Текст книги "Кувырок через голову"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Возьму себе, – вдруг решила.

Ей, конечно, можно. Уверена в чистоте своих чувств.

– Бери, – разрешила Кирилл. – Я Аське еще сплету.

– Мне не надо, – обиделась Ася.

– А ты для матери не жалей, – пихнула ее в бок Кирилл.

Смешно пихнула, будто боднула. Ася засмеялась невольно.

А мама все любуется своим макраме…

– Ты прямо у нас художник, – похвалила Кирилла.

– Я и есть художник. Я теперь народный художник!

Она же на выставку приехала, а не просто так в гости. В Ленинграде открывается выставка народных художественных промыслов. Там будут ее работы. Сумочки, кошельки, галстуки. Даже один ковер. Весь мир сейчас увлекается макраме. Вот Кирилл и воспользовалась. Ее ковер в Мурманске уже занял первое место, а теперь займет в Ленинграде…

– Аська, пойдешь со мной на выставку?

– Нет, я в школу пойду, – сказала Ася.

Как все возмутились! В какую школу? Что там Ася забыла? Когда Кирилл к ним приехала. В кои-то веки! В школу она пойдет, смех. Неужели еще не надоело? Все равно уже опоздала!

– А мне сегодня ко второму уроку, – вставила Ася.

Лучше бы она промолчала!

Неужели Ася ко второму уроку потащится? И ей не стыдно? Вместо выставки художественных промыслов? Нельзя же, в самом деле, так эту школу любить! В школу надо ходить через силу! Чтоб тебя родители туда гнали!…

Едва-едва от них вырвалась.

Вслед еще кричали. Но Ася все равно ни одного урока не пропустила. Если ей интересно!? У нее, может, была контрольная по математике! Еще хорошо, что Ася вовремя из этого дома вырвалась. Потом вовсе бы не уйти! Потому что вскоре после ее ухода неожиданно приехал Пронин из Кушки. Его все так зовут – просто «Пронин».

Пронин примчался прямо с аэродрома. Худой. Голодный. Длинный. И сразу же закричал, что это безобразие. В этом доме так тихо! Все почему-то спокойно сидят! В ус не дуют! Когда нужно бороться за права ядовитых змей! Чтобы, наконец, защитить ядовитых змей от этого бича природы! От человека!

Ядовитые змеи человеку все отдают. Свой целебный яд. Рискуют своей единственной жизнью при каждой встрече. И все человеку мало. Ядовитые змеи еще должны регулировать уровень грызунов в природе. Это важная миссия! Но змеи справляются. А человек создает им невыносимые условия. Ядовитым змеям просто деваться некуда от человека! Что, интересно, по этому поводу думают мама, Кирилл и папа?

Мама, Кирилл и папа даже растерялись.

Они последнее время как-то про ядовитых змей вообще не думали. Как-то вроде про них забыли, пока Пронина не было.

– Я вам забыть не дам, – пообещал Пронин.

Он только чуть-чуть должен восстановить силы с дороги. Чтобы восстановить свои силы, Пронин съел сковороду картошки, восемь домашних котлет, четыре сосиски, потому что больше не было, весь помидорный салат и бутерброд с колбасой.

Теперь Пронин готов для борьбы, которая ему предстоит.

Он прилетел на конференцию.

Чтобы поставить вопрос о защите ядовитых змей на принципиальную высоту. Мама пусть об этом напишет! Хватит писать ерунду. Пора заняться настоящим делом. Папа пускай сделает снимки. Пронин кое-какие снимки с собой привез. Гюрза. Кобра. Эфа. Все, кто того заслуживает. Но они маленькие, эти снимки. И не очень четкие. У Пронина в Кушке нет подходящей аппаратуры. Пусть папа теперь займется! Надо все переснять и красиво отпечатать. Хорошим размером. Портрет, например. Метр на метр! Чтобы было сразу видно. Вот кобра. Вот ее капюшон. Эта кобра танцует. Какая в ней грация! Изящество! Совершенство форм! Чтобы даже профану стало ясно, что эту кобру наш долг – сохранить для потомства. И гюрзу. И щитомордника. Всех, кто того заслуживает…

– А я? – заволновалась Кирилл. – А я?

– Тебя тоже надо сохранить, – решил Пронин.

Нет, он не понял. Кирилл беспокоится, что для нее у Пронина нету дела.

Дело найдется. Пронин про нее не забыл. Кирилл, кажется, в Заполярье? Нужно там, на месте, подсчитать поголовье ядовитых змей. Если там их нету, значит надо ядовитых змей вывести. Срочно! Надо их акклиматизировать. Создать оптимальные условия змеям. Это для Кирилла работа на долгие годы. Хватит чепухой заниматься!…

– А сейчас что же? – пристает Кирилл.

Мама с папой уже приставать не могут. Папа валяется на диване и стонет. У мамы даже стонать больше нету сил.

Кирилл сейчас пойдет с Прониным на конференцию и будет там, в публике, создавать общественное мнение. Какая еще выставка? Это ерунда! Пронин выставку отметает! Нужно сидеть в конференц-зале, бурно аплодировать, когда Пронин будет выступать, и злодейски свистеть, когда на трибуну полезут его противники. Кирилл умеет свистеть?

– Злодейски? – обрадовался Кирилл.

И как свистнет!

В коридоре отчаянно взвизгнула морская свинья Дездемона. Фингал вскочил и залаял. Лариса проснулась и поймала себя за хвост.

– Сойдет, – одобрил Пронин.

Значит, все в порядке. Можно бороться.

Тут Ася как раз вернулась из школы. Пронин обрадовался, что есть еще и Ася. Откуда она? Ах, из школы. Он так и думал. Напрасно Ася оттуда ушла. Нужно срочно вернуться в школу и развернуть просветительную работу среди учащихся, чтобы они осознали, наконец, роль ядовитых змей в своей жизни. Надо этих ребят воспитывать! Чтобы они росли в атмосфере любви к ядовитым змеям! Прививать им эту любовь! А то некоторые родители болтают черт знает что и засоряют своим прекрасным детям мозги.

Пронин знает, что Ася не такая. У нее есть уж Константин. Он, к сожалению, не ядовитый. Когда-нибудь Пронин привезет Асе кобру. Сейчас забыл захватить. В другой раз! Но все-таки Константин тоже змея. Это его извиняет. Если бы у Аси в доме не было Константина, Пронин бы себя тут чувствовал, как в глухом лесу. В Ленинграде буквально не на что посмотреть! Они с Асей пойдут в зоопарк. Но в зоопарке ядовитые змеи наверняка в отвратительных условиях. Пронин боится, что эти условия тяжело подействуют на неокрепшую Асину психику. Он-то уже ко всему привык!

– Да, могут угнетающе подействовать, – поддакнула мама.

– Вот я и боюсь, – кивнул Пронин.

Он рад, что его понимают. Все его в этом доме понимают, кроме Марии-Антуанетты. Нельзя ли на нее намордник надеть? Пронин боится, что Мария-Антуанетта в один прекрасный день его съест. Опять она на него рычит!

– Брысь, Туська! Фу! – хором кричат Ася, мама, Кирилл и папа.

Фингал испугался, что все кричат. Лезет под стол.

А Мария-Антуанетта все равно рычит и рвется к Пронину.

Это удивительно, но Пронин из Кушки – единственный в мире человек, на которого рычит кроткая Мария-Антуанетта. Она обычно всем лижет руки, дружелюбно обнюхивает новых людей, даже своих котят разрешает брать, чтобы ими полюбоваться. Фингал, например, каждое утро вылизывал котят. Как шаркнет своим языком, котенок сразу весь мокрый, от ушей до хвоста. Но Мария-Антуанетта никогда не сердилась на Фингала, ценила добрые его чувства. Кошки вообще не рычат! А вот на Пронина Туська именно что рычит, иначе не скажешь. У нее шерсть дыбом, усы распушились и даже щеки подрагивают от гнева. Так бы и кинулась, если бы Ася ее не держала.

И всегда, главное, так. Пронин ведь редко приезжает! Ну, раз – в полгода. Но Мария-Антуанетта, однажды его увидев, уже не в силах забыть. Когда бы он ни вошел, она сразу выскакивает и рычит.

– Уберите куда-нибудь эту кошку, – требует Пронин, – на меня позорит!

Куда ее уберешь? Туська любую дверь открывает.

Пронину прямо жизни не стало. Он боится дать телеграмму, что он летит. Чтобы Мария-Антуанетта заранее не узнала! Пронин хочет ее застать врасплох. Может, Мария-Антуанетта тогда не сообразит, что это – он? Она же его позорит перед друзьями! Перед Асей. Перед мамой, папой и даже перед Кириллом. Они все будут думать, что Пронин – плохой человек, раз их кошке так кажется. Ведь животные чувствуют, что у человека внутри, против этого не попрешь.

Все Пронина уговаривают, что не будут думать.

Не верит.

– Будете думать, что у меня скрытые пороки!

Нет, никто не будет. Какие у Пронина пороки? Тем более – скрытые? Он скрыть ничего не умеет. Он весь на виду.

– Я не знаю какие, а она знает! – сердится Пронин.

– Может, Туся просто не любит ядовитых змей? – вдруг сообразила Кирилл.

Пронину это не приходило в голову. О, если так, то его отношение Марии-Антуанетты – начисто не волнует. Раз она примкнула к его идейным врагам! Горько, что его противники даже в этот дом пробрались. В лице Марии-Антуанетты. Если это так, хваленая Мария-Антуанетта просто глупа, как ящерица. Пронин сам ее знать не хочет!

Тут вошла Богданова-мама.

Она долго звонила в дверь. Никто почему-то не открывает. И Фингал молчит. А слышно, что кто-то есть, голоса. И дверь, вообще-то, приоткрыта. Богданова-мама, наконец, решилась войти. Может, она не вовремя? Тут, кажется, гости?…

– Где гости? – удивился Пронин. – Никаких гостей пока нету.

– Все свои, – успокоил Богданову-маму папа.

Она бы не стала мешать, но ее Богданов прислал. Сходи да сходи. Книжку какую-то просит про лошадей, она забыла название. Он думает, что папа ему не даст. Может, папа даст Богдановой-маме? Если эта книжка не очень дорогая и ее можно выносить из дому…

– Вполне можно, – почему-то обрадовался папа. – Сейчас достану.

И сразу вытащил, со стеллажа.

А когда Ася у него спрашивала «Все о лошади», папа не смог найти. Сказал, что абсолютно не помнит, куда засунул. На этом стеллаже, во всяком случае, ее не было, Ася смотрела.

– Вадик аккуратно будет пользоваться, – пообещала Богданова-мама. Она сама последит.

– Лишь бы пользовался, – улыбнулась мама.

– Зачем эту ерунду читать? – удивился Пронин. – Что-нибудь стоящее ему возьмите. «Змеи Средней Азии», например. Лучше всякого детектива…

Он даже фыркнул, до того ему странен выбор.

– Вот еще не хватало – змеи! – засмеялась Кирилл. – Вкус надо развивать. Читать про народные промыслы. Это настоящее чтение! Диву даешься, что за мастера были на Руси, что они делали…

Пронин и на Кирилла фыркнул.

Мария-Антуанетта, которая вроде заснула, услышала и опять на него зарычала.

– Да пусть хоть про тараканов читает, – сказала Богданова-мама. – Лишь бы читал! Вдруг просит эту книжку…

– А вы говорили, Вадик ничего не читает, – весело укорил ее папа. – Наговариваете на собственного сына.

Нет, Богданова-мама не наговаривает. Она сама не знает, что с ее Богдановым последнее время сделалось. Он читает! Температуры нету. И ведь какую взял моду – в уборной почему-то читает, в ванной. В самых неудобных местах! Руки помыть не допросишься. Изнутри на крючок замкнется и читает.

– Надо же! – удивился папа.

И под одеялом привадился почему-то читать. Богданова-мама с него одеяло скинет. А Богданов сердится. Опять накроется с головой и книжку к себе затащит. Это, наверное, все-таки болезнь…

– Болезнь роста, – засмеялась мама.

Не нужно сейчас Вадиму мешать, так маме кажется. Пусть войдет во вкус. Он сам скоро поймет, что в ванной не всякую книгу одолеешь. Или под одеялом. Главное, что он этим наслаждением заразился – читать, это главное.

– Я уж боюсь помешать, – счастливо вздохнула Богданова-мама. – Сколько силком-

то заставляла!

Богданова-мама, тихонько от своего Богданова, даже лампочку посильнее ввернула в ванной. Сто ватт. Чтоб глаза не испортил. Теперь пусть читает.

Книжку аккуратно завернула в газету и ушла.

Стало тихо. Слышно, как зевает Фингал.

– Оголодал я от ваших интеллигентских разговоров, – закричал вдруг Пронин. – Может, в этом доме меня все-таки покормят?!

Котлет уже не было. Пронин – худой, длинный и вдохновенный – наворачивал борщ с докторской колбасой вприкуску и громко втолковывал Асе, маме, Кириллу и папе, что в городе у него всегда исключительный аппетит, поскольку в городе больше нечем заняться, ничего нету стоящего внимания, можно только жевать, укреплять челюсти для предстоящей научной борьбы. И хорошо еще, что вокруг – на безынтересном городском горизонте – есть все-таки родственные души, которые могут удовлетворить его аппетит и даже в какой-то мере способны прочувствовать жгучую важность назревшей проблемы защиты ядовитых змей от этого бича природы, от человека…

Кстати, по сути-то дела, неистовый Пронин был прав. Так маме почему-то подумалось, когда она наливала Пронину третью тарелку борща. Всех пора защищать. И человека. И змей.

Точка «В»

Весь класс сидел и смотрел на доску.

Нина Максимовна нарисовала на доске жирную точку «А». Ей было очень одиноко на широкой доске. Чтобы ей было не так одиноко, Нина Максимовна немножко пониже нарисовала жирную точку «В». Получилось – будто глаза, но лицо тогда поперек. Нет, Нина Максимовна не собирается им физиономию рисовать. Это урок математики! И речь, наоборот, пойдет о параллельных прямых, Нина Максимовна уже объясняла. Параллельные прямые никогда не пересекутся. Как, например, рельсы. Хоть до Владивостока будут рядом бежать, и между ними всегда одинаковое расстояние. Если это расстояние вдруг станет меньше или все равно – больше, поезд сразу же сойдет с рельсов. Будет крушение!

Вот что такое параллельные прямые!

Даже ноги могут быть параллельны, если стоять по стойке «смирно». Но они, конечно, запросто пересекутся, если одной ногой, например, почесать другую. Это весьма относительный пример, просто – для наглядности, Ася понимает. И весь третий «А» тоже, ясное дело, понимает…

Потом через свою точку «А» Нина Максимовна провела жирную прямую линию и назвала ее, предположим, «CD». Буквы, между прочим, латинские. Ну, это они давно знают…

Нина Максимовна отошла и полюбовалась, как у нее вышло. Ей понравилось. Тогда она попросила, чтобы весь класс перерисовал это в своих тетрадках.

Ну, это недолго.

Потом говорит:

– А теперь – полная вам свобода…

Нина Максимовна теперь просит, чтобы весь класс начертил ей какое угодно количество, кто сколько хочет, у кого сколько влезет прямых линий, проходящих через точку «В». У нее одно только маленькое условие – чтобы все эти прямые проходили через точку «В» и были обязательно параллельны линии «CD». Пусть эти линии будут любого цвета, кому какой больше нравится. Можно их карандашом проводить, можно фломастером, ручкой тоже можно.

– А красками? – сразу спросил Петя Гуревич. Он краски принес.

– Пожалуйста, – разрешила Нина Максимовна. Решительно чем угодно, лишь бы они проходили через точку «В» и были параллельны прямой «CD».

Ну, это всем понятно.

– А синим карандашом можно? – шепотом спросила Света Малинина.

И покраснела. Она всегда краснеет.

– И синим, пожалуйста…

– А если зеленым? – крикнул Стасик Иващенко.

Каким угодно можно, полная им свобода. Красным, черным, фиолетовым, сиреневым. И малиновым даже можно.

– А желтым? – спросила Ася.

Нина Максимовна на секунду задумалась.

Весь класс замер. И тут же сразу схватился за желтые карандаши и фломастеры. Может, желтым все же нельзя? Тогда свобода, значит, не полная.

– Можно и желтым, – тряхнула головой Нина Максимовна. – Я ж говорю – все можно, чтоб обязательно только через точку «В» и параллельно прямой «CD».

Весь класс сразу бросил желтые карандаши и фломастеры. Желтым не так ярко будет, нет, нет, лучше каким-нибудь другим.

А Богданов, как всегда, ничего не спрашивал. Сидит рядом с Асей, сопит. И смотрит в свою тетрадку.

Все уже давно чертят. Всем весело, что такая свобода!

– Вадик, а ты почему же не работаешь? – удивилась Нина Максимовна.

– Я думаю, – сказал Богданов хмуро.

– Это нужное дело, – уважительно сказала Нина Максимовна.

И больше Богданова не торопит. Он сам выбрал красный фломастер и теперь тоже работает.

Так весело было в классе! И вдруг что-то уже не так. Это прямо в воздухе чувствуется. Стасик Иващенко зачем-то грызет свой зеленый карандаш. Вздыхает Света Малинина. Петя Гуревич измазался красками, все равно чертит. Вдруг лист из своей тетрадки вырвал и снова все рисует с доски, на чистом листе. А Нина Максимовна гуляет по классу. Веселая. И ко всем пристает.

– Что, Стасик? У тебя карандаш не пишет? – пристает Нина Максимовна. – Вон, возьми на столе.

– Пишет, – говорит Стасик. И на Нину Максимовну почему-то не смотрит.

– Света, и сколько же у тебя линий? – все пристает Нина Максимовна. – Можно взглянуть?

– Я еще не кончила… – шепотом отвечает Света. И свою тетрадку загораживает от Нины Максимовны локтем.

– Я не тороплю, – кивает Нина Максимовна. – Мне просто интересно, у кого больше линий окажется. Петя, у тебя краска на щеке! Может, тебе фломастеры дать?

– Не надо, – говорит Петя. Краску на щеке так и не стер и Нине Максимовне никак не смотрит в глаза.

Никто на нее не смотрит! Все уткнулись в свои тетрадки, будто ужасно заняты, они еще работают, еще чертят великое множество прямых линий, проходящих через точку «В» и, само собой, параллельных прямой «CD».

Ася тоже свою тетрадку прикрыла локтем. Водит фломастером просто так. И косится вправо, что там Богданов делает. Сколько у него этих линий? Но Богданов почти лег на свою тетрадку, ничего не видно.

– Что, Вадик, устал? – пристает Нина Максимовна. – Ася, закончила? И что же вышло?

– Нет… – сказала Ася.

А чего «нет», она и сама не знает. Но Нина Максимовна уточнять не стала. Прошла по проходу дальше. Гуляет!

Все молчат. Тихо. Богданов рядом сопит. Вдруг поднял голову и говорит громко:

– Одна…

– Что – одна? – Нина Максимовна так к нему и подбежала.

– У меня одна линия. Больше нету…

– Как? Только одна? – удивилась Нина Максимовна. – Почему же так мало?

Богданов молчит. Весь класс к нему обернулся.

Ну, этот Богданов! Лучше бы он молчал. Вылез зачем-то со своей линией. Все будут теперь смеяться.

– Ну? – пристала Нина Максимовна. – Объясни, я жду.

Будто Богданов ей может что-нибудь объяснить со своей одной-единственной линией!

– Больше нельзя… – вдруг сказал Богданов. И прямо на Нину Максимовну смотрит. – Если еще, тогда будут не через «В». Или они тогда не будут параллельны этой… прямой «CD»…

Кто-то уже хихикнул. Весь класс задвигался за своими столами. Нина Максимовна молчит почему-то и так на Богданова смотрит…

Вдруг говорит:

– Вадик Богданов, я тобой горжусь! Вот именно, что только одну такую линию можно провести. Многие уже, наверное, убедились, но сказать вслух никто не решился. А ты решился! Ты первым решился! Это всегда трудно, я знаю. Спасибо.

Вот как она сказала!

И весь класс, весь третий «А», застыл на своих местах и глядел теперь на Богданова с гордостью. Вот у них, значит, какой Богданов! А они и не знали.

Ася почувствовала, что она краснеет, как Светка Малинина, от гордости за своего друга Богданова. И еще немножко, может быть, оттого, что совсем недавно она – наоборот – за него стыдилась.

А Богданов засопел-засопел. И говорит:

– Ничего не трудно. Пожалуйста.

Тут Нина Максимовна засмеялась. И сразу весь класс, весь третий «А», начал так смеяться! Охать, стонать, хохотать, визжать и извиваться над своими столами. Но не очень, конечно, громко, потому что еще урок.

Но этот прекрасный урок неожиданно кончился.

Больше нет сегодня уроков, надо идти домой.

Ася выскочила из класса и вдруг увидела свою маму. Вот уж не ожидала, что мама в школу за ней зайдет!

– Ух, как я по тебе соскучилась, Чингисхан, – сказала мама и обняла Асю прямо в коридоре.

У мамы через плечо сумка-макраме, которую Кирилл подарила Асе. И вообще такой свеже-праздничный вид, будто мама только что после бессонной ночи в поезде.

– Ничего, что я за тобой зашла?

Не ничего, а просто прекрасно!

Ася сразу же хотела ей рассказать, как сейчас на уроке…

Но тут на ее маму налетел Богданов собственной персоной. И сообщил ей счастливо:

– А меня Нина Максимовна сегодня похвалила!

– Ой, как я за тебя рада, – обрадовалась мама.

– Я тоже за себя рад, – серьезно ответил Богданов.

Побежал дальше к лестнице, за мальчишками. Все-таки друзья и в счастъе познаются. Ася где-то читала. Уже зазнался. Даже не спросил, идет Ася или нет?…

Но Ася все-таки плохо знала еще Богданова,

Он сразу вернулся и подошел:

– Ты домой, Ась?

– Нет, я с мамой, – суховато сказала Ася. Но ей было приятно, что он все-таки вернулся.

И тогда Богданов побежал за мальчишками с чистой совестью. А если бы кто-нибудь сейчас посмотрел на него со стороны, то ни за что бы не сказал, что это идет одинокий человек. Нет, Богданов – наоборот – лихо скатился вниз по перилам. И что-то лихое при этом орал. И ему тоже орали. А уже внизу его поймала дежурная и стала нудно отчитывать.

Это была здоровущая восьмиклассница, прямо – тетка. Но Богданов так бесхитростно смотрел на нее своими разными глазами, одним – коричневым, а другим – синим, что даже эта здоровущая восьмиклассница устыдилась вдруг своего занудства:

– Чего тебе говорить? Сам же знаешь! Нельзя по перилам ездить.

– А мне очень хотелось, – объяснил Богданов.

– Мало ли чего хочется, – вздохнула много уже чего повидавшая в своей жизни и даже в чем-то уже разочаровавшаяся восьмиклассница. – Тем более нельзя.

Богданову жалко стало ее, что она так вздыхает. И он поделился с ней своим счастьем:

– А меня Нина Максимовна сегодня похвалила!

– Да ну? – удивилась дежурная. Неизвестно, правда, знала ли она Нину Максимовну, потому что в восьмом классе уже совсем другие учителя. – Ну ты молоток!

И они расстались, вполне довольные друг другом. Дежурная осталась под лестницей, на своем посту. А Богданов побежал дальше, весело задевая портфелем всех, кто ему попадался.

Неизвестно, кому он еще рассказывал в этот день, что его похвалила Нина Максимовна. Но уж Богдановой-маме он наверняка рассказал. И, возможно, Богданова-мама будет теперь за него спокойна. Очень может быть. Ведь от доброго слова, вовремя сказанного, иногда вдруг поворачивается человеческая жизнь. Это бывает…

Ася с мамой, минуя дежурную, которая, конечно, им никаких замечаний не делала, тоже выбрались, наконец, на улицу.

– Мы ведь сразу домой не пойдем? – догадалась Ася.

– Ни за что, – подтвердила мама. – Давай просто так пройдемся. В никуда.

– Можно в никуда, – согласилась Ася.

И они пошли с мамой рядом, как подруги, которым просто приятно такое избранное общество и они другого не ищут.

В сквере было солнце. Бесшумно летели желтые листья. И приземлялись бесшумно на желтую траву. На скамейках сидели бабушки и кричали своим внукам, чтобы внуки не хватали черного терьера Гошу за хвост. Но внуки все равно хватали. А Гошина хозяйка смеялась, прикрыв лицо газетой, будто она не видит.

– Погляди, сколько у этой скамейки ног? – вдруг сказала мама.

Ася взглянула. Вообще-то было, без сомненья, четыре, но Ася видела сейчас две и казалось, что больше нету.

– Две, – сказала Ася.

– Вот именно, – чему-то обрадовалась мама. – Художник может увидеть у лошади две ноги. Или, например, восемнадцать. И все будет правда. Все зависит от точки зрения. От собственного глаза.

Ася поняла, что мама, вообще-то, не с ней сейчас разговаривает. Может, сама с собой? Но Асе все равно было приятно вот так равноправно и не спеша беседовать со своей мамой, поэтому она возразила солидно:

– А скажут, что у лошади четыре ноги!

– Могут сказать, – вздохнула мама, подумав. – Но художников, кстати, это никогда не останавливало…

Они пересекли сквер, пошли по улице, за углом свернули и снова оказались на улице, только теперь на другой. Это была уже скорее аллея. Тут стояли липы. И они пошли прямо под липами. И мама не спрашивала, как эта липовая аллея называлась раньше, когда построен высокий дом с башенкой и кто из великих людей в нем когда-то жил. Она, честно говоря, и сама не знала. У мамы был такой недостаток, но с этим ее недостатком Ася охотно мирилась. Может, она даже считала его достоинством?

Мама зато рассказывала Асе, как цветут маки в пустыне, такие вдруг внезапные после дождя на песке, мгновенные, как яркая вспышка, яростно одержимые быстротечностью своей жизни на один-единственный день. Надо учиться у этих маков полноте и щедрости самовыражения…

Какое еще самовыражение? Ну, неважно. Ася даже не переспросила. Важно только то, что они с мамой беседуют сейчас равноправно, будто подруги, и глаза у мамы веселые, с чертиками.

Потом мама рассказывала, как ее поразило северное сияние.

На всю жизнь оно ее поразило. Мама думала – это просто свет. Ну, ночь, например, а все равно светло. А северное сияние – это титанический пляс небес! Будто кто-то невидимый вертит в небесах яркой цыганской юбкой и неостановимо мечется по всей небесной шири, меняя цвета ее и границы. Вдруг ощущаешь, в этих мятущихся сполохах, неистовые прорывы вечности в нашу коротенькую, как воробьиный нос, человечью жизнь. Это словами передать трудно. Когда-нибудь они с Асей поедут на Север и Ася сама поймет…

– А мы поедем? – осторожно вставила Ася.

– Обязательно, – серьезно пообещала мама. – Я должна вам с папой все сама показать. Тундру. Пустыню. Горы. Все-все…

И когда этот их разговор достиг высшей ступени сродненности душ, Ася сказала:

– Можно я тебе стихотворение прочитаю?

– Давай, – кивнула мама.

Даже не спросила – чье, какой поэт написал. Это всегда надо помнить. Папа вряд ли ей проболтался. Он стихи все равно забывает. Хотя, возможно, это был как раз единственный случай, когда папа запомнил стихотворение с одного раза.

Они остановились на каком-то углу, и Ася прочитала:

 
В Зоологическом музее
Стояли песики царя,
Облезлее и некрасивей
Еще не видела земля,
Хоть Петр Первый был разборчив,
Наверно знал он, что имел, —
Бегут смотреть все-все другое,
На псов никто не поглядел…
 

– Это мы в Зоологическом музее с Прониным были, помнишь?

– Помню, – кивнула мама.

И они пошли дальше по тихой улочке, названия которой Ася с мамой, наверное, даже уже не знали, потому что забрели далеко.

– Мне понравилось, – сказала наконец мама.

– Правда? – вспыхнула Ася. Ей вдруг стало горячо. Всюду. Внутри.

Маме понравилось, что Ася не о себе сочинила. Ну, все равно о себе, конечно, – как она это чувствует. Но не только о себе. Значит, Ася способна почувствовать за другого. За этих песиков, например, которых давно уже нет на свете. А они тоже были. И мы кое-что о них знаем, что делает их в наших глазах почти историческими личностями. Знаем, что они жили при самом Петре, он их, по-видимому, любил, как Ася своего Фингала. Но жизнь тороплива! Ася и сама заметила – все бегут. Некогда задуматься. И не только даже о песиках. А вот Ася задумалась, как-то по-своему их увидела, пожалела, что ли…

Не зря сходила в музей. Открыла для себя новое. Главное ведь даже не в том, чтобы увидеть что-то новое. Это просто – еще одно новое. Это количество. А гораздо важнее что-то новое в себе почувствовать, чтоб душа шевельнулась болью и пониманием. Это уже другое качество. От этого, кстати, в мире вся доброта. И еще маму радует, что Ася потом свои впечатления не выкинула из головы, как пустяк, а не поленилась записать…

– Я сначала как раз поленилась, – сказала Ася.

Она сперва про себя все придумала. Ночью. Вдруг проснулась. Придумала. А никакого листочка поблизости нету. Ася встать поленилась. Она уже утром записала, перед школой.

– Ночью, утром, какая разница?

Главное, Ася душу свою не поленилась тревожить…

И еще маме приятно, что у Аси, кажется, есть чувство языка. Рифмы у нее любопытные. Например, эти: «музее» – «некрасивей». Кому-то даже, возможно, покажется, что тут рифмы нет…

Ага, папа так и сказал. Но Ася, конечно, его не выдала.

А маме как раз импонирует смутная отдаленность созвучий, которую тут Ася, видимо, слышит. Это как, к примеру, костер в густом тумане. Ты идешь сквозь плотный туман и никакого костра еще не видишь. Но уже чувствуешь, что он есть. Рядом где-то. Ощущаешь какое-то его невидимое мерцание, как бы горячую близость. Значит, он есть. Там тепло, люди вокруг сидят, ветки трещат в огне, уха, может, уже кипит. И это заставляет тебя идти, несмотря на слепой туман и усталость…

– А мы долго будем идти? – спросила Ася.

Она вдруг почему-то устала. Может, мама ее заговорила? Или просто они уж слишком далеко забрели? Папа даже не знает, что они с мамой гуляют. Будет Асю из школы ждать, глядеть на часы, в окно, потом на улицу выскочит…

– Пора домой, – спохватилась мама.

И для скорости обратно они доехали на автобусе. Не так уж долго и ехали вообще-то.

А папа в ванной проявлял пленки и даже не знал, сколько времени. Так увлекся! Думал, что еще рано…

Ася с мамой открыли своим ключом и вошли. Они сразу увидели, что никто их не ищет. Уж Константин нежится в раковине. Папа воды ему напустил. После отъезда Пронина все в дому старались создать ему оптимальные условия, чтобы уж Константин сохранился для потомства. Мария-Антуанетта лежит на горячей батарее и ни на кого не рычит. Увидела Асю с мамой, открыла глаза и сразу сказала «Мррр». Она всегда поздоровается! Фингал, вообще-то, грыз кость и с болью от нее оторвался. Но все-таки оторвался, подбежал к Асе и взгромоздил ей на плечи свои могучие лапы. Чуть Асю не уронил. И опять схватился за свою драгоценную кость.

В его миске сидела Лариса, которая по паспорту – Нюра, и нехотя, больше для порядка и от нечего делать, копалась носом в остатках Фингаловой каши. Вряд ли даже Лариса могла раскопать там что-нибудь вкусное, кроме каши. Мясо Фингал давно выудил. Но все-таки Лариса трудилась и отвлекаться от этих трудов ради такого рядового явления как приход Аси и мамы не стала. У нее тоже чувство собственного достоинства! Ася к ней сама подошла и пощекотала между ушей. Лариса фыркнула и снова уткнулась в миску. А морская свинья Дездемона мирно спала у себя в клетке. Ведь папа, ее любимчик, был дома и Дездемоне нечего было волноваться…

Тут папе вдруг показалось, что кто-то ходит в квартире, и он выскочил из ванной. Увидел – кто ходит, обрадовался и сразу, быстрый какой, набросился на Асю:

– А ты почему это с мамой? Опять ты маме мешаешь? Маме нужно побыть одной! Я же тебе объяснял!…

Прямо раскричался, не разобравшись. Всегда он так!

– Вовсе мне не нужно, – сказала мама.

– Как это – не нужно? – растерялся папа.

– А вот так, – засмеялась мама. – Я сама за Аськой в школу зашла.

– Что она, дороги одна не найдет?

– А мне просто с ней захотелось побыть, – объяснила мама.

Папа опять ничего не понял. Непонятливый все-таки!

– Могу я побыть с собственной дочерью?

– Можешь, – поспешно согласился пап – Я же только из-за тебя. Чтобы ты не теряла время. Ася уже большая. Мы с ней великолепно справляемся, верно, Аська? Я просто боюсь, что она тебя собьет…

– Не собьет, – беспечно сказала мама. – Вот работу закончу, и мы все вместе

куда-нибудь махнем, а?

– Как это – закончишь? – совсем запутался папа. – Ты же вчера еще говорила,

что абсолютно не знаешь, о чем писать…

– Так то вчера! – засмеялась мама.

Мама сама не понимает, как это вышло.

Она утром проснулась. И вдруг у нее на душе такая прозрачность! Прямо – тишь, сугробы и снежинки тихо летят. Мама ужасно удивилась. Сперва она в эту прозрачность и не поверила. Полежала еще. Нет, все равно прозрачно! Тогда мама вскочила. Вымыла в кухне раковину, подмела пол во всей квартире, пыль вытерла с пианино. А ей все равно прозрачно!