свалившимся на него богатством. Кроме того, он считал необходимым хоть чем-нибудь отплатить королевскому куму за заботу, поэтому оставил кошель в комнате.

– Мессир Тристан, – отрицательно закрутил головой Квазимодо, – мне ничего не нужно… Это для вас! Вы вернули меня к мэтру!

– Вы очень щедры, господин прево, – поддержал Клод, – но мы и вправду слишком многим вам обязаны, чтобы принять ещё и столь дорогой подарок.

– Башка Христова! Впервые вижу людей, отказывающихся от денег! – воскликнул Тристан, переглянувшись со стражей. – Бери, бери, Квазимодо! Это королевский дар, от него нельзя отказываться. Ну, прощайте!

– Прощайте, мессир Тристан! – возопил Квазимодо.

– Благодарю за заботу о моём воспитаннике и за чудеснейший ужин в вашей компании, – с теплотой в голосе произнёс архидьякон, позабыв давешние измывательства прево.

Кивнув, Тристан пришпорил коня и поскакал в направлении Плесси-ле-Тур. За ним последовала стража. Квазимодо поднял кошель и молча вручил его Клоду. Ему не нужны были никакие деньги. Он счастлив был тем, что его приключения в королевском замке закончились, а мэтр снова рядом, совсем как в былые времена. Квазимодо, ничего не зная о переменах, произошедших с Жеаном и Эсмеральдой, всё-таки интуитивно чувствовал, что нужен сейчас отцу Клоду больше, чем когда-либо. Подтверждением тому послужил жест мэтра, ласково пригладившего ладонью его встрёпанные рыжие вихры. Квазимодо в последний раз посмотрел на возвышавшиеся вдали башни Плесси-ле-Тур, вздохнул и блаженно зажмурился, прильнув боком к священнику. Как ни велика была его привязанность к мэтру, он готов был отныне делить её с признательностью к прево Тристану, совершившему первый и единственный добрый поступок за всю жизнь.

========== Эпилог ==========

Прошло около двух лет после вышеописанных событий. Квазимодо, благодаря отчаянным усилиям Клода Фролло, вернулся на колокольню, где исправно выполнял обязанности звонаря. Воссоединению его с колоколами предшествовал период вынужденного бездействия, пока в епархии решался вопрос: оставить ли при деле нового звонаря, или же вернуть прежнего. Это время Квазимодо провёл в келье мэтра, поскольку его каморка была занята преемником.

Восторженное упоение от общения со священником, от возвращения жизни на круги своя омрачало опасение стать обузой. Бедолага соглашался на любую, самую чёрную работу, только бы быть полезным, только бы остаться при монастыре и честно зарабатывать на кусок хлеба. На его счастье, капитул всё же высказался в пользу Квазимодо. Что послужило решающим фактором – доводы Фролло, или же музыкальные задатки горбуна, умевшего вызывать к жизни дивной красоты благовест, – определённо неизвестно. Квазимодо на законном основании обосновался в звоннице, куда не преминул впервые подняться сразу же после прибытия из Тура и куда ходил украдкой на свидание с колоколами, встречаемый хмурым взглядом нового звонаря. Он разговаривал со своими медными друзьями, гладил их, прижимался к их гладким холодным бокам, а, получив полное право управляться с ними, огласил округу таким радостным трезвоном, что, если у кого и оставались сомнения, правильно ли допускать горбуна на колокольню, то они развеялись.