Текст книги "Кувырок через голову"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Фонарик под одеялом

Ася, Фингал и Богданов носятся где-то в кустах. Слышен снизу их визг. А папа стоит высоко, на ступеньках Инженерного замка.

Осень, трава уже жухнет. Даже кирпичный тон замка, который так нравится папе, сейчас уже будто вянет, теряя летнюю яркость. Тяжела и слоиста вода в речке Мойке, которая сливается тут с Фонтанкой. Горбатенькие мосты тоже вроде отяжелели и давят сейчас на воду. Тускло блестят стекла огромной светелки над Мухинским училищем, где папа никогда не учился. Но он бы хотел! В Летнем саду закрывают статуи, и скоро уже вместо них будут всю зиму торчать вдоль дорожек деревянные их футляры. Как будки.

Папе хочется рассказать кому-то, как кругом прекрасно. Эта низкая туча над замком. И грязные воробьи в мутных лужах, которые распушают крылья и закатывают глаза. Но некому рассказать.

Ася, Фингал и Богданов носятся внизу по дорожкам. За ними, задевая брюхом дорожку, летит длинная, как скамейка, такса. Летит могучий доберман Буля, супермен среди доберманов. Катится круглая болонка, папа имя забыл. Пружинистыми прыжками несется овчар Буран, черный, как буранная ночь. И много еще – там, внизу, – катится, летит и несется, лает, рычит и взвизгивает.

Здесь, возле Инженерного замка, гуляют сейчас собачники, хоть иногда их штрафуют. Тут по закону собакам гулять нельзя. Но больше вообще негде, поэтому все равно приходится.

Низкая туча совсем осела. Из нее вдруг пролился на папу крупный рассеянный дождь. Капли падали так далеко друг от друга, что казалось – если встать боком, можно остаться сухим. Папа даже попробовал. Но ему узкости не хватило! Наверху вдруг что-то лопнуло, в туче, капли сразу слились, измельчали, и вокруг вдруг стала сплошная слоистая пелена.

Папа побежал по ступенькам вниз.

Дождь был еще по-летнему теплый. Звонко бился в зонты. У папы зонтика, разумеется, не было. Но кругом сразу раскрылись веселые, цветастые зонтики, которые на своих тонких ручках весело и бесстрашно тащили людей к остановкам, поближе к домам, где карниз, под деревья.

– Ася! Вадик! – кричал папа на бегу. – Спасайся!

Терпко запахла трава, растревоженная дождем. В траве катался мокрый Фингал, взрывая ее блаженным носом, задирая ноги и даже всхрапывая от избытка счастья.

Папа, Ася, Богданов, все вместе, влетели под дерево и ухватились, все сразу, за теплый шершавый ствол.

– Ух, – выдохнул папа. – Красотища!

Кругом ничего не было уже видно. Только дождь. И папа, наверное, не совсем выбрал подходящий момент, чтобы сказать:

– Чувствуете, в каком городе вы живете?

Ася, например, чувствовала, как у нее под курткой, прямо по животу, ползут холодные капли. И как волосы завиваются колечками на дожде, она прямо чувствовала.

А Богданов отжал мокрую шапку и ответил все-таки:

– В Ленинграде живем…

Папа, наверно, ждал каких-то других слов. Но ведь у него самого их тоже не было. Он просто ощущал где-то внутри какой-то холодящий восторг, когда видел вокруг себя этот город. И горделивую распирающую душу радость, что завтра снова увидит. И послезавтра. И всегда будет видеть. Вечно. Потому что это – его город.

Но таких слов, чтоб рассказать это Асе с Богдановым, папа тоже, увы, не знал…

Дождь обрушился вдруг живой стеной и сразу прекратился, как только летом бывает. Уже дождя нет! Солнце. Капли блестят на траве. Люди на автобусной остановке с веселым щелком складывают, как парашюты, цветные зонтики. И стоят уже черными черточками.

Прибежал Фингал и стряхнул все с себя на папины брюки. Сразу стал сухой! Папа поглядел, какие теперь брюки, и решил:

– Нагулялись. Можно двигаться к дому.

Фингал культурно шел рядом без поводка. Встречные смотрели на него с уважением. Идти тут недалеко. Но, как мама любит говорить: «Район у нас прекрасный, у этого района только один недостаток – здесь наш папа вырос». Этот недостаток Асе с мамой давно известен, а Богданов, например, не знал.

– Обрати, Вадим, внимание на этот дом, – торжественно объявил папа.

Богданов обратил.

Дом серый, четырехэтажный, с большим балконом в центре. На балконе стоит девчонка с косичками, свесившись через перила, и корчит Богданову рожи.

– Я в этом доме родился, – гордо сообщил папа.

Удивительно, как он помнит. Ася совершенно не помнит, где она родилась. А мама всякий раз рассказывает по-другому. То Ася из гнезда вывалилась, как Борис Аркадьич Бельмондо. И они с папой в листьях ее нашли, Ася там пищала. То будто она сидела в кружевном одеяле на каком-то необитаемом острове, на теплых камнях, и махала им погремушкой, чтоб ее забрали. А мама с папой мимо на лодке плыли. Хорошо, заметили, как взблескивает погремушка! Или будто они получили новую квартиру, открыли своим ключом, вошли. Пусто. А посередине, на маминой пишущей машинке, сидит голая Аська и колотит голыми пятками прямо по клавишам. Одну букву – «Э» – она, кстати, тогда повредила. И эта буква у мамы до сих пор заедает, мама показывала…

Все, конечно, врет. Но это неважно. Ася давно поняла, что не столь уж важно, как человек родился, где, в каком доме. А важно, что этот человек – есть. Но папа никак не поймет.

– В этом самом доме, – умиляется папа. – На третьем этаже.

Ага, где девчонка как раз корчит рожи. Ася тоже ей скорчила.

– Давно? – спросил Богданов.

– Как тебе сказать? Довольно давно…

– Ничего, вы еще не очень старый, – утешил его Богданов.

Болтает, как обыватель! Папе тридцати семи лет еще нету. Что он, старый? Ему все на улице говорят: «Молодой человек!» И в магазине. А когда он в метро место старичку уступил, старичок вообще сказал: «Спасибо, юноша!» Может, у самого Богданова мама старая! Но Ася же ничего не говорит!

Ася втиснулась между своим папой и этим Богдановым.

Спихнула Богданова с тротуара, будто случайно, и пошла рядом с папой. Но папа опять ничего не понял.

– Ты зачем человека толкаешь? – говорит.

– А сюда ты ходил в детский сад, да? – сказала Ася, чтобы сделать своему папе приятное, пока бесчувственный Богданов бредет по мостовой и сопит.

– Запомнила? – умилился папа. – Именно в эти ворота мама меня водила. Шарфом закутает и ведет. А я все ревел. Не хотел ее отпускать на работу.

Фингал и то давно уж запомнил. Возле этих ворот всегда остановится и нюхает каменную тумбу. Особенно тщательно! У этих ворот дворник тогда сидел, папа рассказывал. Смотрел, кто идет во двор. Запирал на ночь свои ворота. Нужно было звонить, как в квартиру, если поздно, например, вернулся. Этому дворнику делать, наверно, нечего было, раз он занимался такими пустяками. Ася не представляет, чтобы их дворничиха, которая всегда кричит на Фингала, зачем он шляется, запирала ворота на ночь. Она тогда бы никому не открыла. Чтобы не шлялись! Это счастье, что ворот давно нет. Ходишь в арку, когда захочешь, и никто не смотрит.

– А в эту булочную я бегал за хлебом, – сообщил папа радостно.

Вспомнил! Никакой давным-давно нету булочной. Асе иногда кажется, что и никогда не было. Один папа видит.

– Где? – не понял Богданов.

– Тут булочная была, – показал папа, – где «Химчистка». Калачи такие еще пекли, теплые, с маком.

– Всегда «Химчистка» была, – хмуро сказал Богданов.

Ему, значит, тоже кажется.

– А на этом углу у меня два рубля отняли, – счастливо вспомнил папа. – Так жалко было, смех!

– Как – отняли? – удивился Богданов.

– Очень просто, – с удовольствием объяснил папа. – Бегу вечером в булочную, а они – вдруг из темной подворотни. Большие мальчишки! Самый верзила говорит: «Раскошеливайся!» И два рубля забрал. Как, думаю, домой возвращаться? Целых два рубля. По-теперешнему-то – двадцать копеек. Из дому хотел сбежать…

– Вас мама била? – заинтересовался Богданов.

Папа как-то быстро взглянул на него.

– Нет. А что?

– Ничего, – Богданов снова нахмурился. – Просто спросил. А вы с ними дрались?

– С кем? – папа уже забыл. Такой рассеянный, вроде мамы.

– Ну, с этими… которые отобрали…

– Не помню, – задумался папа. – Нет, вроде не дрался. Маленький еще был. Испугался.

– А я бы дрался, – твердо сказал Богданов.

Ася знала, что он говорит чистую правду, правду и ничего, кроме правды. Это она где-то читала. Когда Калюжный из третьего «Б» нарочно Асю толкнул в буфете и все деньги раскатились по полу, Богданов ему так дал! Калюжный потом на коленках ползал, пока все обратно собрал. До копейки! Теперь он Асю за километр обходит в коридоре, будет помнить.

– Знаешь, сейчас я бы тоже дрался, – вдруг додумался папа. Но сразу отвлекся, потому что они уже поравнялись с довольно-таки мрачным домом, похожим на корабль. Этот дом папа чтит особо. Сразу торжественно сообщил. – А вот в этом самом доме жила моя первая любовь!

Фингал круто свернул и ткнулся носом в подъезд. Но не смог открыть. Папа на него цыкнул. Это не Фингалова ума дело!

А Богданов предусмотрительно промолчал. Может, папа его огорошил своей откровенностью? Богданов, наверное, не знал, как себя держать, когда зашел такой разговор. Удобно спрашивать или нет? Но скорее всего, он просто не верил папе – как с булочной.

Ася-то знала, что папа говорит чистую правду, ничего, кроме правды. Именно в этом подъезде, пятое окно с краю, она жила, папина первая любовь. Она была легкая, как одуванчик, и скакала через скакалку, не касаясь земли. Никогда, что ли, не касаясь? Папа не уточнял. Косы у нее были до пояса, даже ниже. Если ее вызывали к доске, она их накручивала на палец. Сразу две – на один палец? Такие громадные косы? Это какой же палец надо иметь? Папа не уточнял. Он даже взглянуть на нее боялся! Чтобы случайно не сдуть? Она же – легкая как одуванчик.

Это было в четвертом папином классе…

Довольно уже давно, но папа не может забыть. Разве первая любовь забывается? Если он хоть слово забудет, Ася с мамой сразу ему подскажут. Это же папина первая любовь! Тут каждое слово важно, чтоб все слова на месте. Он прошлый раз им не так рассказывал! Надо вот так!

Папа даже обижался.

А весной вышел с Фингалом пройтись и вдруг сразу вернулся. На всю квартиру кричит: «Таня! Ася! Смотрите, кого я привел!» Мама с Асей скорей прибежали. Их папа так и сияет. Держит за руку женщину. Незнакомую. Толстую. В резиновых сапожках. И с хозяйственной сумкой на молнии, из которой торчит бледный зеленый лук и еще что-то. Женщина хочет отнять свою руку у папы. А папа не отдает! «Таня, Ася, знакомьтесь! Это Лиля! Я Лилю встретил! Она, оказывается, на Моховой живет!»

Так счастлив, что эта толстая женщина рядом живет, – просто странно.

Мама, конечно, улыбается, что она рада. Ася молчит, надулась. Вдруг папа заметил: «Ой, я же не объяснил. Это же Лиля, моя первая любовь!» Ася чуть не упала, честное слово. Такая толстая? С луком в хозяйственной сумке? У нее даже вырвалось, ненарочно, честное слово: «Легкая, как одуванчик!» Папа смутился. Мама дернула Асю за брюки. А женщина почему-то обрадовалась: «Он так говорил, да? Юрик, спасибо!» И сама схватила папу за руку.

«Говорил! Говорил!» – закричали хором Ася и мама. Такой гвалт поднялся. Дездемона свистит. Фингал скачет. Лариса висит на скатерти. Уж Константин сам вылез из раковины и даже не прячется. Любопытство победило в нем природную скромность. Прямо в ноги лезет! «Я мечтала с вами познакомиться», – кричит мама. «И косы до пояса, да?» – кричит Ася. «Ой, Юрик, – папина первая любовь тоже уже кричит, – ты помнишь? Спасибо!» – «Он все помнит», – кричат Ася с мамой. «Я уже давно не такая», – кричит папина первая любовь. Она вдруг помолодела у них на кухне. Уже нравится Асе. Веселая. Совсем Константина не боится. «Ты для меня навсегда такая!» – это папа кричит. «А больше – ни для кого!» – ужасно расстраивается папина первая любовь. А сама все молодеет. «А для меня – навсегда», – клянется папа. «И для меня! И для меня!» – Ася вдруг слышит, что это она кричит. «Для нас, для всех», – подтверждает мама. «Спасибо!» – кричит папина первая любовь.

Едва они все успокоились. Это понятно. Как мама потом объясняла, не каждый день к человеку приходит в гости его первая любовь,

А когда она уходила, чуть не унесла Туську. Как-то не обратили внимания, что Марии-Антуанетты давно не видно. А она, пока все кричали, тихонько залезла в сумку под лук. И там затаилась. Папина первая любовь подняла свою сумку: «Какая тяжелая! Вроде – была легче». Папа сразу понял. «Лилечка, открой». Она смеется: «Что? У вас сумочки проверяют?» Папа сам открыл и выволок Марию-Антуанетту за шкирку. Туська ни за что бы не вылезла, обожает чужие вещи…

– Помнишь, как Мария-Антуанетта к ней в сумку залезла? – засмеялась Ася.

– А как же? Сразу почувствовала, что это моя первая любовь.

– Туся, что ли, тогда уже была? – удивился Богданов.

Ася фыркнула.

– Туся? – не сразу сообразил папа. – Была, куда она делась. Это ж недавно было. Собственно, первая любовь была, конечно, давно. А это уже не та первая любовь…

Запутался. И Богданова запутал совсем. Бедный Богданов! Папа запутает хоть кого: где он, где его первая любовь, через какой проходной двор он бегал к своему лучшему другу и где их школа была.

Что поделаешь, папа в этом районе вырос! Еще Богданову повезло, что папа ему пока не рассказывал, почему так улицы называются, как назывались раньше, кто чего построил, с фамилиями, именами и отчеством, и что раньше в каждом подъезде было. Папа на историческом факультете два года учился, пока ушел. Вот тогда бы Богданов узнал!

Их дом, к примеру, сто восемьдесят семь лет на этом месте стоит. Интересно, Богданов знает?

– Сто восемьдесят четыре, – уточнил папа.

Вечно он уточняет!

– Капитальный ремонт уже был, – солидно вспомнил Богданов.

Папа сообразил вдруг, что ремонт был до их появления на свет, богдановского и Аси, значит, для них этот капитальный ремонт – тоже уже история. А что же тогда сто восемьдесят четыре года? Звенящая бездна! Куда он, папа, швыряет камушки…

– Тебе большие цифры что-нибудь говорят? – спросил Асю.

– Говорят, – сразу отозвалась. – Особенно – восемьдесят восемь!

– И что же? – спросил папа с надеждой, хотя насчет этой цифры у него в памяти ничего вроде не всплывало.

– Кувырок через голову, – объяснила Ася.

И тут же хотела показать папе этот кувырок-восьмерку, которую она всегда видела. Но было слишком мокро на тротуаре после дождя. Скользко! Даже Фингал бы не кувыркнулся…

Тем более – папа не переспрашивал, значит, понял.

За каждой цифрой стояло для папы конкретное дело, событие, битва или пропорция, горе, радость. Все, что человечество накопило, он умел видеть в цифрах.

Но Асю он как раз не совсем чтобы понял. В ее кувырке была какая-то совсем другая конкретность, которой папа не чувствовал. И только зачем-то соображал сейчас для себя, что, к примеру, восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь – 8888 – это сколько же кувырков?…

– А мне цифра «пять» говорит, – пошутил Богданов. – У меня по физкультуре «пять». А больше ни по чему.

Была в его скромной шутке какая-то освежающая простота, дающая душе передых. Без кувырка через голову. Папа вдруг ощутил, что он устал мыслить образно. И гнаться все время за собственной дочерью. Лучше бы Аська была еще маленькая! Подхватить ее на руки,

подкинуть, чтоб взвизгнула и чтобы волосы встали на ней, как перья. Папе вдруг стало грустно, что дочь уже выросла…

Но он сразу же устыдился.

– До подъезда наперегонки! – бросил папа клич. Так, запыхавшись и деля пальму первенства, они и влетели к себе в квартиру. Фингал первым влетел.

Мама поглядела на папины брюки, которые были до прогулки как новые, а теперь – сплошь в Фингаловых грязных лапах. Поглядела, как Фингал вольно скачет по чистому полу, оставляя повсюду мохнатые бездумные следы, и хватает Марию-Антуанетту прямо за голову веселой клыкастой пастью. Отметила вслух:

– Хорошо быть все-таки толстокожим…

– Почему? – забеспокоился папа.

Он как-то любит все принимать на свой счет. С этим папиным недостатком Асе с мамой надо все время мириться.

– Это я про Фингала, – объяснила мама. – Этот не пропадет! Неля снова звонила. Сенька так и не нашелся. Плакала в трубку.

– Я Веру предупредил, – сказал папа.

– Всех уж предупредили. А Сенатора нет.

Еще папа сказал, что надо читать объявления на заборах. Люди могут найти Сенатора и дать объявление. Ася всегда читает, если пишут разборчиво. «Помогите болонке Дине вернуться в родную семью! Она больна, ей нужна диета. Заплатим любую сумму!» Ася читала, например, такое объявление. Но нашлась ли Дина, она не знает, там телефон был оторван…

– На собачьем рынке надо бы подежурить, – еще сказал папа.

– Круглые сутки не будешь дежурить, – вздохнула мама. – Даша одна боится ехать, а Нелька работает в воскресенье, у нее запись.

Сели ужинать.

Вдруг папа взял книжку, облокотил ее на сахарницу и начал читать. Ася была уверена, что мама сейчас его остановит, скажет, что лучше бы он со всеми с ними поговорил, чем читать за едой, это вообще для глаз вредно и папа подает детям плохой пример. Она сама за столом не любит читать и папе всегда не дает.

А мама вдруг улыбнулась:

– Что – интересно читать за едой?

– Еще бы! – ответил папа с набитым ртом и громко перевернул страницу. – Будто сама не знаешь. Самое интересное, как известно, только за едой и прочтешь.

С таким увлечением вдруг читает! Будто раньше он никогда не читал. И, наконец, до этой книги дорвался.

– Знаю, – смеется мама. – Я сама люблю.

Тоже, значит, она полюбила? Ну Ася удивилась! Ей, например, запрещают. Иногда только Асе удается почитать за столом, если с ней утром никто не встал и она одна завтракает. Но тоже не очень-то почитаешь! Зверье мешает. Пока смотришь в книжку, стащат что-нибудь со стола.

– Я тоже хочу, – сказала Ася.

– Давай, – вдруг разрешила мама. – Тебе что дать?

Еще сама и дает! Чудеса.

– «Пеппи», – сказала Ася. Тут выбирать некогда, пока дают. «Пеппи» можно хоть все время читать, никогда не надоест.

– А ты, Вадик, «Пеппи Длинный Чулок» читал? – между прочим спросила мама. Себе тоже взяла журнал. Тоже читает.

– «Пеппи»? – папа переспросил, не переставая читать. – Ааа, там лошадь смешная. Читал, как не читать.

Богданов дожевал бутерброд.

– Нет, – говорит. – Я с сыром еще возьму?

– Бери с чем хочешь, – сказала мама.

Снова читает. Страницы так и шелестят. Читальня какая-то, а не кухня.

– Я наелся, – сообщил Богданов.

– Что? – папа так своей книжкой увлекся, ничего не слышит. Поднял от книги глаза и на Богданова смотрит. – Да, Вадим, дружище! В нашем доме – только одно условие. Выполнять обещаешь?

– Ну? – неопределенно буркнул Богданов. – Какое еще условие?

– В туалете никогда не читать, – веско объяснил папа. – Сделал, что требуется, и сразу вышел. Понятно?

– Как это? – удивился Богданов.

– Очень просто, – объяснил папа. – Ни в туалете, ни в ванной у нас не читают.

– Я и не собираюсь, – сказал Богданов.

– Все вы так говорите! – засмеялся папа. – А потом книжки не успеваешь оттуда вытаскивать!

И мама тоже смеется, что не верит Богданову.

На Асю намекают, конечно. Но как-то весело, будто придумали между собой такую игру.

– Я нигде не читаю, – рассердился Богданов. – Я не люблю читать.

– Я вас знаю, – папа смеется и грозит Богданову пальцем. – Все вы так говорите. Чтобы усыпить нашу бдительность.

– Я правду говорю, – сердится Богданов.

– Он правду говорит, слышишь, Таня?! – хохочет папа. – Он читать не любит! Видала? Да такой человек еще не родился! За дурачка меня принимаешь, Вадим, дружище?

– Он всегда правду говорит, – заступилась Ася.

– Верим, верим, – кивает мама.

Но видно, что они и не думают верить. Какие все-таки!

– И еще забыл, – вдруг вспомнил папа. – Ночью под одеялом у нас тоже читать нельзя.

Богданов совсем ничего не понимает. Сопит. Асе тоже уже интересно. Что папа еще придумает?

– Под одеялом темно, – напомнила она папе.

– А если с фонариком? – придумал папа.

– Настольную лампу проще зажечь, – предложила мама.

Папа удивился ее наивности. От лампы будет под дверью полоска света! Сразу застукают! Нет, он всегда с фонариком читал. Дело верное! Одеяло со всех сторон подоткнешь аккуратно, фонарик пристроишь и залезешь с книжечкой. Красота!

– Можно лампу прикрыть, – мама настаивает. – Халатом.

Папе слушать смешно. Халатом! Хоть чем! Все равно увидят.

– Не увидят!

– Увидят!

– Застукают!

– Не застукают!

Так заспорили. Прямо ссорятся! Кто как в детстве из них читал. Что они читали. Ася некоторое не знает, надо бы спросить. Даже слова не вставишь! Как они читали. Как читать интереснее. Тайком – безусловно интереснее. Почему взрослым уже скучнее читать? Потому что не запрещает никто! Хоть ночь напролет читай. Хоть какую книжку…

Ася с Богдановым уже улеглись, а они все ссорятся. Смеются. Гремят тарелками в раковине. Или Мария-Антуанетта гремит? Нет, еще они. Все копаются. Никак не уйдут с кухни.

Богданов, наверно, уже заснул. Его и не слышно. А Фингала еще как слышно. Он беззвучно спать не умеет. Ворочается. Вздыхает. Иногда храпит. Ася тогда тапком в него швыряет, чтоб перестал. Лариса в ногах у Аси свернулась. Тоже спит. Маленькая, а от нее тепло. Мадам с Паскалем давно уснули. Рано ложатся! Ася клетку пледом закроет, и они, даже глупый Паскаль, сразу знают, что пора спать…

Одна Ася не спит…

Наконец мама с папой ушли к себе. Свет погас на кухне. И тихо. Интересно, где папин фонарик? Вроде, Ася его заметила на буфете.

Тихонько села на раскладушке, даже не скрипнула.

– Ты чего? – вдруг спросил Богданов.

Разве он не заснул? И не думал даже.

– Где фонарь? – говорит Богданов деловым тоном.

Уже поднялся. Он, оказывается, даже не раздевался. Прямо в тренировочном костюме под одеяло залез…

– Тоже будешь читать? – удивилась Ася.

Ничего он не будет. Еще не хватало – читать. Богданов просто хочет попробовать, как папин фонарик горит под его одеялом. Ярко или как?

– Сейчас принесу, – сказала Ася.

– Скорей, – торопит Богданов. – Пока не застукали.

Повезло, между прочим. И мамин фонарик, который вечно и днем-то найти не могут, тоже в кухне валяется. На окне. Ася сразу нашла.

– На! – отдала Богданову папин.

Он все же гость. Гостю надо лучшее отдавать, а у папы фонарик сильнее.

Богданов схватил и нырнул обратно под одеяло. Сопит оттуда, одеяло под себя подтыкает. Так долго возится!

– Ну, горит? – торопит Ася.

Ничего не горит. Он еще и не зажигал,

Темно. Даже страшно почему-то. Вдруг Ася видит – одеяло, под которым Богданов, вдруг изнутри засветилось каким-то таинственным светом и вокруг от него таинственное мерцание. И этот таинственный свет со своим мерцанием еще сам собою шевелится вместе с одеялом.

Фингал вскочил и насторожился.

– Привидение! – шепотом закричала Ася.

Все-таки она, значит, помнила, что надо шепотом. А то сразу застукают.

Богданов вынырнул из-под одеяла:

– Где привидение? Где?

– Вон! – Ася тычет. – Под одеялом! Светится!

– Я фонарь зажег, – смеется Богданов.

Ася совсем забыла. А ну еще! У нее же тоже фонарик. Она сама тоже сейчас попробует. Пусть Богданов смотрит.

– Ну?! – шепотом кричит Ася.

– Здоровски! – смеется Богданов. – Привидение!

– Теперь – с книжкой! – придумала Ася.

Со стола схватила, первую, что в руки попалась. И скорее на раскладушку. Одеяло со всех сторон подоткнула, чтоб ни единой дырочки. Фонариком щелк!…

Вдруг такой свет. Ослепительный. Ася зажмурилась.

Люстра горит вовсю. Папа, в халате, стоит около выключателя. Как он подкрался? Даже Фингал не слышал. Застукал все-таки!

– Так… – наклонился над Асей и шарит под одеялом. – Значит, почитываем? Я вас предупреждал. И чего мы почитываем? Так. Учебник! Русский язык! Полное безобразие – учебник с фонариком среди ночи читать. Дня тебе не хватает! Страсть к образованию ее, видите ли, охватила!…

Ругается, а глаза смеются.

– Охватила! – хохочет Ася. – А если она меня вдруг охватила?!

– Еще и хохочет, – возмущается папа. Глаза все равно смеются. Что, Ася своего папу, что ли, не знает? – Я добром вас предупреждал. Теперь берегитесь. А у тебя, интересно, что?…

– Ничего у меня, – объяснил Богданов.

– Так. Ну, фонарик, это во-первых. Подлежит конфискации, – папа и у Богданова фонарь отобрал. – А во-вторых…

Пошарил у Богданова под подушкой и вдруг вытащил книжку,

– А во-вторых, пожалуйте, – «Все о лошади»! Это как прикажете понимать? Я ведь тебя персонально предупреждал, Вадим, дружище?!

Богданов до того удивился, что сперва вообще онемел.

– Я эту книжку не брал, – потом говорит.

– Ясное дело, не брал, – кивает папа. – А как она к тебе под подушку попала? Или это Аськины штучки?

– Нет, – отказалась Ася. Она сама ничего не понимает.

– Не знаю, как она попала, – рассердился Богданов.

Он никогда ничего не читает. Разве Богданова-мама не говорила? Он читать не любит.

– Ясное дело, – кивает папа. – Эта книжка сама тебе запрыгнула под подушку. Бывает…

Так и не поверил Богданову.

Еще папа сказал, что это Исключительная! Потрясающая! Обалденная! книжка про лошадей. Там про лошадь – вся правда. Он за этой книжкой охотился. Специально! Сам будет сейчас читать. Он большой, ему можно.

Забрал. Погасил свет. И ушел.

Богданов ворочается в темноте на диване.

– Ты мне веришь? – вдруг говорит.

– Верю – сразу ответила Ася.

Все равно ворочается.

– А ты читала? – вдруг еще спрашивает.

– Что? – Ася не поняла. Совсем уж запуталась!

– Ну… эту книжку…

– Нет, – созналась Ася.

Она только картинки смотрела. Папа недавно принес. Ася не думала, что эта такая Исключительная! Потрясающая! и Обалденная! книжка. Откуда же она знала? Ася больше любит читать про собак. И еще сказки…

– Не отдаст теперь? – даже привстал Богданов.

Ася не знает. Можно, конечно, попросить,

– Попросишь?…

Богданов встретил лошадь на днях. Она за цирком одна стояла. В темноте. Со своей телегой. Никто к этой лошади не подходил.

Ася представила. Вечер. Цирк так и сверкает. Огни. Афиши. Музыка гремит изнутри. Со всех сторон через площадь бегут нарядные люди с билетами. Машут своими билетами, будто это флажки. А за цирком, где темно и служебный вход, стоит одинокая лошадь с печальной мордой. И так одиноко жует своими печальными губами.

Никому до нее дела нет! А она, может, привезла выступать дрессированных собачек. Собачки – в бантах – бегут по сверкающей арене на тонких ножках. Весь цирк им хлопает. А лошадь все стоит одна в темноте…

Это счастье, что Богданов к ней подошел. Лошадь вздохнула прямо ему в лицо. С таким облегчением!

– Я тоже бы подошла, – сказала Ася.

Богданов знает. Он потому и рассказывает. Обидно, что нечего было этой лошади дать. У Богданова сахар в кармане был. Но потерялся, там дырка. Лошадь сахарные крошки у него с ладони слизала.

– Надо ей завтра снести, – сразу решила Ася.

Если она только завтра будет. Богданов не знает, как эта лошадь работает. По каким дням? Когда у нее выходной?

Ася хотела сказать, что можно каждый вечер к цирку ходить. Это близко. Дома даже не хватятся. Но не успела уже сказать. Вдруг сразу заснула. И Богданов все равно не услышал бы. Он уже спал.

А как эта книга – «Все о лошади» – попала Богданову под подушку, до сих пор неясно. Это просто какая-то тайна.