Текст книги "Консул"

Автор книги: Зоя Воскресенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Финляндия! Четвертое десятилетие живем мы в дружбе и мире с нашей северной соседкой, взаимно уважая интересы народов обеих стран.

Хельсинки! Имя этого города – столицы Финляндии – навсегда вошло в историю борьбы народов за мир, безопасность и сотрудничество. Именно здесь в июле 1975 года главы тридцати трех европейских государств, а также США и Канады, подписали знаменитое соглашение о сохранении и укреплении мира в Европе и на всей планете.

Передовые люди Финляндии вели многолетнюю, мужественную борьбу за то. чтобы высвободить свою родину из-под опеки черных сил реакции и фашизма и вывести ее на путь сотрудничества и содружества с Советским Союзом и всеми странами доброй воли.

В этой книге публикуется роман писательницы З. И. Воскресенской "Консул", в котором рассказывается о самоотверженной работе советских дипломатов в Финляндии в предвоенные тридцатые годы, о тех сложных испытаниях, которые выпали на долю финского народа, рабочего класса и прогрессивной интеллигенции страны в борьбе за лучшее будущее.

Служение Родине, своему народу, делу пролетарского интернационализма – вот чему посвящены страницы этого произведения.

Глава 1
ДИАЛОГ

Константин Сергеевич, запрокинув голову и полузакрыв глаза, привычно водил по лицу безопасной бритвой, растягивая языком то одну щеку, то другую. Душистая мыльная пена падала хлопьями в раковину и сползала вниз, оставляя на фаянсе золотистую пыль щетинок. Осторожно поскоблил остро выпирающий кадык, провел ладонью по щекам и подставил голову под холодную струю воды. Энергично вытерся льняным полотенцем и принялся облачаться. Тоненькие золоченые стерженьки с перламутровой головкой никак не хотели пролезать в круглые отверстия твердой, накрахмаленной рубашки. Справившись с застежками, защелкнул запонки на манжетах, приладил белую «бабочку» под воротник и надел фрак. Стальной пилкой подравнял ногти и подошел к трюмо.

Зеркало отразило фигуру мужчины выше среднего роста, лет тридцати пяти, спортивной стати. Круглая, гладкая, как бильярдный шар, голова, серые с лукавой живинкой глаза, короткий широкий нос, крупный рот.

Константин Сергеевич взял со стола бумажник, проверил его содержимое, заложил несколько визитных карточек и сунул в карман. Надел цилиндр, приблизил лицо к зеркалу и вдруг, усмехнувшись, озорно свистнул. Взглянул на себя из давности глазами того семнадцатилетнего рабочего парнишки Кости, пришедшего служить в Красный Балтийский флот в 1918 году. Тогда он впервые натянул на себя полосатую тельняшку и примерил перед осколком зеркала в цейхгаузе бескозырку, и ни одна не налезала на его большую кудрявую голову.

Восемнадцать лет прошло с тех пор.

– Ну и ну! – покачал головой вихрастый матрос, глядя на тщательно выбритого, в высоком цилиндре, во фраке и лакированных башмаках дипломата. – Когда же ты, Костя, успел превратиться в Константина Сергеевича, сменил бескозырку на цилиндр, а тельняшку на эту белую, картонную кольчугу. Дипломатом стал, а помнишь?..

Константин Сергеевич сощурил глаза и вздохнул.

– Все, все помню. Костя. И скажу по правде: хоть на мне и накрахмаленный панцирь, а сердце под ним все то же. Прямо скажем, я не лазаю по мачтам, не кричу "вира" и "майна", а "шпрехаю" и "спикаю"; на руках нет мозолей, не ношу на боку маузер, но чувствую себя в каждодневной битве за нашу Советскую Родину, за нашу большевистскую правду. И всегда чувствую на себе тельняшку, и греет она меня и защищает.

Матрос, сдвинув на самый затылок бескозырку с развевающимися лентами, насмешливо рассматривал дипломата:

– Появись я в такой робе на корабле, братва приняла бы меня за Чемберлена или Керзона.

– Тогда были другие времена, другие песни, Костя. Все эти запонки, манишки, лакированные туфли просто новая форма. – продолжал оправдываться перед своей юностью консул. А его боевая молодость требовательно допытывалась – той ли дорогой идешь, сбился ли с пути, так ли живешь, как обещал.

– Помнишь двадцать седьмое января двадцать четвертого года, когда страна прощалась с Лениным? – строго спросил матрос.

У Константина Сергеевича перехватило горло. Он снял цилиндр, положил его на стол, потер пальцами виски. В памяти возникло сизое от лютого мороза утро, черная вереница людей медленно двигалась через Колонный зал. Константин стоял в почетном карауле у гроба Ильича. Два знамени склонились над Лениным: знамя Центрального Комитета партии и Коммунистического Интернационала. Тусклые лучи солнца пробились сквозь верхние окна зала, переплелись с мрачным светом закутанных в черный креп люстр и с желтыми огнями дуговых фонарей кинооператоров. Константин хорошо помнит: он сменился с поста в восемь часов пятьдесят минут. В скорбной тишине зала послышались звуки Интернационала, они становились все отчетливее и громче, отдельные голоса слились с оркестром. Весь зал поет, и этот гимн звучит как клятва верности, как торжественное обещание любимому вождю выполнить все завещанное им.

– Ты тогда тоже поклялся каждой клеточкой своего "я" так же верно служить народу, как служил ему Ленин, – напомнил матрос.

– Да, я дал тогда такую клятву, – ответил Константин Сергеевич. – Понятно, гением не станешь, но вот ленинские черты характера каждому доступны. Быть честным и бесстрашным, трудолюбивым и бескорыстным, добрым и принципиальным, жадным до знаний и щедрым на отдачу, быть патриотом и служить всему человечеству, быть всегда и во всем коммунистом – все это казалось легко и просто. Но сколько раз я в жизни ошибался, как много в моем календаре жизни серых, ничем не примечательных листков. Эх, если бы можно было этот календарь перекинуть обратно, украсил бы я каждый день добрыми делами. Мало учился. Имею высшее образование, а вот среднее не успел получить. Все знания по кусочкам нахватаны. Сколько книг одолел по философии, естествознанию, политэкономии, истории и дипломатии; кажется, всех классиков перечитал, но чем больше узнаешь, тем лучше понимаешь, как скудны твои знания.

– Плохо старался, мог бы сделать больше, – корит матрос.

– Но, Костя, вся юность прошла на фронтах, на кораблях, а потом учеба. И с учебы постоянно срывали, то на ликвидацию банд, то посылали за границу покупать хлеб, рыбу, станки. И вот я стал консулом.

Костя-матрос усмехнулся и покачал головой.

– Скажи мне двадцать лет назад, что я стану консулом, я бы ответил: "Брось подначивать". Консулы были в Древнем Риме, знали мы про них, что они носили тогу, восседали в дорогих креслах, как на троне, и обладали властью огромной: могли казнить, могли и миловать. Но вот про консулов во фраках, да еще советских, мы и слыхом не слыхали. Что же это за служба такая?

– Полезная служба. Консул заботится о советских гражданах, проживающих за границей, охраняет их права и труд, принимает заявления о приобретении советского гражданства, регистрирует браки и рождения, выдает визы иностранцам на поездку в Советский Союз. Придет советский военный корабль в порт, консул первый поднимается на борт, знакомит командование со страной, ее законами и обычаями, а коли прибудет торговое судно, капитан является в консульство и докладывает, в каком состоянии прибыл пароход, есть ли больные, требуется ли ремонт. Консул должен знать, как выполняются советские заказы на предприятиях, или, как в старину говорили, покровительствует торговле и мореплаванию.

– Скучные обязанности, – возразил Костя-матрос. – В мире сейчас такая заваруха началась. Германские и итальянские фашисты вместе с испанскими фалангистами выступили против Народного фронта Испании, хотят затянуть на шее испанского народа фашистскую петлю. Тебе бы туда, защищать Испанскую республику, а ты занимаешься здесь, в Финляндии, "покровительством торговле и мореплаванию".

– Не трави душу, Костя. Думаешь, я сам не рвусь в Испанию? Но партия распорядилась иначе. И я не забыл морскую примету, Костя: "Ходят чайки по песку, моряку сулят тоску, и пока не сядут в воду, штормовую жди погоду". Нет, не садятся чайки в воду.

Звонок в дверь прервал диалог Константина Сергеевича со своей юностью.

– Заходи, Антоныч, заходи, дружище, – распахнул консул дверь и впустил в квартиру шофера.

Антоныч был постарше своего шефа. Худощавый, неторопливый, он уже четверть века сидел за баранкой, несколько лет работал в советском консульстве и для Константина Сергеевича, осваивающегося со своей новой должностью, был незаменимым гидом и советчиком.

Константин Сергеевич взял белые перчатки и протянул руку за пальто, но Антоныч остановил его:

– Разрешите-ка, я вас обследую, не ровен час, какая нитка или волос пристал. Вам же не видно.

Антоныч заставил консула повернуться кругом, взыскательно осмотрел его, снял какую-то пушинку.

– Вот плохо вам без хозяйки-то. Здесь был китайский посол. Без жены. Так он однажды явился во дворец к президенту в таком виде, не приведи господь. Видно, торопился и надел рубашку поверх брюк, она у него из-под фрака, как фартук у повара. Вошел во дворец. Президент с президентшей принимают гостей. Нужно было пройти метров шестьдесят сквозь строй дипломатов, которые здоровались с президентом и его супругой и выстраивались по обе стороны зала. Посол идет через всю залу, идет не спеша, как и положено.

Дипломаты делают вид. что ничего не замечают. Дамы толкают друг друга, им страсть интересно, как в таком виде посол будет представляться президентше. Но адъютант президента не растерялся, быстро пошел навстречу гостю, взял его вежливенько под руку, шепнул что-то на ухо и вывел его в боковую дверь. На следующий день посол улетел на самолете и больше, говорят, к дипломатической работе не возвращался.

Константин Сергеевич живо представил себе эту картину и захохотал, слушая рассказ Антоныча.

– Да, не завидую я этому послу. Ну, пора, Антоныч, поехали.

Сошли вниз. У подъезда стоял автомобиль "эмка". Блестел как новенький. Антоныч распахнул дверцу. Консул сел рядом с шофером.

Антоныч аккуратно завел мотор, включил первую скорость, плавно тронул машину с места, что и стакан, полный воды, не дрогнул бы, включил вторую скорость, третью. Никакая спешка, никакие уговоры "прибавить газку" не помогали: "Тише едешь, дальше будешь". Машину Вадим Антонович любил, как живое существо. Выезжал всегда с запасом времени. "Вдруг на гвоздь напорется, охромеет, колесо менять придется, а опаздывать не положено. Коли раньше приедем, два круга на площади сделаем. Подвезу к подъезду в аккурат", – говорил он.

– Вот освоюсь с делами, ознакомлюсь с городом и буду сам водить машину, – сказал консул.

– Ну уж нет, нет, – отрезал Антоныч. – Машина мне доверена, а у вас свои дела. Да ее, сердечную, и так загоняли. То на верфь инженеров вези, то на вокзал кого-то встречать, то какой-то срочный пакет в министерство. А она же не семижильная, и машина устает.

Ехали по улочке, по обеим сторонам дома-особняки прятались в садах. Розы перебирались через забор, стлались по тротуару, но ни одна роза не была затоптана, люди обходили их или осторожно перешагивали.

– Чистенький город, приятный, – сказал Константин Сергеевич.

– Ничего не скажешь. И так по всей стране, – отозвался Вадим Антонович. – Вы заметили, какой порядок у них вдоль железной дороги? Шпалы сложены одна к одной, никакого мусора. И народ честный. Машину, мотоцикл, велосипед оставь в любом месте – не уведут, ничего не отвинтят. Во многих домах в деревнях и замков на дверях нет. Потеряешь какую вещь на улице, оставишь где зонтик или трость, иди через несколько дней в бюро находок, и тебе твою пропажу в полной сохранности выдадут. Один иностранец золотые часы на улице обронил: ремешок у него расстегнулся, видно. Через три дня он эти часы получил, уплатив одну марку за хранение. Говорят, что в стародавние времена у финнов за кражу отрубали палец на левой руке, за вторую кражу отрубали всю кисть, а за третью так и правой руки лишали. В магазине не обвесят, не обсчитают. Что и говорить – честный народ.

– А знаете, Антоныч, у финнов есть мудрая поговорка: "Мелкого жулика наказывают, а крупному в ноги кланяются".

– Нет-нет, честный народ, – упрямо повторил Антоныч.

– Народ-то не един, – заметил Константин Сергеевич. – О честности финнов сложены легенды. Это верно. Но знаете, сколько братских могил разбросано здесь? В них покоятся больше тридцати тысяч расстрелянных и замученных революционеров, рабочих и крестьян, поднявшихся в 1918 году против своих угнетателей. Двадцать семейств миллионеров владеют богатствами Финляндии, которые создают им десятки тысяч рабочих. Вы хотите причислить к честным и тех, кто охранял свои богатства, расстреливал соотечественников за стремление жить свободно, избавиться от эксплуатации?

Антоныч промолчал.

Выехали на Сенатскую площадь, которую обрамляли с четырех сторон церковь, здание Государственного совета, университет и ратуша. На площади главенствовал гигантский памятник русскому царю Александру II.

Константин Сергеевич усмехнулся:

– Если по справедливости, то финны должны были бы воздвигнуть памятник Ленину. Никто так страстно и последовательно не боролся за независимость Финляндии, как Ленин. В огне Октябрьской революции русский рабочий класс отвоевал свободу для Финляндии, осуществил многовековую мечту финского народа.

– Что правда, то правда, – согласился Антоныч.

– И посмотрите-ка, Антоныч, памятник "великому князю финляндскому, самодержцу Российской империи" задуман так, чтобы человек чувствовал себя ничтожеством, лилипутом рядом с этим Гулливером, – заметил Константин Сергеевич.

Было без пяти минут семь, когда Антоныч остановил машину у парадного подъезда президентского дворца. Константин Сергеевич легко поднялся по лестнице. В гардеробной снял цилиндр, бросил в него перчатки и подал служителю. Дамы ревнивыми взорами оглядывали туалеты друг друга, поправляли прически, раскрывали нарядные сумочки, извлекали из них пуховки. Мужчины поглядывали на часы, чтобы ровно в семь начать подниматься в приемную залу президента…

Глава 2
ЗНАКОМСТВО

Прибытие нового советского консула вызвало интерес и в дипломатическом корпусе, и, конечно, больше всего в советской колонии. Консул Ярков приехал один. На вопросы, когда прибудет его семья, уклончиво отвечал: «В свое время», вежливо отклонял приглашения работников полпредства обедать у них дома, не желая отдавать кому-либо предпочтение. Питался в полпредовской столовой вместе с инженерами-приемщиками, переводчиками, дипкурьерами.

Несколько раньше консула приехал секретарь-переводчик консульства Петр Осипов, молодой человек лет двадцати двух. Очкастый. Видно, с увлечением продолжает учиться. Сидит обедает и то и дело вынимает из одного кармана финскую газету, из другого – шведскую, из третьего – набор карточек на шнурке с немецкими словами. Когда читает, снимает очки, и тогда видно, что глаза у него голубые, лучистые. Нюра-повариха, жена дворника, всегда наливает ему суп в тарелку до краев и котлету выбирает потолще, посочнее. "Худющий ты, поправляться тебе надо, заучился небось", – по-матерински приговаривает она и по-настоящему огорчается, когда Петя отказывается от добавки.

Константин Сергеевич Ярков, представившись советскому полпреду, военному и торговому атташе, нанеся обязательные визиты в Министерство иностранных дел, иностранным консулам, засел знакомиться с консульским хозяйством, которое осваивал и Петр Осипов.

Консул присматривался к своему помощнику. Годится ему в сыновья. За границей впервые. Только что окончил институт иностранных языков. Смущается, как красная девица. Различает только три цвета: красное, белое и черное. Красные – это "мы" и те, кто с нами; черные – это "они", капиталисты, враги; белые – эмигранты, тяготеют к черным. И людей делит по паспортам: с красными советскими, с разноцветными иностранными и с серыми нансеновскими книжками – эмигрантскими. Комсомолец. Хорошо образован, начитан, но, как видно, жизни по-настоящему не хлебнул. "Мне бы в двадцать лет его знания или ему сейчас мой опыт, – подумал Константин Сергеевич. – Я в его годы уже прошел гражданскую войну и мучительно переживал свою неученость. Но что лучше – опыт или знания?"

– Ну, Петро, давай знакомиться с делами и прежде всего с людьми. Нам с тобой защищать интересы советских людей, мы с тобой и загс, и судьи, и воспитатели. Понимаешь? И конечно, сами должны служить примером всем и во всем.

Консул внимательно посмотрел на Петю.

– Один профиль у тебя, никакого анфаса, – сказал он. – Питался, что ли, плохо или хворал? Почему ты такой худой?

– Порода такая, – зарделся Петя, – у нас все тощие. Я здоровый и сильный, занимаюсь спортом, имею значок "Готов к труду и обороне", ворошиловский стрелок, катаюсь на коньках, в институтских соревнованиях на лыжах занял четвертое место. И аппетит у меня зверский, но, как моя мама говорит, "не в коня корм". И Нюра меня откормить не может. Разве вот жена приедет…

– Ты женат? – удивился Ярков.

– Да, – покраснел до кончиков ушей Петя, – со дня на день жду телеграмму из Ленинграда о рождении ребенка. Мы с женой в одном институте учились.

– Да-а… значит, октябрины будем праздновать.

– Будем! – радостно согласился Петя.

– А вот красный галстук не советую носить. Иностранцами это может быть неправильно истолковано. Многие считают, что в Москве даже дома выкрашены в красный цвет, чтобы показать нашу революционность, и центральную площадь поэтому назвали Красной.

– А она еще с семнадцатого века называется Красной, что значит "красивая", – заметил Петя.

– Сегодня мы поедем знакомиться с нашим "Интуристом" и корреспондентом ТАСС, – предложил Ярков, – завтра – с инженерами-приемщиками. Они принимают советские заказы от фирм. Потом навестим наших граждан, которые постоянно проживают здесь, многие даже родились в Финляндии, имеют советские паспорта, а вот в Советском Союзе никогда не бывали, работают на фабриках, в конторах. Посмотрим, как они живут, чем мы им можем помочь. Здесь есть юноши военнообязанные, надо их знать, подготовить к выполнению воинского долга в Красной Армии. Как видишь, мы не только загс, но еще и военкомат.

– Вот уж никак не думал, что есть такие люди, которые не были на своей родине, – признался Петя.

– Всякое бывает… Ну что ж, поехали, но повяжи другой галстук.

– У меня нет другого. – Петя снова густо покраснел.

– Зайдем ко мне, я тебе подберу подходящий.

Петя быстро уложил папки в сейф, запер его, и они поднялись на второй этаж, в квартиру консула. Здесь было очень чисто, но пустынно и по-холостяцки неуютно. Ярков открыл дверцу шкафа, на внутренней стороне которой висели галстуки всех цветов, выбрал золотистый в косую широкую коричневую полоску и протянул Пете. А тот ослабил узел на своем галстуке, снял его через голову и беспомощно теребил в руках тот, что подал ему консул. Ярков понял, что не умеет парень завязывать галстук, что кто-то однажды ему завязал, и он ежедневно то ослабляет, то подтягивает узел.

– Сейчас покажу, – сказал добродушно Ярков, – сам намучился в свое время. С начала революции до конца гражданской войны носил матросскую форму, а она не терпит галстуков. Итак, смотри и запоминай. – Константин Сергеевич сделал в воздухе движение руками, как бы завязывая галстук. Потом велел Пете развязать и снова завязать.

Петя вспотел от напряжения.

– Ну что ж, потренируешься дома, освоишь эту нехитрую премудрость… Поехали в "Интурист".

В нижнем этаже большого дома на людной улице в витрине были развешаны запыленные и выцветшие фотографии с видами городов Советского Союза.

В приемной "Интуриста" посетителей не было. В кабинете директора за столом сидел молодой человек и со скучающим видом читал книгу.

Познакомились. Директор – Федор Маслов, молодой, веснушчатый, рыжеватый человек, – на вопрос консула, почему в "Интуристе" пусто, объяснил, что немногие отваживаются ехать в Советский Союз, а если едут, то берут с собой целые чемоданы консервов, сухарей, боятся умереть у нас с голоду. Возвращаются обратно радостно возбужденные, с самым добрым чувством приходят, благодарят. Но газеты предпочитают умалчивать об этом. Нередко людей, рассказывающих о своих хороших впечатлениях от туристской поездки в СССР, увольняют с работы.

– План не выполняем, из Москвы получаем нагоняй, а что мы можем сделать? – развел руками директор.

– Вы коммерческое предприятие, – заметил консул. – Пойдите в финское бюро путешествий, поговорите с представителями туристских компаний Англии, Америки, Франции, поучитесь у них делать рекламу. Посмотрите, какая непривлекательная у вас витрина, старые, плохие фотографии дворцов, церквей. Покажите наших людей, как они работают, занимаются спортом, развлекаются. Покажите наш театр, народные ансамбли, курорты, детские учреждения. Почаще меняйте фотовыставки, чтобы возле витрин всегда был народ. Люди должны знать, что они могут увидеть, с чем познакомиться. Недаром говорят: реклама – мать торговли.

Маслов с благодарностью пожал руку Яркова.

– Спасибо, а то я уж решил в отставку подавать, не идет у меня дело.

– А дело-то весьма важное, – сказал консул. – Надо, чтобы люди лучше узнали нашу страну, помыслы наших людей, прониклись к нам доверием, тогда всякая клевета потеряет силу.

Из "Интуриста" Ярков с Петей направились в корреспондентский пункт, который помещался недалеко от полпредства и занимал квартиру в частном доме.

На звонок дверь открыла молодая улыбчивая женщина.

– Ирина Александровна, – крикнула она. – к нам сам консул припожаловал!

– Откуда вы меня знаете? – удивился Ярков.

– Ну кто же вас не знает? Я вас видела в столовой, когда заходила туда брать обед, видела в вестибюле. А я секретарь нашего корреспондента. Надеждой меня зовут. Проходите, проходите…

Ярков с Петей прошли в кабинет, и Константин Сергеевич внутренне ахнул. Его встретила женщина, чем-то его поразившая. На него удивленно и холодновато глянули светло-карие глаза, в которых вдруг заиграли искорки иронии; женщина широко улыбнулась, и глаза стали озорными и веселыми.

– Чему мы обязаны такой честью? Ну раз пришли, то будете желанным гостем… Ирина Александровна, – представилась корреспондентка. – Очень рада познакомиться с вами. Присаживайтесь, – пригласила она гостей к журнальному столику. – Мы с Надюшей сейчас приготовим кофе с корреспондентскими сухариками.

– Ну уж это сделаю я, – возразила Надюша.

Ирина Александровна сложила в стопку журналы, пододвинула медный курительный столик.

– Вы курите? – спросил Ярков.

– Все мои гости курят, – ответила Ирина Александровна, – прошу, – показала она рукой на коллекцию пачек с сигаретами.

Петя извиняющимся тоном сказал, что он не курит. Ярков жадно закурил и оглядел кабинет. Письменный стол завален газетами. Сбоку у окна ваза со свежими розами, а рядом с ней фотография женщины с мальчиком лет трех на коленях. Женщина имела фамильное сходство с Ириной и выглядела чуть старше ее. На стенах несколько пейзажей, на полу ковер. Присутствие женщин сказывалось даже в еле уловимом аромате духов, смешанном с запахом типографской краски. На столе в пишущей машинке заложен лист бумаги. Видно, Ирина Александровна работала.

– Вы давно здесь? – спросил консул.

– Второй год.

– Очень хорошо! Значит, вы поможете мне освоиться с обстановкой в стране. Я попрошу у вас специальной аудиенции, – сказал Ярков.

– Зачем же так пышно? – засмеялась Ирина Александровна. – Я охотно поделюсь с вами тем, что знаю.

Ярков чувствовал себя скованным в присутствии этой женщины. Он не мог найти верного тона, который создает контакт с собеседником. Ему почему-то хотелось говорить с ней высокопарно, а получалось казенно и глупо. Напряжение сняло появление Надюши с подносом, на котором стояли чашки, ваза с печеньем и ярко начищенный кофейник из красной меди.

– Вот и кофе, – сказала весело Надюша, – и наши корреспондентские сухарики, мы с Иринушкой их сами печем. У нас здесь и кухня есть. Придете в следующий раз, мы вас угостим нашими бифштексами с жареной картошкой и квашеной капустой. Ирина мастер готовить капусту. Она у нас стряпуха высшего класса.

Ярков удивился.

– Когда это вы успеваете? – спросил он.

– Между утренней и вечерней почтой, – ответила Ирина. – Ходить в полпредовскую столовую некогда, там дают обеды, когда выходят вечерние газеты, поэтому мы предпочитаем питаться здесь. А кофе у нас мастер готовить Надюша, она его готовит по-венски.

Обе женщины, видно, были не только сослуживцами, но и подругами. "Надюша" и "Иринушка" – называли они друг друга. Обеим было лет по двадцать пять. И обе были очень разные. Надюша, ровная, мягкая, улыбчивая, добродушная, относилась к своей подруге с какой-то материнской заботой и любовью. Ирина – энергичная и вместе с тем удивительно женственная, быстрая, но не суетливая. Она улыбалась редко, но улыбка сполохом освещала ее лицо. Освещала на секунду, обнажая ослепительно белые зубы. Порой грустинка залегала между бровей и так же быстро исчезала.

"Не проста, ох, не проста", – подумал Ярков.

Ирина пригубила свою чашку кофе, поднялась и сказала:

– Надюша, ты занимай гостей, а я должна извиниться, мне надо допечатать телеграмму.

Она села за машинку и, прикусив нижнюю губу, стала отщелкивать информацию. Иногда она останавливалась, пальцы в напряжении нависали над клавиатурой, точно выжидая команды. Мысль оформлялась, и снова стучала машинка. Удары были легкие, быстрые. Даже по стуку можно было определить, что выстукивали пальцы не личное, а деловое письмо. Какие-то строчки выражали гнев, другие – уверенность. Ярков подивился, что машинка может звучать, как музыкальный инструмент. А может, это ему показалось?

Ирина, взяв двумя руками лист бумаги, прочитала написанное, свернула бумагу пополам, аккуратно уложила в сумку и снова извинилась.

– Я поеду отправлю телеграмму. Это информация о ходе судебного процесса над Антикайненом. Очевидно, я вас уже не застану. До свиданья, до скорой встречи, – и, натянув на золотистые кудри берет, скрылась.

– У вас есть машина? – спросил Надюшу Ярков.

– Нет, кроме пишущей машинки, других машин нет, – ответила она. – Но есть велосипед. А до телеграфа здесь несколько минут езды.

– Я бы мог отвезти Ирину Александровну на машине.

– С чего бы вдруг? – засмеялась Надюша. – Мы каждый день по два, а то и по три раза ездим на телеграф.

Консулу стало вдруг скучно, он быстро допил кофе и заторопился домой.

– Приходите к нам почаще, – сказала на прощанье Надюша.

– О, я боюсь помешать Ирине Александровне. Она деловая женщина и… суровая.

– Что правда, то правда, – согласилась Надюша. – Но она хороший товарищ и веселая. Мы иногда танцуем под патефон по три часа подряд: боимся располнеть.

Садясь в машину за руль, Ярков спросил Петю:

– Ты что такой молчун сегодня? Слова не вымолвил.

– Я все жду телеграммы из дома, – ответил Петя. – Беспокоюсь.

А телеграмма ждала его у дежурного по полпредству.

Петя развернул листок и, заикаясь от волнения, прочитал вслух: "Здравствуй папа тчк я родился тчк рост пятьдесят один сантиметр тчк вес три шестьсот тчк как меня зовут впр мама счастлива и здорова тчк целуем твой сын тчк".

– Поздравляю и завидую, – обнял Ярков Петю.