Текст книги "В самое сердце (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я замел следы, – сжимаю пальцы на переносице, стараясь унять набатом звенящую боль в левом виске, но тщетно. Маркус мельтешит перед глазами, меряя шагами кабинет, и хочется рыкнуть на него и попросить не становиться еще одной из причин мигрени, но вовремя одергиваю себя. Сейчас мы не друзья. Сейчас Батлер – начальство, а я среднестатистический подчиненный. И повышать голос в данной ситуации – это гарантированно раскалить и без того тяжелую атмосферу.

Маркус нервно крутит в руках зажигалку и пачку сигарет, в итоге достает одну и закуривает. Тут же говорит, выпуская изо рта с каждым словом дым:

– Будешь? – протягивает мне пачку.

Мотаю головой.

– Нет. На электронные перешел.

Тут же Батлер кидает в стенку пачку с сигаретами и пластмассовую дешевую зажигалку, видимо, лежавшую у него как раз на случай подобных разговоров, чтобы, в случае чего, разбить было не жалко. Зажигалка звонко взрывается, разлетаясь кусками пластика и снопом искр. Немного вздрагиваю, не ожидая подобного от своего начальника. А уж тем более от друга. Я знаю Маркуса достаточно времени, чтобы выявить: это человек спокойный, со своим чуть пошловатым чувством юмора, в меру строгий, но любящий свою семью, ценящий друзей. За все годы нашей совместной работы Батлер редко выходил из себя настолько сильно, как сейчас.

Меня оглушает его крик:

– Да что с тобой, черт возьми, такое, Франта?!

Я скрещиваю руки на груди чисто инстинктивно, будто пытаясь оградиться, и пожимаю плечами.

– Что ты, блять, плечами жмешь?! Еб твою мать, объясни мне, нахера ты привел того пацана в офис?

Сердце екает. Прошло уже около недели после /того/ дня. За всю неделю ни слова, ни звука насчет Троя ни от Маркуса, ни от самого Сивана. И теперь, когда эта тема затронута, что случилось бы рано или поздно, мне хочется, как в детстве после кошмаром, забиться в угол, завернувшись с головой в одеяло. И Батлер заталкивает глубже в угол, вжимает в стену каждым словом:

– Этот парень – твой заказ, да? Один из тех, чья смерть прекратит шантаж? Если ты хочешь втереться ему в доверие и убить, то зря, копы быстро выйдут на твой след.

Я замечаю, что действительно с каждым шагом приближаюсь к стене, будто пытаясь слиться с ней. Руки начинают дрожать, в легких саднит, и я по привычке шарю по карманам в поисках сигарет, хотя прекрасно знаю – заветной пачки Camel там нет. Там вообще теперь пусто. Я не ношу с собой даже телефон, прекрасно зная – звонить мне больше некому. С Троем всё закончено. Последнее, что я сделаю для него – это попрошу уехать навсегда из страны. Если я его не убью (я не смогу, нет, не смогу, руки бессильно разжимаются, и винтовка падает каждый раз), то это сделает кто-то другой. И у него уж точно руки будут твердо и уверенно держать сталь, а палец нажмет на крючок.

– Я выполню всё, – произношу через силу, будто выбивая из себя слова. Лгу, но надеюсь, что это не слишком очевидная ложь.

Маркус качает головой и, докурив сигарету, бросает её в переполненную пепельницу, стоящую уже неизвестно сколько на столе.

– Ты хоть нож забрал?

Киваю. Оставить орудие убийства – это слишком даже для меня.

– На том спасибо, – ухмыляется Батлер. Кажется, весь гнев сошел на нет, сменившись усталостью. – Выметайся, пока я спокоен более-менее. У тебя от силы шесть недель, чтобы закончить со всеми, кто в той папке.

***

Lera Lynn – My Least Favorite Life

В середине октября ночи становятся внезапно слишком холодными, и меня начинают мучить, казалось бы, давно забытые кошмары. Как в детстве, я просыпаюсь с чувством накатывающей панической атаки. Судорожно сжимаю руки в кулаки и пытаюсь встать. Удается с трудом, ноги подгибаются, но я все-таки преодолеваю расстояние от дивана до тумбочки и беру электронную сигарету. Глубоко затягиваясь приятным, в отличие от табачного горького, дымом, я вроде бы успокаиваюсь, хотя мелкая дрожь продолжает бить всё тело.

Поменять горький дым на сладкий, вредный – на абсолютно никакой. Не спать по ночам. Не убивать. Потому что появился он. Не ворвался ураганом, как часто бывает в жизни, а просто стал кем-то близким. Тем, кого нельзя любить. Да о какой, черт возьми, симпатии, любви и отношениях может идти речь, когда у меня осталось всего пять недель из шести отведенных на то, чтобы убить ребенка, четырех девушек, четырех совершенно незнакомых мне парней и Его. Я кидаю мимолетный взгляд на пистолет, лежащий с папкой на книжной полке. Еще один экземпляр с полными досье на ни в чем неповинных людей, просто перешедших кому-то случайно дорогу, лежит в шкафу. Достаю его из-под груды вещей и выхожу на балкон. Влажный осенний воздух пробирает до костей, но не сомневаюсь, сейчас тут будет жарко. Ногой двигаю в центр лоджии металлическую урну. Сгибаю синий пластик папки пополам, отрывая сначала обложку, а следом за ней и листы. С последнего на меня смотрят сапфировые глаза в обрамлении редких черных ресниц. На лицо с острыми скулами спадают кучеряшки. На левой щеке родимое пятно.

На моей стене, среди фотографий пустое место. Для него. В моих легких безвредный дым электронных сигарет. Потому что он попросил. В моих руках фотоаппарат, а не винтовка. Потому что в прицеле должен быть он.

Я скидываю все листы в урну, оставляя в руках один. На подоконнике одиноко лежит зажигалка и последняя обычная сигарета, будто ждущая именно этого момента. Я беру их. Чиркаю колесиком, заворожено наблюдая, как огонек с зажигалки перекидывается на лист, на котором напечатано:

Трой Меллет Сиван. 21 год. Место рождения: Австралия, Перт.

Всё остальное уже съедает огонь, обжигая вместе с бумагой пальцы. Разжимаю их, и тлеющий кусочек той злополучной папки поджигает остальные. Жаром отдает на всю незастекленную лоджию, и я начинаю нервно смеяться, думая о том, что соседи испугаются и вызовут пожарных.

Пламя поднимается выше. Хочется опуститься в него с головой и исчезнуть. Но я лишь кручу в пальцах сигарету. Уже три недели в моих легких гуляет электронный сладкий дым. Зачем? Зачем беречь себя, будто кто-то будет рядом со мной всю жизнь. Она и так будет слишком короткой. Медленно убивать себя, потому что некому давать повод жить.

Его досье зажгло остальные, его жизнь в моих руках, как и остальные. Вот только моя жизнь не принадлежит мне. Какой смысл её беречь, если Его никогда не будет рядом?

Я поджигаю сигарету, втягивая в легкие горький, тяжелый дым. Горло саднит, и я выпускаю дым через нос. Сажусь на пол и смотрю на звездное небо. Я не знаю ни одного созвездия, кроме Медведицы. Я не нахожу никакого волшебства в ночном небе, хотя и фотограф.

Для меня волшебство – он. Недосягаемый. Тот, с кем нельзя быть рядом.

Я затягиваюсь ядовитым дымом и жалею, что нельзя умереть от одной лишь сигареты.

***

Seafret – Be There

Бессонница. Первый признак того, что моя нервная система дает сбой. Я морально уничтожен кошмарами, глупыми снами, постоянной путаницей в голове. Шатаюсь бессмысленно по городу, изредка забираясь на крыши, чтобы пофотографировать город. Прихожу домой уставший, с гудящими ногами и стоптанными почти до дыр кедами. Сажусь за лэптоп, чтобы отредактировать фотографии, но в итоге удаляю почти всё. Не то. Не так.

Сметаю со стола одним движением руки какие-то бумаги, телефон, флешки, ноутбук и мышку. Кричу, даже не слыша крика. Бью по деревянной поверхности руками, сбивая их в кровь, но не чувствую боли.

Срываю голос, но не обращаю внимания. Хриплю, медленно сползая на пол.

Схожу с ума, чувствуя на руках не свою кровь, а кровь тех, кого я убил за все эти годы.

В четыре утра, когда за окном еще темно, я встаю с холодной постели. Уснуть не получается. Под глазами уже залегли черно-синие тени, а руки дрожат всё чаще. Я либо не ем вообще, либо сметаю содержимое холодильника. Голода либо нет вообще, либо он скручивает желудок в тугой узел, оставляя во рту привкус желчи.

В душе я включаю воду погорячее, пытаясь расслабиться. Почти засыпаю под мягкими струями воды, опираясь руками на запотевший кафель. Но стоит хоть немного расслабиться, как пульс учащается, пальцы начинают дрожать, а перед глазами темнота сменяется мутной пеленой надвигающегося кошмара. Я резко открываю глаза.

На плечах от воды красные пятна. Ожоги. Я сам не заметил, как выкрутил кран в левую сторону, делая из успокаивающей теплой воды обжигающе-горячую. Теперь кожу жжет, но я не обращаю внимания и провожу по больным местам полотенцем, раздирая почти в кровь. Немного приводит в чувства.

Одевшись в джинсы и футболку, накинув на плечи кардиган, чтобы не замерзнуть от промозглого, предрассветного тумана, я выхожу из квартиры. Уже занеся ногу над порогом, я замираю. В узкой щели между дверью и полом лежит диск, который я не сразу замечаю. На нем написано размашистым почерком, который я узнаю, кажется, из тысячи.

«Я хочу, чтобы ты услышал это первым».

Я срываюсь с места, едва не забыв закрыть квартиру. Пробегаю несколько кварталов на одном дыхании, но потом из легких начинает с сипом выходить воздух, и я останавливаюсь. Что я ему скажу? Сейчас от силы пять утра. «Привет, я тут увидел твой диск под дверью. Не знаю, когда ты его принес, но я даже не слушал. Я просто прибежал, чтобы сказать, что я те…».

Обессилено сажусь на качели в каком-то из дворов. Что я…

Себе признаться не так уж сложно, как кажется. Даже не так сложно признаться ему. Другой вопрос: а что дальше? Каким будет наше будущее?

Ответ один – его не будет вообще.

Оставшееся расстояние я прохожу спокойным шагом, наблюдая, как просыпается город. Маленькие спальные районы, например, не засыпают никогда. В них что-нибудь вечно происходит. Сжимая в руке диск, я прохожу мимо небольшого дома, приблизительно этажей в пять, каких в городе почти не осталось. Отголосок прошлого, который сносят, чтобы поставить на их место высотки для элиты. Чтобы продавать квартиры таким, как я. Денег много, а вот счастья…

Парень подсаживает девушку, чтобы она забралась через окно первого этажа, видимо, к себе в комнату. Целует ее на прощание, убегает. Видимо, проснулись родители, заметив всенощное отсутствие дочери. С высоты моей квартиры подобного в престижном районе не увидишь. В высотках нет ни грамма романтики, они будто бесчувственные гиганты. Что, если бы всё произошло не так? Если бы я остался дома, умолчал об ориентации. Я бы так же бегал по-тихому ночью на свидания. Я бы отучился в институте и не знал бы, что такое не спать ночи из-за кошмаров или бессонницы, виня себя за смерти многих людей. Раньше меня это редко волновало, сейчас же… Всё сложилось бы по-другому. И я не встретил бы его.

Я стучусь в дверь, надеясь, что мне откроют. Стучусь, не чувствуя боли в разбитых руках. Хочется позвать Троя, как в тот раз, попросить открыть, сказать хоть что-то. Но язык будто прилип к зубами, и я не могу вымолвить хоть что-то.

– Бесполезно, – раздается голос сбоку от меня. Оборачиваюсь и даже от удивления, кажется, замираю. Дверь через две квартиры от Троя закрывает Зоелла. Та самая официантка из кофейни. – Он уехал на неделю вроде.

– Куда? – говорю нечетко, будто разучившись это делать. Но девушка меня понимает. Как-то жалостливо оглядывает меня, однозначно замечая, насколько потрепанным и побитым я выгляжу.

– Не сказал, – она пожимает плечами и вытаскивает ключ. – Не хочешь кофе выпить? Паршиво выглядишь?

– Я сегодня на мели, – усмехаюсь, демонстрируя пустые карманы. Безрассудно было выходить из дома без кошелька и телефона, захватив лишь диск и ключи, которые, если я их не потерял, лежат в кармане кофты.

– Ничего, – Зои машет рукой. – За счет заведения. Заодно поговорим по дороге, всё веселее, чем идти одной.

Как-то неопределенно пожимаю плечами. Я отвык от банального обычного общения ни о чем. Возможно, стоит просто поговорить хотя бы с кем-то. Нельзя сходить с ума. Нельзя сосредотачивать весь свой мир на чем-то одном.

Вот только не получается. Так вышло, что он становится всем. Самым притягательным, самым опасным, самым идеальным. Всё, что прекрасно, в этой жизни либо аморально, либо смертельно.

========== VIII ==========

Placebo – Protege Moi

Ноябрь начинается со снега. Промозглого, мокрого, но снега. Я опрометчиво выхожу из дома в тонких джинсах и вязаном сером пуловере. Не греет ни капли, снежинки забираются под ткань, таят и холодными каплями ползут по спине. Холодно. Невыносимо холодно. И я не понимаю, то ли снег тает на моих щеках, то ли… это слезы.

Смахиваю резким движение руки. Другой держу винтовку. Крепко сжимаю, чтобы не выронить, как все прошлые разы. Осталось три недели. Либо убиваю я, либо меня. И последний вариант устраивает больше. Перед глазами мокрая пелена, но я упорно продолжаю смотреть в прицел. Сегодня там девочка. На ней красное, слишком яркое для серой осени пальто. Она беспечно идет через дорогу, машины тормозят на красном, как её одежка, светофоре. Судя по досье во втором экземпляре папки, на которую у меня другие планы, её зовут Матильда и ей всего 11 лет. Ребенок. Маленькая девочка, которая не успела еще сделать что-нибудь хуже, чем вылить тарелку невкусного супа в унитаз или отдать положенный кусок котлеты коту. Она просто родилась в слишком обеспеченной и в какой-то мере влиятельной семье. Просто её мать или отец (я предпочитаю не уточнять, когда принимаю заказ) перешли дорогу кому-то. Паук плетет свою паутину и ловит мух. Её родители попали в такую же паутину. Вот только за ошибки расплачиваться не взрослым. Детям.

Я почти нажимаю на спусковой крючок. Представить, что это не ребенок. Это просто «заказ». «Задание». Просто «цель».

Винтовка выпадает из рук, ударяясь о бетонную поверхность крыши. Я падаю следом на спину, разбивая, кажется, затылок. Пелена перед глазами начинает колыхаться, и непрошеный снег ползет по щекам, скатываясь к шее.

Я прокручиваю в голове песни Троя. В ушах звучит его голос. Я медленно схожу с ума, потому что он целиком и полностью проник в мою жизнь, сам того не подозревая.

На том диске было шесть песен. Я прослушал каждую из них бессчетное количество раз. Я перематывал каждую из них на начало, стоило отзвучать последним нотам, лишь бы слышать его голос снова и снова. Единственная песня, которая стала для меня своеобразным табу – это та «самая», чье название написано маленькими буквами. «for him.»

Я знаю, что когда он станет знаменит, когда выпустит свой альбом, там будет эта песня. И никто не поймет, про кого она.

…к сожалению, про нас.

Про то, что могло быть.

Я лежу на крыше, чувствуя, как снег метет всё сильнее и сильнее. Меня накрывает холодным одеялом, рука беспомощно тянется за винтовкой, но в итоге опадает и замирает. Нет желания ни вставать. Ни отряхиваться от мокрого снега. Ни идти куда-то. Ни жить.

И на ноги меня поднимает одна лишь мысль – провести отведенное нам время так, чтобы он вспоминал обо мне не со слезами, а с улыбкой.

***

BROODS – 1000X

В кофейне Джо и Каспар заканчивают возводить подобие стен. Хитрое переплетение вырезанных из дерева узоров они соединяют многочисленными шарнирами и крепежами, создавая в итоге вполне полноценную конструкцию, которая хоть и кажется шаткой, таковой явно не является. Когда мы с Зои шли тогда до кофейни, она рассказала, что Джо и Каспар друзья уже много лет. Одна квартира, одна мечта на двоих, потом и один бизнес. Даже девушка, зная парней очень хорошо, порой сомневалась, просто ли она друзья. Но потом Джо вроде бы начал встречаться с девушкой, однако их отношения быстро закончились. Подозрения Зоеллы усилились. И как типичная девушка, она молчала, что-то додумывала, чтобы в итоге спросить в лоб. Далее рассказ пришлось временно прервать, потому что мы дошли до кофейни. Спустя полчаса, когда всё было готово к открытию, Зои принесла две кружки с глинтвейном и, сев рядом со мной, продолжила. К облегчению девушки, брат оказался нормальной ориентации. После этой фразы Зоелла поспешно добавила:

«Ничего не подумай, я нормально отношусь к геям, но просто и Джо, и Каспар дурные до невозможности, если свяжут жизнь друг с другом окончательно – конец. Разнесут всё вокруг, друг друга прибьют, шутки устраивая. Нет, этим двум нужен кто-то степенный, спокойный и домашний, чтобы уравновесить».

Дальнейшие полчаса мы старались избегать разговора о том, как мы с Троем связаны. Но не заданный вопрос буквально был ощутим в воздухе. Но девушка не спросила. Допила глинтвейн, предложила мне покушать, а когда я отказался, отругала за синяки под глазами и худобу. В итоге домой я шел с полным пакетом еды. Почему она помогает мне, возможно, осталось бы загадкой, не приди на мой телефон смс-ка с неизвестного номера:

«Он попросил заботиться о тебе. Не знаю, зачем ты Трою, но, видимо, ты для него важен».

Я записал номер Зои на телефон и решил, что когда морально буду готов разгребать свалившуюся на меня кучу проблем и нерешенных (скорее даже нерешаемых) вопросов, я отдам ей долг.

– Помочь чем? – я машу рукой Джо и Каспару, которые сначала щурят глаза, пытаясь увидеть меня сквозь снег, а потом машут в ответ.

– Не, – Каспар как-то беспечно улыбается, отпуская одну из деталей, которая тут же падает на голову Джо. Тот витиевато ругается, расписывая в самых красочных выражениях, что ждет Каспара, если тот «сейчас не возьмет эту сраную стену и не прикрепит её намертво». – Иди, там сегодня очень крутые булочки с маком и корицей.

– Звучит заманчиво, – дружелюбно улыбаюсь, надеясь, что не разучился этого делать. Вспоминаю про деньги, которые хотел отдать Зои за её помощь, но решаю, что отдам через Джо. Я отдаю парню в руки пачку денег, ловя на себе шокированный взгляд. – Передай сестре, окей?

Не задерживаюсь больше на улице, где снег начинает идти всё сильнее, и захожу в кофейню. Теперь под навесом стоят помимо столиков две вешалки, на одну из которых я вешаю пальто. В теперь уже помещении, а не просто летней террасе, витает запах корицы, ванилина и кофе. Тут немного прохладно, с одной стороны лишь жалкое подобие стены, сквозь которое можно наблюдать идущий на улице снег. Натягиваю на ладони рукава черного джемпера, но теплее не становится. В колонках играет что-то по-зимнему романтичное, медленное, и под эту песню многие парочки начинают вставать и танцевать в проходах между столов. Места в зале стало больше с того раза, как я приходил сюда. Почти две недели назад.

Я обвожу взглядом зал. Делаю шаг. И замираю. У самого возвышения, которое некогда было импровизированной сценой, стоит столик. Обычный, как и остальные. Вот только…

Он сидит, пьет дымящийся кофе, когда все пьют глинтвейн. Он натягивает на руки, как и я, рукава. Вот только на нем не невзрачный, негреющий джемпер, а теплый ярко-синий, как его глаза, свитер. Он кутается в безразмерную одежду, скрывая свое изящество. Он дует на темную кофейную гладь, остужая напиток, но этот жест мимолетный, будто не замеченный им самим. Сделанный автоматически. Он мыслями совсем далеко. Он опускает взгляд, обнимает худыми ладонями кружку, потому что знает – я стою совсем рядом. Мне до него два шага. И это самые трудные шаги в моей жизни.

– Трой, – я приближаюсь к нему. Он вздрагивает. Я вижу это мимолетное движение плеч вверх, как соскальзывают пальцы с керамической поверхности. – Пойдем.

Я беру его хрупкую ладонь в свою. Он будто хрустальный. Снежный. Одно неверное движение – и он рассыплется. Но я обнимаю его за талию, такую тонкую, даже сквозь свитер. Он обнимает меня за шею и несмело кладет голову на плечо. Мы покачиваемся в такт музыке, ловим каждое слово, вслушиваемся в дыхание друг друга.

– Коннор, я… – его голос срывается тихим хрипом, но звучит всё так же прекрасно, как в нашу первую встречу.

«В другой жизни

Я бы никогда не поступил по-другому,

Я бы пережил всё это снова

Тысячу раз,

Только для того, чтобы впустить тебя в своё сердце,

Позволить тебе свести меня с ума.

В другой жизни я бы пережил всё это снова тысячу раз.»*

Я чувствую, как дрожат его руки. Я чувствую, как он резко выдыхает, будто борясь с собой, преодолевая что-то внутри, ломая какой-то барьер.

Я молюсь: «Посмотри на меня».

Я молюсь: «Скажи хоть что-нибудь».

Мы не останавливаемся, песня играет, мы качаемся в такт, будто на легких ночных волнах. Столько звуков вокруг, столько нот…, но он слышит меня. Его голова на моем плече, мои губы почти касаются его уха. Я закусываю губу. Чувствую, как сердце начинает стучать, выбивая странный ритм. И я говорю:

– Я тоже.

Его губы со вкусом кофе. Мои – с горьким вкусом электронных сигарет. Наш поцелуй не больше, чем обычное легкое касание, которое задерживается до последней ноты. Я прислоняюсь своим лбом ко лбу Троя и открываю глаза. Кончики черных редких ресниц дрожат, он весь будто лист на ветру. Но когда он все-таки открывает глаза…

Они голубые, чистые, искренние.

Мы ни разу не целовались до этого. Мы не держались за руку. Мы не познакомились в клубе или на какой-то выставке, у нас не было бешеной химии.

Просто так случилось, что мы обнимаемся в переполненной кофейне, под тихий и привычный гул разговоров. Так должно быть. Не бывает случайностей. Мы не встречаем людей просто так. Всё, что мы делаем – это не простое стечение обстоятельств. Это судьба.

И моя судьба – он.

***

Sting – Shape Of My Heart

Фонари зажигают теперь раньше. Я не знаю, который сейчас час, да это и не имеет никакого значения. Единственный ориентир – фонарь напротив моего окна, светящий в сторону постели.

Мягкий белоснежный свет бликами скользит по его коже, следом за моими губами. Каждая минута разбивается на мелкие осколки мгновений.

Мои руки на его теле смотрятся большими, а он весь будто соткан из света фонаря, луны и звезд.

– Не останавливайся, – шепчет он, сжимая сильнее мою правую руку. Я знаю, что ему больно. Замираю, давая Трою привыкнуть. И он тянет меня к себе. Целует, нежно, но жадно, будто пытаясь наверстать упущенное за эти два месяца.

Его холодная кожа становится теплее, он выгибается, цепляет за меня тонкими аристократичными пальцами. Распахивает свои сапфировые глаза и шепчет зацелованными губами:

– Я бы пережил эту боль снова и снова. Тысячу раз. Я бы пережил всё, потому что в итоге встретил тебя.

Я произношу его имя на выдохе, губы в губы. Я целую его ключицы, шею, скулы. Я смотрю на него, распростертого подо мной, и запоминаю это навсегда. Смущения нет, есть только нежность, желание, зыбкая пелена, затмевающая разум.

Я прижимаю это хрупкое тело к себе, зажмуриваю глаза до ярких бликов. Трой комкает в пальцах простыни, отпускает их, сжимает мои предплечья, он выгибается до еле слышного хруста. Я вижу его сжатые в тонкую полоску губы, тут же растягивающиеся в удовлетворенно-нежной улыбке.

Такой красивый. Будто хрустальный. Мой.

За окном шумят машины, играет в каком-то баре через дорогу музыка. Всё, что меня сейчас волнует, – это Трой, лежащий в одной постели со мной. Он водит кончиками пальцев по моему лицу, считая родинки.

– Я слышал, – он говорит шепотом, будто боясь, что с громкими словами исчезнет эта комната, эта ночь и я, – что родинки – это места, куда человека ранило в прошлой жизни.

– Кажется, в прошлой жизни меня убило шрапнелью, – смеюсь я.

На секунду Трой замирает, а потом тихо смеется.

– Действительно, у тебя столько родинок, будто кто-то набрал на кисточку щедро краски и брызнул, – нежная улыбка отражается тонкими морщинками от уголков сапфировых глаз. Он первый, кто так говорит о моих родинках.

– Ты прекрасен, – шепчу я, протягивая руку. Трой переплетает наши пальцы. – Я не знаю, что такого хорошего я сделал, что встретил тебя.

– Почему ты помог мне тогда? – он смотрит на меня блестящими в свете теперь уже одной луны глазами.

Я пожимаю плечами. Размеренно глажу большим пальцем запястье Троя, чувствуя под кожей выпирающие венки. Кожа мягкая, нежная, и я ненароком боюсь, что стертые в мозоли об оружие ладони выдадут меня.

– У нас же не будет друг от друга секретов? – он смотрит на меня совсем печально, нахмурив брови, будто что-то терзает изнутри, рвет когтями, пытается выбраться.

– Нет, – качаю головой я. – Конечно, нет, Трой. Я хочу быть с тобой и дальше, хочу проводить так ночи. Я не хочу, чтобы ты скрывал что-то, когда это мучает тебя.

«Прости, что не могу быть честен с тобой. Прости, что не могу тебя уберечь от всех бед. Прости, что тебе достался я».

Он тяжело вздыхает:

– Скелеты должны быть в шкафах, а не гулять по гостиным соседей.

Я отпускаю его руку, чтобы сесть. В голосе парня слышатся слезы, которые он пытается подавить, чтобы не быть слабым передо мной. Я хочу поднять Троя вслед за собой, посадить на колени, обнять и зарыться носом в его мелкие кучеряшки. Сказать, что какие бы не были его «скелеты», сколько бы их ни было, мне всё равно. Я люблю его за ангельский голос, за яркие глаза, за то, что он есть. Я люблю его за то, что он будто предназначен мне свыше.

– У меня депрессивное расстройство, – Трой закрывает лицо руками и, кажется, начинает плакать.

Я замираю.

В отличие от обычной депрессии, то, что у Троя, – это навсегда. Не лечится. Постоянный страх жить, дышать, угнетенное состояние. Он весь соткан из грустных мыслей, из мечты о самоубийстве. Я знаю симптомы, слишком хорошо изучал.

Я хочу сказать ему:

Мои руки в крови, но я касался ими тебя.

Я убивал, я смотрел этими глазами в прицел винтовки. И я смотрел ими на тебя.

Я не достоин того, чтобы лежать с тобой в одной постели, смотреть на одно небо, дышать одним воздухом и знать, что ты меня любишь.

– Это такие мелочи, – я притягиваю парня к себе, обнимаю и целую в висок.

«Я убил больше сотни человек. И ты должен стать последним», – вот, что я должен был сказать. Открыть свой шкаф.

Но я говорю:

– Это совершенно неважно.

И целую его соленые от слез губы.

Комментарий к VIII

*строчки песни 1000X.

========== IX ==========

In der Liebe sprechen Hände und Augen meist lauter als der Mund.

(Ricarda Huch)

Gabrielle Aplin – Salvation

Я не собирался влюбляться в тебя, но меня

Накрыло с головой и

Ослепило белоснежным светом.

Моё спасение,

Чудесное моё спасение…

Город заметает снегом, дорога леденеет, а водители судорожно меняют летнюю резину на зимнюю. Сакраменто покрыт белым покрывалом, что случалось обычно не раньше середины декабря. Но в этом году погода шокирует всю Калифорнию, температура падает до минус пяти, люди кутаются во все теплые вещи, не рискуют выезжать на собственном транспорте на работу. Прекрасно их понимаю, когда по дороге за город, машину начинает заносить, и я с усилием выкручиваю руль.

– Плохая была идея, – качает головой Трой, когда я резко давлю на педаль тормоза, но машина останавливается лишь через почти пятьдесят метров, при том, что еду я со скоростью чуть больше семидесяти километров в час. – Надо было в городе куда-нибудь сходить и не заморачиваться.

– Нет, – отвечаю твердо, чтобы парень даже не брался со мной спорить. – Мне надоели места, где слишком много людей. Хочу показать тебе кое-что. Надеюсь, понравится.

– Как мне может не понравиться, если это делаешь ты? – Трой улыбается и отворачивается к окну, кутаясь сильнее в серое пальто и черный шарф, обмотанный вокруг шеи в несколько оборотов. Он подстригся, кучеряшки стали чуть короче, но зарываться в них пальцами всё так же приятно. Одним движение парень убирает волосы с лица, зачесывая их назад. Это сейчас они укладываются беспорядочными прядями, но я-то знаю, что когда Трой выходит из душа, так же убирая с глаз мешающиеся прядки, они снова падают на лицо. Вьются мелкими завитками от влаги, раздражают парня. У меня даже есть фотография, одна из тех, которые никому не показываешь, храня в отдельном ящике, смотришь украдкой и улыбаешься так, что сводит щеки. На ней Трой растрепанный лежит на диване вниз головой, закинув ноги на головашку, запустив руку в мокрые волосы. Рот приоткрыт буквой «о», будто я застал голубоглазого врасплох, щелкнув фотоаппаратом. Он одет в одни лишь джинсы, футболка валяется где-то рядом. В комнате было настолько жарко, но не только из-за отопления, которое включили сильнее с приходом холодов. Из-за него резко поднималась температура, воздух становился горячее. Трой умеет быть не только милым, как сейчас, улыбчивым и ласковым. Он умеет не только быть грустным, самоуничтожающим из-за болезни. Он умеет быть резки и горячим, как пламя, которое горело и поднималось ввысь от бумаг, которые я жег на лоджии.

– Всё, чуть-чуть осталось, – говорю я, чуть завидев очертания небольшого деревянного домика у леса.

– Ты уверен, что мы отсюда выедем? – Трой открывает окно, впуская в салон свежий морозный воздух, высовывается из него и смотрит, как следы шин тут же заметает снегом.

– Если что – останемся жить, – смеюсь я. – К весне откопают.

– Не смешно, – в противовес своим словам парень звонко хохочет.

Я торможу около домика, слыша скрип шин по заснеженной дороге. Последний раз сюда, скорее всего, приезжали в сентябре, когда можно было еще купаться в находящемся в центре базы бассейне. Сейчас же всё было накрыто белыми шапками, воду спустили еще когда опадали листья, и ни души здесь не появлялось.

– Вау, – Трой растерянно осматривается, выходя из машины. Я понимаю, что он чувствует сейчас. Чистый восторг от леса, простирающегося по левую сторону, от небольшого озера, вырытого тут давно, как рассказывал Маркус, еще когда он был маленьким. Около озера что-то наподобие причала из белоснежного соснового сруба, из которого сделаны и домики с беседками.

– Нравится? – я подхожу к парню сзади и обнимаю, прижимая ближе. Он одет в теплое пальто, я всего лишь в свитере. Когда едешь за рулем, не чувствуешь холода, особенно если на дороге не самые лучшие условия для езды. Пальто, кажется, осталось в квартире Троя. Это теперь вполне обычно для нас. За две недели, что прошли с той ночи, мы частично перетаскиваем вещи друг друга по разным квартирам: то ко мне, то к нему. Мы ночуем вместе, и меня пугает эта спокойная жизнь. Слишком всё прекрасно. Даже ссоры по мелочам, подобным тому, что смотреть и чем ужинать, переходят в шутку, а следом в поцелуи, объятия, в становящиеся всё громче и громче стоны.

– Тут безумно красиво, – голубые глаза заворожено глядят в сторону «причала».

– Вообще это место принадлежит целиком и полностью моему начальнику, – говорю я, залезая в машину через пассажирскую дверь, чтобы достать сумку с едой и термосом, в которой налит горький кофе без сахара с корицей. – Он разрешил приезжать сюда в любое время года, даже ключ дал от дома.

Я закрываю машину, проверяю сигнализацию, хотя знаю, что сюда никто не сунется. Простая привычка, отработанная до автоматизма. Трой уже топчется на месте, пытаясь согреться. Подхожу к нему и, поставив небольшую спортивную сумку на снег, застегиваю его пальто на второй ряд пуговиц.