Текст книги "Тихие сказки"

Автор книги: Зинаида Миркина

И еще – звон со звезды. И голос третьего гнома:

 
А свет какой! Какой здесь свет!
Мир истончился. Больше нет
Препятствий. Все насквозь отверсто,
И тихо высветилось сердце.
И оказалось, что оно
И дарит свет. Давным-давно.
С рожденья мира сердце светит,
Да только кто его заметит?
Его светящее тепло
Вселенским телом поросло.
И сколько нам ни говори,
Что близок Бог, что Он – внутри,
Он незаметен. Нет и нет.
Но этот все пронзивший свет!..
 

Том совсем замер. Он знал: сейчас ему откроется что-то са¬мое великое, самое нужное и простое, как эти поленья в костре, от которых нельзя оторвать глаз. Кажется, это была первая бессонная ночь в его жизни. Вся ночь – у костра. Спать? Да как же может прийти сон, когда так переполнено сердце?

 
И снова – звон со звезды. И – голос четвертого:
Как упорна она, как давно
Мысль простейшая бьется во мне:
Я – никто. Я лишь только окно.
Я пробоина в плотной стене.
Только плотность стены прорубя,
Только после великих потерь
Понимаю: я – выход в Тебя,
Я – к Тебе приводящая дверь.
С целым миром окончился спор.
Я – никто. Обо мне позабудь.
Я – лишь вход в бесконечный простор.
Только вход, только дверь, только путь.
 

А звезды между тем начали меркнуть. Занималась заря. От костра оставались одни уголья. Казалось, гномы совсем замолкли. Но вдруг с далекой голубоватой звездочки раздался еле слышный звон и пятый гном (он все-таки был здесь) прошептал в ответ:

 
Бог перед нами так же растворен,
Как этот побледневший небосклон.
Но чтоб меж нами стерлись все границы,
Нам надо точно так же раствориться,
Раскрыть всю душу и сойти на нет,
Чтобы от нас остался чистый свет.
 

И вот – ни костра, ни гномов – одна Заря. Но какая! Не-ужели… (Том вздрогнул) – заря – это то, что осталось от них в этом мире? Никогда, никогда он еще не видел такой зари! Так вот это что:

 
Мир истончился. Больше нет
Препятствий. Все насквозь отверсто,
И тихо высветилось сердце.
 

Сердце… сердце… Огромное сердце мира. Тайное, спрятанное у мира в груди…

 
И оказалось, что оно
И дарит свет. Давным-давно.
С рожденья мира сердце светит,
Да только кто его заметит?
 

Он ЗАМЕТИЛ!!! Свет исходит из Сердца! В центре мира – светящееся Сердце. Свет настоящий – тайный, потому и тайный, что нельзя же сердце вынуть из груди. Обнажить – убить. Свет сердца… Свет – это любовь. Свет не только Музыку, он Жизнь рождает заново, Душу рождает. Любовь, рождающая жизнь, – вот что такое настоящий, живой свет!

Теперь к Ней! К Ней! Разве он не решил задачи? Разве не познал тайны света?

Он сиял так, как будто всю зарю вобрал в себя!

А солнце уже было высоко. Заря отгорела. Он вышел из леса и приближался к своему родному сказочному городу. У этого города было много имен: когда-то его называли Страной Детства, когда-то – Селением говорящих птиц и зверей. Важно было одно: это то, что возникло по Ее воле; это – Ее создание. Как он любит здесь каждую мелочь! Какое здесь все родное! Каждое окошко в разноцветных домиках, каждый ручной зверь, каждая птица. Каких только птиц здесь не было! Какие расцветки, какие голоса! А вот и гном, живущий в хрустальном гроте. Гном-предсказатель. Он всем предсказывал будущее и ему предсказал когда-то, что он, Том, будет светиться ярче, чем тот хрустальный грот. Ну вот и сбылось предсказание. Только… только почему же сам хрустальный грот как-то потускнел? Погас. Не светится… Странно. Он сейчас только заметил, что все потускнело. И даже маленькие золотые кони с золотой каретой, которые могли умчать в любую мечту и даже на воздух подняться, даже и они стоят понурые, никуда не рвутся, не зовут, – точно замерли. Что это? Почему птицы не поют? И почему Белая Лебедь, плывущая по озеру, поникла голо¬вой и опустила крылья? И – главное, где же, где же Она?! Девочка моя! Мой волшебный Цветок!

– Ах, Том – сказала Белая Лебедь и посмотрела на него од¬ним бесконечно печальным глазом.

– Ах, Том – сказал белый пушистый Медвежонок, про которого напрасно думали, что он игрушечный. Он был совершен¬но живой, и Тому даже иногда казалось, что и он что-то знает, по¬чти как Помпончик. Но он сказал только: «Ах, Том…» и больше ничего не сказал. У Тома перехватило дыхание.

– Где Она?

– Ах, Том! – только и повторил Медвежонок, и слезы закапали часто-часто из его глаз. – Ее нет. Ее не было уже тогда, в тот последний раз, когда ты приходил из леса. Только они так оглушили тебя, что ты не успел этого понять.

– Что случилось? Говори!

– Они пришли, вот те, слуги Правителя, схватили Ее и увели.

– Этого не может быть! Она умела останавливать их на полуслове.

– Да, конечно. Но они сказали, что если Она это сделает, Правитель тут же казнит всех своих слуг, а заодно всех нас. Нас просто не будет. Мы-то не умеем останавливать его на полуслове.

– Но Она ведь всех защищала!

– Она могла это до поры до времени. Она должна была на¬учить нас самих защищаться. Но Она не успела. А может, еще почему-то. Но только Она дала увести себя, чтобы были целы все мы.

– Так где Она? У них в плену?

– Нет. Говорят, Она ушла из их плена. Но и у нас не появилась. Она шагнула в Бездну.

– Как это – шагнула в Бездну?

– Ну, я не знаю как. Знаю только, что настала полная тьма, и Она шагнула в темноту. Нам показалось, что мы все сейчас утонем во тьме. Но это только на миг. А потом во тьме что-то засветилось. В самой глубине. Вроде маленькой звездочки. И все стало так, как раньше. Как будто бы ничего не случилось. Все на своих местах. Свету почти столько, сколько было. А Ее нет. – Мишка замолчал.

***

Солнце уже давно зашло, и над городом горели звезды. Одно за другим гасли окошки в разноцветных домах. И вот уже ничего не стало видно… кроме огромного звездного неба над морем, у которого Том неизвестно как очутился. Было очень тихо и совершен¬но пустынно. Он стал всматриваться в какой-то провал между двумя дальними звездами. Чем глубже всматривался, тем темнее становилось. И вдруг – одна темнота. Стало даже все равно, закрыты или открыты глаза, – такая темнота. Но темнота звала.

И он шагнул в темноту. Никакой опоры. Ничего под ногами. И ухватиться не за что. Бездна. Но… он держится… Держится! Не падает. Не погиб. Жив! И вдруг его охватило такое ликование, что он стал светиться сам изнутри, как звезда. В нем, из него рождались свет и звон. И где-то там, на далекой земле, тихий гном у костра расслышал звон со звезды и ответил ему:

 
Огромно небо! Человек так мал!
Между людьми – зияющий провал
Немого неба. И в другую грудь
Через все небо пролагают путь.
 

Только теперь он понял эти слова до конца и вдруг увидел другую самосветящуюся звезду. Она была бесконечно далеко. Но что это значит – бесконечно далеко? Разве есть расстояния для света? Если протянуть луч, то он в мгновение ока пройдет путь, который тело проделывает всю жизнь. И снова ликование, превращающееся в долгий звон, и – ответ гнома с земли:

 
Как бы у Господа в руке
Висим на тонком волоске.
И он способен удержать
Земную ширь, морскую гладь,
Небес раскинутых простор
И тяжесть ледниковых гор.
Вот только б дух наш стихший мог
Сберечь тончайший волосок…
 

Волосок, на котором все мы держимся. Только здесь, в бездне, он до конца понял, что значат эти слова. Все мы держимся на тонком волоске, проходящем через сердце. Все звезды, все души – на этом удивительном волоске, связывающем в одно всех и вся.

И вдруг где-то вдали, в глубине, прорезался свет.

Это было что-то невиданное, голубовато-розовое, прозрачное, совсем прозрачное. Легкое и твердое в одно и то же время. Светящаяся прозрачность. Ледяная, светящаяся пустыня, отражавшаяся в зеркалах, умноженная зеркалами. Бесконечно тихая.

Внезапно он различил среди льдов высокую женскую фигуру, совершенно прозрачную, с серебряной короной на голове. Она протягивала ему не то руки, не то лучи. Он весь потянулся навстречу, но вдруг женщины в короне не стало видно. Что-то плотное и темное выросло между ним и ею. И раздался голос: «Ты победил. Ты сумел, как мы, Светоносные, шагнуть в бездну и держаться в ней, ты заслуживаешь награды. Здесь я ничего не могу дать тебе. Но здесь нельзя оставаться всегда. Ты придешь на землю, в мои владения, и я награжу тебя по-царски. Я разделю с тобой мои владения, ты будешь совладыкой света.»

Том вздрогнул. Наконец он ясно видел того, кто до сих пор только ослеплял и оглушал его и никогда не являлся перед глаза¬ми. Но ни сверканий, ни грохота. Он здесь совсем не страшный. Было только досадно, что он закрыл собой прозрачную пустыню и светящуюся женщину.

– Отойди, – тихо сказал Том.

– Я предлагаю тебе быть таким же Владыкой света, как и я сам.

– Владыкой света? Но я не хочу владеть светом. Я хочу, чтобы свет владел мной.

Тонкий тихий звон продлил эти слова, и в ответ раздался голос с земли:

 
Как упорна она, как давно
Мысль простейшая бьется во мне:
Я – никто. Я лишь только окно.
Я пробоина в плотной стене.
 

– Никто? Никто? – повторил плотный и темный. – Неужели ты не хочешь быть самым первым? Самым главным? Неужели можно сказать о себе «Я – никто»?

Том улыбнулся. – Это так просто!

И его голос слился с голосом гнома:

 
С целым миром окончился спор.
Я – никто. Обо мне позабудь.
Я – лишь вход в бесконечный простор.
Только вход, только дверь, только путь.
 

И – нет плотного и темного. Есть только огромная прозрачная пустыня и прозрачная женщина в серебряной короне, которая протягивает ему не то руки, не то лучи. Она заговорила, и голос ее был как хор серебряных колокольчиков. «Светоносный», – сказала она и ее губы дрогнули в улыбке. – «Он продолжает называть себя Светоносным, но ты видел, какой он темный. В нем уже нет Света. Он только крадет его и этим держится. С тех пор, как он украл Искру Божию и назвал ее своей, с тех самых пор я стою здесь и охраняю Источник Света. Я – Хранительница Источника, Королева Волшебных Зеркал, Хрустальная Владычица. В мое владение могут войти только прозрачные, только те, у которых нет ни-че-го…»

И тут до Тома донеслись слова того последнего гнома у костра, которого он сначала даже не заметил:

 
Бог перед нами так же растворен.
Как этот побледневший небосклон.
Но чтоб меж нами стерлись все границы,
Нам надо точно так же раствориться,
Раскрыть всю душу и сойти на нет,
Чтобы от нас остался чистый свет.
 

– Чтобы от нас остался чистый свет… – повторил шепотом Том. И услышал хрустально серебряный звон:

– Входи!

И он вошел в страну прозрачных, в средине которой был Источник Света.

Вот где он встретился с Ней! Вот какое блаженство он смутно предчувствовал всю свою жизнь, но все же никогда, никогда не мог себе представить ясно… Он думал, что потонет в своих слезах, но они стекали прямо в Источник Света и так сверкали, что каждому, кто увидел бы это сверкание, стало ясно, что свет никогда, никогда кончиться не может, что тайна света гораздо глубже всех концов. Она бесконечна.

– Том!

– Ты!

– Ну вот, ты можешь теперь все начинать сначала. – Это сказала Она. Она была рядом.

И больше ему ничего не надо было. Ни-че-го не хотелось. Только бы все было так, как сейчас…

– Что ты, Том, – тихо сказала Она. – Ты забыл тех маленьких, ради которых я столько раз шагала в бездну. Ты ведь знаешь теперь, как это непросто. Они так ждут нас с тобой! Мы должны вместе выйти отсюда и шагнуть в полную тьму. И на этот раз не я, а ты скажешь: «Да будет Свет!»

***

И так оно и было. Это оказалось возможно. И – все началось сна-чала. Как засверкал хрустальный грот, точно нес отблески самого Источника Света! А птицы! Как они запели – точно знали тайну бесконечности и открывали ее всем. Может быть, хоть кто-то услышит их так, чтобы не забывать никогда.

А золотые кони ударяли копытами в землю, из-под копыт вылетали целые фейерверки огня, но ни в какую мечту они не уносились, потому что здесь было лучше.

Белый пушистый Медвежонок был сейчас совершенно уверен, что детство никогда не кончится. Кое-кто говорил ему, что он неправ, но это не имело никакого значения.

– Пусть твоя радость никогда не кончится, – сказал ему прозрачный Ангел. Он залетел в этот мир, но остался совершенно прозрачным, поэтому все смотрели сквозь него и его не замечали. Только иногда он вдруг как-то особенно светился и что-то говорил. Вот и сейчас сказал Медвежонку: – Пусть твоя радость никогда не кончится. Но она будет нелегкой радостью. Вам предстоит большая работа. Ведь надо растить Его – и Ангел показал на ясли, где лежал самый-самый маленький, только что родившийся.

Да. И это бо-ольшущий труд! – сказала Она. – Но все равно – с новорожденной Радостью! С Рождеством! С Новым Годом!

Кто зажигает звезды?

В густом лесу мохнатый зверь живет…

Ну да, живет. Здесь все мохнатое, косматое, запутанное и… таинственное. И в то же время спокойное. Удивительно спокойное. И покой прибывает, как вода весной. Покой и глубина. Идешь по лесу, а покой прибывает и прибывает. И, наконец, – половодье покоя. – Такое чувство, будто ничего никогда не случается и случиться не может. Все – навсегда.

И тут становится заметным Оль. Старый, добрый, задумчивый Оль, который сидит на дереве ВСЕГДА.

– Здравствуй, Оль.

– Здравствуй, Том.

– Говорят, год прошел, а может, и век, а может, тысячелетие. А мне кажется – ничего не прошло. Все, как всегда. Только… Кто это? Вот его я раньше не видел…

– Ну да, он здесь в первый раз. Это мой друг.

– А кто он такой?

– Спроси сам.

– Послушай, ты кто? – обратился Том к маленькому странному существу, у которого был один глаз, одно ухо и вообще не-понятно было, кто же он – пенек или человек…

– Я кто? – отозвалось существо. – А ты сам кто?

– Я? Я – Том. Меня здесь все знают. А тебя – никто.

– Ну, а я – Половинка. Теперь ты знаешь, кто я?

– Признаться, не очень.

– Ну и я не очень знаю, кто ты.

– Как не знаешь? Я – Том.

– Ну вот, заладил: Том, Том, ну и что, что Том? А дальше-то что? Ты сам-то себя знаешь?

Том пожал плечами.

– Ну, конечно, ты. уверен, что знаешь. Ты ведь такой особенный. Вот в прошлом году сказал: «Да будет свет!» И свет появился. Кто же с тобой сравнится? Одно слово – Том!

– Ну и что, что Том? Эх ты, ничего-то ты не знаешь! Я – особенный?!…Это я-то?! Да я – никакой! Если я даже что-то сделал в прошлом году, то это как будто и не я сделал. Я совершенно не понимаю, как я это сделал. И если мне придется что-то опять делать, то все сначала. И мне кажется, что ничего у меня не получится.

– Да? Ты ни в чем не уверен?

– Ни в чем.

– Неужели ни в чем, ни в чем не уверен? Но есть же что-то в тебе такое, ну… вечное, в чем ты не сомневаешься?

– Есть. Но это не я, а…

– А что?

– Любовь…

– Ага, значит, ты сам не вечный, а любовь у тебя вечная?

– Выходит, что так.

– Ты так выбрал?

– Да ничего я не выбирал. Так есть и все.

– Ну, а если б тебе предложили выбрать одно из двух: ты сам вечный, а любовь твоя – не вечная, или наоборот? Что бы ты выбрал?

– Какой ты чудак! Я – вечный, а любовь не вечная! Ну что же я такое без своей любви? Ноль без палочки.

– Ну, значит, ты все-таки выбрал. Ладно, иди, мы еще встретимся.

* * *

И Том пошел. Туда, к ней.

Он шел, слегка подпрыгивая и напевая тихую песенку. Удивительную песенку. Он перенял ее у гнома, который сидел у камина, вечно просушивая чулки, чтобы положить в них подарки. Такой славный гном! И песенка его самая лучшая на свете. Если звучит эта песенка, то так и знайте – детство не кончилось. А детство… Детство – это такое время, когда ты чувствуешь, что ты всем очень нужен, ну прямо-таки без тебя люди жить не могут, но ты от этого вовсе не становишься пупом земли. Ничего подобного. Ты даже себя как-то и не замечаешь. Только любовь всех к себе замечаешь. И сам всех любишь так сильно, что всем кажется, что они тоже очень нужны и без них земля не устоит. И людям хочется ходить вприпрыжку и напевать вот эту самую песенку, милее которой на свете нет.

А как хорошо вокруг! До чего же здесь хорошо, в Стране Детства, которую создала Она, его любимая…

– Здравствуй, любовь моя.

– Здравствуй, Том.

– Моя Девочка…

– Твоя очень старая девочка….

– Не все ли мне равно, старая или молодая. Ты же всегдашняя Девочка. Девочка и все. И вот потому-то так необыкновенно хорошо. Твое детство вечное, и наша любовь вечная.

– Да, Том, – вечная.

Но тут вдруг прекратилась песенка и раздалось глухое покашливание где-то совсем неподалеку. Еще минута, и из-за кустов вышел Кот в сапогах, снял свою широкополую шляпу с пером и отвесил низкий поклон Тому и Старой Девочке.

– Прошу прощения – сказал он вкрадчивым баритоном – я знаю, что некорректно вмешиваться в разговор двух любящих, но… я вынужден это сделать. Видите ли, мы хотим покончить с конфронтацией и враждой, которая так долго длилась между вами и моими Господами, между вами и нами. Наступила другая эра. У нас теперь царство свободы, и нам нужен диалог. Я – посланник моего Господина, его тайный и явный Советник. О, мне хорошо известно, что вы называете меня Котом в сапогах. Но мои друзья обращаются ко мне иначе. Они говорят мне: Ваша депутатская неприкосновенность, или Ваша премудрая гибкость. Впрочем, я против этих церемоний. Но я хотел бы, чтобы вы называли меня попросту Советником, а нашего Правителя… Вы бы очень одолжили нас, если бы перестали звать его Крокодилом. Для нас он – Благородный Дракон. Н-да, хм, хмм… И наша Первая леди с ее сияющим жезлом – это Государыня, а не Баба Яга с метлой. Мы наблюдаем за вами столько лет, что нам ли не знать всего это¬го? Но мы решили положить вражде конец и постараться отыскать общий язык. Итак, вы считаете несправедливым, что страной нашей правит не эта вечно юная леди, которая, как вы утверждаете, страну создала, а наш Правитель.

Так вот, я хочу разъяснить вам, что иначе не могло быть, ибо управлять страной должен реалист, а не витающий в облаках романтик. Ну как может справляться с земными делами человек, утверждающий, что есть в мире вечная любовь?

Том заморгал своими огромными глазами, раскрыл рот и так и застыл. И только через минуту-другую прошептал: – А вы что, считаете, что нет вечной любви?

– Хм… Любовь рождается и умирает, так же, как и все мы. Она свободно мир чарует – и так же свободно уходит. Сердце красавицы, как известно, склонно к измене и к перемене, как ветер мая.

– Но все-таки вечная любовь есть – очень внятно и твердо сказал Том. – Уж это я точно знаю.

– Хорошо. Докажите.

– Доказать?

– Да. Да, вот именно, ясными и внятными словами.

– Но… у меня нет слов для этого. Погодите, а можно вам скажет мой друг? Не словами, иначе, но вы поймете! Сейчас, сейчас…

Том подошел к Белому Зайцу с серебряной скрипкой, что-то шепнул ему, и Заяц склонил одно ухо в знак согласия и заиграл. Но как! Как, как можно не понять, что только вечная любовь может рождать такие звуки?! И вот ведь, вот это ли не доказательство? Ведь из звуков этих прямо на глазах рождается самосветящийся мир!

– Вы слышали? Вы видели? – прошептал Том, обращаясь к Советнику.

– Слышал, разумеется. Я не глухой. А что я должен был увидеть?

– Так вы не дослушали до конца, до самосветящегося мира?

– Какого такого мира? Я готов признать, что Заяц ваш – классный скрипач, но что это за выдумки с самосветящимся миром? И вообще, при чем тут вечная любовь? Должен вам заметить, что искусство и жизнь – вещи, не пересекающиеся друг с другом.

– Как не пересекающиеся? А Творец этого мира разве не величайший художник?

– Ну, знаете ли… Величайший художник? И он всех любит? И обо всех заботится? И вы это серьезно? Да посмотрите на этих зайчат, которые созданы для того, чтобы их поедали волки. И на волков, которые предназначены для пуль охотников…

А этот Мышонок с тросточкой и цветком за ухом? Он, конечно, очарователен, но когда кончатся деликатесы, которыми наш Правитель кормит котов, от него останется только тросточка и цветок. Да, пока что котам не хочется есть мышей, но… прошу прощения, по закону природы они их едят и есть будут.

Ну, а люди? Как они убивают друг друга! И как мучаются, умирая от болезней, и молят Бога, а он молчит и все. «Живите, мол, как хотите. Я не вмешиваюсь.» И вы так уверены, что Он есть Любовь вечная и всемогущая?!…

Ах, Том, Том, ну что ты мне скажешь на все это? Эта вечно юная леди всегда молчит. Она не удостаивает нас ответом. Но все-таки пора бы и поговорить. Скажи ты за вас обоих.

Советник отбросил все церемонии, перешел на «ты». Он стал даже каким-то грустным.

А Том молчал.

Советник сухо заметил:

– В свободной стране, где вам предлагают диалог, молчать не следует.

– Да, я понимаю, – тихо сказал Том, – но…

– Ну хочешь, я дам тебе отсрочку до утра? Можешь бродить под звездами в лесу, сколько угодно, хоть всю ночь. Ты ведь это любишь, я знаю. А утром дашь мне ответ. Нам необходимо поговорить серьезно и найти общий язык. Иначе… правда за нами, и вы должны будете это признать.

***

И вот Том снова в лесу. В том самом, мохнатом, глубоком и очень тихом. Сквозь ветки просвечивают звезды. Одна, другая, третья… «О, как их много! И какой от них идет покой! Разве могли бы звезды быть так спокойны, если бы не было вечной любви?» – поду-мал Том и тут же вспомнил про все ужасы, о которых говорил Советник. Про все это он знал, конечно, и сам. Еще как знал! Но вечная любовь в его сердце не становилась меньше, хотя как она совмещается с этим всем, понять ему сейчас было трудно. А ведь надо понять. И надо найти слова.

«А я не могу их найти», – думал Том и ему становилось все тревожнее и тревожнее. «Звездам спокойно, а мне тревожно» – вздрогнул он, и сама собой вспомнилась старая песня:

 
В небесах торжественно и чудно,
Спит земля в сияньи голубом.
Что же мне так больно и так трудно?…
 

Вдруг мелькнуло знакомое личико, вздрогнул белый помпончик на зеленой шапочке и раздалось:

 
А я что-то знаю,
А я что-то знаю,
А я что-то знаю,
Знаю и пою!
 

– Помпончик!

– Том…

– Ой, Помпончик, ты всегда приходишь в самую трудную минуту. Но сейчас, кажется, и ты не сможешь помочь…

– Ну да, – сказал Помпончик и продолжил свою песенку:

 
Среди темных веток
Щелочка сквозная,
Загляни – увидишь
Звездочку свою.
 

– Да заглядывал я… Но звезды так далеко!

– Так, так… Тебе больно, а они равнодушные, далекие и тебе ничего не говорят. Да?

– Ну да…

– Эх, Том. Когда они были внутри тебя, глубоко в сердце, как отражение их в колодце, тогда они не были ни равнодушны¬ми, ни далекими. Но ты оглянулся. Сам из себя наружу выглянул. Вот звезды и стали чужими.

– Как оглянулся? Я не понимаю.

– Ну чего тут не понимать? Оглянулся на Кота и его правду.

– Но как доказать, что его правда – неправда? Ведь он… так убедителен…

– Но у тебя есть правда поглубже.

– Поглубже?

– Ну конечно. Вот у Орфея была одна правда и другая. Одна правда, что Эвридика умерла. А другая, что ее можно воскресить. Только для этого надо войти в такую глубину! Вот он и пошел. Только ему велели не оглядываться. А он оглянулся.

– Да, оглянулся. А разве можно было не оглянуться?

– Можно. И ты знаешь таких, которые никогда не оглядываются. Ты их забыл из-за своей тревоги. Но ведь знаешь ты их, знаешь… Сколько раз ты сидел с гномами у костра?

И Том вспомнил маленьких человечков, которые сидели так тихо, что слышали голос звезд. Они никогда не разговаривали друг с другом и ни с кем на земле. Только со звездами. Так вот что значит не оглядываться!…

– Помпончик!

– Да, Том. Вспомнил теперь, куда тебе надо идти?

* * *

Бывает же так тихо на свете! Так тихо! Потрескивает костер – и ни единого звука. Даже мысли стихают, и вопросы все куда-то деваются. Около костра сидят четыре гнома и подбрасывают поленья в огонь. И важнее этого сейчас ничего нет на свете. Оглядываться по сторонам нельзя. И разговаривать друг с другом нельзя. Иначе пропустишь что-то такое важное! Ведь идет разговор со звездами. Гномы говорят только со звездами. Надо же различить этот тончайший звук в тишине. Звезда окликает гнома – гном ей отвечает:

 
Только вглядевшийся в мглу,
Плывший сквозь Лету
Складывать смеет хвалу
Жизни и свету.
Только познав в тишине
Вкус асфоделей,
Помнишь, как в тайной стране
Струны звенели.
Пусть расплескал водоем
Зыбь отраженья —
Образ лови!
Только в пространстве ином
Тихое пенье Вечной любви[4]4
  Р-М. Рильке. Сонеты к Орфею. Перевод 3. Маркиной.


[Закрыть].
 

Снова тихо. Снова – тонкий звон со звезды. И – голос второго гнома:

 
С какой любовью мир творится!
Тварь божья… Как ни назови —
Цветок, деревья, зверь и птица —
Мы все родимся из любви.
Как точно к цвету цвет подобран,
Как, как моя душа к твоей.
Как терпеливо, как подробно
Сплетается узор ветвей,
Как бы трепещущая фраза
Из слов таинственных… И вот,
Минуя мысль, минуя разум,
От сердца к сердцу весть идет.
Все та же. В мире все не ново,
Но вечно предстает глазам
Все та же красота, как слово,
Как знак любви, не видной нам…
 

Тому показалось, что гном говорил что-то еще, но так тихо, что он не сумел расслышать. Пауза продлилась дольше, чем в первый раз, но вот снова звездный звон и – голос третьего гнома:

 
О вы, блаженные! Влейтесь в потоки
Воздуха, в струи, текущие ввысь…
Дайте им тронуть, обтечь ваши щеки,
С дрожью раздаться и снова сойтись.
О вы, целители мира! Все стрелы
Гнева и ярости посланы в вас.
В вашей улыбке слеза заблестела,
Светится боль в глубине ваших глаз.
Боли не бойтесь! Вся тяжесть, все горе —
Это земное, оно – для земли.
Тяжкие горы, тяжелое море…
Те деревца, что вы сами сажали,
Выросли, – вы б их поднять не смогли.
Но – эти веянья… Но – эти дали!…[5]5
  Р-М. Рильке. Сонеты к Орфею. Перевод 3. Маркиной.


[Закрыть]
 

Какое-то великое дыхание вошло в наш мир, пересекло его. И Том беззвучно заплакал, повторяя про себя: «Но – эти веянья, но – эти дали!…»

Вот из этих далей снова донесся звездный звон, и четвертый гном стал ему отвечать:

 
Подумать о вечном, подумать о Боге.
Вот здесь, на изломе, вот здесь, на пороге
Пустого пространства, разверзшейся бездны…
Пред тем, как пугливые мысли исчезнут,
Почувствовать, ноги от дна отрывая,
Что бездна – творящая, бездна – живая.
Что бездну, раскрывшую вечные глуби,
Ты больше, чем жизнь эту смертную, любишь;
Что смысл твоей жизни вот здесь и таится —
В огромности этой, размывшей границы.
Вот в этом призыве надмирного рога
В простор, в никуда – порывание к Богу.
И вдруг донесется до смертного слуха
Сквозь пение волн – Рокотание Духа.
И ты ощутишь вдруг блаженную тяжесть —
На грудь твою первая Заповедь ляжет.
Тогда заходи внутрь пустынного храма,
Тогда, наконец, ты поймешь Авраама
И новую жертву в молчаньи положишь
На вечно пылающий жертвенник Божий.
 

Жертвенник Божий… Что такое жертвенник Божий?

И вдруг глазам предстал Огонь, который пронизывал все, но ничего не сжигал. Это был внутренний глубинный огонь. Все, все, что было вокруг – каждый ствол, каждая ветка, каждый листик и каждая иголка светились изнутри, излучали ни с чем не сравнимое сияние. Все горело – и не сгорало.

И какая непредставимая красота была вокруг! Воистину непредставимая. Ибо представить себе это было невозможно. Казалось, все то, что глаза видели раньше, было только намеком на жизнь. Мир был только частично живым, на малую-малую дольку, а сейчас он ожил ВЕСЬ. Огромный самосветящийся простор был самой вечной жизнью – и вечной любовью: такую нежность излучало это сияние! Какие переливы!… Сиренево-розовые, зеленовато-белые – они сплетались друг с другом, перетекали одно в другое, обнимались и растекались на сотни струй. И каждая проходила сквозь сердце…

Том плакал, потому что сердце его в нем не умещалось. Оно переливалось через край слезами. О, кто хоть раз вышел за край себя в эту Огромность, в этот Простор, тот, конечно же, пожертвует собой ради Простора – пожертвует своей малой частичной жизнью ради жизни великой, всецелой.

И тут он вспомнил, как когда-то Она, его любимая, вышла одна, совершенно беззащитная – в ночной морозный лес к волкам. С ней была только Ее серебряная, отливающаяся золотом скрипочка – и больше ничего. Стая голодных волков и Она. В сказке все хорошо кончилось, но могло быть совсем не так. И Она не знала заранее о хорошем конце. Она была готова на жертву, потому что знала То, что стоит жертвы. Знала, что есть что-то гораздо большее, чем Она сама.

А ведь эта Огромность, этот Простор тоже чем-то жертвует для нас – ясно почувствовал Том. – О, всем жертвует. Он ведь ЖИВОЙ. Он куда более живой, чем мы – этот молчащий, горящий, самосветящийся Простор. Но Он молчит, потому что слова Он отдал нам. Он видит, но не глазами, потому что глаза свои Он отдал нам. Он обнимает, но не руками, потому что руки свои Он отдал нам. Он все, чем можно видеть, слышать, обонять и осязать, отдал нам. Он ЕСТЬ БЕЗО ВСЕГО.

И мы должны отдать ему все. Это и есть вечная любовь.

Вот это единственное, что я могу сказать. Ничего другого не придумаешь, сколько ни думай.

Только тот, кто готов на жертву, узнает, что такое вечная любовь. А тот, кто знает, что такое вечная любовь, обязательно готов на жертву.

С этим он и пришел на то самое место, где вчера разговаривал с усатым Советником Правителя.

– Ну что, как ты провел ночь? – спросил его зеленоглазый.

– Как я провел ночь? О, если бы вы знали!

– И ты принес мне ответ?

– Да, конечно, единственный, который только может быть на свете.

– Ну-ну, послушаем…

– Понимаете, мы не какие-то особенные, мы не самые главные. Есть что-то гораздо больше и главнее нас.

– Что?!! – Это раздался голос Правителя, в котором был даже не столько гнев, сколько безграничное удивление. – Больше и главнее нас?!

– Я говорила, я говорила, что Советник наш слишком много им позволяет…

Это сказала Первая леди государства. Не будем уточнять ее другого имени.

– Мои благородные господа – обернулся к ним Советник, – я призываю вас к спокойствию. Наш диалог не кончен. Доверьтесь мне.

– Итак, Том, ты утверждаешь, что есть нечто большее, чем даже ОНИ, – он показал на своих господ.

– Безусловно. Больше, чем все мы. И мы должны быть готовы на жертву ради Этого Огромного.

Правитель и Первая леди о чем-то заспорили с Советником. Но тот, склонившись в низком поклоне, проговорил: «Никаких крайних мер! Никаких эксцессов, Ваши несравненные благородия! В наше время в этих мерах нет ни малейшей нужды. Предоставим ему полную свободу проповедовать.» И, склонившись к уху Правителя, совсем тихо добавил: «Посмотрим, кто его послушает! Хе! Хе! Будьте совершенно спокойны.»

Потом он сказал Тому:

– Ты живешь в свободной стране и говори, что хочешь. Если тебе удастся убедить народ – ты победил и мы заговорим на твоем языке. Ну а если нет, тебе придется заговорить на нашем.

– Хорошо, – ответил Том и повернулся к белому пушистому Медвежонку – своему давнему другу:

– Ты слышал то, что я говорил?

– Слышал, Том.

– Ты понял меня?

– Ну как не понять, Том, но… Выходит, что я должен пожертвовать своей белой пушистой шкуркой ради… Ради чего, Том?

– Мишка, так ты же сказал, что понял?

– Не знаю, Том, не знаю. Ты… какой-то жестокий сегодня.

– Я – жестокий?! Мишка!

– Он совершенно прав – пропела великолепная Пава с огромным синезолотистым хвостом. – Ты считаешь, что есть что-то прекраснее моего оперения?