Текст книги "Кувырок через голову"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Ответ истинного джентльмена

Ася убиралась у себя в комнате.

На диване Богданов что-то строил из кубиков. Впал сегодня в детство. Лариса (ну, по паспорту она – Нюра) спала на подушке, свернувшись клубком. Хвост у Ларисы вздрагивал, значит, что-то ей снилось. Этот хвост особенно всем не нравится, что он голый. Но он никакой не голый, а наоборот – бархатистый, надо только вглядеться. Никто не желает вглядываться, сразу: «Фу, какой хвост!»

Ася влажной тряпкой протерла подоконник. Ткнула этой тряпкой Фингалу в нос, чтобы он чувствовал. Это чьи, интересно, лапы на подоконнике? Их теперь оттирай! Фингал ничего не понял. Решил, что Ася играет. Выхватил тряпку и носится с ней по комнате.

Глупый еще! Ася пока занялась столом.

Чтобы был порядок. Ни одной ненужной бумажки нигде не валялось. Ненужных у Аси вообще нет, но это долго объяснять. Ася просто сгребла их в ящик и сверху аккуратно прикрыла тетрадками. Теперь порядок! Мама иногда заглядывает. Но, конечно, не роется. Рыться в чужом столе – это неделикатно, все равно как прочесть чужое письмо. Мало ли что у человека в столе? Может, личная тайна, каждый имеет право на свои тайны. У Аси особенно интересного ничего нет, чтоб такая уж тайна. А вдруг? Например, в самом нижнем ящике лежат записки, которые прошлой весной ей ребята писали в больницу. Богданова, например, записка: «Дарагая Ася! Как чустуишь? Я учусь плохо. Жилаю счастя. Богданов». Но эти записки мама читала, Ася сама давала…

Теперь фломастеры надо собрать в коробку. Вдруг уже не пишут? Ася взяла и попробовала на зеркале. Ух, здорово как на зеркале! Увлеклась и во все зеркало нарисовала красную лошадь, которая танцует на задних ногах и еще в синей шляпе.

– Посмотри! – сказала Богданову.

Богданов поднял голову от своих кубиков:

– Ну, лошадь…

– А чего она делает?

– Служит, – сказал Богданов и снова уткнулся в кубики.

– Она собака, что ли? – засмеялась Ася. – Ты что строишь? Построй ей конюшню!

– Ладно, – вяло кивнул Богданов. – Сейчас построю.

Надо пол еще подмести. Ася взялась за веник. Фингал тоже сразу взялся. Стали этот веник трясти. Тут вошла мама:

– Ну, Лапин, заканчиваешь?

Кроме Чингисхана, мама зовет Асю «Лапин» и еще много как зовет, всего сразу не вспомнишь. Ей одни и те же слова быстро надоедают, вот она новые и придумывает. Придумает и Асю зовет.

– Почти, – Ася вырвала у Фингала веник, вернее – что от него осталось. – Догадайся, кто у нас в комнате?

– Сейчас догадаюсь, – сказала мама. – Ты, я, Вадик Богданов, Фингал, чечетки в клетке, Лариса, она же – Нюра, и танцующая кобылица Суспензия, вроде – все?…

– Все, – засмеялась Ася. – А куда она идет?

– Ну, во-первых, на улице очень жарко. Дома даже белые, такое солнце. Даже тени от домов белые, они выгорели. А у нее шляпа с большими полями, и ей прохладно, будто наелась мороженого. Идет она, безусловно, к своей дальней родственнице, ослице по фамилии Валаамова, которая торгует на углу Конюшенной площади мятными пряниками и пять раз на дню чистит зубы жесткой щеткой…

– А почему – пять раз?

– Чтобы не так было мятно во рту.

– А почему – жесткой?

– Чтоб зубы блестели, – объяснила мама. – Даю тебе еще десять минут, чтоб навела шик-блеск. Хватит?

– Хватит, – сказала Ася. – А можно, я ее не буду стирать?

– Зачем же стирать? – удивилась мама. – Мы ее папе подарим на день рождения следующей осенью девятнадцатого сентября.

– До следующей осени она сама слезет, – сказал с дивана Богданов.

– При живости ее нрава – пожалуй, – легко согласилась мама. – Но мы посмотрим, чтобы она далеко не ушла.

Улыбнулась Богданову, и уже ее в комнате нет.

– Неправда все, – мрачно сказал с дивана Богданов.

Он был сегодня мрачный. Все собирался домой, но не уходил. Ужинать тоже не стал. Папа предлагал его проводить, потому что уже темно. Но Богданов сказал, что он не боится, просто ему еще рано.

Пол теперь блестел, как зубы ослицы по фамилии Валаамова.

Осталось только у чечеток убрать. Ася открыла клетку. Мадам сразу выпорхнула, прямиком полетела на люстру, села и стала качаться. Толстый Паскаль глупо метался в открытой клетке. Как всегда, не мог найти выход. Мадам нежно позвала его с люстры. Паскаль, как последний идиот, верещал и бился об прутья. Мадам терпеливо звала. Привыкла, что муж у нее такой идиот. Все же не выдержала. Быстро порхнула обратно в клетку и выскочила назад. Показала, как надо! Пуговица от старого пальто, кажется, поняла бы! Но Паскаль не понял. Забился опять в истерике.

Ася наклонила клетку и вытолкнула его.

Думаете, он полетел на люстру, где тепло, светло и призывно поет Мадам? Нет, он спикировал прямо Фингалу на голову. Уселся между ушей и начал орать. Лариса сразу проснулась, как пружина. Раздула усы и побежала к Фингалу. Ася махнула веником. Паскаль бездарно взлетел, покрутился в воздухе и с размаху бухнулся куда-то на книжную полку. Никаких ниток там сроду не было. Но Паскаль нашел! Запутался в нитках ногами и задергался, как дергунчик.

Пришлось опять его сунуть в клетку.

В клетке он жадно набросился на еду, точно его всю жизнь морили голодом, а тут он набрел на скатерть-самобранку, которая вот-вот исчезнет. Налопался. Заорал. И опять забился об стенки.

Нет, чем дольше Ася смотрела на этого идиота Паскаля, тем больше она соглашалась с папой – чечеток срочно надо дарить хорошему человеку, у которого, кроме них, никого в квартире не будет. Сначала-то она была против. За Мадам все были спокойны. С ее умом! Но беднягой Паскалем сильно интересовалась Лариса. А Мария-Антуанетта глядела на него, не мигая, и нехорошо облизывалась. Как известно, воробьями она иногда закусывает на крыше. Паскаль же, как нарочно, норовил гулять по полу, исследовал своим глупым носом паркет…

«Птицы не приживаются почему-то…» – вздохнула про себя Ася. И с удовольствием подумала про Бориса Аркадьича Бельмондо, который умел за себя постоять и вполне бы прижился, если бы они все – мама, папа и Ася – могли поставлять ему к каждому обеду ведро свежих дождевых червей, успевали бы соскребать после него с паркета и могли предоставить Борису Аркадьичу потребное для его полноценного физического развития количество хрустальных ваз, которые бы он, развиваясь, скидывал крыльями на пол. Но в доме была только одна ваза – папе с мамой подарили на свадьбу, – и с этой вазой Борис Аркадьич легко разделался в первый же вечер.

Вообще он оставил по себе хорошую долгую, как у попугаев, память, хоть пробыл в доме только одиннадцать дней. За эти дни Борис Аркадьич окреп, научился летать и улетел на кинотеатр «Спартак», прямо на букву «С». Папа хотел снять его с этой буквы. Полез, как акробат. Но Борис Аркадьич сразу перескочил на «Р». Тут к нему налетели его ровесники, юные вороны. Обсели все буквы и подняли такой галдеж! Папе пришлось прыгать обратно на тротуар, а то бы эти ровесники его задолбали.

Обрадовались, что Борис Аркадьич Бельмондо к ним вернулся!

А потом, уже вместе с ними, Борис Аркадьич улетел на крышу кинотеатра «Спартак». И еще дальше – в большую жизнь, уже не видно – куда. Ася с папой долго искали его в бинокль, но разве найдешь! Всюду летели молодые вороны, и со всех сторон над городом, с неба и отовсюду, раздавался их ликующий крик; «Крра! Крра!» Асе даже грустно стало.

Вот тогда папа и толкнул ее локтем: «Гляди веселее – он улетел в большую жизнь».

Борис Аркадьич был самый настоящий Бельмондо. У него на глаза иногда падало третье веко, такая бельмастая пленка. А потом убиралась сама собой. Борис Аркадьич таращил глаза, громко топал по полу, широко растопыривал черные крылья, во всю ширь разевал свой клюв и орал. Требовал червей! Этих бедных червей ему нужно было забрасывать в пасть, как поленья в топку. Он сам знал, когда хватит. Вдруг захлопнет клюв и сразу сделает кучу. Постоит над ней молча. Опять разверзнет клюв и орет: «Кррр!» Значит – снова ему давай. Все ходили в гости только с дождевыми червями, в коробках их носили – как торты, чтоб не стыдно нести.

Ася с Богдановым руки сбили – копать этих червей ненасытному Борису Аркадьичу. Впрочем, он брал и фарш, и мясо, котлету он тоже брал…

А Борисом Аркадьичем его потому прозвали, что у мамы, когда она еще училась в университете, был такой лектор. Ходил всегда в черном пиджаке и так же оттопыривал руки, будто у него крылья. Этот лектор так читал свои лекции, что мухи дохли! Мухи к нему слетались буквально со всего университета. Слушали и дохли. Однажды все студенты в зале заснули, так этого лектора прямо с головой всего завалило дохлыми мухами. Он чуть не задохнулся. Хорошо, что один студент случайно проснулся от тишины и его откопал. Но даже после такого знака свыше он не стал читать свои лекции лучше.

Из всего дома Борису Аркадьичу почему-то больше всех нравилась Мария-Антуанетта. Он ее принимал за какую-то родственницу, может – за тетку. Хотя Туся ему не давала повода. А, наоборот, рвалась удрать под буфет. Но Борис Аркадьич ее все равно ловил, прижимал в угол, растопыривал крылья, щелкал клювом и орал прямо Марии-Антуанетте в лицо. Требовал, чтобы именно она его кормила. Мария-Антуанетта отбивалась от него лапами, но Борис Аркадьич все равно лез.

Ася не помнит, чтобы Туська кого-нибудь боялась. Она бесстрашная. А при виде Бориса Аркадьича она буквально менялась в лице. У нее на морде за эти дни даже седые волосы появились, вот как она боялась. И сейчас, стоит только нарочно крикнуть «Борис Аркадьич!», как Мария-Антуанетта, где бы она ни была, – уже под буфетом. Нехорошо, конечно, пользоваться слабостью ближних, но Ася этим иногда пользуется, если Туська очень уж надоела. Бывает, что ближние, хоть какие, тоже надоедают…

А ведь сперва Бориса Аркадьича именно кошка чуть и не слопала.

Папа его в Летнем саду подобрал. Он упал из гнезда. Родители, видимо, зазевались. Сидел в молодой траве и кричал. Трава еще низкая, далеко все просматривается. Папа сразу заметил, что там что-то творится! Вороны мечутся как-то странно. А к Борису Аркадьичу уже подбиралась кошка, большая, как тигр. Откормилась в Летнем саду на голубях! Родители мечутся, а поднять своего Бориса Аркадьича обратно в гнездо у них нету сил. Папа отогнал кошку.

Так эти родители на него же и набросились!

Папе пришлось от них закрываться собственной курткой, чтобы хоть голову уберечь. А когда он все-таки Бориса Аркадьича поднял, его мамаша вдруг страшно закричала. И так срамила папу на весь Летний сад, что он просто бежал, прижимая Бориса Аркадьича к сердцу. Он потом рассказывал. «Я, – рассказывал, – позорно бежал с поля брани!». А отец Бориса Аркадьича в бессильной злобе бросал в папу ветками. Перекусывал ветки своим мощным клювом и швырял в папу. Папа никогда такого не видел! Такого могучего родительского инстинкта! Такой любви! Это папино счастье, что отец Бориса Аркадьича мог перекусывать только мелкие ветки! Он бы папу прямо убил!…

Ася так задумалась, даже звонка не слыхала. А кто-то пришел. Лариса насторожила уши. Фингал поставил шерсть дыбом, зарычал, как закашлялся. Но не залаял. Значит, кто-то свой.

Богданов смешал своп кубики и сказал мрачно:

– Пришла… Теперь будет…

Но что будет – не объяснил. И с дивана не встал.

Пришла, действительно, Богданова-мама.

– Мой ирод тут? – громко спросила она с порога.

– Ребята у себя, – уклончиво сказал папа.

И сразу повел Богданову-маму в кухню, подальше от Асиной комнаты. Ему почему-то показалось, что хотя Богданова-мама всегда немножко нервная, но сейчас она как-то чересчур взвинчена. Папа скорей позвал маму. Он, между прочим, не ошибся.

– Подумайте – школу бросил! – нервно сказала Богданова-мама.

Мама с папой все знали, поэтому промолчали.

– В гроб хочет меня свести! – крикнула Богданова-мама.

– Ну, не совсем чтобы бросил, – дипломатично уточнил папа. – Скажем так – перешел в другую школу. Это будет верно.

– Никуда он не перешел! – крикнула Богданова-мама.

Она рано пришла с работы. Отпросилась, чтоб с сыном вечер побыть. У нее работа сейчас сверхурочная! Надо сдавать проект! Но она специально отпросилась. Его нет дома! Она сидит, нервничает. Вдруг приходит какая-то женщина. С печеным лицом. Абсолютно неинтеллигентная. «Можно с вами поговорить?» Пожалуйста! Опять небось этот ирод стекло у кого-то разбил. Вечно по всем дворам носится с палкой. А мать плати, объясняйся. Так хорошо бы – стекло! Богданова-мама просто подпрыгнула бы до потолка от счастья, если бы ее дорогой Богданов разбил очередное стекло!

Так – нет. Вдруг эта женщина заявляет: «Я думаю, будет лучше, если ваш Вадик будет учиться в моем классе». Она, видите ли, думает! Да с какой стати? Она, видите ли, учительница! По душам пришла поговорить!

– Это Нина Максимовна, Асина учительница, – сказала мама. – Она, кстати, чудесный, даже необыкновенный человек.

Богданова-мама не запомнила, как ее звать. Ее это не интересовало! И не интересует! Она вся трясется. С таким трудом устроила его в английскую школу, и он будет в этой школе учиться, вот и весь разговор. Она с него шкуру спустит, но он будет туда ходить!

Мария-Антуанетта вдруг соскочила с батареи, подошла к Богдановой-маме, легонько ухватила ее зубами за щиколотку. И сразу же отпустила.

– Что это? – испугалась Богданова-мама.

– Она не любит, когда кричат, – объяснила мама.

– Сиамские кошки вообще загрызть могут, – нервно сказала Богданова-мама и убрала свои ноги подальше. – Как вы не боитесь?!

– Она у нас, наоборот, самая добрая в семье, – объяснила мама.

– Не знаю, не знаю, – засомневалась Богданова-мама.

Но дальше уже говорила тише и все время оглядывалась на Марию-Антуанетту, что она делает.

– По-моему, вы не правы, – осторожно сказал папа. – Я тоже думаю, что у Нины Максимовны в классе Вадим будет счастливее…

– Он нигде не будет счастливее, – отрезала Богданова-мама.

Она со своим Богдановым целое лето сидела, чтобы он перешел в третий класс. Уже нанимала ему педагогов! Извела кучу денег! Теперь сама с ним сидит каждый вечер. Вот в это время она с ним как раз сидит, с семи до девяти. Поэтому он и прячется! Она его в это время тычет носом в книгу. Где он будет счастливый? Он ничего не читает! Ни одной книжки сам не прочел. Он не умеет читать! Не любит! Но она его заставит любить.

Мама вдруг засмеялась. Она всегда не вовремя смеется. Папа и Мария-Антуанетта посмотрели на нее с осуждением.

– Что вы смеетесь? – насторожилась Богданова-мама.

– Да так, – сказала мама. – Просто вспомнилось ни к селу ни к городу. У меня есть подруга, ей семьдесят один год. Ее отец до двенадцати лет колотил головой об унитаз за чтение русских книг, представляете?

– Как? – удивилась Богданова-мама. – А какие же книги она читала?

– На разных других языках, – пожала плечами мама. – На французском. На немецком. Она много языков знает. Она переводчица.

– Ну и что же? – нервно спросила Богданова-мама.

Она не совсем поняла – может, мама ее оскорбила? Или, может, – нет? Может, мама – наоборот – ей подсказывает какой-то новый педагогический путь?

– Это я к тому, – объяснила мама, – что есть разные методы. И у вас, по-моему, не самый лучший.

– А какой с ним лучший? – вздохнула Богданова-мама. – Я одна за него отвечаю, у меня помощников нет.

Когда она вздохнула, лицо у нее вдруг сделалось доброе. Только лицо Богдановой-мамы было какое-то расплывчатое в чертах, будто ее недодержали в проявителе. Это папа сейчас подумал. Свойство таких лиц – обретать четкость именно в состоянии аффекта. Но тогда они делаются почти уродливыми.

Вслух же папа сказал совсем другое:

– Мне кажется, вам не нужно сейчас забирать Вадима домой…

– Как это? – не поняла Богданова-мама.

– Пусть он бы у нас несколько дней пожил. Он успокоится. Вы немножко успокоитесь. Потом можно будет что-то решать…

– И уроки им вдвоем веселее делать, – поддержала мама. – В школу – вместе и домой – вместе.

Это она зря сказала. Напомнила Богдановой-маме про школу, наступила на больную мозоль. Папа с Марией-Антуанеттой посмотрели на маму с осуждением.

Нет, своего Богданова она нигде не оставит. С какой стати он будет тут жить? У него есть дом. А завтра утром она сама его поведет в английскую школу. За ручку! Она уже своему начальнику позвонила, чтобы дали отгул. И на это идти приходится! Сказала, что у нее высокая температура. Хорошо, что эта учительница явилась сегодня. Хоть так, но Богданова-мама узнала правду. Она сразу же побежала в спецшколу. А там уже документы собирались пересылать, затребовало роно. На коленях пришлось валяться, чтоб этого ирода оставили в школе! Они бы рады, конечно, избавиться! Но Богданова-мама им такого удовольствия не доставит…

– Жаль… – задумчиво сказал папа.

И сразу пошел к Асе в комнату.

– Вадик, – объявил папа, будто он был добрый вестник из греческой мифологии, которую они с Асей читали. – Тебя мама ждет.

– Слышу, – сказал Богданов.

И неохотно поднялся с дивана.

Богданова-мама шла одеваться в коридор. Но тут, прямо у нее под ногами, прошмыгнул уж Константин и спрятался за тумбу для обуви.

– Кто это? – вскрикнула Богданова-мама.

– Константин, – объяснила мама. – Мне его на день рождения подарили.

– Странные вам дарят подарки, – поежилась Богданова-мама. – Я бы со страху с ума сошла.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – это мама такую пословицу ей напомнила, народную мудрость.

– Коню – конечно. Но это же змей!

– Очень покладистый господин, – успокоила ее мама. – Немножко холоднокровный, но это в доме даже приятно как исключение.

Но Богданова-мама не могла успокоиться и пугливо оглядывалась. Когда еще Дези свистнула, она вздрогнула. И как-то уже торопливо и даже радостно она увела своего Богданова за руку. Наверное, она рада была, наконец, с ним остаться наедине после этой квартиры и даже не так уже, кажется, на него сердилась…

Между прочим, после их ухода мама с папой почему-то не погнали Асю спать, как она справедливо опасалась, ибо время для нее было критическое. Она уже готовилась поканючить, что только дочитает страничку. А сама за эти минуты хотела вычесать Фингала. Сегодня некогда было его чесать, столько было уборки!

Но мама сама предложила:

– Давайте, что ли, грузить пароход?

– Чур, на букву «эл»! – закричала Ася, поскольку на букву «эл» слов, как известно, множество и грузить можно долго.

Но этот номер у Аси не прошел.

– Будем грузить на «ща», – решил папа, для которого в алфавите нет трудных букв.

Грузить пароход, сидя в теплой кухне у себя дома, – упоительное занятие, так как можно сваливать в его бездонный трюм решительно что угодно: пространство, подштанники, помаду, призраков, паранджу, петухов, подноготную и просто пустоту, полную пыли. И пароход все это выдержит, не давая ни крена, ни течи.

– Щенятами! – начала Ася.

– Щеками, – сказала мама.

– Щастьем, – попытался смошенничать хитрый папа. Но был тут же пойман своей образованной дочерью. И поправился. – Ладно. Щедростью.

– Щеглами, – сказала Ася.

– Жаль все-таки, что отпустили человека, – невпопад сказал папа.

– Щекоткой, – это мамина очередь.

– Щилотами, – сказал папа.

– Это что еще за «щилоты»? – удивилась мама. – Есть щи. И, кажется, есть пилоты?

– Нет никакого щилота! – закричала Ася.

– Не знаете? – возмутился папа. – Медицинский термин! Это специальный такой зажим – щилот. Применяется в хирургии при операциях на тонком кишечнике.

Никто никогда не слыхал. Но папе поверили. Он, между прочим, три года в медицинском институте учился, пока из него ушел. Папа вообще знает невероятное количество слов, о которых Ася и мама слыхом не слышали. У него же такая память! На даты. На термины. На все на свете. Проверять его по Большой Советской Энциклопедии – это даром терять драгоценное время.

– Щепетильностью, – гордо сказала Ася, она все боялась забыть.

– Ого, хорошее слово, – отметил папа.

Со своим «щилотом» он, кстати, наврал. Нету такого слова! Потом он, конечно, признается. Но не сейчас! Сейчас папа был ужасно доволен, потому что самое пленительное в игре – это надуть партнеров. Особенно таких прожженных, как мама и Ася.

Телефон давно уж звонил. Маме пришлось наконец взять трубку.

Игра сразу провисла. Ася с папой лихорадочно шевелили губами, стараясь набрать слов на «ща» в запас, изображая при этом на своих лицах полную безмятежность, будто они и не думают думать, у них, у каждого, этих слов на «ща» прямо пруд пруди, просто не знают, куда девать. От таких титанических усилий проклятые слова, вдруг счастливо мелькнувшие, куда-то проваливались из памяти.

Что там мама говорила по телефону – никто и не слышал.

Наконец положила трубку…

– Твоя очередь! – закричали Ася с папой.

Но мама улыбнулась загадочно, подошла к дивану, где сидела Мария-Антуанетта, отвесила Туське, словно английской королеве, церемонный поклон и попросила учтиво:

– Позвольте вашу ручку…

Туся не позволила, так как не привыкла к дворцовому этикету.

Мама сама взяла ее лапу и церемонно пожала:

– Поздравляю – вы стали бабушкой!

– Как? – закричали в один голос Ася и папа.

У старшей дочери Марии-Антуанетты, у Пенелопы, которая сперва была Пифагор, оказывается, только что родились котята. Это ее хозяин звонил. Они у него в пододеяльнике родились! Он диссертацию пишет. Сидит безвылазно дома. Ночью тоже пишет, даже не спал. А тут вечером прилег, просто – полежать. И вдруг ему сразу снится, будто у его Пенелопы народились котята! Он еще подумал во сне: «Заработался! Всякая чертовня уже снится!» Открыл глаза. А котята уже пищат у него в пододеяльнике.

Целых три штуки! Неизвестно, как быть теперь с диссертацией? Она сразу померкла в его глазах. Ему котят надо теперь доводить до ума…

– Коты или кошки? – все же спросил практичный папа.

– Я тоже спросила, – засмеялась мама. – А он знаешь мне что ответил?! «Это не имеет значения, – говорит. – У нас родились дети, и мы с Пенелопой очень довольны».

– Ответ истинного джентльмена, – захохотал папа.

А Мария-Антуанетта вдруг прыгнула и повисла на шторе. Хоть и не сразу, но до нее дошло!