Текст книги "В самое сердце (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== I ==========

Troye Sivan – FOOLS

Я смотрю на худенькое тело, калачиком свернувшееся на диване в больничной палате. Трой спит, сжав руки в кулачки, будто даже во сне сдерживаясь от слез. Его глаза красные, заплаканные, и мне хочется выть от отчаянья, потому что ему больно из-за меня.

По моему телу слишком быстро ползут остатки картечи, которая была предназначена Трою. И я счастлив, что эта боль теперь моя, что эти остатки патронов, неумолимо идущие к сердцу, достались мне. Не ему. Значит, он будет жить. А это главное.

Не влюбляться. Вот одна из заповедей тех, кого взяли в «Alma Mater». Потому что ты не знаешь, кого в эту минуту тебе прикажут убить. И нули в сумме на чеке пересилят мораль. А самое страшное, что деньги сотрут границу между любовью и ненавистью.

Мои коллеги не до конца утратили человечность. Не все. Есть те, кто убивает ради удовольствия, не щадя никого, дожидаясь заказа, как маленький ребенок подарка на рождество.

Есть те, кто убивает ради необходимости. Потому что у них нет никого, нет места, куда можно вернуться, нет девушки, которая будет ждать. Они одиноки, в большинстве своем, смертельно больны. Они просто хотят забрать свои заслуженно заработанные деньги и не видеть во снах убитых.

Я не был болен. У меня были родители, которые выгнали меня из дома, узнав, что я гей. Почему я говорю были?

Потому что для меня они мертвы. Я ушел из дома с одной сумкой вещей, когда мне было девятнадцать. Сразу пошел в армию.

Знал ли я, что именно тогда я сделал шаг к Трою Сивану? Нет. Знал ли я, что сейчас, умирая на больничной койке, смотря на то, как это голубоглазое чудо спит, я впервые захочу, по настоящему, искренне захочу… жить? Нет, не знал.

Но я не жалею, что тогда ступил за порог. Не жалею, что встретил его.

*Тремя месяцами ранее*

Холодный металл Barrett M82 приятно ложится в руку. Достаю из чемодана двуногую сошку, ставлю на нее винтовку. Отрегулировать прицел. Вставить десять патронов в магазин, хотя я идеально знаю, что попаду с первого раза. Мой сегодняшний заказ – модель. Сегодняшнее мое местоположение – одно из самых высоких зданий Сакраменто.

На крыше чуть холоднее, чем внизу, но зато тут на удивление красиво. Жалею, что не захватил с собой фотоаппарат, хотя и не самое подходящее время заниматься фотографией. Но как-то моя работа не особо мешала моему хобби. Брать на дело фотоаппарат, чтобы, пока ждешь «заказ», запечатлеть небо, город с высоты птичьего полета или же вид на Американ-Ривер, плавно перетекающую в Сакраменто, грубое нарушение правил, но меня всегда выгораживал Маркус. Он же у нас выдает задания. Кто сидит на верхушке данной «пищевой» цепи, никто из нас, наемных убийц, не знает. Мы всего лишь пешки на чьей-то грязной, омытой кровью игральной доске.

Я ложусь на крышу, пачкая серую футболку в пыль. Невзрачная одежда, как у тысячи других калифорнийцев – это уже часть успеха. Чем ты серее, тем ты больше сливаешься с толпой. Сейчас мало кто ходит в пестрых вещах, этой весной город поглотило однообразие. Я лежу на крыше, глядя в прицел снайперской винтовки, выслеживаю «заказ», а в моей голове копошатся, как сотни тараканов, мысли. О том, что я пустил свою жизнь под откос, когда хлопнул дверью родительского дома.

Когда впервые ступил на асфальт грузным солдатским сапогом, приложив правую руку к голове, отчеканивая: Рядовой Коннор Франта.

Высокая девушка в черном приталенном пальто вышагивает по тротуару. Сара Джейсон. Моя сегодняшняя работа. Сквозь линзу оптического прицела я вижу, как ветер взметает вверх ее длинные, высветленные краской волосы.

Вдох. Выдох. Затаить дыхание. Палец на спусковом крючке. Девушка садится в припаркованную у какого-то модного магазина машину. Вот ее правая нога, обутая в черную туфлю на высоком каблуке уже приземляется на коврик в салоне.

Нажать на спуск. Выстрел. Вижу, как по машине, стеклам разлетается мозг. Тошнота подкатывает к горлу каждый раз. Встаю, собираю винтовку, засовывая ее в чехол, похожий на тот, в котором носят штативы для фотоаппарата. Я спускаюсь с крыши, выхожу из дома и сливаюсь с толпой, которая стекается к трупу с рассыпавшимися окровавленными волосами.

А ведь девушка была красивая. Жаль, что перешла дорогу кому-то не тому. Я набираю короткую смс-ку Батлеру: «Всё».

«Отдыхай», – приходит ответ буквально через несколько секунд.

До дома всего несколько кварталов, и я прохожу их пешком. Иду не спеша, примечая по дороге места, которые надо сфотографировать. Достаю из кармана чуть помятую пачку сигарет Camel, беру одну. Закуриваю, чиркая зажигалкой.

Зажимаю сигарету между зубов и хочу достать наушники и телефон, но понимаю, что Iphone на месте, а гарнитуры нет. Дым от сигареты выпускаю через нос, морщась от неприятной горечи. Курю не потому что это приятно, не потому что я ловлю кайф от никотина, отравляющего организм, а потому что это приглушает совесть и тошноту. Убивать тяжело. Тяжело каждый раз бояться, что следующий твой «заказ» может оказаться твоим знакомым или, что еще хуже, твоим хорошим другом.

По левую сторону от меня дома, за которыми набережная. Справа от меня кофейни, магазинчики с книгами и цветами. Я прохожу мимо них, вспоминая, как выполнил свой первый заказ. Тогда и начал курить. Тогда и понял, что это начало моего личного конца. Убивать не хочется. Мне кажется, что я совершенно не имею права отнимать жизни, но я утерял смысл собственного существования. Кажется, что с моими словами «мам, пап… я гей», окончательно исчез прежний я.

Когда я впервые получил чек на несколько сотен тысяч долларов, у меня не было квартиры, не было даже телефона, каких-то вещей. Всё осталось там, в прошлой жизни. А я держал пачку денег в руках и не мог потратить их на себя. И, чтобы загладить вину, перевел всю сумму на благотворительность. Если уж и делать грязную работу, то прибыль от нее отдавать на что-то светлое. Может, я отнял одну жизнь, но спас другую. Это самообман, но от него становится чуть легче.

Я перекидываю винтовку на другое плечо, в который раз усмехаясь тому, что прохожие, смотрящие на меня мельком, даже не знают, что у меня за спиной оружие, которое отняло уже столько жизней.

Я иду по вымощенным улочкам, чувствуя, как веет немного сыростью и прохладой со стороны реки. Мимо меня проезжает девчонка на скейте, следом парень на велосипеде чуть не сшибает меня с ног. Любой бы обругал его, но… наверно, из-за угрызений совести, но я хочу быть чуть добрее к людям, чем остальные.

Я иду мимо кафе, где столики стоят на улице, под навесом, который в жаркие дни укрывает от палящего солнца, а в плохую погоду от дождя, который в Сакраменто бывает слишком холодным, чтобы под ним гулять. Эта кофейня отличается от других хотя бы тем, что она не серая, не коричнево-молочных цветов. Она яркая, окрашена в нежный розовый и голубой, и стоит тут будто яркое пятно. А еще тут часто бывает живая музыка. Это, наверно, и притягивает сюда толпы народа. И я пробираюсь сквозь скопление людей, потому что по всей улице раздаются первые ноты какой-то песни. Я еще не вижу того, кто поет, но мое сердце предательски замирает и уходит тут же куда-то в желудок.

– I am tired of this place, I hope people change, – первые слова песни звучат, и я, сильнее проталкиваясь через толпу, впервые, наверно, чуть грубо расталкивая людей, всё же извиняясь перед некоторыми. Пока я дохожу до импровизированной сцены – небольшого возвышения у барной стойки, звучит припев:

– Only fools fall for you, only fools.

На сцене стоит парень. Он пощелкивает пальцами в такт песне, поет так, будто это не просто песня. И смотрит на каждого так, будто исполняет лишь для него одного.

У него голубые глаза. А еще родимое пятно на левой скуле.

А еще он безумно красивый.

Я чувствую, как винтовка становится тяжелее, а я легче. Будто с каждой строчкой этой песни исчезаю нагруженный проблемами, пытающийся существовать я. Единственное, о чем я сожалею в этот момент, так это о том, что я не взял с собой фотоаппарат. Я бы хотел запечатлеть его. Хотел бы записать этот голос, чтобы слышать его постоянно. Достаю телефон и включаю камеру. Никто, кроме меня, не сделал такого с начала песни, с первых нот. А я снимаю. То, как он уверенно стоит на сцене, щелкая пальцами правой руки, то, как смотрит на всех.

И взгляд голубых, как летнее небо Калифорнии, глаз останавливается на мне. Одна кучеряшка его идеально уложенных волос спадает ему на глаза, но он не замечает, полностью отдаваясь музыке, чуть щурясь, когда солнечные лучи проникают под навес. Iphone чуть не выскальзывает из моих рук, и я отвлекаюсь всего на мгновение, чтобы поймать его. И прерываю зрительный контакт с парнем на секунду. Но он уже смотрит не на меня.

Он красивый, и даже его худоба не выглядит страшной, но увидь его моя бабушка, она бы обязательно захотела его накормить. Я останавливаю видео, когда он допевает:

– Only fools…

Парень улыбается, и на его щеках появляются небольшие ямочки, а глаза будто светятся. Он опускает голову в поклоне и стремительно уходит, натягивая на тонкие запястья рукава серой толстовки с числом 55. И только, кажется, я, среди восторженной толпы, замечаю, что его лицо какое-то печальное. В этот момент солнце скрывается в тучах и начинает накрапывать мелкий дождь.

Перекидываю винтовку на другое плечо и иду домой, надеясь добраться до туда быстрее, чем начнется полноценный ливень.

Кажется, будто с последней строчкой, этот парень утратил свой свет. Будто потушили ярко горящую спичку.

Обещаю себе, что завтра опять зайду в эту кофейню. И познакомлюсь с ним. Потому что его голос неземной. Наверняка у него есть не одна песня, и я безумно хочу услышать каждую из них.

В какой-то статье, давно, еще в подростковом возрасте я читал, что человеку, чтобы влюбиться, достаточно от девяноста секунд до четырех минут.

Мне же хватило одной строчки из песни и его голоса.

========== II ==========

Husky – Let It Happen (Tame Impala cover)

Палец скользит по сенсорному экрану, перематывая видео раз за разом к самому его началу. Вслушиваюсь в каждое слово, вглядываюсь в каждый его жест. Я наизусть, секунда в секунду знаю, когда он смахнет темную кудряшку с лица легким взмахом худенькой руки, знаю, когда щелкнет тонкими и длинными пальцами в такт играющей музыке. Я вплоть до вздоха знаю всё, что он сделает.

За последние трое суток мой распорядок дня строится из того, чтобы встать, включить видео, умыться, позавтракать и вновь включить видео, перематывая его.

Сесть за лэптоп, включить и, не дав технике время загрузить все ярлыки на рабочем столе, открыть браузер, вбивая в строку поиска строчки из песни. Вполне ожидаемо: мои поиски не увенчиваются успехом. До той кофейни пятнадцать минут размеренным шагом. Выйти из дома – это всего лишь те же пятнадцать минут сборов. Умыться, причесаться, одеться. Взять наушники, телефон.

Вот только вместо этого я уже три дня доедаю запасы еды в холодильнике, докуриваю сигареты из заначек и веду какую-то непривычную для меня затворническую жизнь. Даже фотографировать не выхожу. Скорее всего, тоску на меня нагоняет непривычно-дождливая погода. Вряд ли в такую погоду хоть кто-то будет за пределами своих квартир.

Я оглядываю свое жилище.

Невзрачно. Типично для одинокого и обеспеченного человека. Бежевые стены, разрисованные кофейно-коричневыми цветами и узорами. Возможно, от прошлых владельцев. Не переделываю, мне нравится и так. Огромный ловец снов на входной двери. Разложенный диван со смятым постельным бельем, кофейный столик, на котором стоит лэптоп, колонки и несколько кружек, которые я лишь иногда уношу в некое подобие кухни. Преимущество квартиры-студии в том, что здесь, по сути, всё кухня и всё зал. Эти комнаты отделяют лишь условные границы в виде тонких занавесок и длинной барной стойки, за которой я пью чаще кофе, чем алкоголь.

Единственное яркое пятно в этом однообразии бежевого и серого – это стоящий у стены книжный шкаф с фотографиями. Этот уголок моей квартиры ярче всего, что меня окружает. Фото случайных прохожих, большинство из которых дети с их веселой и искренней непосредственностью, эмоциями, с их улыбками и взглядами, не замутненными ещё житейскими проблемами и банальной бытовухой.

Чаще всего я фотографирую природу и животных. Вот в яркой голубой рамке рыжий кот лежит, подставив полосатое пузо под солнечные лучи. Одна из самых теплых работ. Я бы завел себе такого кота, да хоть любого другого. Цвет шерсти, порода и прочее для меня совершенно не имеет значения. Вот только это ответственность, нести которую я не в состоянии.

Моя жизнь идет под откос, а я этого упорно не хочу признавать уже который год. На моих руках кровь стольких людей, что нельзя было бы даже отмолить, стоя на коленях перед ликом Бога. Вот только я в него не верю.

Во что я верю, так это в то, что этими руками я не имею никакого права держать комочек шерсти, который будет любить меня больше всего на свете. Этими руками я вряд ли обниму любимого человека.

Будет ли это он? Нет. Скорее всего нет. Моя жизнь – палец на спусковом крючке, цель в прицеле и спокойный вдох. Выстрел. Еще одна смерть. Убивать, пока не убьют тебя. Жить, чтобы просто бежать от самого себя.

Его жизнь – песни в кофейнях. Солнце в кучерявых волосах, губы у микрофона, объятия любимой. Или любимого. Неважно. Объятия, но не мои.

Я закрываю глаза и представляю, каково это – жить с кем-то. Сыпать в джезву чуть меньше кофе и сахар, потому что он так любит. Или может быть заваривать каждое утро чай. Есть не полуфабрикаты, а готовить что-то самому. Потому что он ненавидит покупную еду, хотя иногда вовсе не против завалиться на диван и съесть совершенно вредную, но такую вкусную пиццу. Слушать музыку, которая нравится ему, и засыпать, чувствуя, как на тебя закидывают руки, а потом и ноги, обвивая как коала дерево. Это всё мило. Но не для меня. Это сложно представить.

И даже если включить воображение, я представляю его. Тонкие руки, голубые, как летнее небо в затишье перед громкой грозой, глаза, легкие и изящные движения.

Я представляю, как смотрелась бы его фотография на стене. В центре остальных. Среди рыжего кота и реки. Среди детей и толпы людей. Она была бы самой яркой.

Но не будет.

Капли дождя отбивают по карнизу ритм, которому я вторю, печатая на клавиатуре. Мне просто необходимо что-то, чтобы отвлечься. Вбиваю в поисковой строке «Цветы для Элджернона». Книга, которой у меня еще нет на полке. Упущение с моей стороны, и, может быть, как раз повод выйти из дома.

Усмехаюсь. Прикрываюсь покупкой книги, хотя выхожу ради того, чтобы пройти путь в несколько улочек до кофейни. Прочитываю короткую аннотацию к книге, убедившись, что не потрачу впустую время, если прочту ее.

Захлопываю лэптоп, даже не выключив его, встаю с дивана, потягиваясь. Хрустят затекшие позвонки, и я морщусь от этого звука. Разминаю руки, чувствуя, как проходит тонкими нитями боль по запястьям. До того, как я ушел служить, мои руки редко держали что-то тяжелее фотоаппарата. В восемнадцать лет впервые взял в руки оружие.

В двадцать впервые убил. Тяжесть винтовки, попытки задержать дыхание и выровнять пульс. Вдохнуть глубоко. Задержать дыхание. Почувствовать каждый аромат, окружающий тебя.

То же самое я проделываю спустя полчаса, когда подхожу к кофейне. Дождь прекратился, оставив после себя запах мокрого асфальта, смешивающийся с запахом бензина и свежезаваренного кофе. Странная палитра запахов, но такая привычная для того, кто провел всю жизнь в городе.

Я захожу под навес кофейни, уже сжимая в руках книгу, которую успел купить по дороге сюда. Мягкий переплет липнет к непослушным пальцам, когда я осматриваю помещение. Стойка для приема заказов, перед ней несколько высоких стульев подобных тем, что бывают в барах. Сажусь на один из них как раз в тот момент, когда из-за двери, находящейся прям за стойкой, выглядывает девушка.

– Ой, – она хлопает густо накрашенными ресницам и, взметнув темным хвостом с белыми кончиками, скрывается. Из-за двери доносится ее звонкий голос: – Джо, там клиент. А ты говорил, что никого не будет!

Я кладу книгу рядом с телефоном, проверяя сразу пропущенные на Iphon`e звонки. Выходные – формальность. В любой момент мне может позвонить Маркус и сказать, что поступил заказ. За четыре года я научился не вздрагивать при каждом звонке телефона, не дергаться, когда где-то хлопает, как выстрел, дверь.

Подобный хлопок раздается в этот же момент, но я реагирую на него лишь подняв глаза. К стойке выходит высокий и очень худой парень, перекидывающий через плечо полотенце. В одной руке он несет грифельную доску, видимо, чтобы написать меню, а на другой руке у него балансирует поднос. Кофейные чашки опасно накреняются, звенят, но парень их героически доносит в полной сохранности.

– Привет, – он лучезарно улыбается, опираясь на стойку, и я удивляюсь такой непосредственности. Среди массы угрюмых людей, смотрящих куда-то мимо, так мало тех, кто так невозмутимо здоровается. Будто он меня знает, хотя я уверен, что мы никогда не пересекались. – Что будешь заказывать?

С этими словами он ставит ту самую грифельную доску, на которой розовым и голубым мелом написаны названия кофе и стоимость. Пробегаюсь быстро глазами, отмечая, что кофе тут намного дешевле, чем в Старбаксе или Мак`е.

– Латте. С собой, если можно.

– Сахар, сироп? – Джо (вроде так та девушка называла его) достает из-за стойки картонный стаканчик, на котором нарисован голубым домик, подобный тому, что рисуют маленькие дети. Квадрат с дверцей и треугольной крышей.

– Нет, спасибо, – уже много лет не пью чай и кофе с сахаром. В армии особо не разгуляешься со сладким, да и времени «гонять чаи» у нас особо там и не было.

Я уходил служить по контракту, планируя стать военным. А в итоге стал тем, кем стал.

В этой кофейне мне нравится не только то, что она практически под открытым небом, но и то, что видно, как бариста делает кофе. Пока Джо занят взбиванием молока, я решаю задать вопрос, ради которого и пришел.

– Как мне найти парня, который поет здесь?

Джо, чуть убавив огонь, на котором стоит джезва с молотым кофе, складывает руки рупором и громко кричит:

– Зоелла, иди сюда.

Спустя всего пару секунд из-за двери выглядывает та девушка. Я не могу сдержать смешок, ведь она явно стояла там и только и ждала того, что ее позовут.

– Этот парень интересуется, как найти Троя, – Джозеф кивает в мою сторону.

Прогресс. Теперь я знаю имя. А судя по заблестевшим глазам девушки, сейчас на меня вывалят тонну информации. И я совсем не против. Зоелла обегает стойку и с разбегу приземляется на стул рядом со мной. Хотя она и худенькая, как и ее брат, стул под хрупкой фигуркой все равно пошатывается.

– Он поет тут обычно через день, иногда через два. Ну не в дождливую погоду, сам видишь, клиентов у нас тут с гулькин нос. – Только сейчас я прислушиваюсь к звукам на улице. Капли дождя опять отбивают свой ритм о навес и асфальт, а люди бегут от холодных капель, скрываясь в магазинах куда более закрытых, нежели кофейня. – Если хочешь, приходи к нам завтра, он должен будет забежать на пару песен, – девушка улыбнулась и, круто развернувшись на стуле, встала. – Могу рассказать о нем.

Хочу ли я этого? Естественно. Глупый вопрос, учитывая, что эти три дня я только и занимался безрезультатными поисками этой песни во всемирной паутине и пересматриванием имеющегося у меня видео.

Только откровенную радость и ликование я прячу глубоко внутрь себя, а на слова Зоеллы лишь пожимаю плечами. Порой мне кажется, что с возрастом моя детская наивность растет подобно снежному кому. Вряд ли у меня есть хоть какой-то шанс просто пообщаться с Троем, услышать его песню не в гуще клиентов кофейни и простых зевак, а лично. Один на один. В комнате, наполненной солнечным светом.

Потому что он солнечный. Будто пронизанный каждым тонким лучиком.

– Впрочем, – от мыслей меня отвлекает голос Зоеллы, – он и сам о себе расскажет.

Я изгибаю бровь в немом вопросе, а потом поворачиваюсь в сторону улицы, потому что оттуда доносится громкое, преисполненное гнева:

– Они отказались записывать!

Я вижу Троя, промокшего насквозь, с еще более кучерявыми волосами. Не солнечного: поникшего, будто серого. Но такого же прекрасного, каким он предстал предо мной в нашу первую встречу.

Я смотрю на него во все глаза, пытаясь осознать тот факт, что одно мое слово может решить сейчас, исполнится мое желание или нет. И я не нахожу ничего лучше, чем сказать:

– Привет.

И нелепо махнуть рукой, неловко улыбаясь. Задерживаю дыхание. Расслабленно выдыхаю, когда получаю в ответ слабую, но искреннюю улыбку. И тепла в ней больше, чем в самом жарком дне в Калифорнии.

========== III ==========

Placebo – Where Is My Mind

Столик, за которым я сижу, располагается у края навеса, поэтому сюда изредка проникают солнечные лучи, от которых я прикрываюсь меню. Именно из-за этой картонной книжечки кофейного цвета, раскрашенной розовыми цветами, которые переплетаются между собой, я не вижу, что ко мне подходит Зои Сагг, единственная официантка в этом заведении, работающая под начальством своего младшего (что меня немало удивило) брата.

– Привет, – девушка лучезарно улыбается мне и машет рукой, в которой зажата ручка для записи заказов. – Будешь что заказывать?

– Привет, – как можно дружелюбнее улыбаюсь в ответ. Все-таки за неделю, прошедшую с момента моей второй встречи с Троем, я приходил в это место ни один раз, став тут постоянным клиентом. И не потому, что тут был хороший кофе (нет, он правда хорош, но причина не в этом). Просто я продолжал искать встречи с тем, кто ускользал от меня, как песок сквозь пальцы. Увидев тогда, в дождь, насквозь промокшего парня, его улыбку, услышав его «привет», я все равно не таил надежды на разговор.

Но он, взяв со стойки мою книгу, написал там что-то карандашом, взятым у Зои, и вскоре, немного поговорив о чем-то с ней и Джо, ушел.

Раскрыв тогда книгу, я увидел там написанное:

«Через неделю за крайним столиком, 15:00. С тебя латте и чизкейк, с меня песня :)

Трой Сиван».

Все это было написано немного корявым, размашистым, но вполне понятным почерком. Я раньше не знал, как буквы могут быть милыми. Но каждое его слово невольно вызывало улыбку.

Если это и есть влюбленность, то я, кажется, самый влюбленный. Дурак.

Отрываюсь от мыслей, не позволяя потоку воспоминаний и мечтаний захлестнуть меня с головой. Зои ещё не отошла от моего столика, а значит, прошло всего пара секунд. Все-таки, прожив столько лет в одиночестве, я перестал замечать, что все чаще и чаще углубляюсь в мысли, теряя чувство времени и реальности.

– Латте, чизкейк, – я быстро пробегаюсь взглядом по меню. – Американо и, пожалуй, лазанью.

– Троя ждешь? – Зои, быстро черканув в блокноте мой заказ, ослепительно мне улыбнулась. – Он всегда заказывает только это. Такое чувство, будто он из этих двух кулинарных шедевров состоит на пятьдесят процентов.

Я в удивлении вскидываю бровь:

– А остальные пятьдесят?

Девушка как-то неопределенно пожимает плечами:

– Песни и умение находить неприятности. Ладно, я побегу дальше, скоро всё принесу.

Она удаляется, умудряясь лавировать в узких проходах между столиками, здороваться с частыми посетителями и при этом усаживать новых. Невольно задумываюсь о том, что каждый из этих людей может умереть от моей руки. Одно нажатие на спусковой крючок.

Конец.

Трясу головой, будто отгоняя мух. Растираю холодными, несмотря на довольно-таки теплую погоду, руками лицо. Скорее бы пришел Трой. Кидаю взгляд на IPhone, лежащий рядом с меню. 14:49.

Что стоило мне прийти к трём ровно? Я вышел из дома далеко до обеда, нарезая круги по кварталу, щелкая периодически на телефон то вид на реку, то уличных котов, лакомящихся брошенным какой-то девчушкой булкой. На крошки, оставшиеся после мохнатых, слетелись голуби. Я стал свидетелем повседневной, но такой забавной сцены, как ухаживания голубя за голубкой. Смешно, но вместе с тем и мило. Голубь хорохорился, волок по земле распушенный хвост, курлыкал на разные лады. Такие мелочи. Чаще всего мы пробегаем мимо них, не обращая внимания. Спешим, живем в бешеном ритме.

Чтобы в итоге у-ме-реть.

– Черт, – ругаюсь тихо, сквозь зубы. Маразм крепчает день ото дня. Озираюсь по сторонам. Троя нет нигде в зоне видимости, вокруг лишь толпа незнакомых мне людей, многообразие звуков и играющее на фоне что-то из репертуара Sia. Невольно ловлю себя на том, что хочу вместо этого чарующего (стоит признать, поет она шикарно) голоса услышать совершенно другой.

Если Боги и есть, то впервые за столько лет они внемли моей просьбе.

– Ты давно тут ждешь? – я оборачиваюсь настолько резко, что чуть не сметаю со стола телефон, меню и салфетницу в форме розы. Передо мной стоит он. В черной футболке, поверх которой накинута небрежно, будто в спешке, джинсовая рубашка, в слишком узких черных штанах и кедах. Весь его образ будто соткан из стекла и шарма.

– Нет, – нагло вру. Я жду уже неделю. Нелепо-то как, господи, Коннор Франта, держи себя в руках. – Скоро принесут заказ.

Улыбаюсь, потому что рядом с ним хочется улыбаться. И получаю в ответ то же. Ямочки на щеках. Прищур голубых глаз.

Так хочется запечатлеть это навсегда.

– Чизкейк и латте? – он садится напротив и, скрепив на столешнице руки в «замок», не перестает щуриться от солнечных лучей.

– Именно, – киваю. – Как ты заказывал.

Почему-то с ним не возникает даже секундной паузы, Трой подхватывает мою реплику:

– Тут очень вкусно готовят, спасибо Джо и Каспару, – только я хочу спросить про человека, которого Сиван упоминает вторым, как он сам, не дожидаясь вопроса, объясняет: – Они лучшие друзья, много лет назад открыли сначала фургончик с разными вкусняшками, а потом уже потихоньку поднимались на уровень выше. Как видишь, пробились, хотя оба из семей со средним достатком.

– Ну, а ты? – в этот момент Зои подносит к нашему столику кофе и подмигивает Трою. Тот коротко улыбается девушке, а потом поворачивается ко мне и, помешивая кофе ложечкой, хотя сахар он не добавил, начинает рассказывать:

– Без высшего образования, без денег отца, которые гордость не позволила взять, пробился в никуда, – парень горько усмехается и, подняв голубые глаза всего на мгновение, резко опускает их, вперив взгляд в кофейную гладь. – На прошлой неделе мне отказали три студии звукозаписи, на этой еще две.

Я, только начав отпивать свой кофе, чуть не давлюсь.

– И что их, собственно, не устраивает?

Трой горько усмехается и, наконец, оторвавшись от размешивания не существующего в его кофе сахара, откладывает ложку. Мгновенно в голове всплывает мысль, что его глаза голубые, как сапфиры в том браслете, который я когда-то увидел в ювелирном магазине. (Яркие синие капельки в обрамлении серебра. Изящество и притяжение. Он такой же. Драгоценность за толщей стекла. Вроде бы всего лишь разбить витрину и забрать с собой, украсть ото всех. Но невозможно.)

Он смотрит на меня, а потом с вызовом бросает:

– Тебе серьезно это интересно? Чьи-то проблемы, жалобы и далее по списку?

– «Чьи-то» меня не интересуют…

Я хочу продолжить, но тут Зои приносит чизкейк и лазанью. У меня, к удивлению, от голода начинает сводить желудок. Только сейчас понимаю, что со вчерашнего дня у меня во рту не было даже крошечки, всего лишь несколько чашек кофе, дающие прилив сил (конечно же, временный), но никак не чувство сытости. Но я не притрагиваюсь к еде, вместо этого наоборот отодвигаю тарелку к краю стола и, перегнувшись через него, вкрадчиво говорю:

– Мне интересны твои проблемы.

На удивление, Трой не отстраняется от меня, а наклоняется ближе. Я вижу родимое пятно на левой щеке, родинки на линии скул, справа на носу след от пирсинга. Ресницы парня подрагивают, и я как завороженный смотрю в его глаза, отмечая каждый блик, всматриваясь, видя в черных зрачках собственное отражение.

– Мои проблемы – это омут. Не хочу, чтобы туда затянуло кого-то постороннего.

Это звучит не зло, как-то… обреченно? Будто он отчаялся, будто никогда не получал помощи вообще от кого-либо. Мне хочется ему возразить, взять за руки и сказать, что я готов помочь. Но я не имею на это права. Мы едва знакомы. Я просто был зачарован его голосом, его внешностью, каждым его жестом. У меня просто слишком давно никого не было, потому что моя жизнь – это бегство от самого себя. Здесь нет места кому-то еще. Черт, я даже не знаю, одинок Трой или у него кто-то есть. Резко сажусь на свое место и говорю:

– Прости, я действительно сую нос не в свое дело.

В ответ я получаю ослепительную и беззаботную улыбку.

– Да ладно, – Трой встряхивает головой, убирая упавшие на глаза кудряшки. Этот жест такой легкий, совсем ребяческий. Но когда я смотрю в голубые глаза, то вижу в них застывшие слезы. Сердце сжимается, будто переставая гнать кровь по организму всего на мгновение. Рука сама тянется к лежащей в кармане пачке сигарет, и я достаю ее, но не за тем, чтобы вытащить желанную порцию никотина. Просто кладу на столешницу, рядом с телефоном, который в этот момент мигает, оповещая меня о новом сообщении.

Трой отпивает немного кофе и спрашивает немного удивленно:

– Ты куришь?

Щурюсь от проникающего под навес солнца и говорю:

– Лет с девятнадцати.

Парень присвистывает. Загибает пальцы на правой руке, следом на левой. Смеюсь:

– Нет-нет, Трой, – впервые называю его по имени и замечаю, как голубоглазый вздрагивает и поднимает на меня удивленные, будто кукольные глаза. – Подожди, я не настолько старый. Мне всего лишь несчастные двадцать два годика.

Сиван протягивает многозначительно «ооо», на которое я вопросительно вскидываю бровь. Парень, видя мое выражение лица, улыбается, являя миру свои чертовски очаровательные ямочки.

– Я всего-то на год младше тебя.

Только я хочу высказать свое удивление, потому выглядит Трой не старше семнадцати лет, как телефон снова мигает, а потом начинает разрываться трелью. На экране высвечивается «AM Маркус», а у меня почему-то начинают подрагивать руки. Отклоняю звонок, тут же отводя взгляд от экрана и переводя его на сидящего напротив парня.

Трой ест свой чизкейк, явно прилагая усилия, чтобы не сказать мне что-нибудь насчет того, что я отклонил звонок. Я к своей лазанье даже не притронулся, хотя от голода начинает немного кружиться голова. Одним кофеином сыт не будешь, но в глотку не лезет даже несчастный кусочек лакомства. Я отодвигаю тарелку и виновато смотрю на Сивана. Потому что телефон вновь разрывается от звонка, который тут же прекращается. Но только Но только на несчастную секунду, чтобы опять запищать оповещением о смс.