Текст книги "Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Тогда Квазимодо, верно истолковав жест, повиновался. Еле переступая одеревеневшими ногами, окрылённый надеждой, он выбрался на волю, подошёл к государю и склонился перед ним, пошатнувшись и едва не упав.

– Я прощаю тебя, – проскрипел Людовик, отводя взгляд. – Я признаю, что был несправедлив и готов вознаградить тебя за перенесённые лишения. Чего ты хочешь?

Глухой внимательно смотрел на тонкие губы старика, с расстановкой повторившие:

– Че-го… ты… хо-чешь?

Квазимодо желал лишь одного: вернуться домой, к мэтру Фролло. Это желание он тотчас и озвучил.

– В таком случае отправляйся к своему мэтру! – великодушно позволил Людовик.

Квазимодо снабдили увесистым кошельком с золотыми экю, сопроводительным письмом, под руки вывели его, не верящего до конца в происходящее, за ворота замка, указали, по какой дороге идти. Король не задумался, каким образом глухой человек, не знающий здешних мест, доберётся до Парижа. Здесь вспышка монаршего милосердия угасла. Горбун растерянно потоптался на месте, озираясь и ожидая каждую секунду приказа возвращаться обратно в замок. Но никто не подходил к нему, только скучающие арбалетчики наблюдали за ним со своих вышек. Тогда, уверившись, что он действительно свободен, Квазимодо побрёл по дороге. Нежданная удача восполняла иссякнувшие силы, ослабевшие ноги несли своего владельца вперёд.

Бедолага ведать не ведал, какое расстояние разделяет Париж и замок Плесси-ле-Тур. Он понимал одно: король отпустил его, нужно скорее идти, чтобы добраться до конечной цели путешествия. Там, в Париже, на острове Ситэ, его ждал отец Клод. Обычному человеку не составило бы труда сориентироваться, чтобы понять, какое держать направление, а, заплутав, спросить дорогу у встречного. Но для глухого, облечённого всеми уродствами, какие только смогла изобрести природа, путь до Парижа обернулся непреодолимым препятствием. Квазимодо растерялся, оставшись в одиночестве. Миновав парк и аллею шелковичных деревьев, он сбился с пути, огибая стороной предместья Тура, забрёл на берег Шера, закружил, пытаясь отыскать дорогу, по которой шёл ранее, ступил на тропу, которая завела его в дебри. Заблудившись окончательно, горбун побрёл наудачу, продираясь сквозь заросли и оставляя на них клочки своего одеяния. В то же время наперерез ему двигалась группа всадников. Возглавлял их не кто иной, как сам Тристан Отшельник.

Прево, ведя своих людей по досконально изученным лесным тропам, совершал обычный объезд, проверяя, не покушаются ли порубщики на деревья, а браконьеры – на животных и птиц, вверенных его охране. И Квазимодо, и отряд Тристана медленно, но верно приближались к точке своего соприкосновения. Королевский кум насторожился, уловив чутким ухом треск ветвей, и подал подчинённым знак затаиться. Неизвестный шёл прямо на них, среди дерев замелькало голубое пятно. Тристан выжидал, подпуская нарушителя поближе. Прево находился в выигрышном положении: он видел и слышал Квазимодо, тогда как горбун мог полагаться лишь на зрение. Когда Тристану стало ясно, что двуногой дичи уже не сбежать, он, дав своему коню шенкелей, выскочил из засады. За ним последовала стража.

Квазимодо, чья короткая шея мешала ему смотреть по сторонам, слишком поздно заметил всадников. Он узнал их вожака и понял, что угодил в ловушку. Горбун вспомнил рассказ Фролло о палаче, истреблявшем по пути всё живое, подумал, что на сей раз Тристан точно отсечёт ему голову, ведь ни мэтра Фролло, ни короля здесь нет. В лесной чаще действует один закон – тот, который установил Тристан Отшельник: никто под страхом смерти не смеет появляться близ стен Плесси-ле-Тур. Всё это молнией пронеслось в его голове.

– Хо-хо! – присвистнул удивлённый прево, ожидавший встретить кого угодно, но никак не горбуна. – Вот так дичь завелась в королевских угодьях!

Квазимодо понял, что надо спасаться. Он рванулся, но не вглубь леса, а, подгоняемый отчаянием, с проворством белки взлетел по стволу ближайшей сосны и замер на большой высоте, обхватив ствол руками и ногами. Спрыгнув с коня, Тристан подошёл к дереву, задрал голову вверх, постучал кулаком по стволу. В отличие от звонаря, имевшего немалый опыт в верхолазании, королевский кум подобными вещами не занимался довольно давно. Высокая должность, тяжёлая амуниция и здравый смысл также мешали ему повторить трюк Квазимодо.

– Спускайся, бездельник! – загремел прево, забыв, что горбун глух. – Спускайся немедленно, чёрт тебя раздери!

Тот, разумеется, и не подумал повиноваться.

– Ах, башка Христова! – выругался Тристан. – Ведь он не слышит!

Прево разразился такой бранью, что Квазимодо, обладай он слухом, мог бы значительно пополнить запас непечатных выражений. Проклятия Тристана, по счастью, не достигали его ушей. Рискуя свалиться, горбун осторожно поглядел вниз. Стража прево, спешившись, столпилась вокруг своего начальника, очевидно, совещаясь, как снять добычу с верхотуры. Квазимодо пока оставался недосягаем для врага, однако все пути к бегству были отрезаны.

– Не срубить ли дерево? – предложил один из дозорных.

– Экий дурень! – фыркнул его товарищ. – Подождём, пока он не устанет и сам не слезет. Деваться-то ему некуда!

– Разведём костёр! – воскликнул третий. – Тогда птичка мигом слетит к нам, если не захочет поджариться.

Тристан, с досады скалящий зубы, являл собою олицетворение пытавшейся добраться до винограда лисы из басни Эзопа. Разница заключалась в том, что прево не собирался отступать и готов был прождать сколько угодно, но изловить излишне ловкого горбуна. А Квазимодо, предвидя расправу или, что не лучше, возвращение в замок, из последних сил удерживал позиции. Руки его свело судорогой, ноги норовили потерять опору, голова гудела. Снова глянув вниз, смутно надеясь, что стражникам надоело караулить и они ушли, он увидел Тристана, взмахивающего ему рукой точно таким же жестом, каким, бывало, Клод призывал его, карабкавшегося по стенам и изваяниям собора, приказывая спуститься. Квазимодо, поражённый тем, что прево известен придуманный священником язык жестов, уяснил бесполезность сопротивления. Скоро он – вспотевший, задыхающийся, исцарапанный, предстал перед суровым преследователем.

* Так Людовик Одиннадцатый называл клетки, в которых держал узников.

========== Глава 7. О том, как прево нарушил лесной закон ==========

Недоумение Квазимодо, не могущего взять в толк, откуда прево известен язык, изобретённый мэтром Фролло, объяснялось довольно просто. Тристан Отшельник обладал хорошей памятью и внимательно наблюдал за уроком, преподанным королю отцом Клодом тем самым вечером, когда Квазимодо едва не лишился ушей по минутной прихоти Людовика Одиннадцатого. Общение при помощи тайных знаков, непонятных окружающим, показалось Тристану интересной задумкой. Он решил перенять этот язык, чтобы при необходимости руководить действиями своих людей, не используя голос. И вот, нежданно-негаданно, ему выпала возможность поговорить с тем, для кого эти жесты были придуманы. Допрос глухого представлялся задачей нелёгкой, знание жестов нисколько её не упрощало.

Королевский куманёк, скрестив руки на груди, со снисходительной ухмылкой глядел на горбуна – раскрасневшегося, оборванного, со всклокоченными волосами, заросшими щеками и затравленным взглядом. Вокруг них сомкнули плотное кольцо стражники, такие же кровожадные и суровые, как и их начальник. Они возбуждённо переговаривались, обсуждая уродства Квазимодо, которого впервые увидели так близко. Вся эта живописная группа напоминала свору охотничьих псов, окруживших раненого вепря. Рыча, показывая ослепительно белые клыки, свесив алые языки, псы осаждают добычу, держась на безопасном расстоянии и ожидая охотника. Они знают – загнанному зверю, каким бы мощным и свирепым он ни был, не уйти от них.

– Откуда ты здесь взялся, негодяй? – громовым голосом спросил Тристан.

Король, насколько он помнил, не собирался освобождать пленника. Тристана не было в замке, когда шотландец отворил клетку, выпустив на волю наскучившую Людовику игрушку. Прево, тем самым, имел все основания заподозрить Квазимодо в бегстве: каким-то невероятным образом горбуну удалось выбраться из зверинца, проскользнуть мимо стражи, миновать рвы и стены. Подобный подвиг не под силу человеку, но Квазимодо по мнению Тристана и не был обычным человеком. Теперь же беглец скрывается от погони, путая следы. Вот почему он идёт не по дороге, как все порядочные люди, а плутает в чащобе.

Растерявшийся, перепуганный Квазимодо судорожно сглатывал, не в силах вымолвить ни слова. Его зубы стучали, как кастаньеты. Растрёпанные рыжие вихры во все стороны топорщились на голове, будто иглы ощетинившегося ежа. Вид его был поистине ужасен. Отрёпанный и обросший, он походил одновременно и на разбойника, и на демона. Горбун разобрал по губам, о чём его спрашивают. Ему надлежало сказать, что он не намеренно посягнул на владения прево, что король отпустил его. Язык, непривычный к разговорам, не слушался, точно как и тогда, в келье.

– Мессир Тристан… – выдал он, наконец, сообразив, что затянувшееся молчание увеличивает степень его вины. Фраза оборвалась, едва зародившись.

– Как ты смеешь, мерзавец, так обращаться к господину прево?! – тут же рявкнул стражник, обиженный панибратством по отношению к своему командиру. Слова он сопроводил оплеухой, от которой Квазимодо даже не пошатнулся, но удивлённо уставился на обидчика, не ведая, чем разозлил его.

– Оставь, Жак, – ощерился Тристан, – не то выбьешь из его башки последний ум.

Он предпочёл допустить некоторые вольности в обращении, чем разъяснять глухому основы субординации, тратя лишние время и нервы. Между тем злоключения Квазимодо продолжались. Один из стражников, приметив кошель, висевший на его поясе, резким движением сорвал подарок Людовика и передал Тристану. Королевский куманёк взвесил расшитый узорами кошель на ладони, ощутив его тяжесть, заглянул внутрь и присвистнул, увидев золотые монеты. Ни роскошная вещица, ни её содержимое никак не могли принадлежать кривому звонарю, ещё сегодня утром сидевшему взаперти среди зверей.

– Откуда у тебя такие деньги, оборванец? – прорычал прево тоном, от которого у допрашиваемых им людей пробегал мороз по коже. – Смотри на меня! – подал он знак Квазимодо. – Ты их украл? Украл?

Несчастный звонарь, глядя в его гневные округлившиеся глаза, на его губы, прочёл вопрос. Однако он, ошеломлённый ударом Жака, боялся раскрыть рот, к тому же он не понимал, в чём его обвиняют. Ведь он не брал чужого. Государь сам дал ему этот кошель. Квазимодо не знал даже, что в нём лежит. Каждое слово, каждое действие горбуна оборачивалось против него, и он не знал уже, что лучше: пытаться оправдываться, или молчать.

– Клянусь Пасхой, зря я тогда не отрубил тебе уши! – продолжал запугивать прево, по-волчьи скаля зубы под глумливые ухмылки подчинённых. – Придётся мне, видно, наверстать упущенное и наказать тебя так, как полагается поступать с ворами. Ну, отвечай! Где ты взял кошелёк? Что ты делаешь в лесу?

Он положил руку на эфес меча. По-видимому, этот жест был ему привычен. Телодвижения прево произвели нужное впечатление на горбуна. Он вспомнил их первую встречу, догадался, какой опасности подвергается, понял, что от его красноречия, от убедительности речей зависит самая жизнь.

– Пощадите, мессир Тристан! – завопил Квазимодо, не слыша собственного голоса и не осознавая, насколько он громок. – Я не крал!

– Рога дьявола! Ну и глотка! – захохотали стражники. – Чисто Иерихонская труба!

В чаще им вторило эхо, многократно повторяя и искажая крики людей.

– Говори ты потише, башка Христова! – поморщился Тристан Отшельник, приложив указательный палец к губам.

Квазимодо продолжал, понизив голос, но всё же довольно громко, как говорят все глухие:

– Король дал мне его! – показал он на кошель в правой руке Тристана. Левая рука прево по-прежнему сжимала меч. Квазимодо, заметив это, нервно сглотнул.

– Уж будто! – усомнился рослый стражник, возвышавшийся над своими товарищами как утёс среди прибрежных камней.

– Обыщи-ка его, Пти-Андре, – приказал ему начальник, указав кивком головы на горбуна, – нет ли при нём ещё королевских подарочков.

Звонарь отпрянул и лязгнул зубами, когда верзила, приблизившись, протянул к нему руки, но, вновь переведя взгляд на Тристана, затих и стоял не шелохнувшись. Чужие жёсткие ладони хлопали его по бокам, обшаривали, искали, ощупывали. Результат обыска не заставил долго себя ждать. С довольным восклицанием Пти-Андре выудил из-за пазухи Квазимодо пергаментный свиток. То было письмо короля. Звонарь совершенно о нём позабыл. Можно было считать великим счастьем то, что оно не потерялось во время брожения по лесу. В этом маленьком кусочке пергамента, испещрённого витиеватыми строками, заключалось спасение. Прево, приняв от подчинённого письмо, для чего ему пришлось выпустить и меч, и кошель, недоверчиво хмыкнул, однако злоба его сменилась удивлением: он узнал почерк Оливье ле Дэна, увидел королевскую печать. Стражники, заметив внезапную перемену в лице начальника, смотрели на жертву уже без прежней вражды. Их удивляло поведение Тристана Отшельника, поправшего свои обычные принципы: прежде действовать, а затем выяснять. Прево снисходил до расспросов, в то время как другого нарушителя повесил бы на ближайшем дереве безо всяких разговоров, ибо закон один для всех.

– Так это правда… – сконфуженно пробормотал Тристан. – Его величество отпустил горбуна, он волен идти куда пожелает. Деньги принадлежат ему, – объявил прево своим людям. Те понимающе закивали: добыча, облечённая столь высоким покровительством, действительно может идти с миром. – Жискье! – отрывисто окликнул он стражника, отобравшего кошелёк у Квазимодо.

Тот, не мешкая, поднял упавший в траву расшитый кошель и, задержав на несколько секунд в руках, вручил горбуну с таким недовольным видом, словно хотел швырнуть деньги в лицо и только недовольный взгляд командира помешал ему исполнить данное намерение. Квазимодо, машинально взяв подношение, растерянно переминался с ноги на ногу. Ему стало очевидно, что опасность миновала, страшные люди не тронут, отсечение головы и прочих частей тела ему не грозит. Желая уважить господина прево, горбун низко поклонился и снова едва не свалился с ног.

– Благодарю, мессир Тристан! – произнёс он заплетающимся языком.

Кум короля призадумался. Тристан Отшельник задался тем вопросом, которым не озаботился его августейший господин: как глухой доберётся до Парижа, если он, не отойдя толком от Плесси-ле-Тур, заблудился и умудрился попасть в скверную историю? Как он вернётся домой, не зная дороги? Тристан не осуждал короля: верному подручному не пристало подвергать сомнениям деяния господина. Прикажи ему сейчас Людовик совершить казнь – Тристан подчинился бы. Но король пребывал в Плесси-ле-Тур, а Квазимодо – одинокий, беспомощный, находился рядом. Невольное сострадание при виде уродства, покорности и преданности, раз возникшее в жестокой душе Тристана Отшельника, побуждало его хоть как-то помочь горбуну.

– Куда ты пойдёшь? – спросил прево. – В Париж?

– Да, мессир! – охотно подтвердил горбун. – В Париж, к отцу Клоду.

Искра радости, едва возникшая в сердце Квазимодо, готового разразиться тирадой о добродетелях мэтра, угасла, сменившись сомнением. Нет, он подумал не о трудностях, подстерегавших его на пути. Мысли полны были одним отцом Клодом. Квазимодо ни на день, ни на час не забывал священника. Но помнит ли о нём мэтр? Примет ли вновь под свою опеку? Возможно, он не ждёт его, перестал ждать с тех самых пор, как за королевской каретой закрылись монастырские ворота, перерезав нить, связывавшую Фролло с приёмным сыном.

– Тебе не добраться, – покачал головой Тристан. – Пойдём со мной. Понимаешь, Квазимодо?

– Вы сказали, чтобы я шёл с вами? – осмелел горбун, поражённый тем, что прево назвал его по имени.

– Верно, – кивнул Тристан. – Эй, Ле Пикард! Одолжи ему своего коня! Остальные продолжайте объезд, затем возвращайтесь в замок.

Квазимодо вновь плыл по течению, положившись на волю судьбы, поступавшей против его желаний. Он помышлял, откупившись от прево с его стражей, продолжать путь, но его задержали, приказали сесть в седло, что удалось проделать далеко не с первой попытки. Его искривлённое тело будто одеревенело, отказываясь подчиняться, вызывая хохот стражников. Он, с проворством ящерицы карабкавшийся по стенам, сидел в седле как бурдюк с простоквашей, по выражению хмурого Ле Пикарда, вынужденного идти пешком, ведя в поводу коня с необычным седоком. Квазимодо, опасаясь свалиться, цеплялся то за шею, то за гриву животного. Тристан Отшельник, этот строгий сторож, знавший в лесу каждую тропинку, каждое дерево, ехал впереди, не уделяя должного внимания трудностям своих спутников.

Квазимодо несколько успокоился, когда чаща осталась позади, сменившись виноградниками, но снова затрепетал, едва на горизонте показались крыши, печные трубы и шпили незнакомого города с возвышавшимися над всеми строениями башнями собора. То был город Тур и кафедральный собор Сен-Гатьен, где проводились службы несмотря на незавершённое строительство. Квазимодо ничего этого не знал, он не понял, что это тот самый город, который он видел в начале злополучного путешествия, и в который таки попал, сделав приличный крюк. Бедный звонарь тяжело задышал от сдавившего горло волнения, но не посмел беспокоить своих сопровождающих.

Процессия миновала городские ворота, весьма озадачив караульных, долго смотревших вслед горбуну. Тристан уверенно вёл Квазимодо и запыхавшегося Ле Пикарда по улицам, свысока взирая на прохожих. Квазимодо, пытавшийся запоминать дорогу, вскоре бросил зряшное занятие. Тур, хоть и значительно уступал Парижу по величине, так же суетился, точно гигантский муравейник. Всё вокруг было одинаково чужим, одна картина мгновенно затмевала другую, ускользая из памяти, в глазах рябило, в переполненной впечатлениями голове всё слилось в огромное аляповатое пятно.

Наконец путники добрались до мрачного трёхэтажного дома, украшенного изваяниями в виде химер, барельефами в виде верёвок и крюков.

– Нравится? – ухмыльнулся Тристан. – Это мой дом, Квазимодо. Поживёшь здесь, пока я не придумаю, что с тобой делать.

========== Глава 8. Ne faut pas faire d’un diable deux ==========

Комментарий к Глава 8. Ne faut pas faire d’un diable deux

“Не делай из одного дьявола двух” – французский аналог пословицы “Не так страшен чёрт, как его малюют”.

Тристан Отшельник, как мы уже указали читателю, был груб и жесток от природы. Богатая на междоусобицы эпоха, в которую ему выпало жить, ещё более развила в нём врождённые качества, а хитрый король, превосходно умевший разбираться в людях, нашёл им должное применение. Людовик Одиннадцатый предпочёл навыки и характер знатности происхождения и не прогадал. Давая Тристану поручение, он знал наверняка, что всё будет исполнено в точности, он не сомневался в верности своего куманька и закрывал глаза на нечистоплотность его поступков. Помимо рвения к службе прево обладал такой немаловажной чертой, как храбрость, но не той безрассудной отвагой, что заставляет очертя голову кидаться в пекло, а смелостью, побуждающей не отступать перед опасностью и не показывать спину врагу. При этом Тристан не отличался щепетильностью и никогда не брезговал заданиями, от которых честолюбивый дворянин предпочёл бы откреститься, а то и счесть личным оскорблением. Тристана боялись и ненавидели. Те, кто занимал недосягаемое для мести прево положение, пользовались своими привилегиями, демонстрируя презрение к нему, в глаза и за глаза величали мясником и негодяем, исподтишка высмеивали его фламандский акцент. Нельзя сказать, чтобы подобное отношение его совсем не задевало. Тристан был палачом, бравшимся за самую грязную работу по велению короля, но в нём сохранились понятия о воинском долге; церемония акколады*, произведённая над ним графом Дюнуа, ещё не изгладилась из его памяти.

В Квазимодо, всеми презираемом и ненавидимом, платившем злобой за неприязнь, преданном одному человеку, которого он превосходил в силе, но уступал по уму, прево увидел донельзя искажённое отражение самого себя. Подобное, как известно, тянется к подобному. Тристан Отшельник, проникнувшись несчастьями, преследовавшими горбуна, нарушил ради него собственные принципы, им же установленный закон, привёл к себе домой. Как действовать дальше – он пока не знал.

Королевскому куму недосуг было возиться с горбуном. Он велел слугам привести гостя в порядок, подобрать одежду, накормить, приготовить для него комнату, а Квазимодо приказал во всём слушаться слуг. Затем он ускакал обратно в Плесси вместе с Ле Пикардом, довольным окончанием пешей прогулки. Жители Тура, видевшие прево в компании странного существа – не то человека, не то демона с огромным горбом, перекошенным лицом, клыками и бородавкой на глазу, рассказывали знакомым о том, что Тристан Отшельник не иначе как спутался с нечистой силой. Слушатели, от удивления разинув рты, кивали головами и передавали сплетню дальше. Должность и близость к монаршему трону избавляли прево маршалов от каких-либо неприятностей в грядущем, но к слухам, циркулирующим о нём в народе, прибавился ещё один.

Что до Квазимодо, то он принял решение пока оставаться там, куда его привезли, хоть оно и далось ему весьма тяжело. То же самое чувство, которое манит перелётную птицу в родные края, настойчиво звало его домой, к мэтру. Звонарю не составило бы труда сбежать, выбравшись через окно на крышу, но он опасался затеряться на незнакомых улицах, стать жертвой толпы, вооружённой палками, камнями, комьями грязи. Несчастный глухой не знал, что Тристан намерен делать с ним, как долго продержит в своём доме, но всё-таки доверился ему. Страшный Тристан Отшельник вывел его из чащи, избавив от участи навсегда там сгинуть, угодить в западню или быть растерзанным волками, он стал едва ли не единственным человеком после отца Клода, проявившим к нему участие. И вдобавок, куманёк обратился к Квазимодо по имени, что подкупило бедолагу, обычно слышавшему в свой адрес «Эй ты, звонарь!», «антихристова харя», «образина» и прочие нелестные эпитеты. Редко кто, кроме архидьякона, вспоминал его имя, данное при крещении. Итак, горбун повиновался.

Слуги, фыркая себе под нос, приступили к гигиеническим процедурам, необходимость которых известна всякому, лишённому мытья на долгий срок. Квазимодо, стеснявшийся публично демонстрировать природные увечья, позволил стащить с себя некогда голубой наряд, превратившийся в отрепье и годившийся теперь разве что на огородное чучело. Он безропотно терпел, покуда его, велев забраться в огромный деревянный чан, вроде тех, что стояли в монастырской купальне, поливали тёплой водой и оттирали мочалом, уничтожая ароматы зверинца, сбривали жёсткую поросль со щёк. Конфузясь, он натянул чистую одежду, опасаясь поводить плечами, чтобы тесноватая рубаха не разошлась по швам. Он съел то, что ему предложили, и, как встревоженный филин, забился в угол отведённой ему комнаты. В таком положении горбуна и обнаружил возвратившийся поздним вечером прево.

– Освоился? – почти дружелюбно спросил он у поклонившегося постояльца. – Клянусь Пасхой, ребята неплохо потрудились и от тебя уже не разит сточной канавой.

Квазимодо не отвечал и отнюдь не из непочтительности. Дело в том, что слуги, а вслед за ними и хозяин, допустили оплошность, не позаботившись о достаточном освещении комнаты, тогда как смеркалось рано. Одной свечи не хватало, чтобы рассеять сентябрьский сумрак и осветить лицо говорящего, позволяя глухому следить за движениями губ. Как ни вглядывался Квазимодо, как ни старался – он не мог разобрать фразы.

– Почему ты молчишь? – вскинулся утомлённый прево, начиная раздражаться.

Квазимодо только невнятно забормотал в ответ. Выругавшись, Тристан толкнул его. Физическое воздействие или угрожающие движения со стороны прево, как показали предшествующие события, имели свойство заставлять горбуна соображать быстрее. Сбиваясь, он пояснил:

– Я не могу разговаривать в темноте, мессир Тристан! Мне нужен яркий свет, чтобы я мог видеть ваше лицо и ваши знаки!

Чертыхнувшись и нимало не стыдясь совершённой промашки, нетерпеливый Тристан повелел принести ещё свечей. Тогда стало возможным вести дальнейшую беседу. Первым делом горбун, чуя за собой мнимую вину, счёл нужным выказать почтение хозяину дома. Он низко поклонился. Если бы священник видел его сейчас, то, вне всяческих сомнений, остался бы доволен вежливостью воспитанника и учтивостью его манер.

– Я благодарен вам, мессир Тристан, – сдавленным голосом произнёс Квазимодо, – вы так добры ко мне…

Он умолк, стесняясь продолжать. Возможно, он и многое хотел бы поведать собеседнику, расспросить его, но речь, нарушенная годами добровольного безмолвия, не желала литься свободно. Методы Тристана Отшельника, имевшего немалый опыт развязывания строптивых языков, были здесь бессильны. Прево понял, что его гость станет либо молчать, либо отделываться нечленораздельными репликами, совсем как в Плесси-ле-Тур.

– Ты верно поступаешь, – осклабился польщённый Тристан, поддерживая с трудом завязавшийся разговор. – Как говорят во Фландрии, нужно согнуться, чтобы чего-то добиться.

Квазимодо непонимающе воззрился на него.

– Трудненько нам с тобой придётся, – буркнул Тристан, сдерживая жгучее желание выругаться или тяжёлой дланью отвесить горбуну оплеуху. Прево ограничился тем, что вздёрнул верхнюю губу, показав зубы. Это было даже и не проявление его злобной натуры, а укоренившаяся привычка, наподобие гримаски, свойственной Эсмеральде. Квазимодо, тем не менее, расценил оскал королевского куманька как выражение враждебности и отпрянул. Тристан сплюнул с досады.

– Не бойся меня, – в грубой своей манере продолжал он. – Не стану я рубить тебе уши и возвращать в королевский замок тоже не стану. Я отправлю тебя к твоему священнику. Хотел бы я знать, почему ты так к нему привязан? – добавил прево, увидев, как встрепенулся Квазимодо при одном упоминании о Клоде Фролло.

Бедный звонарь заволновался, постигнув, что к чему. Тристан не собирался отрубать ему голову и действительно вступился за него тем январским вечером. Он не собирается удерживать его в своём доме и поможет вернуться к мэтру. Прево случайно подобрал нужный ключ, отмыкающий язык Квазимодо. Горбун промолчал бы, расспрашивай его о цыганской плясунье, но он не мог не говорить об архидьяконе.

– Почему? Вы спросили, почему я привязан к отцу Клоду? Он для меня всё, вся жизнь! Он взял меня на воспитание, заботился обо мне, он один не гнушался мною, он учил меня грамоте, дал мне работу!

– Погоди-ка, – заинтересовался прево, перебивая сбивчивый поток красноречия. – Так ты знаешь грамоту?

– Да, господин научил меня читать, писать и считать. Потом он ходатайствовал перед капитулом, чтобы меня приняли на колокольню, и лечил, когда…

Единственный глаз Квазимодо преисполнился грустной нежности, лицо раскраснелось, грудь вздымалась, как кузнечные меха, заплетающийся язык едва поспевал за мыслями.

– Я стал звонарём по милости мэтра Фролло… – молвил он. – А теперь? Согласятся ли принять меня обратно? Я стану ему обузой.

– Разрази меня гром, ведь ты прав! – произнёс Тристан Отшельник.

Сомнения горбуна заставили его призадуматься. Действительно, кафедральный собор, лишённый звонаря, тут же нашёл ему замену. А на что-то иное, кроме как бить в колокола, Квазимодо вряд ли годен. Может статься, ему не позволят проживать в соборе, где и так терпели из милости, либо архидьякон больше не станет опекать его. Поначалу Тристан собирался нанять повозку и отослать Квазимодо в Париж, но в таком случае прево лишался возможности узнать, добрался ли горбун до места назначения. Он мог, к примеру, стать жертвой недобросовестного возницы, его могли прогнать взашей из собора. Королевский кум, отринув первоначальный замысел, решил действовать иначе.

– Я устрою тебе встречу с мэтром! – медленно проговорил он, неотрывно глядя на Квазимодо.

– Правда? Вы? – задохнулся от прилива чувств горбун.

Его взор засветился искренней признательностью. Не зная, как выразить свою благодарность, Квазимодо упал на колени перед Тристаном, поймал его руку и прикоснулся к ней устами. Первым инстинктивным побуждением прево было отдёрнуть ладонь и даже ударить по губам, не скрывающим жёлтых клыков, какие пристало бы иметь вепрю, но не человеку, однако он пересилил себя. Тристана Отшельника много раз умоляли, ползая на коленях, лобызали его сапоги, униженно целовали руки – это никому не помогало. Если у королей, по мнению Гильома Рима, уши находятся в ногах, то у прево их не имелось и там. Впрочем, как показывает печальная участь канцлера Гугоне и сеньора Гюи д’Эмберкура, некоторые чулочники так же их лишены. Тристан-вешатель не ведал милосердия. Но впервые перед ним преклонили колени не из страха, не из желания вымолить себе жизнь, а из чистейшей благодарности.

– Будет тебе, – проворчал он, высвобождая пальцы из хватки горбуна. – Телячьи нежности!

Тем не менее, жестокой его натуре, не избалованной столь бурными проявлениями симпатии, порыв Квазимодо весьма польстил.

Следующим утром, явившись в замок, прево призвал своего стрелка, которого некогда самолично наградил прозвищем Пти-Андре** за огромный рост, вручил ему письмо и сопроводил ценными указаниями. Стрелок, поклонившись, отправился на конюшню, оседлал коня и тронулся в путь по той дороге, что вела в Париж. Его начальник весь долгий день посвятил выполнению прямых обязанностей, а вечером, сославшись на срочные дела, отбыл в Тур. Квазимодо, чего только не передумавший за время его отсутствия, с нетерпением ожидал возвращения мессира прево. Тристан позволил ему ходить по всему дому, однако несчастный звонарь, опасаясь нечаянно что-нибудь сломать, разбить или опрокинуть, не воспользовался предоставленной ему свободой и ступал за порог лишь затем, чтобы взять принесённую слугами пищу. Весь день он развлекался хождением из угла в угол и посиделками у окна. Тристан, наскоро перекусив и умывшись с дороги, прошёл в его комнату, на сей раз прекрасно освещённую, и протянул истомившемуся горбуну клочок пергамента.

– Хочу проверить, вправду ли ты грамотен, – усмехнулся прево.

Квазимодо осторожно взял записку. Его глаз расширился в удивлении и быстро-быстро заморгал, пальцы задрожали.

– Вы… отправили гонца с письмом к моему мэтру? Он… он приедет сюда?

Тристан кивнул.

– А если… – горбун заморгал и испуганно пробормотал скороговоркой, – если он не захочет за мной приехать?