Текст книги "В самое сердце (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Еще не хватало тебе заболеть. С больным горлом не видать тебе записи песен, сам знаешь, – бурчу я, заматывая Сивана в шарф почти с носом. Он недовольно что-то бормочет, опуская черную шерстяную ткань ниже.

– Альбом почти готов, остались мелочи, – пожимает плечами голубоглазый.

– Не повод в мороз ходить раздетым.

Трой смеется и закатывает глаза.

– Кто бы говорил! Ты свое пальто дома забыл.

«Дома». Теперь его квартира стала для меня домом. Так же, как моя – для него. У нас нет понятия «прийти в гости». Есть только «давай сегодня поужинаем дома, посмотрим фильм».

Есть только «я хочу тебя видеть».

«Я хочу целовать тебя всю ночь».

«Я хочу тебя».

Мы идем к причалу, перекидываясь периодически снежками. Трой звонко смеется, и этот смех эхом разносится по все базе. От этого смеха идут мурашки. Потому что я боюсь, что больше не услышу его. Набатом звучит: депрессивное расстройство. В любой момент это солнце по имени Трой Сиван угаснет, улыбка сотрется с его лица, лекарства дадут побочный эффект. Я вижу, как парень пытается принимать все эти таблетки, пока я в душе или на кухне, пока я отворачиваюсь, чтобы отредактировать фото в ноутбуке, пока читаю книгу. Он знает, что я всё замечаю, но продолжает упорно делать вид, что всё хорошо. Проблемы нет.

На самом деле у нас чертовские проблемы. Они сожрут нас, убьют, как «бытовуха» зачастую губит всю романтику, если мы не разберемся. Но сейчас, когда медленно идет легкий снег, тая на ресницах, когда ледяная гладь замерзшего озера переливается, меньше всего хочется говорить о том, что будет дальше.

Мы пьем кофе, передавая друг другу по очереди кружку-крышку от термоса. В такой мороз лучше всего греет глинтвейн, но в один из вечеров, когда мы смотрели, точнее просто на фоне был какой-то фильм, кажется, один из бондианы, Трой сказал, что не пьет. «Я уже несколько лет на лекарствах, и больше, чем внезапных приступов, я боюсь того, что в реакции с алкоголем они дадут кошмарный результат. Я слишком помню тот день, когда запил горсть таблеток пивом… – он передергивает плечами, будто стряхивая неприятные воспоминания. Я замечаю, что кончики его пальцев начинают дрожать. – Меня еле откачали. Потом больницы, врачи, мамины слезы… Не хочу этого больше».

Именно в тот вечер я узнал, что те недели, что Трой отсутствовал, он был в больнице. Однотонные стены, ласковые медсестры, врачи с их лживыми улыбками. Чем больше Сиван говорил об этом, тем хуже ему становилось.

И я поцеловал его, прерывая эти неприятные воспоминания. Я целовал его, прижимая к себе, держал его руки в своих, унимая дрожь. Я не хочу знать всего, если рассказывая об этом, он страдает от невыносимой боли.

Мы пьем кофе сначала в тишине, которую я решаю прервать.

– Я привез тебя сюда не просто так, – начинаю я издалека. Трой поворачивается ко мне, садится, поджимая одну ногу под себя. Заправляет за ухо мешающуюся прядку, приподнимает скептически бровь.

– Неужели предложения руки и сердца? Не рановато ли, Коннор Франта? – парень смеется, потом проводит рукой по лицу, продолжая улыбаться. – У меня дурацкое чувство юмора, правда?

«Нет. Выходи за меня. Будь со мной. Но прости меня, когда я умру, оставив тебя одного».

– Вытяни руку, – я беру Троя за запястье и тяну вперед. Он пододвигается ближе и держит руку на весу, пока я, повернувшись к парню спиной, ищу то, что нужно, в сумке. Нахожу.

Я разворачиваюсь, держа в руках ярко-голубой, как его глаза, футлярчик, перевязанный темно-синей лентой. Трой смотрит, закусив губу, не зная, кажется, что ему сказать и делать. Я достаю из футляра серебряный браслет с синими сапфирами. Тот, что я увидел незадолго до встречи с парнем.

Трой не дышит. Он замирает, когда мои пальцы касаются его запястья, задрав рукав пальто. Когда застежка щелкает, а браслет ярко блестит и переливается на правой руке, Сиван выдыхает, а я вижу, как по щеке у него бежит слезинка. Одна. Она будто тут же замерзает, застывая в складках шарфа. А может, это просто растаявшая снежинка…

– Нравится? – я пододвигаюсь к Трою, кладу ладонь ему на щеку. Он трется о мои пальцы, целует их, берет мою руку в свою. Он переплетает наши пальцы, сжимает.

– Спасибо, – шепчет он перед тем, как целует меня. Его губы холодные, чуть покусанные. Он часто кусает губы, когда не знает, что сделать, как поступить. Когда нервничает, переживает. Я знаю, что еще он заламывает пальцы в такие моменты, может резко вскочить с места, нарезать круги по комнате. Я узнаю его с каждым днем всё больше и больше.

Мы целуемся медленно, будто растягивая этот момент. Снег идет всё сильнее, он оседает на его ресницах, на волосах.

Я хочу столько ему сказать, но просто целую. Держу за руку и обнимаю за талию, чувствую, как дрожат его ресницы, как замирает дыхание, стоит мне отстраниться. Всё это больше, чем просто слова.

Уже в домике, около камина, мы продолжаем целоваться. Я даже не помню, как удалось быстро разжечь огонь, чтобы стало хоть немного теплее.

– Не оставляй меня, прошу, – шепчет Трой, когда я перемещаюсь мелкими поцелуями от скул к шее. – Будь со мной. Всегда.

– Хорошо, – шепчу я, прижимая его к себе.

И когда тонкие пальцы сжимают мои плечи, когда Трой рвано выдыхает, когда он тихо стонет, а я ловлю эти стоны губами. Когда я целую его, когда удовольствие рассыпается звездами в глазах. Когда серебряный браслет с сапфирами, на которые так похожи его глаза, переливается в свете очага, мы даже не слышим, как звонит мой телефон.

Я даже не знаю, что мне пришла смс-ка.

«Они знают, что ты не выполнил задание. И что их главная цель с тобой. Коннор, черт возьми, они убьют вас, уезжайте».

========== X ==========

Я запечатываю конверты. Их восемь. В каждом лежит досье. А еще билет. Каждому в свою часть мира. Каждому в разные уголки планеты. Мне не жаль потраченных денег, мне не жаль потраченного времени. Мне внезапно почему-то становится жаль этих людей.

Я развожу по адресам эти письма, оставляя каждое в почтовом ящике. Я надеюсь, что у всех этих людей хватит мозгов понять, что в конце их досье не зря написано: «устранить».

К концу дня у меня в руках остается лишь одна биография, одна история.

И я сворачиваю лист вчетверо, написав послание на обратной стороне, и убираю в коробку, где лежит револьвер, армейские жетоны, диск с песнями Троя и его фотография. Задвигаю коробку подальше и надеюсь, что всё, что я сделал, спасет хотя бы часть жизней.

***

Kadebostany – Fever

– Почему тебя нет ни в одной соц. сети? – Трой хмурит брови и вопрошающе смотрит на меня. В одной руке он держит телефон с открытым «Instagram», во второй – чашку с кофе. На правой руке ослепительно сверкает браслет.

– Раньше некогда было сидеть. А потом работа, там вообще запрещают в большинстве социальных сетей иметь аккаунт, – я пожимаю плечами и продолжаю читать на лэптопе новости.

– Что ж это за работа такая? – бурчит тихо Трой, а я вздрагиваю. С того самого момента в тире, когда всё полетело к черту, даже когда мы почти что живем вместе, я не слышал ни вопроса о своей работе. И даже когда Трой открыл шкаф и увидел на одной из полок гильзу от пули, которую я, кажется, оставил там по неосторожности, он промолчал.

– Ну, – я провожу руками по лицу, тру глаза, потому что они начинают болеть от долгого просматривания новостей в интернете. – Это что-то типа охранной фирмы. И дабы не выдать своего места нахождения, подробностей своей жизни, мы не регистрируемся нигде, не выкладываем фото, где видно лицо и так далее.

– Как спец. агенты какие-то, – говорит Трой, не глядя на меня. Как будто догадывается, кто я на самом деле. Я застываю от мысли. А что если он нашел ту коробку? – Да ладно, правда что ли?

Он отпивает горячий кофе, морщит нос (явно обжег язык) и, видя моё озадаченное и немного ошарашенное выражение лица, смеется.

– А если серьезно, то почему бы не выкладывать фотографии, которые ты делаешь? – парень крутит телефоном, явно намекая мне на «Instagram». – Ты же круто фотографируешь!

Он указывает той же рукой, в которой зажат смартфон, на стену, где у меня весят фотографии. Посередине, как я и хотел, висит его фото. Портрет, на котором можно прекрасно рассмотреть каждую ресничку, родимое пятнышко на левой скуле, яркие с бликами улыбки глаза.

– Я сейчас почти забросил это дело, – пожимаю плечами. С сентября месяца я выбирался фотографировать от силы раза четыре, хотя раньше делал это почти каждый день.

Трой пододвигается ко мне, отставляя кофе на столик рядом с лэптопом. По глазам вижу, что парень что-то замышляет, но что – не могу понять. Потом он резко целует меня, обнимая одной рукой за шею. Я слышу щелчок, и сквозь поцелуй Трой начинает смеяться. Он отстраняется от меня, продолжая обнимать, и с невинным лицом говорит:

– И никто не поймет, что это ты.

На фотографии, которую парень тут же выкладывает, видно лишь как какой-то парень с растрепанными волосами (не дружу с расческой по выходным дням) и парень с кучеряшками целуются. Я хочу возмутиться, мол, как на это вообще отреагируют, как Трой, затихнув, резко вскакивает и выдает:

– Мама поставила «Like»!

Не успеваю я даже рта открыть, как следом звучит:

– И папа…

– Что? – наверно, впервые в жизни мне было настолько страшно перед чьим-то отцом. Первая мысль – он меня убьет. Прямо сейчас. Наверняка уже вылетает ближайшим рейсом до Калифорнии.

– Расслабься, – Трой садится рядом со мной и, коротко поцеловав меня, говорит: – Мои родители одобряют. Они еще тогда, когда я ездил на реабилитацию, когда ремиссия закончилась, сказали, что если с тобой мне будет лучше, то они вообще не против.

Ту неделю, что Троя не было в Сакраменто, он был в больнице. Я об этом прекрасно знаю. Но о том, что именно происходило те семь дней, как отреагировали родители парня, почему случился рецидив, мы не говорим. Лишь мельком, «сквозь строки». Я каждый раз невольно задумываюсь о том, почему в досье, которое мне выдал Маркус, нет ни слова о болезни.

– Мне бы таких родителей, – случайно выдаю я, горько усмехаясь. Тут же прикусываю язык.

Трой садится, поджимая под себя ноги, кладет голову мне на плечо и спрашивает:

– Расскажешь?

И я, сам того не хотя, выдаю ему всё, что накопилось во мне за эти годы.

– В семнадцать лет признался родителям, что я гей. И в тот же день ушел из дома. Как сейчас помню: сестра пишет сообщение очередному ухажеру (она очень красивая, от парней отбоя не было), мама сидит и смотрит, как мы с отцом едим. Мне кусок в горло не лез, я отложил вилку и сказал, что давно хочу с ними поговорить. Они лишь кивнули, а сестра даже от телефона оторвалась на секунду. И я признался. На одном дыхании. Мама схватила за сердце, отец – за столовый ножик. Я выскочил из-за стола, поблагодарил за ужин. И ночью, собрав самое необходимое, ушел, – я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Сердце бьется как бешеное. Я никому не рассказывал о том, что происходило в тот день. Трой сидит, обняв двумя руками меня за предплечье и уткнувшись мне носом в сгиб между плечом и шеей. – Учебу я бросил, слонялся по знакомым, пытался подрабатывать где-то. А потом ушел в армию на два года. С родными больше не виделся, только сестренке деньги перевел, когда она учиться пошла в институт. Естественно, она до сих пор не знает, от кого была та сумма на всё обучение. Собственно, всё.

– Это жестоко, – шепчет Трой, вцепляясь пальцами в рукав моей кофты. – Ты же их сын, нельзя так!

Его голос становится всё громче и чуть ли не срывается.

– Они бы, может, и смирились, – я зарываюсь рукой в волосы парня и ерошу их. – Эй, ты чего? Если бы я тогда не ушел, то вполне возможно не встретил бы тебя.

Парень поднимает голову, смотря мне в глаза.

– Тоже верно, – он улыбается и обнимает меня, увлекая за собой на диван.

За окном снег сменяется дождем, и я с содроганием представляю, какой гололед будет на дорогах. И думаю о том, как разжать крепкие объятия, как заставить себя встать с дивана, как перестать обнимать Троя, пока он лежит и засыпает. Он, на самом деле, часто спит – сказывается побочный эффект лекарств. Поэтому я вполне привык, что сейчас Трой смеется, а спустя пять минут лежит и засыпает, резко замолчав.

Через десять минут, когда парень тихонько сопит мне в плечо, я аккуратно встаю, стараясь не потревожить его сон. Одеваюсь и выхожу, потому что вчерашняя смс-ка от Маркуса застывает холодным ужасом в легких. Я еду в офис AM, всю дорогу от дома до машины и от машины до офиса чувствуя на затылке чей-то взгляд…

Маркус разъяренно кидает на стол передо мной стопку фотографий. Я беру несколько в руки и смотрю. Фото явно сделано с соседней улицы, качество не очень, но рассмотреть, кто эти люди и во что они одеты, да даже лица можно рассмотреть! Я в ужасе застываю, подавляя тошноту. Кажется, что сегодняшний обед просто встает мне поперек глотки.

Мне страшно.

Мне нереально страшно.

Мне страшно настолько, что всё тело сводит.

– Коннор? – Маркус обеспокоенно смотрит на меня. – Твою мать, Франта, не время стоять как пень! Ты ебанутый, скажи честно? Он твоя цель, а ты с ним шашни крутишь!

Я мотаю головой из стороны в стороны, роняю фотографии, но даже не берусь их поднимать. Там мы. Я и Трой. Танцуем в кофейне. Вот я что-то говорю ему. Это «что-то» – «я тоже». Я целую его. Они всё это видели. В тот момент, когда мы стали друг для друга всем, они сидели и снимали, зная отныне, чем можно меня шантажировать.

– Либо убей его, – жестко говорит Батлер, – либо съебывайте из страны. Оба. Я постараюсь задержать их, максимально стереть всю информацию об этом твоем Трое из всех баз. У вас есть максимум три дня, а потом они вломятся в твою квартиру и расстреляют вас в решето. – Маркус устало трет лицо. Он закуривает, голос его становится резко тихим и уставшим. – Ради бога, Коннор, забирай его и бегите. Только не в Австралию. Подделать документы ты сумеешь, деньги у тебя есть, вопрос с его родителями я решу. Прошу, спасайтесь.

– Спасибо, – шепчу я, выходя из кабинета.

***

Sam Smit – Writingʼs On The Wall

Трой сидит на диване, обняв себя руками. Он раскачивается из стороны в сторону, и при каждом движении в его руке гремят в пластмассовой баночке таблетки лития. Я не раздеваясь влетаю в квартиру, на ходу снимая мокрые от размытого дождем снега кеды.

– Трой, – я падаю перед диваном на колени, опрокидывая по неосторожности стоящую на полу кружку с остывшим кофе. – Трой, посмотри на меня, прошу.

Я беру его лицо в свои руки, заставляю посмотреть на меня. Сапфировые глаза потускнели, зубы плотно сжаты, будто парню безумно больно, и он делает всё, лишь бы не закричать.

– Что случилось? – я провожу кончиками пальцев по напряженным скулам.

– Звонила мама, – Трой говорит сипло, а потом заходится в кашле. Кажется, ему перестает на какое-то время хватать воздуха, он сжимает мои руки в своих тонких дрожащих пальцах, а потом его отпускает. Парень падает на меня, и я еле успеваю подхватить его, прижимая к черному мокрому от дождя пальто. Хрупкое тело в моих руках дрожит, и мы так и сидим на полу, цепляясь друг за друга. Лишь когда я отношу Троя на кухню и заставляю через силу выпить воды, он говорит: – Папе выдвинули условия. Либо убивают меня, либо он убивает себя.

Кружка из моих рук выпадает и разбивается об угол стола, разлетаясь осколками по всей кухне.

– Мне надо к… – Трой начинает говорить, но я перебиваю его резко, с рыком сметая со стола всю посуду, которая осколками разлетается, чудом не задевая нас.

– К черту всё, блять! Мы уезжаем!

Парень испуганно смотрит на меня, прикусив губу. Хмурит брови, сжимает руки в кулаки и пытается не дрожать, как лист на ветру. Я испугал его.

– Прости, – качаю головой. – Просто надо давно было уехать, я знал, что всё этим закончится.

– Откуда? – Трой говорит будто не своим голосом. Интонации чуть жестче, а сам голос стал ниже и взрослее.

– Меня предупреждали, – лгу. «Это из-за меня. Из-за тех тварей, что заказали твоё убийство, Трой, а я не выполнил заказ». – Давай соберем вещи и уедем.

Я сажусь коленями на осколки, чувствуя, как они хрустят под моим весом. Я беру руки Сивана в свои и целую их, прикасаясь к холодной коже легко, почти невесомо.

– Купим билет сегодня же и улетим куда-нибудь. Куда захочешь.

Каждое мое слово – поцелуй. Каждое мое слово – его застывшее дыхание.

– Англия, – шепчет Трой. – Чай, булочки около дома, классика… С тобой.

Я встаю и поднимаю его на руки. Парень весит так мало, что нести его не тяжелее, чем ребенка. По всему полу на кухне и частично в зале рассыпаны осколки. Сажаю Троя на диван, выдав ему стопку его вещей.

– Одевайся, я пока соберусь, – коротко целую его и иду за чемоданом. Нахожу его на шкафу, там же, где коробка. Хочу достать армейские жетоны и револьвер, забрать винтовку. Ради нашей же безопасности. Но не беру. Один пистолет, первый, из которого я стрелял, заранее был переложен из коробки в один из дальних карманов чемодана. Я закидываю туда вещи на первое время, деньги – все, что лежат дома, а не на счете в банке. Поверх укладываю лэптоп и фотоаппарат.

– Ты ведь не просто какой-то охранник в обычной организации? – внезапно спрашивает Трой, подходя сзади.

Я качаю из стороны в сторону головой. Он всё поймет. Господи, пожалуйста, хоть бы не отвернулся, не ушел. Я не переживу, если он умрёт по моей вине. Я не переживу, если, выйдя из моего дома, он тут же словит пулю в самое сердце.

Но Трой обнимает меня, прижимаясь щекой к моему плечу.

– Ну и ладно. Не важно.

Мы стремительно закидываем вещи и лекарства в квартире Троя. Самое важное – документы, деньги, технику – на дно чемодана. Необходимое – лекарства, зарядка для телефона, сам телефон – поверх всех вещей.

– Купим билеты и ломаем сим-карты, – говорю я Трою, пока тот пытается застегнуть замок своей кофты. Видимо под зубчики попала ткань, парень дергает «собачку», но ничего не выходит. Подхожу и, расстегнув замок, аккуратно застегиваю. – Не волнуйся, всё будет хорошо. Твоему отцу поможет мой хороший друг.

Перед вылетом Маркус пообещал заглянуть в аэропорт, чтобы договориться, что нам делать дальше. Можно попросить помощи у программы защиты свидетелей, дать показания против тех, кто нас шантажирует. Однако созвонившись с Маркусом, пока мы с Троем ехали до его квартиры, решили, что это вряд ли спасет нас.

– Подожди, – уже почти на выходе говорит Трой. – Я забыл на балконе стопку со словами песен.

– Угу, – киваю я и наклоняюсь, чтобы зашнуровать кеды. Неудивительно, что тексты оказались на лоджии – парень пишет везде, где только придут мысли. По всей квартире беспорядочно валяются листы, часть мы сложили вместе с документами, остальные же придется оставить – некогда возиться и подбирать каждый.

Трой наклоняется за листами, и я слышу какой-то щелчок. Даже скорее не слышу, а чувствую его затылком. Как взгляд, преследующий меня с начала вечера. Ничего не освещает лоджию, кроме света лампочки на потолке. С улицы не видно, что здесь происходит, но с крыши…

Трой встает, держа листы в руках. Поворачивается в сторону соседнего дома, чтобы, видимо, взглянуть в последний раз на улицу, где прожил ни один год.

Я выбегаю вперед, сам того не осознавая. Делаю все инстинктивно, бессознательно. Я прячу Троя за спину, отталкивая в комнату.

Монотонный шум улицы разрывают два выстрела. Птицы вспархивают с крыши и с перил балконов соседнего дома. Невыносимая боль жжет где-то между ребер. Я провожу правой рукой по тому месту, где будто разъедает кислотой. По пальто растекается темно-красное пятно, выделяющееся даже на черной ткани. Бордовые капли остаются на кончиках пальцев.

– Всё хорошо, – я с трудом поворачиваюсь к Трою, зажавшему рот руками. Его сапфировые глаза с ужасом и слезами смотрят на меня. Я стираю вытекающую изо рта по подбородку кровь, размазывая её случайно по лицу сильнее.

Темнота застилает всё вокруг. Тело не слушается. И я падаю на колени. Последнее, что я чувствую – это холодные руки Троя, закрывающие пулевое ранение почти около сердца.

***

Океан Ельзи – Обійми

– Я еле отправил его домой. Он упирался, сказал, что останется здесь. Прости, может, неправильно было его заставлять, дал ему ключи от твоей квартиры и сказал там подождать.

Маркус стоит у окна и курит. Тоже хочу.

– Дай сигарету, – тихо произношу я, подзывая ладонью друга к себе.

– Не сдохнешь тут же? – усмехается Батлер, поднося сигарету к моим губам. Ловлю её зубами и затягиваюсь до боли, до дрожи, так, что начинаю кашлять.

– Эй, аккуратнее.

– Ты всё правильно сделал, – говорю я, выпуская дым. – Дай еще.

Затягиваюсь и продолжаю говорить:

– Ему незачем тут быть. Пока он в безопасности, дня на четыре, может даже чуть больше, – я стискиваю зубы, чувствуя, как пульсирует место ранения. Кажется, опять кровоточит. – Я тут уже неделю, а шрапнель тем временем нихрена не дальше от сердца. Не нужно ему видеть, как я умираю.

– Не умрешь, – качает головой Маркус. – Тебе нельзя. Пацан загнется. Ты бы видел, что с ним творилось, пока тебя оперировали. Что ж ты не сказал, что у него биполярка?

– Не биполярка, – морщусь я. – Депрессивное расстройство. В досье не сказано.

– Черт, – Маркус выкидывает окурок в окно и закуривает тут же вторую сигарету. Дает затянуться мне, и хотя каждый вдох отдается болью, я курю. Последняя сигарета в последние минуты жизни. Могу себе позволить. – Как мне с ним быть потом?

«Когда ты умрешь»… Батлер не говорит этого, но я чувствую это окончание фразы, повисшее в воздухе.

– Возьми под защиту его родителей, – друг подносит мне сигарету, и я затягиваюсь немного, чувствуя, что всё, больше не могу. – И отправь Троя к ним. Моих денег должно хватить, чтобы он спокойно жил и ни в чём не нуждался.

– Ты думаешь, – Батлер подвигает стул и садится у кровати, – что не выживешь?

Я киваю на аппарат, который качает морфин, помогает мне не загнуться от боли. На аппарат, который позволяет сердцу биться, а шрапнели не дойти за пару секунд до него.

– Сделай это. И быстрее. Надоело уже видеть, как он страдает и винит себя в том, что пошел тогда на лоджию за текстами. Меня бы по-любому подстрелили, но я хотя бы спас его…

– Нет, – Маркус резко встает, опрокидывая стул. Затягивается, выкидывает сигарету в открытое окно. Хлопает фрамугой так, что звенят стекла. – Не твори херню, Коннор, ты выживешь. Оплатим тебе лечение в какой-нибудь Германии, в Израиле, да хоть у черта на рогах!

– Нет, – я устало провожу ладонью по лицу, тут же чувствуя ужасную боль слева, под сердцем. Шиплю сквозь зубы и бью по кровати, стараясь унять жжение. Бесполезно. – Подойди.

Маркус подходит и опускает на колени перед кроватью.

– Сдохни, – говорю я сквозь боль, – но сделай так, чтобы он жил дальше. – Я сжимаю запястье Маркуса настолько сильно, насколько позволяет идущие к сердцу и причиняющие боль осколки пули. – У тебя семья: любимая, ребенок. Я хочу, чтобы он тоже когда-то стал отцом. Пусть даже приемного ребенка. Сделай так, чтобы он прожил счастливую и полноценную жизнь с любимым парнем. Не со мной. Он должен жить. И ты выполнишь мою последнюю просьбу.

Маркус наклоняется ко мне, и я говорю, чувствуя во рту вкус крови:

– Отключи аппарат.

Нет ничего ужаснее, чем видеть слезы сильного человека. Батлер встает и подходит к изголовью.

– Ты был самым лучшим человеком, Коннор Франта.

«Нет. Самый лучший – он. Я люблю тебя, Трой Сиван».

Я сжимаю в кулаке простынь, тьма застилает глаза. Я перестаю чувствовать запах сигарет, а напоследок слышу:

– Он любит тебя больше жизни…

Вот и всё.

***

Посмотри на него. Он не ест. Он не спит. Посмотри, как уродливо (именно уродливо, слишком страшно, кошмарно, от этого подкатывает тошнота к горлу) на нем болтается черная футболка. Посмотри, как его тонкая, костлявая, как у Смерти (она пришла за ними, чтобы они были вместе) рука ложится на холодное (смертельно-ледяное) надгробие.

Посмотри, Маркус. Ты сам в этом виноват.

Трой стоит у надгробия из черного мрамора, где высечено золотыми буквами:

«Скорбим по лучшему другу и верному товарищу. Вечная память.

Коннор Франта (…-2016)»

Сиван трясущимися руками кладет кроваво-красные розы на плиту. Такие же красные, как кровь, которая вытекала из мертвенно-бледных губ Коннора, когда я отключил аппараты.

Я всю жизнь буду видеть в кошмарах, как угасли ярко-голубые глаза, когда, едва зайдя в квартиру и увидев мальчишку, я выпалил на одном дыхании:

– Его больше нет.

Я буду видеть в кошмарах, как этот мальчик, по сути, еще такой ребенок, упал на колени, прижимая к себе окровавленное пальто Коннора. И я, взрослый мужчина, глава преступной организации, плакал беззвучно, прижимая к себе этого хрупкого парня.

Я не пустил его на похороны. Коннора нет, и больше некому защитить Троя Сивана.

– Трой, – я подхожу к надгробию. Следом за розами падает на колени парень. Вцепляется пальцами в сырую землю, которую еще вчера закидывали лопатами на гроб. Мой лучший друг, единственный, на кого можно было положиться, погребен теперь навсегда под этой толщей. – Твой самолет завтра.

– Хорошо, – он кивает, говорит тихо, и я знаю, что он даже не услышал меня. Отвечает, только чтобы я отстал. Я опускаюсь рядом с ним на корточки, провожу пальцами по холодному мрамору и тут же одергиваю. Потому что Трой поднимает голову и смотрит на фотографию, стоящую рядом с немногочисленными венками. С неё Коннор улыбается, сверкая яркими голубо-зелеными глазами.

Ему было всего двадцать два года! Судьба, чертова ты сука! Он был так молод! У него остался любимый парень, родные, которые, как бы ни были злы на сына, потеряли его.

– Трой, Коннор просил передать… – я запинаюсь, видя, как по бледному, потерявшему всякий цвет лицу катятся крупные слезы. – Он просил передать, чтобы ты жил. Чтобы не винил себя. Пожалуйста, отправляйся завтра на самолет, улетай домой и живи…

Я встаю, видя, как этот голубоглазый парень застывает, занеся руку для того, чтобы притронуться к фотографии.

– Знаете, – говорит он. – А он ведь правда меня хранит. Я чуть не наложил на себя руки, а он пришел и стучал в дверь, пока я не открыл. Меня чуть не застрелили, но он закрыл меня собой. – Трой стирает со щек слезами двумя резкими движениями. – Сегодня меня чуть не сбила машина, но водитель каким-то чудом по гололеду успел затормозить и вырулить подальше от дороги. Я не верю во всю чушь про… Вы сами поняли, мне не выразить словами. – Он мотает головой, потом зажмуривает глаза и закрывает лицо руками. – Может, он и правда хранит меня и хочет, чтобы я жил. Значит, буду. С ним…

На последних словах по коже пробегает холод, а сердце щемит чувства неизбежного горя.

Я ухожу с кладбища и, обернувшись напоследок, вижу, как Трой снимает с руки серебряным браслет с ярко-синими сапфирами и кладет на надгробие.

***

Трой встает на цыпочки, чтобы достать коробку, стоящую на шкафу. Открыв её, парень замирает. В ней лежат армейский жетон, револьвер, фотография Сивана и бумажка, сложенная вчетверо. Развернув её, Трой оседает на пол, глубоко вдыхая пропахший сигаретным дымом воздух. Он стал курить, пытаясь забить своё горе табачным дымом. Бесполезно. Такое нельзя приглушить ничем. Нельзя ничем вытравить смерть того, кого любил больше жизни.

На одной стороне листа частичное досье парня. Частичное лишь потому, что депрессивное расстройство сумели скрыть, уничтожив все документы в психиатрии. Спасли деньги отца и его влиятельность. Спасли от огласки, но не от болезни.

Никто не спас Троя от того, что он потерял парня. Коннор был стимулом жить, петь песни, творить. Был причиной улыбок.

А теперь он в холодной земле. Теперь в его навсегда остановившемся сердце шрапнель, предназначенная Трою.

На той стороне листа, что когда-то была чистой, написано ровным и красивым почерком:

«Ты читаешь это, а значит, ты жив. Еще это значит, что я счастлив.

Знаешь, когда мы познакомились, я был очарован твои голосом. И тобой самим. Я готов был душу продать за то, чтобы ты был моим.

И вот ты сейчас спишь в моей постели, а я пишу.

Пишу то, что должен был сказать.

В моем шкафу стоит снайперская винтовка, и я должен был убить тебя из неё. Но не смог. Я убил лишь одного человека из всего списка, остальных я постарался спасти. Тебя я, надеюсь, все-таки смог уберечь. Знаешь, Трой, самое лучшее, что могло со мной произойти, – ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Полюби, пой этому человеку, иногда вспоминай меня, но не со слезами, а с улыбкой.

Прости, что не рассказал всё с самого начала. Хотел быть для тебя как можно более добрым и светлым человеком, чьи руки не испачканы в крови.

Прости, что оставил тебя. Знай, я всегда рядом, я буду оберегать тебя.

Люблю.

Коннор.»

По ванной разбросаны пластиковые коробочки из-под таблеток. Рядом лежит опустошенная подарочная бутылка виски, стоявшая на верхней полке в шкафчике на кухне. Трой обыскался её, перерыв всю квартиру. Найдя, он взял все лекарства, пальто Коннора и, обняв пахнущую парфюмом и кровью вещь, садится на холодный кафель в ванной. За окном хлещет дождь, и парень думает о том, что даже небо оплакивает его любовь…

Их не похоронят рядом. Возможно, на том свете они не встретятся. Но Трой умирал, чувствуя, что кто-то находится рядом. Кто-то родной, держащий его за руку и говорящий:

– Все хорошо. Я рядом. Ты такой солнечный, Трой. Будто светишься изнутри. И я скоро услышу, как ты будешь петь для меня. Я тебя люблю, слышишь?

Парень медленно кивает и закрывает глаза, чувствуя, как сначала мир вокруг темнеет, теряет запахи, а потом и звуки.

«Я тоже тебя люблю, Коннор».

The End.