Текст книги "Доля правды"

Автор книги: Зигмунт Милошевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Нет, ничего не говорила. Но нашу связь можно было легко скрыть. Он сидел на работе даже во внеурочное время, часто уезжал. У нее тоже были встречи с артистами и художниками в самое разное время и в самых разных местах. Благодаря этому мы несколько раз провели восхитительные дни в Бохуме.

– Собиралась ли она бросить мужа?

Молчание.

– Вы говорили об этом? Для вас наверняка не было приятным сознавать, что она ежедневно ложится рядом с ним, целует, желая спокойной ночи, занимается с ним тем, чем обычно занимаются супруги.

Молчание.

– Послушайте, Шиллер, я понимаю, Сандомеж – маленький городок, но не настолько он и мал. Разве здесь не случаются разводы, смерть, разве люди не начинают новую жизнь? Насколько я понимаю, в вашей ситуации это не представляло бы трудностей. Бездетные люди, свободные профессии. Она могла бы прислать ему бумаги по почте.

Допрашиваемый сделал неопределенный жест, давая понять, что здесь столько сложных нюансов, словами не выразишь. Шацкий вспомнил Будника, вспомнил, что тот произвел на него впечатление Голлума, для которого, кроме его сокровища, ничто не имело значения. Что бы он сделал, узнай, что кто-то хочет отнять у него это сокровище? И не просто кто-то, а его противник, человек, над взглядами которого они с Элей, лежа в постельке, должно быть, потешались, передразнивали его выспренность. Она, надо думать, для отвода глаз жаловалась, мол, вынуждена к ему приходить, мол, знаешь, это такой странный тип, такой самец, а на поверку простак, но куда денешься, только благодаря ему мы и можем что-то сделать для наших детишек. И вдруг выясняется, что, рассказывая этому простаку о бедных детишках, она не торчала у него с лицом великомученицы, а, обливаясь потом, объезжала его, извивалась под ним, умоляла вгонять похлеще и слизывала с губ его извержения.

Я ухожу. Прощай. Ты был прав, ты был уверен, что я никогда не смогу принадлежать тебе вся как есть. Я тебе не пара, и так было всю жизнь.

Достаточно для убийства? Еще как!

– В понедельник я ждал ее.

– Что-что?

– В пасхальный понедельник она должна была прийти ко мне и остаться навсегда, во вторник мы намеревались уехать и больше никогда сюда не возвращаться.

– Значит ли это, что она собиралась рассказать о вас мужу?

– Не знаю.

Курва! Шацкий вытащил телефон и позвонил Вильчуру. Старый полицейский тут же снял трубку.

– Немедленно арестовать Будника, а мне нужна парочка людей на Солнечную, к Ежи Шиллеру. Сделаем обыск, потом очная ставка. Живо.

Вильчур был профессионалом. Отчеканил «ясно» и повесил трубку. Бизнесмен был изумлен.

– Как это «обыск»? Я же вам все рассказал и все показал.

– Не будьте наивны, мне ежедневно люди все рассказывают и показывают. По меньшей мере половина из этого – туфта, брехня и клюква. Принимая во внимание ваши отношения с жертвой…

– Эльжбетой.

– …я должен, кроме обыска, велеть перекопать весь сад, а вас самого содержать под стражей, пока все не выяснится. Что, впрочем, я и сделаю.

– Мой адвокат…

– Ваш адвокат имеет возможность настрочить жалобу, – фыркнул Шацкий, в нем нарастала злость, он не мог сдержаться. – Отдаете ли вы себе отчет в том, насколько важные для следствия факты вы скрыли? Убита ваша любовница, а вы, имея информацию, которая может иметь первостепенное значение, сидите втихомолку, потому как, не дай Боже, кто-то скажет о ней дурное слово! Какой же из вас гражданин и патриот, коль скоро вам плевать на справедливость, напомню, – оплот силы и несокрушимости Речи Посполитой! Обычный местечковый антисемит вот и всё, блевать хочется.

Ежи Шиллер сорвался с места, на его красивом лице проступили красные пятна. Он ринулся в сторону Шацкого, и, когда прокурор был уверен, что драки не миновать, позвонил телефон. Вильчур. Все сделал, отлично.

– Алло?

Какое-то время Шацкий слушал.

– Сейчас буду.

Он выскочил, в калитке столкнувшись с полицейскими, и велел им следить за Шиллером.

6

В гостиной супругов Будник прокурор Теодор Шацкий бессильно опустился на диван – он и впрямь почувствовал слабость. Кровь пульсировала в висках, сконцентрировать взгляд в одной точке он не мог, в пальцах ощущал странное покалывание, а во рту – неприятный металлический привкус. Он сделал резкий вдох, но это не принесло облегчения, наоборот, кольнуло в легких, будто воздух был начинен микроскопическими иголочками.

Может, это не легкие, а сердце? Он закрыл глаза, сосчитал до десяти и обратно.

– Все в порядке? – спросила Соберай.

Всех их вырвали из домашнего уюта. На Соберай были джинсы и красная фуфайка, на Вильчуре – толстый свитер и странные коричневые штаны, внутри которых, казалось, отсутствовали ноги, двое полицейских имели на себе купленные на базаре дешевые куртки, до того страшные, что сразу становилось ясным: в них облачены конечно же полицейские. Шацкий же в своем костюме в который раз за нынешний день показался себе идиотом. Но это была лишь одна из причин его дурного самочувствия.

– Какое там в порядке, Бася, – ответил он спокойно. – Ни о каком порядке речи быть не может. Безумно важный свидетель, а с недавнего времени главный подозреваемый в чрезвычайно громком деле о зверском убийстве, которого денно и нощно пасли двое полицейских, внезапно исчезает. И хоть теперь это не имеет ни малейшего практического значения, умоляю, удовлетворите мое любопытство: как это стало возможным?

Полицейские одновременно пожали плечами.

– Пан прокурор, ей-богу, мы ни на шаг не отходили. Если хотели есть, звонили ребятам, чтоб что-нибудь привезли. Могут подтвердить. Сидели перед его домом день и ночь напролет.

– Выходил?

– Где-то в полдень, несколько раз. Что-то подрезал, включил разбрызгиватель, затянул гайки на почтовом ящике. Все записано.

– А потом?

– Крутился по дому. Когда стемнело, видно было, как зажигал и гасил свет в комнатах.

– Кто-нибудь наблюдал за домом со стороны холма?

– Так там ведь, пан прокурор, двухметровая стена.

Шацкий взглянул на Вильчура. Инспектор стряхнул пепел в цветочный горшок с фикусом, откашлялся.

– Заблокированы все выездные дороги на трассы, проверяем машины и автобусы. Но если он отчалил на своих двоих, продираясь через кустарник, тогда хуже.

Что ж, никакой возможности провернуть все без шума не оставалось.

– Известите ближайшие отделения полиции, составьте рапорт и попросите коллег из Кельц, чтобы информация как можно скорее попала в прессу, а я выпишу ордер на арест и объявление о розыске. Времени прошло немного, он далеко не спортсмен, а пожилой депутат, и хоть навешают на нас всех собак, дело должно выгореть. Сейчас у нас, по крайней мере, есть подозреваемый, то бишь что-то вполне конкретное, и мы попробуем представить это как успех правоохранительных органов.

– Нелегко придется, – пробормотала Соберай. – Накинутся журналисты.

– Тем лучше. Раструбят так, что каждая продавщица будет знать Будника в лицо раньше, чем тот проголодается и войдет в магазин.

Шацкий резко встал – закружилось в голове. Он невольно ухватился за плечо Соберай, женщина посмотрела на него подозрительно.

– Спокойно, все в порядке. За работу! Мы заполняем формуляры в прокуратуре, вы готовите сообщение, через полчаса созвонимся, а через час я хочу его видеть в бегущей строке на экране телевизора.

Перед выходом он окинул взглядом гостиную семьи Будник. И снова в голове зазвенел беспокойный звоночек. Он почувствовал себя человеком, которому дали две картинки и попросили найти десять отличий. Шацкий был уверен, что-то тут не так, но терялся в догадках, что именно. Он вернулся, встал посреди комнаты, полицейские, миновав его, вышли, Соберай остановилась в дверях.

– Ты давно здесь была? – спросил он.

– Трудно сказать. С месяц назад заскочила на минуту, на кофе.

– Что-нибудь изменилось?

– Здесь все время что-то меняется, точнее, менялось. Эля часто делала перестановку, меняла освещение, добавляла цветы – из тех же самых элементов создавала совершенно новый дом. Утверждала, что предпочитает сама вносить продуманные изменения, а не ждать, когда душа ее взбунтуется и поищет изменений вопреки ей самой.

– Но помимо того, что помещение выглядит по-другому, все предметы на месте? Может, чего-то не хватает?

Бася Соберай долго и внимательно оглядывалась.

– В проеме кухонных дверей всегда висел турничок, Гжесек на нем тренировался. Но он у них то и дело падал, похоже, его в конце концов выбросили.

– Что еще?

– Нет, кажется, это всё. А что такое?

Он махнул рукой, мол, неважно, и они вместе вышли из дома на Кафедральной прямо в тень костела – острые готические контуры резко выделялись на фоне звездного неба. В прихожей висела фотография Эли Будниковой, сделанная лет десять – пятнадцать назад. Была она очень привлекательна своей девичьей красотой, жизнь в ней, как говорится, била ключом. И очень фотогенична, добавил про себя Шацкий, вспоминая фотографию с камина в доме Шиллера.

7

Время было вечернее, девятый час. Баська Соберай в конце концов отчалила домой, еще раньше их покинула начальница, а несчастный Теодор Шацкий сидел в конторе, вслушиваясь в молодежный галдеж и приглушенные звуки музыки – в клубе напротив начиналась дискотека. Было как-то не по себе – вот уже несколько часов он ощущал непонятный беспричинный физиологический страх, который как боль расползался по всему телу. И было бы смешно, не окажись тревога столь мучительной, столь продолжительной, будто обычное ощущение испуга растянулось на пару часов. И чем больше он об этом думал, тем чувствовал себя поганее.

Шацкий принялся расхаживать по кабинету.

Следственная версия, кратко изложенная и представленная Мисе, которая явилась из дому с бутербродами и термосом, полным чая с малиновым соком, была подколота к документам и казалась на сто процентов убедительной. От Гжегожа Будника уходит жена, или же он узнает о ее романе с Ежи Шиллером. Гнев отверженного, сожаление, боль, к тому же осознание, что под вопросом стоит его политическая карьера, ради которой он ишачил столько лет, – в такой обстановке, надо полагать, доходит до рукоприкладства, и он слишком сильно сдавливает ей горло. Эльжбета Будникова теряет сознание, он же впадает в панику: задушил жену. Насмотревшись сериала «CSI: Место преступления», Будник смекает, что на шее у нее остались его отпечатки, поэтому решается создать видимость, будто ей порезали горло, а заодно возбудить истерию на фоне польско-еврейских отношений – он ведь здешний, сандомежский, и знает, что к чему. Возможно, диву дается, сколько же кровищи вытекает из его жены, а может, до него даже запоздало доходит, что была она еще жива. Он знает город, все до единого проходы между дворами, знает, где висят камеры. И использует свои знания, чтоб незаметно подбросить труп к старой синагоге. Однако, когда в Сандомеж возвращается Шиллер, Будник осознает свою оплошность. Соображает: узнай следователи об их любовной связи, он сам станет главным подозреваемым. И в очередной раз использует свое знание города, чтобы улизнуть из-под носа пасущих его полицейских.

Версия имела слабые пункты. Оставалось неизвестным, где он ее убил, как перенес мертвое тело, да и сам инструмент преступления явно не был той вещью, какую люди держат в буфете вместе с вилочками для торта. Не давал покоя также значок, зажатый в руке жертвы. С самого начала Шацкий исключил Шиллера, такого в жизни не бывает, поэтому был твердо убежден, что это работа преступника, который во что бы то ни стало хотел сгноить бизнесмена. Но ведь Будник должен понимать: направляя следствие в сторону Шиллера, он неизбежно ставит под подозрение и себя самого.

Однако, несмотря на изъяны, в целом версия звучала достоверно, и вопреки физическому отсутствию подозреваемого выглядела во много раз лучше, чем двенадцать часов назад, когда ровным счетом ничего не было известно и рассматривался вариант поимки неизвестного религиозного национал-извращенца. А тут нечто вполне конкретное, газетам можно сказать, что объявлен в розыск человек с именем и фамилией. И можно надеяться, что Будник в самое ближайшее время будет задержан.

Так выглядела теория. На практике же Шацкого захлестнули эмоции. Он старался убедить себя, что путает две разные вещи, что его беспокойство связано с личной жизнью, с переездом, расставанием, одиночеством, со всеми изменениями последних месяцев, которые, впрочем, все до одного были к худшему. Он старался держаться, но места себе не находил. Что-то было не так.

Шацкий ужасно не хотел оставаться вечером один. Утром он сплавил Клару, которая собиралась затащить его на какую-то армейскую тусовку в ратушу, а теперь позвонил сам и обещал прийти. Нужно ей сказать, что не стоит дальше тянуть их отношения, – ему надо хотя бы немного привести в порядок свою жизнь.

8

Он заскочил домой, чтобы влезть в джинсы и спортивную рубаху, но, спускаясь с Кларой в подземелья сандомежской ратуши, все равно чувствовал себя старым прохиндеем, который привел свою старшую дочку на дискотеку. Из прокурорской практики он знал о существовании экстази и амфы, но никогда еще не имел дела с тусовкой в клубе под землей. Действуют ли тут неизвестные ему неписаные правила? А что, если какая-нибудь размалеванная девчонка предложит ему отсосать? Вежливо поблагодарить? Позвонить в полицию? Отвести к родителям? А если захотят всучить наркотики? Сразу предъявить обвинение? Голова шла кругом от вопросов, когда он оказался в небольшом облицованном кирпичом подвале с низкими сводами.

Помещение было тесным, но живописным, с потолка свисала украшенная цепями решетка, в углу стоял фрагмент каменного изваяния какого-то божества – отсюда, судя по всему, и название клуба, «Лапидарий» [66]66
  Экспозиция образцов старинной письменности, выполненной на каменных плитах, остатков скульптур архитектурных деталей, надгробий и различных культовых предметов.


[Закрыть]. Несомненно, это были подземелья старого знатного дома. Людей оказалось полным-полно, но не так, чтоб не протиснуться к бару. Разглядывая присутствующих, Шацкий взял пиво для себя и Клары. Народ произвел на него самое неожиданное впечатление: никаких тебе парней с ирокезами в переливающихся разноцветных рубахах, никаких тинейджеров типа «груди на блюде» со светящимся от помады ртом, никаких белых стрингов, отливающих в ультрафиолете стробоскопа трупным глянцем. Впрочем, стробоскопа и ультрафиолета тоже не оказалось. Мало того, даже возрастная группа Шацкого была представлена довольно широко, несколько пар с залысинами и непрокрашенными корнями волос вполне могли иметь детей в возрасте самых юных участников сегодняшней вечеринки.

Он наблюдал за Кларой, которая подошла к группке знакомых. Всем было столько же лет, что и ей, – двадцать шесть-двадцать семь. Кто-то рассказал анекдот, остальные прыснули со смеху. Выглядели симпатично: парень из разряда системных администраторов в круглых очочках и с жиденькими русыми волосиками, две девицы в джинсах, одна плоская, как доска, и широкая в бедрах, другая грудастая и худощавая. Ну и Клара. В джинсах, бордовой блузочке с треугольным вырезом, с волосами, собранными в конский хвост. Юная, очаровательная, не исключено, что самая красивая в зале. Отчего он держал ее за глупую фифу с акриловыми ногтями? Только потому, что было в ней больше женственности, чем у его помятой бывшей, с которой он провел последние пятнадцать лет? Или теперь каждое проявление женственности, каждая туфля на каблучке и накрашенный ноготь должны казаться вульгарными? Неужто после периода кошмарных икеевских шлепанцев за четыре девяносто девять, валявшихся под кроватью с тех пор, как в Польше появилась «Икеа», у него так перепахана психика?

Он подошел к ее компании. Во время представления друг другу они смотрели на него с доброжелательным интересом. Клара, странное дело, казалось, была горда, что среди них оказался такой старикан.

– О Боже, настоящий прокурор, значит, теперь и травки не покуришь, – пошутила плоскобедрая Юстина.

Лицо Шацкого превратилось в каменную маску.

– Курить травку нельзя, ибо иметь ее запрещено. Закон о борьбе с наркоманией, статья шестьдесят вторая, часть первая: хранение одурманивающих и психотропных веществ наказывается лишением свободы на срок до трех лет.

Компашка замолкла и растерянно взглянула на Шацкого, тот сделал большой глоток пива. Писи сиротки Хаси, так часто бывает, когда наливают из крана.

– Не расстраивайся, у меня есть пара хороших адвокатов, чем черт не шутит, может, вторую половину отсидишь в одиночной камере.

Все рассмеялись, после чего завязалась неторопливая беседа. Клара стала рассказывать о подготовке к защите кандидатской – он был потрясен, ему и в голову не приходило, что она могла закончить какой бы то ни было институт, – но тут ее на полуслове прервало мощное вступление суппорта [67]67
  Здесь: музыкальная группа, сопровождающая выступление звезды.


[Закрыть]. У Шацкого чуть стакан не выскользнул из рук, и это ошеломление не отпускало его уже до конца дискотеки – наилучшей из всех, на каких он бывал за много-много последних лет. Оказалось, что в той глухомани слушали и играли офигенную музыку. Суппорт вступил отличным панк-роком, потом перешел на мелодичную стилистику Iron Maiden [68]68
  Британская рок-группа.


[Закрыть], следующие две группы – из того, что он понял, корнями уходили в Corruption [69]69
  Альбом британской группы Napalm Death.


[Закрыть]и, как оказалось, были из Сандомежа – тоже играли чистый рок, без всяких там повторов, рэповых вставочек и стенаний типа о, yeah, baby.

Казалось, с каждой композицией людей становилось все больше, орали они все громче, а скакали все выше, под сводом сгущалось облако эндорфинов, пот оседал на металлической решетке, и было в этом что-то от племенных танцев, которые напомнили ему старые варшавские клубы, куда он ходил лет сто назад на концерты «Культа». Первая группа, музыкально гораздо интереснее, местами смахивала на Soundgarden [70]70
  Американская рок-группа.


[Закрыть], местами – на Megadeth [71]71
  Американская трэш-метал-группа.


[Закрыть], но более плоская и без их неожиданностей. Шацкому больше пришлась по вкусу вторая, от нее исходила динамическая, свежая энергия в стиле Load/Reloadамериканской группы Metallika. Пели они по-польски, у них были замечательные тексты, все в миллион раз интересней и в триллион раз аутентичней, чем у звезд на радио «Зет», прошедших не через одну пластическую операцию.

А где-то там наверху продолжалась нормальная жизнь. Дорожная полиция на мосту проверяла выезжающие из города машины, патрули с погашенными мигалками прочесывали боковые улочки, высматривая маленькую фигурку с рыжей шевелюрой. Стоя в темной кухне, Ежи Шиллер посматривал на доглядывающих за ним мужчинами в темно-синем «опеле-вектра», запаркованном возле его калитки. На нем была та же рубашка с закатанными рукавами. Спать ему не хотелось. Леон Вильчур смотрел третью серию «Инопланетянина» и не курил – инспектор никогда не курил у себя дома. Барбара Соберай в очередной раз завела с мужем разговор старых супругов, и хоть касался он волнующего вопроса – усыновления, – все равно от него за версту несло рутиной и убеждением, что, как обычно, ни к чему-то этот разговор не приведет. Судья Марыся Татарская глотала «Таинственный сад» [72]72
  Роман англо-американской писательницы Фрэнсис Элизы Бёрнет (1849–1924).


[Закрыть]в оригинале, внушая себе, что шлифует язык, а на самом деле хотела еще раз перечитать роман и растрогаться до слез. Мария «Мися» Мищик уминала колбасу – ее уже воротило от своих, ставших опознавательным знаком, пирогов и тортов – и смотрела по «Польсат-Ньюз» на фотографию Будника, сделанную полицией во время последнего допроса. Какой же должна быть работа политика, думала Мищик, если Будник выглядит так плачевно – от него осталась половина. Да еще этот пластырь. Супруги Ройские преспокойно посапывали в объятиях морфея, не отдавая себе отчета в том, как немного есть на свете пар, которые спустя сорок лет после свадьбы все еще спят под одним одеялом. В двухстах двадцати километрах оттуда, в варшавском районе Грохув, Марцин Лудень, как и миллионы других четырнадцатилетних, исступленно занимался рукоблудием, думая обо всем на свете, только не о предстоящей на будущей неделе поездке в Сандомеж. Роману Мышинскому вновь снился фарфорово-белый мертвец, который, как истукан, тащился за ним по пятам в синагоге, а он не в силах был от него удрать, потому что всякий раз спотыкался о груды исписанных кириллицей книг.

А где-то там внизу прокурор Теодор Шацкий самозабвенно вертелся в зажигательном ритме рок-н-ролла. Схватив Клару за руку, крутился, пока оба они не потеряли равновесия, опьяневшие от пива и эндорфинов, каштановые волосы приклеились к ее вспотевшему лбу, лицо блестело, блузка под мышками взмокла от пота. Запыхавшись, они все же нашли в себе силы, чтоб прокричать припев.

– О мой Боже, хуже быть не может! – надрывался Шацкий, не покривив душой. – Не хочу терпеть униже-е-нья!

Не дожидаясь бисов, он набросил на Клару свою куртку и, как добычу в пещеру, приволок ее в квартиру на Длугоша. Пахла она потом, пивом и сигаретами, каждая частица ее тела была горячей, мокрой и соленой, и Шацкий впервые подумал, что крики ее и стоны вовсе не вульгарны.

Потрясающий вечер. И хотя Шацкий не засыпал счастливым, то уж точно – безмятежным, а последней его мыслью было: утром он оставит малышку в постели – незачем портить ей и себе этот исключительный вечер.