Текст книги "Мы в Стамбуле (СИ)"

Автор книги: Зоя Криминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

  Каждое утро на полу возле двери в другую комнату сверкала каплями роса, как по утрам на траве.

  Понадобилось два дня, чтобы я поняла, что это влажность от кондиционера.

  А пол за два дня мы утоптали так, что без слез нельзя было на него смотреть, и никаких уборщиц не предвиделось. Опять пришлось приставать к Саиму, просить приспособления для помывки пола.

  На этот раз пришлось объясняться жестами.

  Не знаю, как он меня понял, но пол помыл сам, и все унес, и швабру и веник, но Леша к тому времени купил нам с Ариной одни на двоих домашние тапочки, и это нас спасало, как только мы начали ходить по росе в чистой обуви, стало опрятнее.

  Пару раз я все же протирала пол бумажными полотенцами, которое обнаружила в шкафчике. Ничего другого не было.

  Несмотря на голые стены, отсутствие нормального отопления, и удаленность от исторических мест, мы решили остаться тут:

  Все решало наличие кухни: я несколько раз в день грела молоко в СВЧ печке для Арины, а там приходилось спускаться вниз и каждый раз спрашивать разрешения, и готовить я могла в любую погоду спокойно, а не бояться дождика, которого, кстати, и не было, хотя ветреная и пасмурная погода случалась.

  В общем, оставшиеся нам пять дней и шесть ночей мы прожили в этих апартаментах.

  Без звездочек.

  Воскресение

  Ночь с субботы на воскресение была кошмарной.

  Арина, выжившая деда в отдельную комнату, спала со мной и будила меня за ночь дважды, жаловалась на головную боль, хотела пить, была горячая как печка после трех часов топки, металась и даже всплакнула.

  Я запаниковала, решила просить Алексея купить билеты обратно на ближайшее число и лететь домой.

  Но утром Арина тихо спала, светило солнце, улыбался воскресный день в чужом городе, Алексей тихо завтракал купленными вчера хлебом, сыром и остатками макарон, и я подумала: ну простуда у нее, но пока ничего страшного нет, и неизвестно будет ли. И страховка у нас есть, и гомеопатию она рассасывает второй день. И от кашля, и от горла, и от насморка.

  В конце концов, будем с Лешей гулять по городу по очереди и не портить себе поездку.

  Леша позавтракал и ушел гулять по очереди.

  Я проводила его чуть-чуть, чтобы осмотреться, благополучно вернулась обратно, пожарила Арине яичницу, и мы взялись за карты.

  Конечно, дешевле было бы играть в переводного дурака и даже в джин в Москве, не обязательно ради этого занятия лететь за 2 тысячи километров, но как сложилось, так сложилось.

  Утром в воскресение, когда я вышла из дома, чтобы оглядеть окрестности и выбрать подходящее место для рисования, я увидела два мешка с мусором, выброшенные возле нашего крыльца и немного развороченные, видимо, беспризорными животными.

  Проза жизни в контрасте с моими возвышенными намерениями.

  Мусорные мешки возле крыльца мне решительно не понравились: апартаменты для туристов за 600 евро за неделю могли бы быть и поопрятнее.

  Разделывая куриную грудку, купленную в пятницу с помощью женщины, любящей Москву, я старательно срезала с нее весь жир, а поскольку Арина еще не завела дружбу со своим черным другом, я просто положила жир на четвертинку бумажки и вынесла к помойке.

  К тому времени из мешков повытаскивали всякой дряни, и раскидали по тротуару.

  Кошки, наверное, подумала я, и ушла.

  Примерно через час, когда курица кипела, я услышала шум под окнами, выходящими на улицу, недовольные женские голоса, потом стук в двери, я открыла и вышла.

  Три жительницы города (много национальностей в Стамбуле, древнем портовом городе, и я не берусь их отличать), стояли у нашего крыльца и при виде меня загалдели и стали указывать на кучу мусора.

  Я все поняла, я полностью разделяла их негодование, мне тоже не понравилась свалка под окнами.

  С видом глубоко оскорбленной невинности, как и положено человеку, чье воспитание не позволяет кидать кучу мусора под собственные окна (под чужие, конечно, вопрос), в чем позволило себе усомниться неинформированное о моих достоинствах население города Стамбула, я спустилась с крыльца, подобрала уже освобожденную от пищи четвертинку моей бумажки, сложила ее в маленький комочек, и прижала к груди.

  Потом указала на два разодранных мешка, подняла руки ладонями наружу и покачала руками из стороны в сторону, повторив этот абсолютно прозрачный международный жест отрицания для большей убедительности дважды.

  Женщины, это было видно по их лицам, сразу мне поверили и впали в раздумье, если не я, то кто же?

  Я оставила их размышлять и позволила себе удалиться.

  Впрочем, наш дом для туристов состоял из трех этажей, и, что остальные жильцы не бросают мусор, я поручиться не могла, тем более, что мусор никак не выносился, никаких уборщиц и в помине не было, и мы в дальнейшем выкидывали отходы в урну в конце улицы, а верхние жильцы нашего дома могли и просто оставить его у крыльца.

  В конце дня какой-то старик утащил мешки.

  Положил все в свой большой черный и унес на спине.

  А наша машина, вывозящая контейнеры для мусора, здесь никогда бы и не развернулась, да что развернуться, могла бы и не въехать.

  Святая София

  После обеда была моя очередь гулять.

  Леша довел меня до того угла, где мы расстались утром и показал направление вверх по узкой уличке.

  – Иди, – сказал он, – и выйдешь к тылам Голубой мечети, а там, на площади, уже сориентируешься.

  И я мужественно потащилась в гору.

  Я хотела посетить святую Софию.

  Нельзя же побывать в Стамбуле и не увидеть главную ее достопримечательность.

  Собор снаружи с серым куполом и оранжевыми стенами с подпорками производил впечатление космической награможденной архитектуры, прилепленные по бокам минареты пытались создать воздушность, устремить здание ввысь, к богу, но очевидно было, что этим хилым пикам не удается уравновесить приземленность здания.

  В общем, храм впечатлял размерами, но не слишком, ибо рядом ничего для сравнения не было.

  Я отстояла в очереди, причем все туристы стояли смирно, а вот местные следили за перемещением людей зорко и напряженно, и, как только происходила заминка при подходе к одной из касс (а их было три), какой-нибудь молодой мужчина ловко подлезал под парапет и ухитрялся приобрести билет в образовавшуюся паузу.

  Недосуг местным торчать тут и терять время, уподобляясь жалким иностранным туристам.

  Я вошла в собор по каменным плитам, отполированным до зеркального блеска поколениями ходивших по ним людей.

  Собор был огромный, самый большой в мире купол возвышался над головой, но пространство храма было отгорожено лесами: здание реставрировали.

  На отбитых фресках были видны очертания фигур христианских святых.

  Лик спасителя смотрел сверху, и рядом была арабская надпись из Корана.

  Храм был старый, роспись значительно проще и грубее, чем в Голубой мечети, но возможно, эта примитивность придавала особой шарм, шарм безыскусственности, древности.

  В путеводителе было написано, что восхищенные величием и красотой храма Святой Софии посланцы князя Владимира так живописали его по возвращении в Киев, что князь склонился к православию.

  Я походила по церкви, потрогала руками древние стены, поднялась по узкому и низкому, серпантином идущему наверх коридору на галерею. Галерея была расположена высоко над полом храма, не менее трех этажей, но и отсюда купол казался также недостигаемо высоким, как и снизу.

  На выходе висела знаменитая мозаичная икона богоматери с младенцем на руках.

  Кругом бойко шла торговля предметами христианского культа.

  Я вышла из холодного и слабо освещенного пространства собора на площадь, освещенную солнцем, и некоторое время постояла у дверей, согреваясь и смиряясь с мыслью, что знаменитый собор Айя София мною осмотрен.

  Соседи наши по верхним этажам попались беспокойные.

  В первый же день часов в одиннадцать ночи, когда мы, после очередной баталии в переводного дурака, собирались погрузиться в сон, начался стук в двери и страшные вопли. Явно произносилась какое-то имя, а что именно хотели от человека, понять было не трудно.

  Подождав немного, я встала, протопала по коридорчику и открыла дверь какому-то человеческому существу непонятного в потемках пола, но судя по голосу, молодому.

  Получив положенные в подобной ситуации сенки и сори, я отправилась обратно в постель.

  Не прошло и получаса, как ситуация повторилась, но на этот раз я уже не встала, и после десятиминутных воплей и стука кто-то сжалился над вопящим, удосужился его услышать и стремительно обрушился вниз по тем самым крутющим ступеням и открыл двери.

  Больше в эту ночь нас не беспокоили, было тихо.

  Судя о голосам и шагам, людей наверху было много, казалось даже, что больше 4-х, хотя спальных мест я видела только четыре, но возможно, ребенок спал вместе со взрослыми на большой кровати. Ключей этой ораве явно не хватало, и описанная история с небольшими вариациями по времени повторялась каждый вечер.

  Северо-запад

  Я хожу по незнакомому городу совсем не так, как ходит мой муж, вооруженный картой и всегда знающий расположение частей света.

  Например, если я не знаю, как пройти с малой Грузинской на Белорусский вокзал пешком, муж объясняет мне:

  – Иди на северо-запад.

  Кругом дома, солнце спряталось за тучи, и где северо-запад?

  Не зная сторон света, не имея ни карты, ни компаса, ни врожденного умения ориентироваться на местности, заблудиться в чужом городе я боюсь панически, а мне с учетом вышеизложенного это раз плюнуть.

  Сотовых у нас нет, так как на роуминг мы их не поставили, нового нашего адреса я не знаю, впрочем, как не знала и старого, и заблудившуюся меня ждал один конец: бессмысленное блуждание по кривым улочкам Стамбула до конца дней своих. Возле гостиницы, которую мы снимали в первые два дня, я слегка ориентировалась, там надо было за угол и в гору под железную дорогу с плакатом: welcome to Fatih а за дорогой чуть направо вот и площадь с мечетью. Здесь же узенькие улички, с зигзагами и тупиками, с тротуарами шириной в два кирпича, в общем, полноценный лабиринт, и как в лабиринте, я считаю повороты и запоминаю, при каком цвете и форме здания дома надо свернуть направо, а при каком налево.

  Из дверей мы пошли направо, я уже ее нарисовала, потом налево, свернули у желтого двухэтажного оштукатуренного дома, потом свернули налево после булочной, страшный черный в аварийном состоянии деревянный дом, угрожающе нависший над тротуаром служил мне ориентиром, потом пересекая улицу прямо круто в гору по булыжной мостовой, по правую руку каменная арка – вход в большую мечеть из серого камня, и дальше вверх и еще перейти уличку, идущую как-то криво сверху вниз.

  – Все, – говорю я Алексею, – хватит, а то не вернусь.

  Он смеется:

  – Да мы и пяти минут не шли.

  – А сколько раз повернули? – спрашиваю я. – Это тебе не Финляндии возле озера: одна дорога, и ребенок найдет.

  Остановившись, я бросаю взгляд налево и вижу море.

  Оно возвышается над дорогой, ползет по небу вверх, все усыпанное судами, большими и маленькими и просто лодками, в узеньком просвете между стенами уличных домов и серебрящимся на солнце куполом мечети, той самой, вход в которую мы прошли, их уместилось штук двадцать, не меньше.

  Никогда я не видела столько разнообразных, разноцветных разнокалиберных судов одновременно, разве что во время регаты на Клязьминском водохранилище, но там только парусники.

  ?Ну все, сказала я самой себе. Придется идти сюда рисовать. Мечеть на фоне моря.

  Я пошла обратно, но конечно, на перекрестке, где улицы сходились не под прямыми углами, я взяла левее, а надо было правее, поняла, что иду не туда, так как не появилась деревянная развалюха, опасная для жизни.

  Я напряглась, соображая, и выбравшись на более широкую перпендикулярную улицу, отправилась в нужном направлении и вскоре увидела желтый дом на углу и булочную напротив.

  Понедельник. Горбоносый мальчик

  Я опять провожала Алексея, осваивала местность и хотела присмотреть подходящие места для рисования.

  В Стамбуле я была счастлива просто присутствием в этом городе и никакие достопримечательности меня не увлекали так, как представившаяся возможность рисовать городской пейзаж, который здесь был на каждом шагу. За ближайшим углом открывался неожиданный вид, разбегались под замысловатыми углами суживающиеся или расширяющиеся улички, мощеные камнями, и камни лежали не рядами, а полукругами, напоминая чешуи змей, и эти чешуйчатые змеи то ползли вверх, то спускались вниз. Вторые этажи домов, постоянно нависали над первыми, что увеличивало просторы второго этажа и погружало первый в глубокую тень, узенькие тротуары шириной в два кирпича лепились к стенам; неожиданно возникали старые каменные стены, казалось, еще римской постройки, и темные от времени деревянные дома, и наш дом-пенал из голубых, облицованных плиткой блоков, три блока, поставленные один на другой. Под нами был полуподвал, на окно которого под руководством Саима сию минуту рабочие ставили изогнутые, выпирающие вперед решетки, и все первые этажи были в решетках.

  Решетки на первых этажах вызывали не чувство безопасности, а напротив, тревоги и незащищенности, ведь если нет воровства, то зачем решетки?

  Проводив мужа до того места, с которого мне казалось, я еще смогу в одиночестве вернуться назад, и оглядев окрестности, я вернулась в апартаменты к болящей Арине.

  Вид из окна с развешенным через дорогу и под окнами бельем я нарисовала.

  На меня глядели прохожие с улицы, но видели лишь женщину, сидящую у окна.

  Сейчас меня манила наша уличка. Я взяла табуретку, вынесла ее, поставила на тротуар возле ступеней и села рисовать.

  Пастель бросила на землю и, зажав несколько мелков в руке, чтобы не наклоняться за каждым, трудилась.

  Выщербленный дом теперь был слева от меня.

  Периферийным зрением я заметила какое-то движение: из окна второго этажа свешивалась темноволосая голова: горбоносый подросток смотрел на меня хитрыми интересующимися глазками.

  Наблюдал он за мной долго, потом исчез. Вдруг раздалось тихое пение в стиле кантри хрипловатым голосом, который я приняла за голос старой женщины.

  Посмотрев на дом в очередной раз, я увидела, что поет мне вовсе не женщина, а тот мальчик, который перед этим наблюдал за мной.

  Сейчас он тоже смотрел на меня и пел. Во всяком случае, я так решила, что он пел для меня, улыбнулась и снова занялась рисунком.

  Я кропотливо работала, вырисовывала мелками булыжную мостовую, а песня лилась, и все то же, грустно-заунывное, и казалось, что пел старый дом, грустил, возвышаясь над булыжной мостовой, насчитывающей не одно тысячелетие.

  В конце концов, я поняла, что включена мелодия, возможно, всем, кроме меня, известная, и теперь подросток наблюдал, нравится мне это или нет. Приобщал к культуре.

  Мне нравилось, я слушала, пачкала лист тонированной бумаги, а когда уложила пастель и подняла глаза, горбоносый мальчик со мной попрощался, приветливо покивал головой.

  А что он думал о странной женщине, сидящей на табуретке посреди тротуара и обсыпанной разноцветными мелками, я не знаю.

  Трудно сейчас достоверно вспомнить, что в какой день происходило.

  В день переезда более или менее, и позднее, когда Арина выздоровела, и мы гуляли втроем, я тоже помню, а четыре дня ее болезни были монотонными и однообразными для меня, и сейчас события в них переставляются, понедельник прыгает во вторник, а вторник вообще падает в небытие, поэтому буду описывать события не в порядке их наступления, а согласно воспоминаниям.

  Возможно, вторник

  Алексей собрался на прогулку, но я возражала.

  Курица была съедена, необходимо было подумать об обеде, а заодно и об ужине. Утром я сварила овсяную кашу на молоке, купленном вчера вечером в магазине недалеко от булочной-пекарни, в которую мы уже заходили как свои. Еще мы прихватили в магазине бананы и сыр. Торговала женщина, которая товар взвешивала, а не определяла его цену на глазок. Оказывается, в Стамбуле случается и такое.

  По моему настоянию отправились искать мясной магазин, который Алексей углядел, возвращаясь с прогулки домой. А когда в воскресение целенаправленно искал его, то не нашел.

  В небольшом магазине работали трое мужчин, и одним был молодой, голубоглазый и розовощекий юноша из Молдавии, разговаривающий по русски.

  Привезли его сюда ребенком лет восьми; сейчас он свободно владел двумя языками, и помог нам выбрать кусок говядины.

  К слову сказать, говядину я там покупала великолепную. Молодую, без обилия мелких косточек в мякоти после рубки туши топором, и, когда мясо варилось, аромат был настоящий, мясной.

  После магазина Алексей ушел гулять, а я вернулась домой.

  Так и протекали у нас дни: утром Алексей бегал по Стамбулу, а я готовила обед и играла с Аринкой в карты, а после обеда Алеша сменял меня на боевом посту, и наступала моя очередь изучать Стамбул.

  В воскресение я посетила достопримечательности: святую Софию, а в последующие дни ходила на этюды.

  Отправилась изображать узкую уличку, с трудом ползущую вверх, которую я заприметила, когда посещала Софию.

  Треногу не взяла, уселась на раскладной стульчик, мы и его прихватили с собой.

  Рисунок не удался: я рисовала на акварельной бумаге пастелью – растирается не так, и выглядит все, как будто ребенок рисовал, а не взрослый человек.

  Последнее сказала мне Арина, когда я, вернувшись, показала им рисунок. Алеша тактично промолчал.

  Возвращаясь с этюдов, я шла привычной дорогой мимо мечети, по узенькому тротуару, вдоль которого морда к заду плотно стояли автомобили.

  Когда час назад я шла наверх, то тротуар был свободен, а теперь посреди него стоял большой глиняный горшок, из которого торчало совершенно засохшее растение, горестно раскинувшее свои ветки, на которых кое-где висели скрюченные большие листья коричневого цвета.

  Невозвратно погибший фикус делал дорогу непроходимой. Между ним и каменной оградой мечети оставался просвет не шире ступни, а с другой стороны темнели шинами колеса автомобилей. Машины стояли вплотную, и пройти, не задев их, не представлялось возможным, и обратно идти не хотелось, и тяжелый горшок мне было не передвинуть.

  Кое-как, бочком, я просочилась мимо стены, обругав мысленно головотяпство разинь, которые посреди тротуара поставили это чудище.

  Вечером, направляясь в центр, мы шли с Лешей по дороге, а не по тротуару, и я увидела, что горшок вытащили на проезжую часть и он стоит в одном ряду с машинами.

  – Вот посмотри, – я указала на цветок, – представляешь, а днем эта раскоряка стояла посреди тротуара. Кто-то рассердился и переставил ее.

  На другой день я снова шла полюбившейся крутой уличкой, и опять наткнулась на фикус.

  Он победно стоял посреди тротуара на том же самом месте. Тютелька в тютельку. Как будто сам перебежал. «Что хочу, то и ворочу», кричал фикус, это засохшее царапучее чудовище.

  Противоборство владельца фикуса с пешеходами было безмолвным, но упорным.

  В тот день мы гуляли по ночному Стамбулу, оставили Арине ключ от комнаты, чтобы она открыла нам, когда мы вернемся, а ключ от входной двери взяли с собой: там был обыкновенный английский замок, и Арина могла его открыть изнутри. Не люблю я оставлять ребенка запертого.

  Наш переулок был погружен в ночные сумерки, так как освещался только окнами домов, но за углом возле пекарни стало светлее: освещали витрины магазинов и двери ресторанов, которых была тьма-тьмущая – что ни дом, то или магазин, или ресторан, или лавка сувениров. Но сувениров все же меньше, турки явно отдают предпочтение пище.

  На площади били фонтаны, центральный фонтан вырывался высоко вверх в то время как боковые тихо умирали, становились все слабее и слабее, затихали.

  Потом центральный тоже начинал слабеть, увядать на глазах, фаворитами становились боковые, поднимались, и мощные струи били в середину, стараясь затоптать центральный, заглушить его.

  Но он поднимался, а боковые слабели, и все повторялось.

  Мы с Алешкой тут же решили, что фонтаны на Батумском бульваре хоть и уступают здешним в количестве, но по мощности превосходят: когда там начинали бить только боковые фонтаны, струи их поднимались высоко и попадали прямо в центр, а здесь они были ниже и хоть чуть-чуть, но не долетали до центра.

  Освещены были подсветкой снизу минареты Голубой мечети и Святой Софии, купола тоже были освещены достаточно, чтобы видеть купола и стены, но недостаточно, чтобы разогнать мрак ночного неба. И храмы таинственно светились на темном фоне.

  Мы обошли площадь, толпы народа гуляли по аллеям, несмотря на поздний час, детей было все еще много.

  Молодые пары прогуливались с колясками.

  Наше девочка была не с нами, и мы поспешили домой.

  Среда

  Утром, после завтрака, оставили Арину одну и отправились на вещевой рынок.

  Необходимо было купить Леше пару новых носков, а я хотела глянуть на шубы.

  Алексей бодро повел меня прямо к тем рядам, в которых был вчера и где познакомился с приветливой (по его словам) русской женщиной по имени Света, обещавшей послужить ему гидом по необъятным просторам рынка.

  На самом входе на лотке лежали носки в упаковке и я легкомысленно обратилась к продавцу насчет цены.

  Продавец принадлежал к первому типу: всучить товар во что бы то ни стало.

  Оказалось, что упаковка в 12 пар стоила 20 лир.

  – Not so many, we need only 2, – сказала я.

  Но нет, они не желали продавать 2, а только 12, на худой конец 6.

  – No, – упиралась я, – only two.

  Уступая нашему упорству, они соглашались отдать три за 10 лир.

  Если немного вспомнить математику за третий класс, то окажется, что 3 пары носков должны стоить 5 лир, и Алексей, возмущенный таким странным пересчетом, развернулся и отправился восвояси.

  Не тут-то было! Дичь пытались скрыться в кустах, и это было недопустимо.

  Они (вдвоем) помчались за нами, и начали предлагать уже за 7 лир.

  – Five.?– не уступал Леша.

  Продавец соглашался отдать за 5, но просил дать лично ему заработать 2 лиры.

  Но Леша был неумолим: считал, что за то, что он бежит за нами и хватает за руки, платить две лиры явный перебор.

  Мы подошли к другому прилавку, в метрах 30 от того места, где пытались купить носки, но не успели оглядеть лежащий там товар, как наши продавцы были тут как тут, и теперь предлагали четыре пары за 10 лир.

  Создавалось впечатление, что всучить нам товар, объегорив при этом, было делом чести, а вовсе не бизнеса.

  И мы сломались. Купили за 10 лир четыре пары.

  – Хоть хорошие носки? – спросила я у Алексея сейчас, когда писала это строки.

  – Наши лучше, – ответил Алексей.

  А вообще, хочу сказать, что по курсу за один доллар давали 2,3 лиры, так что вся сделка была на сумму меньше пяти долларов.

  Стряхнув с себя, наконец, назойливых продавцов носков, Алексей озирался по сторонам, пытаясь найти павильон, где он вчера проводил время со Светой.

  Озираться и стоять в нерешительности так же легкомысленно, как и подойти и посмотреть на товар.

  Представляете? Стоят два таких немолодых растерянных туриста, а карманы у них, возможно, набиты деньгами, которые они мечтают потратить, и кто немедленно их схватит в цепкие когти, тот поимеет шанс что-то выудить из этих карманов.

  Мне хотелось купить что-то для холодной осенне-весенней и теплой зимней погоды, чтобы носить в те дни, когда в пальто холодно, а в цигейковой шубе жарко.

  Это должно было быть что-то до колен и с мехом или наружу или вовнутрь, либо полушубок, либо дубленка-куртка.

  Я объясняла мужу, о чем мои мечты, и тут к нам подошла женщина, молодая, (в районе сорока), и спросила на русском, чтобы мы хотели приобрести. Закидывала крючок.

  Алексей незамедлительно крючок проглотил – сказал, что ищет Свету.

  – Светы сейчас нет, но пройдемте, я отведу вас туда. Меня зовут Ира.

  И мы поплелись за Ирой. Я не люблю ходить по рынку за кем-то сопровождающим, это лишает меня права выбора, куда именно идти. Сопровождающие, как правило, ведут к своим, тем, которые им или платят за привод покупателей, или часть лавочки просто принадлежит им.

  Ира привела нас в полутемное помещение, где висели всяческие куртки, но ни дубленок, ни полушубков не было, а цены на норковые шубки, которые у нас в два раза, наверное, дороже, все равно были слишком высоки для нашего кармана.

  Вещи же попроще были стандартные, встречающееся в Москве на каждом шагу.

  Пока шли, пока присматривались, познакомились с Ирой, которая оказалась армянкой из Восточной Грузии, город я не запомнила, так как там не бывала.

  Ира кричала:

  – Они ищут Свету, но может быть, им и тут понравится.

  Говорила она сразу и по-русски и по-турецки и переводила или делала вид, что переводит все то, что говорит им.

  Получалось у нее убедительно:

  – Я им сказала, что вы ищите Свету, но ее нет, и вы зашли к нам.

  -Это кто ищет Свету? Это он ищет Свету, – я указала на мужа. – А мне, в сущности, Света и не нужна.

  Леша обещал Свете прийти, а я ничего ей не обещала, и оглядывалась, ничего мне не нравилось, кроме того, что купить я не могла.

  Откуда они на мою погибель вытащили эту шубу, не знаю.

  Ира постаралась, шумела:

  ?– Я армянка из Грузии, и она тоже армянка из Грузии, почти сестра. Найдите же ей что-нибудь.

  Вот они и выволокли ее мне на примерку, я отнекивалась, я ведь хотела короткую, но как надела ее, сразу себе и понравилась, и просили они 500, а сбавили до 400 (если бы я ее разглядела тогда как следует, я бы еще сбавила цену, но в темноте я понравилась самой себе в зеркале, чего никогда не случилось бы при ярком освещении, и не разглядела огрехи в выделке каракуля).

  Кроме того, в этих торговых рядах, хоть жарко не было, и из покупателей были мы одни в большом помещении, но было душно, пахло мехами и кожей, вещи поглощали воздух, кружилась голова, и трудно было соображать.

  И мы купили эту шубу.

  Она была до самых пят, сшита из кусочков каракульчи и возможно, кротиных шкурок, разные меха составляли полосы, и эта полосатость меня и погубила, она мне понравилась. А на тонкой каракульче, при рассмотрении на свету, дома оказались проплешины.

  – Сестра армянка из Грузии сбагрила, – иронично заметил Леша.

  На этюдах

  Часто, облюбовав пейзаж, я решаю туда прийти, а потом не сбывается, но тут приготовив обед, я взяла треногу, пастель, картонку, и в сопровождении Алексея отправилась на угол рисовать море с мечетью.

  Он установил мне треногу, и ушел.

  Два турка, молодой и постарше, сидели на противоположном углу на стульях и наблюдали за нами.

  Эти люди, сидящие на обыкновенных, вынесенных из дома стульях, расположенных на узких тротуарчиках, придавали городу какую-то домашнюю уютность.

  Постарше, высушенный на солнце, в марте месяце выглядел так, как будто зимы и не было, а было вечное лето. Впрочем, он не так просто сидел, а был при деле, может быть, зазывал в магазин, может быть, помогал разгружать товар, в общем, сидел и ждал, когда он понадобится, а теперь смотрел, что у меня получится.

  Он постепенно пришел в состоянии совершенно детского восхищения, наблюдая, как на бумаге возникает привычный, примелькавшийся и, оказывается, необыкновенный вид.

  И скромный мой пейзажик вызывал у него ощущение причастности к чему-то необычному.

  Разговаривать, мы, естественно, не могли, но он изредка подходил, тихо и преданно стоял рядом, и пару раз все же жестами объяснил свое восхищение.

  Мне мешали машины, они трудно разъезжались на узенькой уличке, стремительно падавшей вдоль древней, построенной еще римлянами, щербатой стены, прямо к морю, но кромки прибоя видно не было, его заслоняли строения.

  Одна машина проехала очень близко, я потеснилась и задела треногу, ноги которой я не закрепила, они сомкнулись, и все рухнуло на тротуар,

  Порыв ветра подхватил лист с рисунком и потащил, играя, вдоль стены, я кинулась его ловить, потом устанавливать треногу обратно, потом собирать рассыпавшиеся мелки.

  Мой фанат как раз в это момент покинул меня, но увидев, что я терплю бедствие, кинулся мне помогать, и мы в четыре руки собирали пачкающиеся цветные палочки и складывали их.

  Часа полтора я простояла, устала, еще и бедствие пережила, и начала собираться, не дожидаясь мужа. Складывала мелки в коробочки, и лист убрала в сумку.

  А тут к моему фанату подошел знакомый, они о чем-то оживленно беседовали, а потом поклонник вынул мой рисунок из сумки и показал ему горделиво, как будто сам изобразил.

  Я разинула рот:

  Ну, прост, как сибирский валенок! Вынуть вещь из чужой сумки!

  Но с другой стороны, а что Валенок мог сделать? Спросить разрешения он ведь не мог? А показать хотелось.

  Тут прибежал Алексей и, ни вникая ни в какие тонкости моих взаимоотношений с закопченным турком, быстренько сложил треногу, перекинул через плечо, схватил сумку, и мы ушли.

  Уходя, я все же попрощалась с Валенком, подняла ладошку в знак того, что оценила его помощь.

  Как это часто бывает с красивыми видами, он получился не очень-то выразительным.

  Арина, болезнь и карты.

  Арина болеет, развлечений мало.

  Я готовлю обед, и мы играем в карты.

  В дурака и джин

  В тот день, не помню, какой по счету от начала болезни, мне везло.

  У меня все время приключались джины.

  Я выиграла раз, другой...

  – Все! – закричала внучка. – Будем играть до той поры, пока я не выиграю!

  И тут началось.

  Мне карта валом валила, самые невероятные комбинации сходились, если нужен был пиковый валет, приходил пиковый валет, закрывал дыру в стрите, и образовывался джин.

  Я выиграла третий, четвертый, пятый раз.

  Хотела проиграть, скидывала возможные комбинации, тянула и не объявляла джин, но все напрасно, ничего не получалось.

  Арина выиграла только на девятый раз.

  Уф, можно было отдохнуть.

  Зато на следующий день ситуация повторилась с точностью наоборот: я проигрывала партию за партией, а карта шла к Арине. Но с возрастом что-то все же приходит, я сдалась на пятый раз.

  Наверное, еще раз среда

  Купол на фоне моря я нарисовала, но теперь на очереди была мечеть, на которой возвышался купол.

  Мечеть была ограждена высоким забором, сложенным из серого камня, такого же, как и само здание.

  Я постояла у полукруглой арки, входа во двор, но зайти в огражденное пространство так и не решилась. А вдруг меня, как неверную, закидают камнями?

  Постелила на холодную каменную скамью картонки и все, что нашла в сумке, в том числе и крышку от коробки пастели, присела и начала трудиться.

  Подошли двое: женщина молодая, светловолосая, вполне обаятельная, а мужчина мрачный тип, брови сдвинуты, вид полный самомнения.