Текст книги "Тихие сказки"

Автор книги: Зинаида Миркина

У самого моря, у самого Бога…
(Князь Мышкин в сказке, которая и есть настоящая правда)

 
Облака ушли в кочевье
И во мхах текут ручьи…
Мы свободны. Мы – деревья.
Мы – не ваши. Мы – ничьи.
 

Он бродил по лесу и напевал это. Забредал в чашу, поднимал голову, запрокидывал лицо вверх. Смотрел, как качаются вершины. До чего хорошо! «Ну да – ничьи. И я – ничей. Никто меня не отбирает у этого всего. Никто, никто не встает месяцу мной и ЭТИМ. А разве я без ЭТОГО – я? Я без этого всего – отрезанный ломоть, палец без руки, рука без тела». Он тихо засмеялся и лег на траву. «Разве я – только я? А эти деревья, небо, облака – уже не я? Сами по себе? Никто? Ну так и я никто. Не важно, – кто. – Только бы одно с ними».

И ведь это все БЕЗЫМЯННОЕ. Жизнь – безымянна. Она просто ЕСТЬ. И она – бесконечна. Я – конечный. А жизнь бес-ко-неч-на. И ЭТО – БЕСКОНЕЧНОЕ – ВО МНЕ. И потому от меня не отделить ни одной звезды, ни одного листка и ни одной живой души. Все это – я. Я сам – никто, а вместе!.. А вместе мы – всё.

Но ведь люди живут отдельно. Каждый сам по себе. И все так боятся быть обиженными, оскорбленными, обделенными… Иметь все небо и быть обделенными? Разве это возможно? Разве можно видеть дерево и не быть счастливым?

Он вдруг вспомнил одну церковную службу, когда ему в храме было вот так же, как здесь в лесу. И тогда ему показалось, что вот сейчас все обнимутся и поймут, что они братья и сестры по… Бесконечности. Все, все – братья и сестры.

 
Тогда звучал орган.
Какой орган!
Вы никогда не слышали органа,
Иначе бы никто и никогда
Не оскорбил бы вас и не унизил
И не заставил бы дрожать от страха.
Ведь невозможно МОРЕ оскорбить.
Унизить НЕБО И доставить боль
Вершине горной.
То, что в нас болит,
То, что нас мучит,
То, что нас пугает,
– не мы.
 

Ну да, – не мы. Я же знаю, что я – не только я. А этот орган и есть моя душа. И не только моя. Вот если бы почувствовать это, тогда все – братья по БЕСКОНЕЧНОСТИ.

А пока этого нет, все сами по себе. Все они кто-то. А небо, а лес, а море – это для них – никто. Это то, без чего вполне можно обойтись.

Он вздрогнул.

«Да ведь душа без ЭТОГО, как птица без пространства. Каково душе в клетке? Бесконечной – в четырех стенах?

Он лежал и смотрел в небо. И только что был очень счастлив. Но вдруг перед ним встало одно лицо. Ее лицо. То, от которого он не мог оторвать взгляда. И его опять точно пронзило. Такое прекрасное лицо – и столько страдания! Да ведь он к ней послан, может быть от всех этих деревьев. От неба послан. Она должна вернуться к этому ВСЕМУ. Снова стать цельной. Потому что она разодрана на части, потому что ей на душу наступили и часть души у нее растоптана, в ней всё болит. И потому он ей нужен больше, чем всем на свете. Ну вот он и рванулся к ней весь, весь.

А она – отпрянула. Нет, не от него. Скорее от себя. Ведь полюбила же она его. Как еще полюбила! И отпрянула. Куда? Зачем? Под нож? В гибель?

Не верит, не верит, что душа в ней жива и чиста, несмотря на все случившееся – чиста. Она своей душе не верит. Она обезумела. Потому что не может ни с ним, ни без него. Точно из души ее стержень вынули – ни на что решиться не может. И в этот круг безумия всех втягивает.

Только что он говорил: «разве можно видеть дерево и не быть счастливым?» А теперь говорит: «разве можно видеть это лицо и быть счастливым?»

Нет! Нет! Нет!… А ведь он пытался. Когда потерял надежду исцелить ее, он попытался вернуться к себе, к свету своему. И вот тогда-то и вспомнил то, другое лицо, которое ведь тоже было прекрасным. Таким прекрасным и совсем без мрака. Ведь монет же быть в этом мире прекрасное лицо без муки, без мрака – просто прекрасное лицо, как Деревья.

Господи, как хорошо бы было быть вместе, чтобы… ну чтобы побольше света было. Мир – то ведь больной. Его исцелить нужно. Нужно, чтобы люди вспомнили, что они братья по Бесконечности. И тогда бы все устроилось. И так бы просто!…

В очень трудную минуту жизни своей он думал о том, другом лице, в котором один свет, просто свет. Он ей и написал, что о ней как о свете вспоминает. Она – светлый ангел и ничего ему не нужно от нее – только чтобы она почувствовала в нем брата по Бесконечности. И они будут вместе против всего мрака, всей этой небыли, потому что мрак – небыль, бред; а свет – быль, явь.

Надо, чтобы они были вдвоем в этом мире. «Если сойдутся двое или трое во имя Мое, то Я буду с вами». Ну да, если двое вместе и свет в них, то и Бог – в них. И тогда – такая сила!

А люди нередко сходятся и венчаются даже и живут вдвоем, но без света, без Бога. Как же это, Господи?

Он знает, что так бывает сплошь и рядом, знает и… не верит.

Он верит в другое. Ведь даже когда его пытались убить, он кричал: «не верю! не верю!» Не верил, что крестовый брат может поднять на него нож. Нож над ним занесен был, а он – не верил.

Потому что знал другое. Он не просто верил в Бога, он знал Бога. «Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Они не ведали. А он – ведал. И потому делал совсем не то, что они. Совсем не то. А они продолжали не ведать, не понимать его и мешать ему.

И этот светлый ангел ему не помог. Случилось невероятное. – Она взяла его за руку и привела к той, больной, лица которой он не мог вынести, лицом которой был точно пронзён насквозь. Привела и сказала: «Вот теперь отвечай – чей ты – мой или её?»

Как?! Не верю! Не верю, что ты хочешь убить ее, хочешь сделать меня убийцей! Ты же ангел. Я в тебе ангела вижу, а в то, что происходит, – не верю!

Еще немножко, и он сойдет с ума или умрет. Да неужели они не видят, что убивают его, что он уже не живой?!

Ну да, он что-то делает, кому-то отвечает. Делает все, что хочет та, больная. Хотя знает, что все идет к гибели, но ничего другого делать не может. Он уже и не он вовсе. Разве с него можно что-нибудь спрашивать? Но никто этого не видит. Он один, один, совсем один. Неужели никто не вспомнит, что мы братья по Бесконечности?..

«Я – ничей!» Вот единственное, что он должен был выкрикнуть в ответ на всё, и – не смог.

Боль, острая, как удар ножа, невыносимая боль сдавила его сердце и он… проснулся.

Он сидел на большом камне у самого моря. Над ним свешивалась огромная ветка сосны. Рядом цвела черемуха. Сквозь зелень просвечивало солнце. Море было нежноголубого цвета с россыпью серебра. По обе стороны залива – горы. А над ними – облака. Тяжелеющие, весенние. И этот аромат черемухи! И эта зелень! Такой первый, такой нежно – зеленый цвет!

 
О, обещание весны
Развеять тягостные сны,
Разлить по миру благодать
И всех до одного созвать
На празднество богоявленья!
Душа моя, в сей день весенний
Сумеешь ли раскрыться ты,
Как эти майские листы,
И вдруг понять – что явь, что бред —
Вся боль твоя иль этот цвет,
С ума сводящий вся и всех
И отпускающий нам грех?
 – Сумею, о сумею!
 

Можно заснуть, но можно и пробудиться. Можно умереть, но можно и воскреснуть. – Воскрес!

После первого потрясения пришла тишина и вся Бесконечность начала снова натекать в душу.

 
Над морем светились бескрайние зори,
А сосны стояли у самого моря.
И здесь обрывалась земная дорога —
У самого моря, у самого Бога.
Ведь некуда больше – взгляд Божий объемлет
И сосны и море и небо и землю.
И здесь одного лишь душе моей надо —
Самой уподобиться Божьему взгляду.
 

Что за маленькая фигурка движется впереди? Не то по дальнему берегу залива, не то… прямо по морю… Почти точка. Может, чайка? Приближается. Нет, не чайка – человек. Кто это? Ребенок? Старик? Женщина? Мужчина?

Он закрыл глаза. Потом открыл снова. Кто бы это ни был, пусть, пусть он узнает во мне брата по Бесконечности… Или… или это совсем невозможно?

А фигурка все приближалась. Вот уже ясно видны очертания. Девушка… Он предпочел бы, чтобы это был ребенок, или старик. Он ведь ко всем пришел, равно ко всем. Но это девушка. Идет и улыбается. И останавливается около него. «А может ее море сюда выбросило? Может русалка? Или та, что родится из пены морской? Только море спокойное – ни волны, ни пены».

– Ты откуда появилась? – Тихо спросил он. Она запрокидывает голову и отвечает:

– Оттуда, откуда все мы – из Бесконечности.

Может быть это сон? Опять сон? Или то было явь, а теперь сон? Но нет, это не может быть сном. Бесконечность не снится. Бесконечность – это явь. И явь – это Бесконечность.

А она… она, точно морской пеной, вся обрызгана Бесконечностью. Она светится на ней, переливается, тянется вдаль… И все-таки…

– Ну да, ты из Бесконечности. Как будто из света соткана. Я вижу всё… (он уже видел девушку словно сотканную из света). Но… скажи, что тебе нужно в жизни?

– Что нужно? Да только, чтобы было то, что есть. Разве можно видеть это и не быть счастливой?

Он вздрогнул, поднял на нее глаза и вдруг закусил губу: – Так тебе никто не нужен? А когда ты молишься Богу, ты о чем Его просишь?

– Ни о чем. Он есть. Это все, что мне нужно. Остальное приложится.

– А от человека, которого ты полюбишь, тебе что-нибудь нужно будет? – продолжал он спрашивать.

– Тот, кого я полюблю… В нем все море вместится, а может, и Бог. Что же еще может быть нужно?

– И ты не хотела бы, чтобы он был твой, только твой?

– Если я его полюблю и он меня, так чего же еще?

– И ты никогда не приревнуешь его ни к кому? Не захочешь убедиться, что он любит только тебя, тебя одну?

– Меня одну? А как же это всё? – Уголки ее губ задрожали в улыбке.

– Если сердце мое все обнимет и вместит, то куда же он от меня денется? Если он любит все это так же, как и я, то куда же нам друг от друга?

Она внезапно залилась смехом, серебряным, чистым, переливчатым, точно разбросала вокруг цветы.

 
И – ни сюжета, ни развязки.
Всё снова с новою весной.
Художник смешивает краски:
Меня с тобой, тебя – со мной.
Какие сны, какие души,
Чей образ, слово, аромат
Мне входят в ноздри, в очи, в уши
И что изволят, то творят?
Снега последние сминая
Восходят первые цветы,
И птицы знают, птицы знают,
Что ты есть я, а я есть ты.
 

Все это пронеслось в его мозгу, прежде чем он спросил неожиданно для себя самого:

– Кто ты?

– Я – никто. Может быть ты тоже никто? Тогда нас двое. Молчи.

И он замолчал.

Двое. Двое… Неужели нас двое? Двое людей на берегу Бесконечности? У самого моря, у самого Бога. Как когда-то до всей человеческой истории. Так, может быть, все можно начать сначала?

Июнь – август 2003 г.

Сказки о Томе и С тарой Девочке

Сказка о чуде или Золотая флейта

Это сказки о самом начале, о встрече…

Посвящаю эту сказку

памяти Ларисы Тулис.

Разве можно видеть дерево

и не быть счастливым?

(Ф.Достоевский. Роман «Идиот»)

Говорят, чудес не бывает.

Что вы! Вы можете так говорить только до тех пор, пока не услышали Золотой Флейты. А кто Флейту услышал, с тем случится чудо.

Ее деревья слышат и потому растут. Ее солнце слышит и потому восходит. И заходит, потому что Флейта велит. И заря разливается, потому что слышит Флейту. И звезды зажигаются потому же…

Да, и мы сами на свет появляемся по Ее зову. Раз душа родилась, значит, расслышала Флейту. Расслышала, а потом забыла. А если снова расслышит, то тут же и увидит чудо. Хотя она увидит этот самый мир и ничего другого. Но разве чудо – это что-нибудь другое, а не этот самый мир?

Кто расслышит Флейту, тому ничего другого уже будет не надо, потому что этот мир раскроется, как волшебная шкатулка, и загорится вечным огнем. И сверкнут самоцветы из самого сердца мира и обожгут сердце человека. И он будет всем говорить, что есть вечный свет, а все будут хлопать глазами и спрашивать его: "Где?" Ну да, чтобы мир раскрылся, как волшебная шкатулка, надо, чтобы раскрылось твое сердце. И тогда ты ясно расслышишь голос: разве можно видеть этот мир и не быть счастливым? Видеть и не любить…

Ну, а кто расслышал, тот что – уже все нашел, и его сказка пришла к счастливому концу?

Что вы! К какому концу! Не к концу, а к началу. Его сказка только начинается. Кто не слышал Флейты, тот еще и к началу не подошел. А кто услышал, вот тот-то и начинает свою сказку. Ту самую Сказку о Чуде, или о Золотой Флейте.

Когда Том в первый раз услышал Флейту, он увидел такое сияние, как будто весь мир просверкал тысячью маленьких граненых солнц.

И вдруг – все исчезло.

Был лес. Было озеро. По озеру плыла лебедь, спокойная, белоснежная, невозмутимая. Деревья отражались в воде. Но сияния не было. И только одно золотое пятнышко задрожало в кустах, как последняя искра. Что это? Луч солнца? Нет, небо было пасмурным. Но вдруг выбежал из кустов и стал отчетливо виден на темном зеленом фоне маленький совершенно золотой олень. Он застыл, как вкопанный, и так и стоял, как остановившееся золотое мгновение.

Том подошел к нему совсем близко. И вот – никакого оленя, а в кустах на ветке висит Золотая Флейта. Флейта как флейта, только совершенно золотая.

И вдруг – голос:

– Это тебе. Только ты не должен играть на ней самовольно, а только по Моему зову.

Это сказал великий невидимый флейтист. Это Он подарил Тому Флейту. Нет, не свою, конечно. Его Флейта такая же, великая и невидимая, как Он сам. А та, что Он подарил – маленькая, видимая, но точно такая же.

– А когда же Ты позовешь? – спросил Том.

– Жди и услышишь.

Том стоял с Флейтой в руках и не мог сдвинуться с места. Стоял до тех пор, пока на потемневшем небе не стали появляться далекие звезды, то серебряные, то золотистые, то с синим отливом. Он стоял, стоял и вдруг почувствовал, что ему становится тепло (только тогда понял, что раньше продрог). Тепло, уютно, тихо. Оглянулся и увидел, что на земле, под деревом, на котором висела Флейта, лежат несколько сгрудившихся вместе небольших небесных звездочек или звездных осколков золотого цвета. Да нет, это, оказывается, был костер. Он как будто появился из самой глубины земли, и Тому почудилось, что этот костер раньше был так же далеко в глубине, как далеко в высоте – звезды. А теперь горит у самых ног. А около него сидят четыре маленьких тихих человечка и смотрят, не мигая, в огонь.

Гномы… У вечного огня. То, что этот огонь вечный, Том почувствовал сразу. Он никогда не погаснет.

Стало до того тихо, что можно было расслышать шорох звезд. И вот в этой-то тишине родился далекий звон. Звон, начавшийся на звезде, достиг до сердца, и Том понял, что сейчас, вот сейчас он должен взять свою флейту. И взял. И те самые звуки, под которые мир раскрывался, как волшебная шкатулка, вышли из его собственной флейты… Те самые звуки… Их ни с чем не спутаешь. Да, и мир снова раскрывается, как под мелодию Невидимой Флейты. И – что-то засветилось в глубине озера. Зелено-синее сияние отливало золотым и розово-сиреневым. Оно звало все глубже, глубже. И вот высветилась изнутри большая розовая раковина. И из ее таинственного узора возникла девушка. Черты ее были неясны, но совершенно ясно было, что все сияние излучают ее глаза, и беззвучный голос говорил: "Неужели можно видеть это и не быть счастливым? Видеть это и не любить…"

"О, только бы, только бы это не кончалось", – подумал Том, – Постой! – успел крикнуть он расплывающемуся видению. И – все. Сияние погасло. Музыка смолкла. Он снова сидел в лесу, усеянном звездами, около костра гномов.

– Гномы… а вы Ее видели?

Молчат.

И вдруг – тоненький звон. То ли был, то ли не был. И – голос первого гнома:

 
Зачарованное царство.
В нем окончатся мытарства.
Лишь пойти бездумно следом
В путь за кем-то, кто неведом.
 

И снова – тихо. И – снова звон со звезды. И голос второго гнома:

 
Лесная чуткая поляна,
Сосны шуршащая кора,
Полоска легкого тумана
И еле слышный треск костра.
 
 
Как будто это речь такая,
Как будто от земного сна
Живую душу окликает
Сгустившаяся тишина.
 
 
И оживает тень за тенью —
Беззвучный звук, бесследный след…
Сейчас наступит пробужденье
И ты поймешь, что мертвых нет…
 

Тсс… Беззвучный звук… Ну да – вот он… И – третий гном говорит:

 
Огонь для тех, кто не боится
В огне сгореть.
Кто от своих бессчетных братьев
Неотделим.
Он входит в пламя, как в объятья
Совсем живым.
 

Том вздрогнул. И костер вздрогнул. Пламя качнулось, заколебалось. И вдруг один язык его вырвался вертикально вверх, и сноп искр разлетелся в воздухе. Они рассыпались со звоном, и вот – голос четвертого гнома:

 
Все смертное – смертно,
И ты не проси
Бессмертья для листьев дрожащих осин,
Бессмертья для рук, и для губ, и для глаз.
Бессмертье – не нам, но бессмертие– в нас.
Высоко, высоко, сквозь смертную тьму
Я пламя бессмертья к звезде подниму!
И сердце стучит и мятется во мне,
Чтоб искрою вспыхнуть в бессмертном огне.
 

Вслушиваться в строчки стихов было все равно, что всматриваться в пламя костра. Вслушиваться, всматриваться в вечное… Вот оно… Так неоспоримо Его присутствие. И Тому уже начинало казаться, что так будет всегда. Ни свет звезд, ни свет и тепло костра никогда никуда не исчезнут.

Что-то баюкало его. Он стал задремывать. Как вдруг – какой-то толчок. Том вздрогнул и выпрямился.

Он сидел один в лесу. Никаких гномов. Никакого костра. Подкрадывался туман с озера. Было сыро и грустно. Звезды светили как прежде. Но они были так далеко! Услышать звездный зов? Звон со звезды? Что только ни пригрезится неудачливому поэту! Да было ли это когда-нибудь? А если и было, то прошло и не повторится, и никто не поверит, что было… И так сыро, холодно и одиноко!.. Ничего не вечно – все, все исчезает!..

– А я что-то знаю! Кто это сказал? Прямо перед Томом было светлое, даже светящееся пятнышко. То ли забытый уголек костра, то ли упавшая звездочка. Да нет, это лицо. Маленькое доброе лицо гнома, улыбающееся так, точно он и впрямь что-то знает. В глазах – лукавинка, доброта и никакой тревоги. Ну ни одной капельки ни тревоги, ни грусти. И самая обыкновенная гномья зеленая шапочка с белым помпончиком.

Неужели такой вот Помпончик знает выход из всей тоски и может сделать так, чтобы все не исчезло на глазах, не ускользало из-под рук, не пропадало невесть куда, будто его и не было?!

– Помпончик!

– Том!

– Помпончик, ты пришел в самую трудную минуту. Помоги мне. Объясни, почему все исчезает? Даже вечный огонь, и тот не вечен.

– А почему бы ему не исчезнуть. Том? Всякий огонь исчезает. И всякое чудо – из света и огня, и потому всегда исчезает, если его не поддерживать.

– Как поддерживать? Что же, ты хочешь сказать, что звезды тоже кто-то поддерживает?

– А как же!

– Кто?

– Тот, кто не боится в огне сгореть.

– Кто, кто?! Как это?

Никакого ответа. Сказал и исчез.

"Вот и тебя я не сумел удержать. Наверное, чтобы его удержать, надо уметь так же улыбаться… – подумал Том. – Где мне…"

Осталась только маленькая Золотая Флейта. Она-то все-таки осталась. Видно, она и вправду подарена ему… "Но ведь я не могу играть на ней, когда сам захочу. Только по зову. Зову со звезды… Да был ли он когда-нибудь? Да возможен ли он? И почему я не могу распорядиться собственной флейтой, единственным, что у меня осталось? Почему я не могу запеть о моей тоске, от которой некуда деваться? Только в песню… Вылить ее, излить, разлить… Флейта моя, песня моя…

И он взял флейту и поднес к губам. А дальше… дальше был какой-то провал. Он как будто очнулся под крики "Браво!" "Великолепно! Здорово!" Его чествовали. Ему поднесли венок, за его здоровье провозглашали тосты. Его называли "нашим поэтом, выразителем наших чаяний, самым-самым…" А он только хлопал глазами и чувствовал, что тоска ничуть не уменьшается, скорее наоборот… растет и растет. И ему все время подносили все новые и новые рюмки, приглашая залить тоску. А она не заливалась, а она разливалась все шире и шире… И вдруг он спросил: "А где, собственно, я нахожусь?"

– Неужели ты до сих пор не понял, что перед тобой страна чудес?

– Чудес?

– Или исполнения желаний, это ведь одно и то же.

– Ой, нет, – сказал Том.

– Как это нет? Разве не исполнилось твое самое заветное желание? Разве не стал ты из непризнанного чудака нашим великим современником?

"Великим современником?.." – подумал Том с неловкостью и тоской. Тоска все возрастала. Ему вдруг захотелось закричать, опрокинуть рюмки, но он сдержался и только сказал: "Ну, если у вас и вправду исполняются желания, то я хочу быть не великим, а вот таким, каким был, когда получил свою флейту".

– Пожалуйста, но только сначала спой. За каждую песню – одно желание. Сколько песен споешь, столько желаний исполнится.

Том посмотрел на свою флейту. Поднес её к губам, но… Ни единого звука. Он не мог больше играть.

Он решил, что сейчас они прогонят его, как самозванца, опустил голову от стыда, но… Никто не был ни смущен, ни удивлен. Ему даже зааплодировали, хотя пел не он, а они сами распевали его старую песню о тоске и бессмыслице.

– Послушайте, что здесь происходит? – пролепетал он и затих. И вдруг расслышал шепот у самого уха: "А я что-то знаю…"

– "Помпончик! Ах, Помпончик, уведи меня отсюда!"

– Нет ничего легче, – сказало улыбающееся личико и скосило глаза на дверь.

Тогда Том стал тихо пробираться к выходу и, наконец, очутился на улице.

Ночная, безлюдная городская улица. И на ней – Деревья. Зажатые домами гости города. Деревья… Горожанам не до них. А Деревьям? Может, и Деревьям не до людей, но… нет… Он ясно почувствовал, что Деревьям есть до него дело.

Вот этот огромный, склоненный над каналом вяз, узловатый, суковатый… Если только услышать, как медленно он растет, если только проследить, откуда и куда он идет… Но тогда…. "Флейта… Флейта… Ну конечно, я слышу Флейту! О, Господи, я уже забыл, как она звучит…"

Да, он расслышал Ту, Великую, Невидимую Флейту.

Его флейта не издавала ни одного звука, а Та – звучала. "Да не все ли равно – моя или не моя, – подумал он. – Флейта – Одна. И заплакал. Он был один. Его никто не видел, кроме Невидимого Флейтиста. А Флейтист – видел. Том Его слышал, а Он Тома – видел.

– Ну как. Том, не очень понравилась тебе страна чудес? – спросил Он Тома.

– Нет, совсем не понравилась. И не было там никаких чудес.

– Ну, раз ты это понял, ты должен выбирать между чудом и исполнением желаний. Хочешь – будут исполняться твои желания, хочешь, снова увидишь Чудо.

– А Чудо, это когда исполняются Твои желания?

– Да, наконец-то ты догадался.

– Чудо, Чудо… Только Чудо.

– Но тогда ты должен быть готов пройти через великую печаль. И уж совсем не думать, исполнятся или не исполнятся твои желания. Или о себе думай, или о Чуде…

– О Чуде.

– Но тогда…

– Да, да, я никогда не притронусь больше к Флейте без Твоего зова.

И вот снова тишина, в которой слышно, как растут Деревья. Тишина, в которой будет слышен тот звездный звон. Будет… Еще не слышно… Ну и что же? Само ожидание – это жизнь. Не слышно? Нет, слышно, хотя это еще не звук, а предзвук. Нарастание тишины и есть приближение звездного голоса… Он – тишайший. Но теперь-то его уже нельзя не слышать. Теперь… Теперь – флейта моя не может не звучать.

"Если вы не слышали предзвука, вам кажется, что мелодия возникла внезапно из ничего. Вы поражены. Вы думаете – откуда она?! А она всегда была. А моя маленькая Золотая Флейта только сделает слышной ту беззвучную музыку Невидимого Флейтиста. Вот и все. Флейта моя запела. Флейта моя зовет меня. Я иду, иду, иду…"

Том на самом деле шел. Куда? Он не знал. Он только "шел и шел, бездумно следом вдаль за кем-то, кто неведом". Не сам шел, – Флейта вела, звала и вела. И привела в какой-то удивительный город. Не город – сплошной цветной витраж. И дома в нем, точно не строились руками, а сами росли, как деревья. Удивительно красивый город. Терема с остроконечными крышами, цветные светящиеся терема, как осколки разноцветного чуда.

– Куда я попал?

– Ты попал в город музыкантов. – ответил ему человек в бархатном костюме.

– А ты сам музыкант?

– Конечно. Здесь все музыканты. Ведь ты прибыл на конкурс.

– Какое счастье мне выпало… – Том не сумел докончить фразы.

– Это мы еще посмотрим, тебе или мне выпало счастье, – сказал бархатный музыкант.

– А разве нельзя, чтобы обоим?

– Ты что, мы же соперники!

– Неужели?

Глаза у бархатного округлились, и он показал кому-то рукой на Тома и на голову. А Тому показалось, что это какой-то Помпончик наоборот: Помпончик знает что-то самое важное для всех, а этот – для одного себя.

И вот начался конкурс. Люди в шелках и бархатах один за другим выходили на сцену, садились за рояль, брали в руки скрипку, флейту или гобой. Вроде бы это были прекрасные музыканты, но… почему от их музыки росла и росла тоска у Тома? "Так они же не слышат Зова", – понял он, и тоска стала совсем невыносимой. Не слышат Зова и не идут, никуда не идут, а все время кружатся вокруг самих себя и стараются победить кого-то… Да не побеждать надо, а помочь… Послушайте!

Но никто ничего не слышал. Скрипка, рояль, гобой… и – аплодисменты. А… Музыка? Да ведь она зовет!

И Том вышел на сцену и заиграл. И как заиграл! Да разве это он играл?! Он сам отошел, отступил, сошел на нет перед Невидимым Флейтистом, каждый шаг которого раздвигал, раскрывал душу. Ах, как много в этой душе было, оказывается, стен и перегородок! Он их опрокидывал. Он сдвигал горы на своем пути! Вот уже ничего не осталось, кроме сплошного сияющего Простора. И теперь Музыка сделалась такой глубокой, такой всесильной, точно готовилась пройти сквозь смерть. Еще чуть-чуть, и – в мире не будет смерти. Не будет! Вот уже вдали загорается Чудо. Мир раскрывается, высвечивается изнутри. Там – бессмертие. Разве можно слышать это и не быть счастливым? Слышать и не любить?! Ответьте, можно?!

В ответ – гром аплодисментов. Том вздрогнул, точно его ударили. Ему хотелось сказать: "Остановитесь – разве я об этом вас просил? Я ведь просил помочь мне ответить на Зов. Неужели вы и сейчас не слышите?!

– Браво! Бис!

И тогда он снова взял флейту. И она стала молить, биться об их души и молить. Нет, не только молить. Она сметала перегородки, она, эта тоненькая мелодия сейчас заставит сдвинуться тяжелые каменные залежи – вот сейчас… Но – Музыка оборвалась.

Он стоял, как каменный, не в силах издать ни одного звука.

– Что случилось? – недоумевал зал. – Ведь это был претендент на первое место. Бывает же такое! Заболел, что ли?

Музыка оборвалась. Да только ли музыка? Том чувствовал, что оборвалась невидимая нить, на которой держалась его душа. Музыка ее находила и обводила, и укрепляла – ту таинственную ниточку, один конец которой был в сердце, а другой на его звезде. Какая она, именно его звезда, Том не знал. Но сейчас только понял, что пока была цела нить, он был живой, то есть мог свободно двигаться, говорить, играть. А теперь ничего не может.

– По-мо-ги-те! – прошептал Том, но никто его не слышал. И никто и представить себе не мог, что не звук оборвался, а душа сорвалась со своей незримой орбиты. Целый мир сейчас висит на тоненькой ниточке, и нужно одно-единственное – продолжить прерванную музыку.

Как он молил об этом! Как мечтал, что найдется кто-нибудь, кто сыграет за него так, как он, лучше него. О, если бы! Ему это было нужно, как жизнь! Это и было его жизнью. Услышать истинную музыку! Не все ли равно, играть или слышать?! Это совершенно одно. Играющий и слушающий – одно. Оба они – простор, и котором течет МУЗЫКА. Верните МУЗЫКУ! Спасите меня!

– Разве можно видеть Дерево и не быть счастливым? – это сказал однажды один тихий человек, тихий и светлый. Но ведь и его музыка оборвалась когда-то, и душа его повисла в пространстве и ничего, ничего уже больше не могла… Вот точно так же, как сейчас у Тома.

Том понял, что стал невидимым. Точно таким же, как сам Невидимый флейтист. То есть он никуда не пропал, ничего особенного не произошло. Тогда бы люди хоть догадались, что они не видят. А так ведь уверены, что все видят, – и все топчут. Просто так, потому что не видят.

– Чего там еще видеть? Все на месте, руки-ноги целы. Только почему-то не может ни ходить, ни говорить. Кто его знает…

И вдруг… он ощутил на себе взгляд, не скользящий мимо, не рассматривающий, а входящий внутрь взгляд. Его увидели. Из груди его вырвался звук, которого он не издавал никогда. Боль или ликование? И смерть или жизнь? Одно мгновение, и вот – золотая флейта Тома запела, и как не бывало обрыва звука.

– Я жив! Жи-вой! Вот я!

Вот так и началась вторая жизнь. Их общая жизнь – Тома и Старой Девочки. Потому что это Она его увидела. А он – ее. Собственно, они оба услышали музыку и привели ее в мир. Вот и все.

Что за странное имя – Старая Девочка? Имя это или не имя, но вот как оно родилось:

– Мне кажется, я знаю тебя не с рождения, а с дорожденья, – сказал он.

– Ну, конечно, я знала тебя, когда тебя еще и в помине не было. Может быть, когда еще никого не было, я тебя знала.

– Как же это?

– Очень просто. Я ведь старая. Я очень старая. Старше мира.

– Но ты ведь юная, такая юная, как утро. Недаром на тебе это розовое платье. Розово-сиреневое, как рассвет.

– Ну да, конечно. Меня так и зовут Девочкой. Все зовут Девочкой. Я – Старая Девочка. Ах, Том, Том, что могло бы быть, если бы я не нашла тебя?! Твоя Флейта шла прямо ко мне, в самое сердце, и – вдруг оборвалась. Как я испугалась! Но никто не понимал, чего это я испугалась. Сколько я ни просила музыкантов помочь мне, никто не мог. Они совсем не знали, что такое твоя Флейта и куда она ведет. И вот тогда я ушла в этот лес, и стала звать, звать тебя. А потом затихла совсем. Твоя оборванная мелодия звучала во мне. Звучала и обрывалась, звучала и обрывалась. И вдруг я почувствовала: да разве можно слышать эту мелодию и не быть счастливой? Слышать и не любить… Так, чтобы найти… И тут я тебя увидела.

"Господи, как хорошо, что ты из плоти и крови, что ты не исчезнешь, не растаешь как видение, не оборвешься, как мелодия, что мы навсегда вместе!.."

– Том…

–Что?

В ее голосе был еле слышный укор, смешанный с нежностью и печалью.

– Том, не говори так. То, что из плоти и крови, тоже исчезает, почти так же, как видения… Кто знает (это она сказала почти шепотом), может наша плоть и есть видение…

И тут Тома охватила такая тревога, такая боль! – Нет! Нет! Нет! – закричал он.

– Ты должен обещать мне, что всегда, что бы ни было со мной, будешь идти туда, куда ведет тебя твоя Флейта. Обещай мне, что даже на меня – не оглянешься, если меня будут уводить от тебя. Ты не должен выбирать между мной и флейтой. Только Флейта…

– Нет, ты! – вскрикнул Том и осекся.

– Если пойдешь за Флейтой, то вернешь меня. Если останешься со мной и не пойдешь за флейтой – потеряешь меня.

Вот что помнил Том, когда сидел у постели, на которой умирала она – его любимая, его Чудо. Она еще дышала, но он знал, что в любую минуту дыхание может прерваться и тогда… Тогда расколется пополам небо и земля. Тогда ничего больше не будет. Но вот послышался слабый вздох. Такой далекий, точно со звезды донесшийся голос: "То-ом…" Ее голос или зов со звезды? Ее голос, ставший звездным зовом:

– Том, ты обещал…

И тогда он взял свою Флейту. Последнее, что он увидел, было Ее лицо, спокойное, как озеро в полном безветрии, и почти такое же белое, как подушка.