Текст книги "Форвард № 17: Повесть о Валерии Харламове."

Автор книги: Зиновий Юрьев

Соавторы: Владимир Дворцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Владимир Александрович Дворцов, Зино Юдович Юрьев
Форвард № 17: Повесть о Валерии Харламове.

ЧАСТЬ 1. МАЛ-ДА УДАЛ!

ТРАГЕДИЯ НА ЛЕНИНГРАДСКОМ ШОССЕ

…Двадцать седьмого августа 1981 года ранним утром в Подмосковье шел дождь, унылый, непрекращающийся, по-осеннему холодный и скучный. Серый асфальт Ленинградского шоссе потемнел от влаги, и проносившиеся машины оставляли на мгновение на дороге светлые следы от шин, которые тут же сливались с лоснящимся покрытием.

Светло-серая «Волга» шла со скоростью около ста километров в час. За рулем сидела женщина. Ритмично чавкали дворники, сгоняя водяную пленку с ветрового стекла. Двое мужчин дремали, убаюканные покачиванием машины, ровным гудением двигателя, шипением шин на мокром асфальте.

Впереди показался знак «дорожные работы», и водительница повернула руль, чтобы объехать препятствие.

Мы никогда не узнаем, что именно произошло в этот момент. Может быть, она сделала это чуть резче, чем следовало. Может быть, колеса машины, попав на размытую глину, на мгновенье потеряли сцепление с дорогой, и без того ослабленное влагой. Так или иначе, «Волгу» выбросило на полосу встречного движения и завертело «волчком». И надо же, чтобы именно в эти секунды навстречу ехал тяжелый грузовик, надо же, чтобы обе машины, хотя водитель ЗИЛа свернул на обочину, начиненные огромной кинетической энергией, встретились в одной точке, израсходовав эту энергию в мгновенном и страшном столкновении… Даже металл не выдержал: он рвался, выгибался, скручивался. Человеческие тела слабее металла…

Водители останавливались, скорбно глядя на две искореженные машины. Они вылезали из кабин и снимали шапки. Они были шоферами и понимали, что можно не торопиться: в такой аварии не выживают.

Внезапно один из шоферов, высокий молодой парень в расстегнутой куртке, из-под которой виднелась майка с чьей-то бородатой физиономией, пробормотал, глядя на «Волгу»:

– Братцы, это же Харламов…

Он не ошибся. Одним из пассажиров светло-серой «Волги» был хоккеист Валерий Борисович Харламов, тридцати трех лет от роду, заслуженный мастер спорта, многократный чемпион мира, Европы, Олимпиад и СССР, майор Советской Армии, прославленный форвард знаменитой армейской команды, левый крайний легендарной тройки, в которой играл вместе с Борисом Михайловым и Владимиром Петровым.

Наверное, судьба предопределила ему смерть на дороге. Он уже побывал пятью годами раньше в тяжелой автокатастрофе, после которой врачи единодушно вынесли суровый приговор: коньки на гвоздик. Помощь товарищей, стальная воля вернули Харламова на лед. Он был отличным водителем, но после той катастрофы иногда доверял жене Ирине руль – не хотел искушать судьбу. И вот она все-таки настигла его на семьдесят третьем километре Ленинградского шоссе, по которому он возвращался с женой и ее двоюродным братом – молодым человеком, только отслужившим в армии, мужем и отцом, – с дачи.

…С тревожно и печально взывающей сиреной подъехали «Скорая помощь», машина ГАИ. Еще раз покачав головами и вздохнув, шоферы пошли к своим машинам. В спортивной редакции ТАСС, на телевидении, в редакции «Советского спорта» стали раздаваться звонки: «Правда, что…» Один из авторов этой книги – хоккейный обозреватель ТАСС – тут же позвонил дежурному ГАИ по Московской области. Тот тяжело вздохнул и подтвердил: к несчастью, правда. Погиб. А потом, рассказав о катастрофе, спросил:

– Не знаете, когда и где панихида и похороны? Сообщение телеграфного агентства пошло по свету.

Все мировые агентства и многие национальные тут же передали его, сначала кратко: «Как сообщил ТАСС, в автокатастрофе под Москвой сегодня утром погиб знаменитый хоккеист Валерий Харламов и его жена. У них остались двое маленьких детей – сын и дочь».

Потом пошли подробности.

Хоккеисты сборной СССР узнали о трагедии, будучи в Канаде, в далеком Виннипеге. Вначале никто не поверил: ведь расстались с Валеркой только-только. Прощаясь с ними, он улыбался лукаво, подмигивал: смелее, мол, все будет хорошо. Да нет, не может того быть, утка какая-то. Мало ли глупых выдумок рождается вокруг знаменитостей спорта, эстрады, кино. Они прямо обрастают ими, как днище корабля ракушками. Руководитель делегации Б. Майоров в конце концов дозвонился до Москвы.

– Что это тут плетут о Харламове? – спросил он, и по тому, как сразу побледнел и обмяк он, хоккеисты, стоявшие рядом, догадались об ответе.

А канадское телевидение уже без конца посылало в эфир пленки матчей с участием Валерия Харламова. Репортеры успели провести интервью. «С мистера Харламова, когда он был на льду, – отмечал вратарь «Монреаль Канадиенс» и сборной Канады Кен Драйден,– нельзя было спускать глаз ни на секунду. Я понял это после первой же встречи осенью семьдесят второго года, когда он забил мне два гола. Он бросал шайбу сильно, точно и, что опаснее всего, часто неожиданно».

Ульф Стернер, много лет бывший одним из лучших форвардов шведского и мирового хоккея, сказал: «Харламов был бриллиантом нашей игры. Какой рывок с места, какой дриблинг, пас, броски – все в идеале! А ведь еще было мужество, смелость!»

Авторы этой книги, спортивный журналист и писатель, долгие годы были поклонниками выдающегося нашего хоккеиста. Мы любили его игру – яркую, самобытную, веселую и его самого, человека обаятельного, сумевшего сохранить естественность и скромность в эпицентре такой славы, которая редко выпадает даже на долю знаменитых спортсменов, людей, сплошь и рядом популярностью не обделенных.

Один из нас по роду работы хорошо был знаком с Валерием. Другой – чаще видел его с трибун стадионов и на экране телевизора. Как и любой болельщик, «трибунный» автор этой книги постоянно терзал автора, вхожего в закрытое для непосвященного хоккейное общество, бесконечными расспросами: а правда, что… а почему он в прошлый раз… неужели его не берут… И так далее. «Хоккейный» автор терпеливо пытался утолить ненасытное болелыцицкое любопытство товарища.

– Послушай, – как-то буркнул он, – ты уже скоро будешь знать хоккейную летопись лучше, чем я. Может, ты и писать начнешь о хоккее?

– Разве что с тобой, – отшутился второй.

Мы тогда меньше всего думали, что снова вернемся к этому разговору, но уже при других обстоятельствах.

…31 августа, в день похорон, мы оба стояли во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА, где шла гражданская панихида. Журналист поглядывал на часы. Самолет, на котором он должен был вместе с еще несколькими спортивными комментаторами отправиться в Канаду освещать игры на Кубок Канады, вылетал из Шереметьева через два часа, но он не мог не прийти попрощаться с человеком, с которым был знаком более десяти лет, которого любил, которым восхищался.

Мы стояли среди тысяч опечаленных людей, слушали слова прощания и думали (потом мы выяснили, что оба подумали об этом одновременно), что было бы обидно и несправедливо, если для новых поколений любителей хоккея имя Валерия Харламова стало бы всего-навсего строчкой в летописи этого вида спорта. Конечно, фанатики статистики всегда смогут узнать, сколько результативных передач он сделал тогда-то и тогда-то, сколько забил голов и сколько отсидел на скамье штрафников. Но что скажут газетные отчеты о лукавой улыбке этого невысокого черноволосого человека? В каких статистических выкладках найдут они описание его фантастического дриблинга, о котором Всеволод Бобров говорил: «…Особенно Харламов досаждал защитникам своей потрясающей обводкой. Буквально на «пятачке» он мог обыграть одного или «раскрутить» двух, а то и трех соперников. Валерий играл на очень высоких скоростях, был исключительно крепок физически, но главное все-таки, что его делало мастером хоккея с шайбой номер один своего времени: ему достаточно было крохотного пространства, чтобы обыграть соперника или соперников. Он использовал скорость в начале или в конце обводки, но мог обыграть соперника или, повторяю, соперников, и практически стоя на месте, лишь поводя плечами, перебирая ногами, покачивая корпусом, головой, а порой лишь подмигиванием или улыбкой. Он не только мастер хоккея, но большущий артист игры.

Харламов как дамоклов меч всегда занесен над воротами соперников, всегда готов броситься вперед, чтобы забросить шайбу или создать голевую ситуацию партнерам».

Что могли рассказать им спортивные комментарии в коротких газетных столбцах о доброте и щедрости Харламова? О том, например, как праздновал он свой день рождения на борту самолета, возвращаясь из Северной Америки на Родину после победной суперсерии-76. С каким изумлением смотрели игроки поскупее, когда Валерий перечислял стюардессе, что именно заказывает он для товарищей?

– А может быть… – нерешительно сказал один из нас тогда во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА.

– Мы просто должны это сделать, – ответил второй, ибо понял, что хочет сказать его товарищ. – В память о великом игроке, в знак нашей любви и уважения к нему.

Так родилась эта книга. Два человека, думающих поразному, не могут написать одну книгу. Мы воспринимали Харламова одинаково. Поэтому мы решили пользоваться в ней лишь одним местоимением «мы», хотя, может быть, какой-то разговор с хоккеистом или его близким вел один из нас, а какой-то – мы вдвоем.

Эта книга строго документальна. Она построена на множестве бесед с самим Харламовым, его родными, товарищами, коллегами. И если мы где-то и позволили себе домыслить, что именно думал, чувствовал и переживал Валерий в какой-то момент, то домысел этот покоится на нашей твердой уверенности, что он мог или даже должен был думать, чувствовать, переживать в этот момент именно так или почти так.

У Харламова, помимо чисто хоккейного таланта, был талант обаяния, его очень любили. В ЦСКА и сборной СССР никто не берет Харламовский № 17. Он навечно за ним! И нам, когда мы писали эту книгу, не приходилось никого уговаривать поделиться своими воспоминаниями, все делали это охотно. И авторы им благодарны за это.

ВСТРЕТИЛИСЬ БЕГОНЯ И БОРИС…

Бабушка и дедушка Валерия – Наталья Степановна и Сергей Гаврилович Харламовы в начале века жили в Коломне, одном из древнейших городов России, раскинувшемся при впадении Москвы-реки в Оку. В ту пору Коломна соединяла в себе черты небольшого патриархального городка с неторопливыми и деловыми курами на узких улочках и промышленного центра: здесь расположились Коломенские паровозостроительный и судостроительный заводы. На судостроительном Сергей Гаврилович и работал краснодеревщиком.

Наталья Степановна воспитывала детей – трех сыновей: Николая – он прошел всю войну, был ранен, награжден орденами и медалями, Бориса и Валерия, дочерей Ирину и Валентину.

Сергей Гаврилович был отличным мастером. Позже, когда он обосновался в Москве, где и своих столичных корифеев было немало, слух о его золотых руках быстро разошелся по городу. Его приглашали работать с книжными шкафами К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный.

Сергей Гаврилович и сыновей обучил своему ремеслу, они помогали ему в работе – заготавливали материал, пилили, сушили доски. В трудные военные и первые послевоенные годы отец Валерия – Борис Сергеевич даже делал из отходов древесины незамысловатые шкафчики и относил для приработка на Тишинский рынок.

Сергей Гаврилович в те далекие годы, когда о спорте, физической культуре слышали в России немногие, увлекался футболом.

На паровозостроительном заводе работали иностранцы, в том числе и англичане, которые привезли с собой в город на Оке забавную игру, в которую следовало играть не руками, а только ногами.

Нам, конечно, не удалось отыскать никаких репортажей о тех играх в Коломне, поскольку их просто не было, но сам Сергей Гаврилович утверждал, что спуска англичанам коломенцы не давали, играли на равных, а случалось, и выигрывали.

Но на футболе спортивные интересы Сергея Гавриловича не замыкались. Он любил коньки, игры в городки, бабки, участвовал в кулачных боях.

Фабричных коньков, разумеется, не было. Да и мог ли позволить себе рабочий купить стоившие больших денег шведские или английские коньки? Коньки делали сами. Простенькие, конечно, но коньки. Полозья прикручивали к валенкам и выходили на речной лед. Молодой краснодеревщик не мог и подумать в ту пору, что внук его будет скользить на коньках на многих ледовых аренах Европы, Америки и Азии, что лучшие в мире фирмы спортинвентаря будут соперничать в конкурентной борьбе за то, чтобы он надел именно их коньки. Что коньки, деревянная палка с изогнутым концом – клюшка и круглый литой кусок резины – шайба принесут ему мировую славу.

Но о хоккее с шайбой в ту пору в России еще почти никто не знал, и Сергей Харламов аккуратно прикручивал самодельные полозья к валенкам, натягивая веревку деревянным колышком, и выходил на ноздреватый лед Москвы-реки.

На берегу стояли зрители, посмеивались: взрослые люди, а балуются детской забавой. Сергей, не обращая внимания на насмешки, расправлял спину и сильно отталкивался, набирая скорость.

Городки и бабки были играми исконно русскими. Особенно любил Харламов городки. Среднего роста, далеко не богатырь по виду, но крепкий и жилистый, он обладал какой-то взрывной силой: тяжелая бита, вылетая из его рук, неизменно попадала в «дом». Бросал он почти без замаха, как бы играючи, но бросок был сильный и точный.

Если бы современные хоккейные специалисты побывали тогда на коломенских пустырях и присмотрелись к темноволосому парню, они бы наверняка переглянулись и кивнули друг другу: кисть работает что надо, его подучить – и хоккеист будет с классным кистевым броском.

Были еще и кулачные бои. Без ринга, секундантов, машущих полотенцем после каждого раунда, без формулы боя, без перчаток и рефери. Стенка на стенку. Улица на улицу. Правило было одно: лежачего не бьют, что, впрочем, не мешало порой разгоряченным бойцам наступать в пылу схватки на упавших.

Трещали разрываемые рубашки, текла по бородатым лицам кровь, выплевывались с проклятиями зубы, с хаканьем опускались пудовые кулаки.

Организаторами, а можно назвать их и подстрекателями, боев были лица заинтересованные – владельцы многочисленных кабаков. Они внакладе не оставались: сотни зрителей и бойцы, едва смахнув ладонью с лица пот и кровь, еще не отдышавшись, гурьбой вваливались в питейные заведения – обмыть победу или залить горечь поражения. И если на улице действовало хоть одно правило, то здесь, во хмелю, правил уже не было никаких. Били и лежачих, били не только кулаками.

Сергей Харламов был не столько могуч, сколько быстр, увертлив, он умел вложить всю силу в короткий точный удар. Порой менее ловкие бойцы старались взять реванш в кабаке. Однажды кто-то попытался свести с Сергеем счеты при помощи лома. Будь у него реакция чуть похуже, эта книга никогда не была бы написана, потому что у молодого краснодеревщика не было бы ни сына, ни внука. Впрочем, не было бы и его самого, ибо удар со всего размаха железным ломом по голове дает однозначный результат. Но он, слава богу, имел обостренное чутье, которое заставило его обернуться в мгновенье, едва не ставшее роковым, и одновременно резко отклониться. Удар получился скользящим, ослабленным и пришелся по плечу, которое долго еще после этого болело.

Внук Сергея Гавриловича задирой не был, драться не любил, ему хватало мастерства, чтобы обыграть соперников, но в хоккее бывает всякое. Случается, что возбуждение, обида, боль одерживают верх над самоконтролем, тогда отбрасываются клюшки, летят на лед перчатки, катятся шлемы, судьи решительно вклиниваются между участниками рукопашной, а диктор приготавливается объявить меру наказания.

Когда наши хоккеисты впервые встретились с родоначальниками хоккея с шайбой, они немного их побаивались: как-никак, бойцы, легендарные драчуны, но со временем поняли, что спуску им давать нельзя, иначе задавят, и на все канадские наскоки отвечали тем же, отвечали основательно, и вскоре внушили к себе стойкое почтение.

Невысокий, по канадским стандартам, – его рост 174 сантиметра – и при своих семидесяти двух килограммах «боевого» веса казавшийся почти щупленьким рядом с могучими защитниками, Харламов не боялся своих противников, на резкий толчок отвечал таким же, да так, что рослые канадцы изумленно отскакивали от «малыша»: стальной он, что ли…

То ли потому, что так многое унаследовал Валерка от деда, го ли потому, что чувствовал старик родство душ с маленьким внуком, но любил его дед нежно и всегда старался защитить. Что, впрочем, было по большей части излишне, потому что сызмальства характер у малыша был независимый, бесстрашный, и спуску обидчикам он не давал. В ребячьем мире свои законы: простят что угодно, но не трусость, не громкий вопль «мам, а Колька дерется!».

Впрочем, был однажды такой случай. Харламовы тогда уже переселились из Коломны в Москву, обосновавшись в деревянном домике на Соломенной сторожке. Ныне такой улицы нет, она стала отрезком Старого шоссе в районе Тимирязевской академии. А в первые послевоенные годы это была тихая городская окраина, где доставало места побегать ребятишкам, поиграть и даже покататься на коньках, пусть не по льду, а на укатанном до блеска снегу. Маленький Валерка и моложе его на четырнадцать месяцев сестренка Татьяна часто гостили здесь у бабушки с дедушкой.

Валерка в курточке с красным капюшоном гулял по двору и чем-то не понравился петуху. Тот налетел на него, чуть не заклевал малыша. Хорошо, Валерка успел спрятаться в деревянной будке туалета («удобства» на Соломенной сторожке были во дворе). Дедушка заметил агрессию петуха и поймал буяна.

– Тебя петух обидел? – спросил он внука, освобождая его из укрытия.

– Да, обидел… – не очень уверенно пожаловался карапуз.

Недолго думая, дед схватил топор и отсек на пеньке обидчику любимого внука голову.

Валера долго потом плакал – жалел петуха, даже приготовленный бабушкой куриный суп есть отказался.

Больше Валера в жизни никогда ни на кого не жаловался. А вот заступался за обиженного всегда, когда мог.

На первых порах – за младшую сестренку. Как-то во дворе мальчишка стал ее колотить. Родители парнишки наблюдали из окна за этой сценой, но не вмешивались. Увидев, что обижают сестру, Валерка примчался пулей и поддал обидчику. Вот тогда его мамаша и папаша встрепенулись. Не поленились сходить в школу, наговорили много обидных слов родителям Валеры. Мама его ругала, но отец разобрался в происшедшем и сына оправдал.

Брат и сестра Харламовы были очень привязаны друг к другу. Когда у Татьяны родился сын, она назвала его Валерий. Он, кстати, очень похож на дядю и хорошо играет в хоккей, но особенно в футбол. Даже в детской команде такого именитого клуба, как ЦСКА, Валерий Харламов-младший сейчас один из ведущих футбольных форвардов.

Борис Сергеевич унаследовал от отца любовь к спорту, еще в ремесленном училище (так назывались тогда ПТУ) начал играть в футбол, а потом и в хоккей с мячом. Был мотогонщиком второго разряда. Сын Валерка обожал скорость, прокатиться с отцом на кроссовом мотоцикле было для него огромной радостью.

И по сию пору Борис Сергеевич Харламов дружен со спортом – летом работает в пионерском лагере завода, играет с ребятами в футбол, водит их в туристские походы.

Шайба в первые послевоенные годы была всегда лишь шайбой, маленькой деталькой, и услышь кто-нибудь тогда мощное скандирование «Шай-бу! Шай-бу!», он бы изумился: почему нескольким тысячам людей вдруг срочно понадобились шайбы? Позже, правда, Борис Сергеевич и в «шайбу» поиграл за заводскую сборную. Зато русский хоккей с оранжевым плетеным мячиком был популярен, и Борис Харламов играл в него недурно: выступал даже за первую мужскую команду клуба «Трудовые резервы».

Жена его – а он к этому времени был уже женат, но об этом впереди – часто просила:

– Борь, идешь играть – возьми с собой Валерку, а то мне присмотреть за ним некогда, по хозяйству дел много и Татьяна на руках. (И дочь оказалась способной к спорту: неплохо играла в волейбол, теннис. Сейчас она работает в Аэрофлоте, владеет испанским языком.

Во время Олимпиады знания спорта и языка помогали ей в общении с гостями Москвы.)

Уговаривать пятилетнего Валерку долго не нужно было, он и без этого нетерпеливо пританцовывал во дворе, повесив на шею несуразно большие для его роста «гаги». Шли они рядом, отец и сын, но у отца были перекинуты через плечо коньки с ботинками – как-никак почти мастер! – а сын семенил сбоку с одними коньками, которые на стадионе предстояло подвязать веревками к валенкам, так же, как это когда-то делал дед.

И еще одна была причина, почему Борис Сергеевич всегда старался взять сына на стадион. Годы были первые послевоенные, не слишком сытые, а игрокам команд давали бутерброды, которыми Борис Сергеевич делился с сыном.

– Ну, Валер, я пошел, – говорил отец, – не балуйся тут, пока я буду играть.

Валерику не до баловства. Коньки уже были надежно прикручены к валенкам, на которых малыш чувствует себя уверенно, и хотя он здесь меньше всех ребятишек, катается не хуже их, и его принимают поиграть, как сейчас бы сказали в «мини-хоккей» за воротами.

Мать Валерия, испанка, Бегоня Орибе-Абат, – человек трудной судьбы.

…18 июля 1936 года одна из радиостанций передала сообщение: «Над всей Испанией безоблачное небо». Будущего диктатора Франко и тех, кому передача адресовалась, совсем не интересовала сводка погоды. Это был условный сигнал участникам военно-фашистского мятежа о выступлении.

В 1936 году в Испании был создан Народный фронт, объединявший рабочих, крестьянские массы, часть мелкой буржуазии, интеллигенцию, все либеральные и демократические силы страны. Перед Испанией стоял вопрос: демократическая республика или контрреволюционная диктатура. На выборах 16 февраля 1936 года подавляющее большинство испанцев проголосовало за республику. Но реакция, где заметную роль играла созданная еще в 1933 году фалангистская партия, не смирилась с поражением, начала готовить военный мятеж, который и вспыхнул летом того же года.

Народные массы Испании поднялись на защиту республики. В Испании началась гражданская война«

По существу, это была первая схватка с международным фашизмом, потому что фалангистов яро поддерживали Гитлер и Муссолини. Гитлеровцы, спустя несколько дней после начала мятежа, послали в Испанию авиационную армаду – легион «Кондор», который располагал мощным вооружением и множеством военных инструкторов, диверсантов. В Италии в июле была срочно создана правительственная комиссия по интервенции в Испанию, направившая на помощь мятежникам экспедиционный корпус, оснащенный новейшими танками, артиллерией.

В то же время реакционеры в Англии, Франции и других западноевропейских странах всячески препятствовали помощи Испании со стороны СССР и прогрессивных сил мира. Пока корабли мятежников, подводные лодки Германии и Италии рыскали в Средиземном море и даже потопили советский танкер «Комсомол», шедший с мирным грузом, британские крейсеры, осуществляя «политику невмешательства», блокировали порты республиканской Испании, а социалистическое правительство Франции отказывало республиканцам в продаже оружия.

Далекая и даже экзотическая Испания, которая у большинства ассоциировалась с Дон-Кихотом и корридой, стала близкой всем советским людям. Больше ста тысяч человек пришли 3 августа 1936 года на Красную площадь с лозунгами «Руки прочь от революционной Испании!». Все зачитывались в «Правде» и «Известиях» репортажами Михаила Кольцова и Ильи Эренбурга, по нескольку раз ходили смотреть хронику, снятую кинооператорами Романом Карменом и Борисом Макасеевым.

Не было в стране человека, который бы не знал, что значит клятва республиканцев «Но пасаран!» – «Они не пройдут!».

Война становилась все более кровопролитной и ожесточенной. Рабочим, крестьянам, интеллигенции приходилось трудно. Они умели работать у станков, пахать и косить, учить и лечить, а у Франко были военные – свои, наемные, присланные из Германии и Италии. Фашистская авиация – многочисленные «юнкерсы» и «хейнкели», «капрони» и «фиаты» – безжалостно бомбила города и селения, оставшиеся в руках республиканцев. Зенитной артиллерии у рабочих почти не было. И фашистские стервятники летали совсем низко над землей, нанося чудовищные разрушения и сея смерть. Особенно свирепствовали они в отрезанной от республики Басконии. Их преступления в расположенной в нескольких километрах от Бильбао Гернике запечатлел в своей всемирно известной картине Пабло Пикассо.

Только ближе к зиме, когда в небе Испании появились советские летчики на своих вертких истребителях, прозванных испанцами «лос чатос» – «курносые», фашистские стервятники стали осторожнее. Теперь бомбили с большой высоты, нередко разворачиваясь и сбрасывая свой «груз» на позиции фалангистов, сели на горизонте показывались «ястребки» республиканцев.

Безопасности ради решено было отправить в Советский Союз детей, в первую очередь из семей коммунистов, сражавшихся с фалангистами.

Много лет спустя, в мае 1983 года, будучи с официальным визитом в Москве, министр иностранных дел Испании Ф. Моран выразил «признательность советскому народу, приютившему во время гражданской войны в Испании на советской земле его соотечественников, расценив это как свидетельство братства и взаимопонимания».

Они отплыли 12 июня из морского аванпорта Бильбао – городка Сан-Турсе на испанском пароходе. После плавания по бурному Бискайскому заливу во французском городе Бордо пересели на зафрахтованный советскими организациями корабль гонконгской приписки, доставивший их в город на Неве.

24 июля 1937 года двенадцатилетняя девочка Бегоня из города Бильбао, к тому времени уже пионерка, единственная дочь шофера Бенито Орибе-Абаг и его жены Антонии, высадилась с сотнями других испанских ребятишек с теплохода в Ленинграде.

Позади остались заплаканные глаза матери, напряженное лицо отца, который все силился улыбнуться, тяжкий вой бомбардировщиков, уханье снарядных разрывов, щелчки выстрелов. Впереди лежала незнакомая страна, готовая приютить маленьких беженцев. Они знали всего несколько русских слов и невольно прижимались друг к другу, глядя с палубы на незнакомый огромный город, над которым было такое синее, тихое небо без самолетов с бомбами под фюзеляжем.

Им не дано было знать, что всего через четыре года и советским людям придется вступить в бой с фашизмом, что и советское небо попытаются завоевать самолеты с мрачными крестами.

Испанских ребятишек, а их приехало тогда более пяти тысяч, встретили с истинно русским гостеприимством. Все наперебой старались сделать им что-нибудь приятное, но душевные травмы быстро не рубцуются. И они долго еще ходили с печальными глазами.

Через несколько дней детей, приплывших из Испании тем рейсом, перевезли из Ленинграда в Крым и поселили в одном из лучших санаториев Симеиза, ставшем до октября филиалом знаменитой пионерской здравницы «Артек». Потом их приняла почти по-испански теплая черноморская жемчужина Одесса. («Все собираюсь съездить туда снова, – часто говорила нам Бегоня. – Хочется проведать милых людей, так по-отечески тогда отнесшихся к осиротевшим при живых родителях ребятишкам»).

Когда началась война, пришлось испанским ребятам поколесить по стране: Херсон, станица Курганная в Краснодарском крае, Саратов. Здесь Бегоня в тяжелейшем для ее второй родины 1942 году в 17 лет пошла работать на завод, до войны производивший мирные комбайны, а в грозную пору переключившийся на изготовление авиационной техники.

Испанцы тяжело переносили морозы в городе на Волге, и через год их перевели в Тбилиси на авиазавод имени Георгия Димитрова, а в конце войны в Москву, где девушка поступила работать на завод «Коммунар». На этот же завод пришел трудиться с другого предприятия и Борис Харламов, вставший к станку в 1941 году, когда ему исполнилось лишь четырнадцать лет.

Так получилось, что встретились молодой слесарь-сборщик Борис Харламов и токарь-револьверщица Бегоня Орибе-Абат. Борис знал десяток-другой испанских фраз, которые он выучил, общаясь с испанскими ребятами. Неподалеку от их домика на Соломенной сторожке находился один из домов для испанских детей (дети росли, и позже детские дома переименовали в дома испанской молодежи), и обитатели его частенько приходили смотреть, как Борис гоняет голубей.

Выражение «гоняет голубей» получило почему-то иронический смысл, его связывают с бездельем и ленью. А зря, эта древняя увлекательная забава вовсе не требует в качестве непременного условия безделье. Борис Харламов работал на заводе, работал хорошо, и свободные минуты проводил на голубятне, которую построил своими руками и содержал в идеальном порядке.

Тот, кто не гонял сам голубей, не может понять восторга, когда высоко в небо стремительно уходят твои сизари, дутыши, почтари. И ты стоишь на крыше голубятни и машешь шестом, словно сам вот-вот оторвешься от земли и взлетишь вслед за своими красавцами. (Любопытно, что многие «звезды» спорта заядлые голубятники – Константин Бесков, Вениамин Александров, Йозеф Черны.)

Смуглые ребятишки часами смотрели, как голуби возвращаются домой, как нежно оглаживает их перышки владелец голубятни.

– Ну что, испанцы, погоняем вместе? – приглашал обычно Борис.

– Грацияс, грацияс,– улыбались гости. – Спасибо. Однажды младший брат Валерий пошутил: когда испанские ребята с увлечением наблюдали за полетом голубиной стаи, он неожиданно загудел: «У-у-у!» Совсем как фашистский бомбардировщик. Шутка получилась скверная, гости попадали на землю, некоторые плакали…

Этого, конечно, братья Харламовы не ожидали. И больше никогда так не шутили.

Вскоре ребята подружились. Борис учил их таинствам голубиной потехи, а они его – испанскому.

«Уроки» их даром не пропали. Придя как-то в заводской клуб, что неподалеку от Белорусского вокзала, Борис увидел группку девушек. По их смуглым лицам, по иссиня-черным волосам он уже издали понял, что это испанки.

Спросите сегодня Бориса Сергеевича Харламова: верит ли он в любовь с первого взгляда? Он лишь усмехнется и пожмет плечами. И тем не менее невысокая, стройная девушка, стоявшая чуть в стороне от подружек, сразу привлекла его внимание.

Послышались томные звуки танго. Заигранная пластинка громко шипела в мощном динамике, но сквозь щелчки пробивался голос: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

– Буэнас ночес,– оказал Борис, подходя к девушке и улыбаясь.

Она несмело и благодарно улыбнулась в ответ, и через минуту их уже подхватил поток танцующих. Танцевали они не бог весть как, но Борис понял, что девушка эта не должна уйти из его жизни.

Они танцевали снова и снова. При каждом неловком движении он испуганно смотрел на нее, но она лишь улыбалась.