Текст книги "Опаленная юность"

Автор книги: Зоя Смирнова-Медведева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

* * *

Наступил Новый год.

Немцы вели себя более или менее тихо. Действовали с обеих сторон главным образом саперы и снайперы.

В первых числах января нас собрали в просторной землянке разведчиков: хозяева ушли на выполнение боевого задания. Здесь были политруки рот, комсорги и агитаторы со всего полка.

С рассказом о славных традициях, сложившихся в части, носящей имя легендарного Чапая, выступил комиссар полка Григорий Иванович Цапенко. Горячо, взволнованно говорил комиссар. Каждое его слово западало в сердце и душу.

Долго не смолкали в землянке аплодисменты.

Самарский, стоявший рядом со мной, сказал негромко своему соседу – разведчику Николаю Сизову:

– Молодец комиссар! Я вроде все книжки о Чапаеве прочитал, а того, о чем говорил комиссар, там нету. Крепко запомнил я его слова. Будет что рассказать бойцам!

– Верно, – отозвался Сизов. – Только вот хватит ли у меня огонька, чтобы так рассказать своим ребятам?.. А слова я тоже крепко запомнил. Но не в одних словах дело. Надо сердце комиссарское иметь. А такое дано не каждому...

После этого собрания в землянках, дзотах и дотах появились скромные, в меру сил и находчивости оформленные боевые листки. В каждом обязательно был портрет Чапаева. Нашлись среди солдат художники. А отделения, где не оказалось умельцев, вырезали портреты из газет и журналов.

Кто-то из бойцов написал новые, чапаевские, слова на мотив очень популярной тогда песни «Раскинулось море широко». Не стану утверждать, что стихи были безупречны. Но они точно выражали чувства и мысли бойцов. Звучали они примерно так:

Раскинулось море широко

У крымских родных берегов.

Стоит Севастополь, как сокол,

С врагами сразиться готов. [38]

Надежно прикрыли наш город родной

Моряк, пехотинец и летчик.

У мощной стены обороны стальной

Могилу находит налетчик.

Нам холод и зной не помеха в бою,

Мы свыклись с дождем и ветрами.

Чапаева дети не дрогнут в строю,

И будет победа за нами!

Смелее, друзья, на решительный бой,

Нас Родина-мать не забудет.

Навеки, Чапаев, мы вместе с тобой –

Простые советские люди...

А однажды поздним вечером по приказу командования лучшие бойцы и командиры временно покинули передовую. Им была предоставлена высокая честь – просмотреть кинофильм «Чапаев», лента которого чудом уцелела и сохранилась в осажденном городе.

Киносеанс состоялся в Инкерманских штольнях.

День перед тем выдался трудный. Многие, кто по праву могли присутствовать на просмотре, пали в стычке с фашистами. Когда наконец на передовой наступило обычное вечернее затишье, бойцы-счастливчики с помощью товарищей особенно тщательно привели себя в порядок. Посещение кино было беспримерным фактом в нашей фронтовой жизни. И естественно, что представитель каждого отделения старался не ударить лицом в грязь.

Наконец, напутствуемые товарищами, бойцы отправились в «увольнительную». Дорога к штольням была известна: там находился госпиталь.

Трогательно и торжественно прошел вечер. До начала фильма то и дело слышались радостные восклицания. Ветераны обороны узнавали друг друга, шутили, что, мол, первый раз попали в госпиталь на собственных ногах и не за тем, чтобы подлечиться.

Застрекотал кинопроектор. На экране из простыней появились знакомые титры.

Мне показалось, что сам воздух в штольне был насыщен в те минуты лютой ненавистью к врагу, нарушившему нашу прекрасную жизнь.

Многое вспомнилось в первые минуты фильма... Это и создало в зрительном зале какую-то удивительную атмосферу. Бойцы, сидевшие с винтовками и автоматами, [39] стали как бы непосредственными участниками событий. Ведь всего несколько часов назад они так же бежали навстречу врагу, чтоб отбросить и смять его...

Я видела, как руки сильнее сжимали оружие, а взгляды становились строгими, будто прицеливающимися. Гул проходил по рядам. Напряжение достигло предела, когда на грозно молчавшие позиции чапаевцев двинулись под барабанный бой в «психическую» атаку каппелевцы.

В зале не было, пожалуй, бойца, который бы не пережил подобного наяву. Может, «психические» атаки немцев выглядели не так помпезно, как в кино, но гитлеровцы не прочь были попытаться припугнуть русского солдата «прусским презрением к смерти». Только на поверку выходило, что вся хваленая фашистская выдержка – от алкоголя и наркотических средств.

Мелькают последние кадры.

Легкий всплеск на воде – и вражеская пуля уносит из жизни Чапая...

Мчится красная кавалерия. Помощь подоспела! Трепещите, белые гады!

В приподнятом настроении возвращались бойцы на передовую. В тот вечер каждый еще и еще раз с гордостью чувствовал, что такое чапаевцы!

* * *

Прямо из Инкерманских штолен я отправилась в землянку разведчиков. Надо было дождаться их возвращения. Помогая Маше Ивановой, я выполняла и обязанности санинструктора.

Разведчики ушли еще вечером. Группу повел Василий Кожевников, недавно возвратившийся из госпиталя.

Ждать мне пришлось недолго. В траншее послышался шум. Первым в землянку ввалился долговязый гитлеровец со связанными руками и с замотанной женским платком головой. Пугливо озираясь, он остановился у входа.

Потом ребята внесли на плащ-палатке раненого. Я сразу узнала его – это был снайпер Володя Заря. Но с разведчиками он не ходил. [40]

– Что случилось? – спросила я.

– Давай, сестренка, по порядку. Сначала дело, – басом сказал Кожевников.

Он снова выглядел здоровяком, словно и не было тяжелого ранения. Только когда я перевязала снайпера, Кожевников добавил:

– Мы с Сизовым наткнулись на него на обратном пути. Лежал в обнимку с мертвым фашистом.

...Едва наступали сумерки, Володя Заря обычно отправлялся на охоту. Он пробирался ползком на ничейную полосу и устраивался в заранее оборудованной засаде.

Ничейная полоса, где действовал Володя, представляла собой голое место с расщепленными пнями, с остатками скошенного орудийным и пулеметным огнем кустарника, с грудами камней и множеством разнокалиберных воронок, припорошенных снегом.

В тот день, когда случилась беда, снайпер благополучно миновал большую часть пути. Ему оставалось проползти буквально несколько метров до груды заснеженных камней возле трех тонких расщепленных пеньков, где находился «секрет». В сумерки, как известно, освещение быстро меняется и очертания предметов расплываются, теряют привычную форму. Володе тоже показалось, что груда камней, за которой он прятался много дней, стала вроде более пологой. Пригляделся внимательнее – все, как было, но за камнями что-то едва заметно шевельнулось.

«Померещилось», – решил Заря. И пополз дальше. Вот и засада – горка камней, а за ней аккуратный окопчик в неглубокой воронке от снаряда. Заря остановился, чтобы перевести дух перед последним рывком. В тот же миг из его окопчика вылетел гитлеровец с ножом.

Володя вскочил на ноги, вскинул снайперскую винтовку, нажал спусковой крючок. Выстрела не последовало – какой же снайпер пробирается к засаде с загнанным в ствол патроном?..

Разозлившись, Заря перехватил винтовку за ствол, замахнулся, но немец упредил его.

Падая, Володя ударился головой о камень. В глазах помутилось, но сознания не потерял. Может, потому, что очень четко видел над собой нож. Второго удара [41] гитлеровец нанести не смог. Снайпер размозжил ему голову попавшим под руку камнем...

В ту же ночь мы отправили Зарю в медсанбат.

На другое утро разведчики только и успевали принимать гостей. То и дело отворялась дверь в землянку, заглядывали знакомые из других отделений и рот, чтобы справиться об успешном поиске, услышать с подробностями историю Володи Зари да и просто побыть с товарищами – день выдался тихий.

Зашел и Анатолий Самарский со своим неразлучным баяном. Ну а там, где Самарский, там и песня. Только начали «Землянку», появился комиссар полка Цапенко. Дневальный вскочил, собираясь скомандовать «Смирно», но комиссар подал знак, чтобы продолжали.

Однако допеть «Землянку» так и не пришлось.

– Пляшите, хлопцы! – закричал прямо с порога наш почтальон, которого ждали еще вчера.

Положив на стол толстую сумку, он, словно фокусник, доставал один конверт за другим:

– Радуйтесь! Пришли корабли с Большой земли! Писем на весь батальон! И не только письма... – заговорщически подмигнул он.

Раздав письма, почтарь приблизился к комиссару и доверительно шепнул:

– И посылки пришли... разбирают в полковой землянке бойцы комендантского взвода. Как раз к празднику Красной Армии.

С наступлением сумерек в полковую землянку потянулись делегации батальонов – получать подарки с Большой земли. С группой наших ребят шел и герой дня – подтянутый, стройный Кожевников, командир разведчиков. Пожалуй, только в тот вечер я разглядела, что у него правильные черты лица и большие серые глаза.

– Вот, товарищ старший сержант, получите личный подарок, – сказал комиссар, вручая Кожевникову одну из посылок. – И не глядите на меня с удивлением. Я не ошибся. Теперь вы старший сержант. Вам присвоено внеочередное звание.

– Служу Советскому Союзу!

– Будьте всегда и во всем примером для подчиненных. [42]

Кожевников смутился. Слишком много радостных минут пришлось пережить за последние сутки. Поэтому ответил, волнуясь, несколько не по-уставному:

– Постараюсь, товарищ комиссар...

Вернувшись в свою землянку, Кожевников осторожно вскрыл сверток и разложил на столе содержимое: кусочек туалетного мыла, вышитый кисет с табаком, авторучку, теплые носки, флакончик одеколона, две плитки шоколада.

– Шоколад... Это уж ни к чему... – протянул он и с каким-то виноватым видом стал мять в руках опустевший полотняный мешочек. – Давайте, братцы, разделим на всех, – от души предложил он.

– Э-э, нет! – откликнулся Николай Сизов. – Приказ комиссара. Лично вам подарок. Мы ведь тоже не обижены. Подарки получил каждый. А вот вы, товарищ старший сержант, – Сизов с особым выражением произнес новое звание Кожевникова, – вы, товарищ старший сержант, вынули из посылочки не все...

– Как не все?..

– Позвольте...

Но Кожевников сам обследовал мешочек.

– И верно! Письмо...

– А как же! Разве можно без письма? – Сизов заглянул через плечо своего товарища и земляка. – «Самому храброму защитнику Севастополя». Вот оно что! А ведь и вправду по адресу попало.

– По адресу, – согласились разведчики.

Кожевников вскрыл конверт и прочитал:

Дорогой боец, защитник города Севастополя! Поздравляю вас и ваших товарищей с 24-й годовщиной Красной Армии, желаю здоровья, счастья и новых боевых удач. Посылаю скромный подарок. И если выберется у вас свободная минута, напишите мне, пожалуйста, о своих фронтовых геройских делах.

Прочитал Кожевников эти строчки и задумался. Лицо его стало грустным.

– Товарищ старший сержант! – окликнул земляка Сизов. Он знал, о чем печалится командир: они были из одних краев, а в тех краях хозяйничали оккупанты. – Вот теперь и у вас есть кому писать, от кого ждать ответа. Молодец дивчина – вечное перо прислала, конверты, бумагу... [43]

В землянке разведчиков было тихо. Бойцы сидели у стола, наслаждаясь душистыми подарочными папиросами. Не сговариваясь, они освободили местечко, чтоб командир мог тут же приняться за ответ. Кожевников присел к столу, склонился над бумагой.

– А что про город написать? – заканчивая письмо, спросил старший сержант.

– Так и напишите, – отозвался за всех Сизов, – будем защищать город до последнего...

Любознательнейший Сизов и тут попытался заглянуть в письмо через плечо Кожевникова, но тот деликатно отстранил земляка. Так никто и не узнал, что написал Василий Кожевников девушке, приславшей подарок «самому храброму защитнику Севастополя». Известно стало лишь то, что письмо не было сдано почтальону. Его опустили на другой день прямо в ящик полевой почты, когда Сизов с Кожевниковым ходили в Инкерманские штольни – в госпиталь к Володе Заре.

* * *

Огромное помещение штолен было разделено простынями на «палаты».

Военврач 3 ранга Мария Андреевна Антонова, увидев Кожевникова и Сизова без халатов, нахмурилась, но ругать ребят не стала: наверное, не хотела беспокоить Зарю, который только уснул после тяжелой ночи, проведенной в бреду. Антонова поднялась навстречу разведчикам. Те остановились выжидающе, протягивая свертки и кульки – подарки для Володи.

– Видно, вы те самые ребята, что спасли снайпера? – спросила Мария Андреевна.

– Они, они, – закивал Сизов. – Вот он – командир, а я, стало быть, подчиненный. Мы и наткнулись на Володю. На Зарю, стало быть.

– Свидание, возможно, разрешу, но только к вечеру. И то при одном условии: если раненому будет лучше.

– Плохо ему? – спросил Кожевников.

– Заря потерял много крови. Но к Первомаю, думаю, будет здоров да еще, пожалуй, успеет увеличить свой снайперский счет.

– Вот, доктор, спасибо, – подлащиваясь, проговорил Сизов и нарочито громко вздохнул. [44]

– К чему эти вздохи! – строго сказала Антонова, правильно расценив маневр Сизова, бившего на жалость. – Я уже и так сделала для вас исключение. А то и вечером не пущу.

– Так мы... – начал Сизов.

– По глазам вашего командира вижу, что увольнительная у обоих до вечера, – улыбнулась Антонова. – Вот и идите в ленинскую комнату, посмотрите газеты, журналы. Наступит время – позову.

Проводив разведчиков до хода, который вел в ленкомнату, военврач ушла. Дождавшись, когда она скроется, Сизов сказал:

– Вы вот молчите, товарищ старший сержант, а так красноречиво, что женщины сами обо всем догадываются...

– Эх, Сизов, Сизов... У меня от трескотни немецких пулеметов голова не болит, а побыл с вами – на части разламывается.

– Так я думаю, это на пользу делу.

– Головная боль, что ли?

– Да нет! Мои разговоры. А голова... Ее лучше всего лечить хорошей папиросой на свежем воздухе. И все же польза от моих разговоров тоже имеется! Не скажи я дежурной сестре, какой вы, товарищ старший сержант, герой – не пустили бы нас в госпиталь.

– Ох, Николай... Что-то ты «завыкался», земляк.

– Так я не в обиду.

Остановились у выхода из штолен, закурили.

Детский смех, раздавшийся рядом, был так неожидан, что разведчики вздрогнули. Из-за поворота выскочила стайка мальчишек и девчонок в пионерских галстуках. Принялись играть в самые обыкновенные салочки. Когда курносый мальчуган спрятался от преследователей за спину Сизова, разведчик не выдержал:

– Небось в госпитале за ранеными ухаживаете, а шумите, как маленькие... Разве так можно?

– Да мы учимся тут, дядя! И школа наша тоже в штольнях. Сейчас перемена. А вы кто?

– Мы с передовой, – важно сказал Сизов.

– И не знаете, что мы здесь учимся? Мы еще сколько подарков вам послали! Может, не получили? [45]

Игра прекратилась, ребята окружили бойцов.

– Фронт большой. Не в одну чапаевскую дивизию подарки отправляли, – резонно заметил Сизов.

– Мы как раз в чапаевскую!

– Именно в чапаевскую!

– Дивизия, ребята, большая...

– А наши подарки кто получил?

– Конечно, самые отважные солдаты, – сказал Кожевников.

– И вы их знаете?

– Точно, – авторитетно подтвердил Сизов. – Раз в чапаевскую посылали, то самые герои и получили. Такая уж наша дивизия.

– А мы вчера в госпитале были. Каждый день ходим, газеты и книжки читаем раненым... – бойко начала девочка с короткими косичками. И вдруг запнулась, растерянно заморгала. – Знаете, какого снайпера вчера привезли? Он с немцем врукопашную дрался. Тот нашего ножом, а наш его камнем убил.

– Снайпера этого разведчики спасли, – вступил в разговор вихрастый мальчишка. – А еще они живого фашиста украли. Эх, хоть бы глазком взглянуть на таких людей!

Сизов почувствовал, что Кожевников толкает его в спину: молчи, мол...

Послышался звонок. Детвора бросилась в штольни.

Кожевников долго глядел вслед убежавшим школьникам, потом тихо сказал Сизову:

– А ведь они настоящие герои.

Сизов согласно закивал, хотя считался завзятым спорщиком и имел на все случаи жизни свои, иногда весьма своеобразные, взгляды и суждения.

Друзья прошли в читальню, жадно набросились на журналы, которых не видели уже несколько месяцев, в охотку сгоняли партию в шашки, вместе с выздоравливающими забили «козла».

Здесь и нашла их военврач Антонова.

– Идите. Ровно на две минуты.

Что можно сказать, о чем спросить за такой короткий срок? Николай Сизов с трудом запихал в тумбочку Зари, принесенные гостинцы – она была уже полна. Кожевников передал привет от товарищей, от командира полка Захарова, от комиссара Цапенко. [46]

Увидев своих спасителей, Заря оживился, но тут же сник – он был еще очень слаб. Доктор Антонова сразу выпроводила от него посетителей.

* * *

Дни проходили за днями, а Кожевникову все не было письма. Весточки для старшего сержанта ждали все разведчики. Стоило появиться в землянке почтальону, как кто-нибудь из бойцов прежде всего шепотом справлялся, нет ли письма командиру.

Наконец ровно через три недели почтарь ввалился в землянку с торжественным и загадочным видом:

– Вам письмо, товарищ старший сержант! И плотное! Наверное, с фотографией.

В конверте действительно оказался снимок. Сизов протянул руку и взял фото из рук Кожевникова.

– А ведь красавица! Повезло вам, товарищ старший сержант!

Остальные разведчики дружно поддержали Сизова: красавица, да и только! Землянка быстро опустела – пускай старший сержант спокойно прочитает письмо и напишет ответ! Последними вышли Николай Сизов с почтальоном. Он по секрету сообщил разведчику, что письмом для Кожевникова интересовался сам комиссар.

– Мели, Емеля! – буркнул Сизов и начал сворачивать толстенную козью ножку, явно не собираясь продолжать разговор с почтарем.

Только много времени спустя я узнала, что шутник и балагур Сизов на самом деле умел крепко хранить доверенную ему тайну. В тот день, когда в часть прислали подарки, комиссар Цапенко вместе с Сизовым специально подобрали для Кожевникова посылку, в которой было письмо.

Ну а что касается переписки... Это совсем другая история.

* * *

Настала короткая и дружная крымская весна.

Странно было видеть, как из покореженной взрывами земли, пропитанной пороховой гарью и вонью взрывчатки, вдруг выткнулись яркие травинки. А через несколько дней среди них вспыхнули белые и синие головки подснежников. [47]

Покрылись нежными зелеными листочками посеченные осколками деревья и кустарники.

Ожил и передний край. Бойцы, накрывшись с головой двумя шинелями, долбили зубилом камень, зарываясь все глубже в землю. Шинелями накрывались для того, чтобы противник не слышал ударов. Немцы очень чутко реагировали на всякое движение в наших траншеях – тотчас открывали минометный огонь.

Пехотинцы все как есть ходили с кровавыми мозолями на руках, со сбитыми пальцами. Но каждый солдат продолжал вгрызаться в складки Мекензиевых гор. Трудились круглые сутки, посменно. Основные работы по оборудованию дотов и дзотов проводили ночью, а затем тщательно маскировали сделанное. И конечно, каждый день изучали материальную часть отечественного оружия, привыкали пользоваться трофейным. Благо разведчики порядком поднатащили его.

Фашисты тоже не дремали: укрепляли свои позиции.

А разведчики тем временем уходили в поиск, засекали места работ, передавали данные артиллеристам. Те в клочья разносили по ночам все сделанное гитлеровцами за день.

Фашисты тоже зорко следили за тем, что делалось у нас. Над нами часами висела немецкая «рама».

Обычным делом стали ежедневные артиллерийские и минометные налеты.

Враг сосредоточивал силы для нового удара.

* * *

В один из солнечных дней мы разостлали неподалеку от КП полка плащ-палатки, прикатили пулемет «максим» и занялись его изучением. Собрались разведчики, саперы, связисты, бойцы комендантского взвода. Занятие шло обычным чередом, солдаты отвечали бойко.

Неожиданно возле нас появилась известная всему Севастополю героиня обороны Одессы и декабрьских боев за черноморскую крепость – пулеметчица Нина Онилова.

Нина довольно часто заходила к нам в часть. Я была с ней хорошо знакома и не раз жаловалась, что хотя и удалось мне попасть из госпиталя на передовую, [48] но держат меня здесь скорее санинструктором, чем бойцом-пулеметчиком, ссылаясь на то, что в пулеметных ротах полный комплект.

Нина по-дружески успокаивала меня. Знаю, она не раз просила за меня начальство. Но все оставалось по-прежнему.

Чапаевцы радостно приветствовали Онилову.

– Нина, открой нам свои секреты, – попросил Василий Кожевников.

– Это какие же секреты? – с улыбкой отозвалась Онилова.

– Как тебе удается сотней патронов сотню гитлеровцев убивать.

– Ишь хитрецы! Что же я тогда сама буду делать? Этак вы меня без работы оставите. А кто не работает, тот не ест!

– Не волнуйся, – успокоил кто-то, – вас всего двое. Ты да наша Медведева. Как-нибудь прокормим.

– Ну, если так... – Нина опустилась к пулемету. Она разобрала и собрала «максим» так быстро, что бойцы только диву дались.

– Вот это класс... – послышались голоса.

– А главное, ребята, помните о сердце пулемета – о замке.

Онилова продемонстрировала такую скорость при разборке и сборке замка, что у нас захватило дух. Потом она рассказала, как выбирает ориентиры, чтобы вести точный прицельный огонь не только днем, но и ночью. Поинтересовалась, где находится запасной замок и запасные части к нему.

Нам пришлось краснеть за хозяина «максима» – командира пулеметного расчета из комендантского взвода.

– Нету запасного замка... И достать не могу... – развел руками боец.

– Вот те раз! – возмутилась Онилова. – Представь: ты в бою, ведешь огонь. Вдруг сломалось что-то. Разбирать замок, заменять часть, которая вышла из строя, некогда. Враги наседают. Что делать? Сам ты жив, патронов вдоволь, вода в кожухе есть, но пулемет молчит. А фашисты твоих товарищей убивают! Кто виноват? Ты! Плохой ты пулеметчик! И товарищ плохой! [49]

Хозяин «максима» растерянно молчал.

– Это больше чем непорядок, – заключила Онилова.

– Ничего, Нина, – сказал сидевший неподалеку боец, – придешь в другой раз – и замок и все винтики к нему достанем.

– Смотрите, ребята... Приду послезавтра.

– Все будет в порядке, – заверила я.

– Ну, ну, Зоя, посмотрю.

– Только скажи по совести: где ты сама достаешь запасные части к «максиму»? – спросила я.

– Ладно уж, – улыбнулась Онилова, – скажу. Про оружейников, что в Инкерманских штольнях, слыхали? Коли у них не найдется, не поленитесь, сходите на завод...

– А что за завод такой, Нина?

– Была когда-то в Севастополе промартель «Молот». Ремонтировали в ней примуса и кастрюли. Теперь там оружейный завод. Золотые руки у мастеров. Что потребуется, все сделают. А тебе, Зоя, сама достану то, что нужно. Только переходи скорее в пулеметчики.

Мне оставалось лишь вздохнуть. Кто-кто, а Нина отлично знала мою мечту!

– Вот это дело! – воскликнул подошедший командир полка. – Я думал, Онилова хорошему моих пулеметчиков учит. А тут... Не ожидал!

– Хорошему она нас уже научила, товарищ полковник! – ответил Кожевников.

– Чему же это?

Кожевников доложил о занятии. Не умолчал и о конфузе с запасными частями.

Николай Васильевич Захаров посуровел:

– С этим разберемся позднее... А хорошо ли бойцы знают пулемет?

– Жаль, не положено классного журнала, – ответила Онилова. – Всем бы поставила «отлично»!

– И ей тоже? – кивнул Захаров в мою сторону.

– Зою я не спрашивала. В следующий раз, товарищ полковник.

– Нет, дорогуша! Медведевой даже по ночам пулемет снится. Ты проэкзаменуй ее, а я послушаю. Тогда и решим, где ее место. [50]

– Разрешите выполнять? – спросила я.

– Приступайте.

Я ответила на все вопросы Ониловой. По просьбе полковника Захарова перечислила возможные причины задержек при стрельбе и способы их устранения. Волновалась, конечно, сильно. Отвечала – и все на Нину поглядывала: правильно ли говорю? По лицу ее видела – все в порядке.

– Добро, – сказал Захаров, хитро улыбаясь. – Теперь последний вопрос. Где у чапаевского пулемета находятся «щечки»?

Я потупилась. Догадаться, что имел в виду Захаров, было нетрудно: «щечек» у пулемета нет, есть боковые задвижки у стенок короба. «Щечками» назвал их Петька в кинокартине «Чапаев», обучая Анку пулеметному делу. Все это я сразу сообразила, а вот сказать вслух никак не могла, застеснялась.

– Нет такого вопроса в Уставе, товарищ полковник. Не могу на него ответить...

– Нет – так нет, – дружелюбно сказал Захаров. – Походишь пока с санитарной сумкой. А за принципиальность уважаю... Ну ладно. Ты сама-то, Нина, сможешь с завязанными глазами пулемет разобрать? – спросил он у Ониловой.

– Дома, в своем дзоте, за тридцать – сорок секунд управляюсь.

– У нас ты в гостях, даю на это минуту.

Онилова блестяще справилась с заданием. Потом Захаров предложил Кожевникову объявить перерыв.

Бойцы и командиры уселись на расстеленных плащ-палатках и с удовольствием закурили.

Закурила и Нина. Я косо посмотрела на нее.

– Не сердись, подружка, – подмигнула она. – Вот откроют союзники второй фронт – сразу брошу. Правду говорю.

– А если мы разобьем фашистов, не дождавшись открытия второго фронта? Тогда как? – спросил Захаров.

– Тогда так... Выкурю напоследок две папиросы кряду. Одну от радости – завоевали Победу. Вторую – от тоски, что многие мои боевые друзья не дожили до того счастливого дня... [51]

С передовой послышались длинные очереди наших пулеметов. Захаров заторопился в свою землянку. К телефону. Собралась уходить и Нина. Я пошла проводить ее. Мы обнялись на прощание.

– Жди послезавтра! – уже издали крикнула Нина.

Я долго смотрела ей вслед. Как многие защитники Севастополя, я была влюблена в Нину – простую и веселую девушку, смелого и мужественного бойца. И еще втихомолку мечтала перевестись в часть, где служила Онилова, быть вторым номером в ее расчете...

В землянке комендантского взвода я застала полковника Захарова. Бойцы стояли навытяжку. Я тоже замерла у входа. Возле стола нервно переминался с ноги на ногу первый номер расчета, у которого не оказалось запасного замка к пулемету.

Осторожно приподнявшись на носки, я увидела на столе грязную тряпку, а на ней ржавые запчасти и... замок.

– Я знал, что они у вас есть.

– Стыдно было показать, товарищ полковник, – отвечал красный как рак боец. – Забыл я про них. Положил в нишу еще осенью – и забыл.

Ничего себе – объяснил! Ух, и разозлилась я на растяпу!

Мера наказания, по-моему, была справедливая. Первого номера расчета разжаловали и отослали в стрелковую роту.

* * *

Нина Онилова сдержала слово. Она пришла к нам через день. И первым делом спросила:

– Как с запчастями к пулемету?

– Вот, товарищ инспектор, и замок и запчасти, – отрапортовал новый командир пулеметного расчета.

– Молодцы! Все в наилучшем виде. А это тебе, Зоя. От меня. Личный подарок. – Она передала мне обещанные замок и запчасти. – Теперь ты уже наполовину пулеметчик. – Потом вынула из нагрудного кармана несколько фиалок: – Это на счастье. А вот и еще обещанное – блокнот и общая тетрадь.

– Это зачем? – заинтересовались бойцы.

– Пусть записывает все, что видит. Я тоже дневник [52] завела. А когда победим, мы с Зоей расскажем людям о каждом из вас. И как из пулемета по врагам били, и как замки пулеметные с завязанными глазами собирали, и как на передовую просились, обивая пороги у начальства... Кстати, Зоя, пошли к командиру полка. Может, он сегодня добрее окажется?

По пути я не удержалась и приоткрыла блокнот. На первом листке Нина аккуратными печатными буквами написала:

Не надо думать о смерти, тогда легко бороться. Надо обязательно понять, во имя чего ты жертвуешь своей молодой жизнью. Если для красивого подвига и славы – это плохо. Только тот подвиг красив, который совершается для Родины и народа. Думай всегда о том, что ты борешься за свою Родину, и тебе будет очень легко, подвиг и слава сами придут к тебе.

Захаров встретил нас с улыбкой:

– Ну, если через день такие делегации ходить будут, то лучше сразу отпустить Медведеву в пулеметную роту. Скоро Восьмое марта – будет ей к женскому дню подарок. И ты, Нина, обязательно приходи в праздник. Чаем угостим с вишневым вареньем. Да не из алюминиевой кружки, а из настоящей чашечки с блюдечком.

– Приду, товарищ полковник! – весело ответила Онилова. – Надо же Зою проведать...

Восьмого марта на передовой было спокойно. Но в полковой землянке послышался тревожный звонок. Дежурный снял трубку.

– Вчера вечером Нину тяжело ранило. Она скончалась в госпитале, – послышалось в трубке после обычного обмена паролями.

– Ты о ком? – не понял дежурный.

– Онилову, говорю, вчера ранило. Скончалась...

– Нина! Мы ее ждем. И подарки уже приготовили...

– Мы тоже приготовили... Да вручить не пришлось... [53]

Я слышала этот разговор. Слышала – и не верила. Плакала – и не верила.

Но это была правда{1}.

* * *

В тот же день я сдала санитарную сумку вернувшейся из госпиталя медсестре и отправилась на передовую, в пулеметный взвод, которым командовал герой гражданской войны младший лейтенант Павел Андреевич Морозов.

Морозову перевалило уже за сорок, но выглядел он гораздо моложе благодаря исключительной подтянутости. Это был коренастый человек с полным добрым лицом, на котором светились большие серые глаза. Морозов не любил седины и постоянно брил голову.

Когда я представилась, Морозов внимательно оглядел меня. А уж я, зная требовательность командира, постаралась выглядеть образцово.

– Что ж, дочка, вижу, насовсем пришла.

– Насовсем.

Комиссар, оказавшийся по своим делам во взводе, спросил младшего лейтенанта:

– Может, не примете Медведеву? Так мы ее в другой взвод определим.

Взглянув очень серьезно на Цапенко; Морозов уверенно ответил:

– В другой она не пойдет. Мы, честно говоря, товарищ комиссар, давно договорились. Я Медведевой еще тогда пообещал поставить ее первым номером пулеметного расчета. А коли случится, что будет полный комплект, – сам, мол, вторым встану. Поздравляю, товарищ Медведева, с приходом! – И по-отцовски добавил: – Ты не волнуйся, дочка, никто тебя здесь не обидит.

Так сбылась моя мечта.

* * *

В дни относительного затишья бойцы взвода Морозова баклуши не били. Сам командир владел всеми [54] видами полкового оружия и требовал того же от своих подчиненных. Каждый морозовец мог быть ротным минометчиком, а в случае надобности – стать к противотанковой пушке любым номером расчета.

Помощником у Морозова был мой старый знакомый сержант Андрей Зайцев. Он уже не выглядел растерянным пареньком, каким я его помнила в день отправки на фронт. Это был знающий и очень требовательный командир. Под его руководством я и осваивала различные виды оружия.

Весна тем временем все прочнее вступала в свои права. Жарче грело израненную землю солнце. Воздух наполнялся запахом молодой зелени, которая буйно пошла в рост после обильных дождей.

Над головами у нас почти целыми днями висела «рама». В сторону израненного Севастополя летело все больше вражеских бомбардировщиков. Яростнее били зенитки, усеивая голубое небо мелкими облачками разрывов.