Текст книги "Храм фараона"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

13

У Незамуна снова появилась надежда. Казалось, ему больше не угрожают, его не выслеживают и не подозревают. Да и что можно было ему предъявить? Такой старой, хитрой лисе, как он, не так-то просто наступить на хвост. Царица Изис-Неферт, его госпожа, снова обращалась с ним приветливо, и он мог догадаться почему. Она все чаще теперь бывала у этой новой супруги – хеттиянки, которую фараон ценил превыше всех, и вместе с ней плела интриги против Нефертари.

«Для Великой Царской Супруги настали плохие времена», – злорадно думал Незамун. Однако его радость омрачало то, что он не принимал в этом никакого участия. Он больше не был нужен своей госпоже и смирился с этим. Старый жрец хотел одного: провести остаток жизни в мире и довольствоваться тем, чего уже достиг.

«Много у тебя никогда не было», – злорадно нашептывало его ка, но Незамун не слушал его. Огонь честолюбия потух, ни искры его не тлело, и ничто больше не подвигло бы его снова затевать что-либо в интересах своей госпожи. Он выполнял только ее приказы, и, если бы она искала его совета, он всегда был бы в ее распоряжении. Но его советы ей уже давным-давно не нужны…

Однако пора поспешать на службу, потому что Ра уже довольно высоко поднялся над утренним горизонтом. Незамун уже хотел покинуть свой дом, когда слуга доложил ему о посетителе.

– Проси его, – велел Незамун, пребывающий в хорошем настроении.

Молодой, прилично одетый человек поклонился и подошел к ближе.

«Чиновник, – подумал Незамун, – это видно с первого взгляда».

– Ты Незамун, жрец-чтец и управитель двора царской супруги Изис-Неферт?

– Да, мой друг, это я. Что привело тебя ко мне?

– Я из суда, – сказал чиновник тихим, вежливым голосом, – и должен сообщить тебе, что сегодня вечером за час до захода солнца ты должен будешь явиться на допрос.

Уже при слове «суд» сердце Незамуна начало бешено биться, и все его тело покрылось потом.

– На д-допрос?.. – пробормотал он, заикаясь.

– Да, – ответил молодой человек дружелюбно. – На допрос. Лишь только от тебя зависит, будут ли применены пытки.

У Незамуна перехватило дыхание. Не могут же они его пытать! Нет, на это у них нет права!

– Но я совсем ни при чем! Я всю ночь спал здесь, в своем доме. Преступник давно сбежал. Неужели ты думаешь, что он стал бы ждать здесь, пока его схватят?

Чиновник подался вперед, как будто боясь упустить хоть слово.

– Преступник? Могу я спросить, о чем ты? Откуда ты вообще знаешь, о чем речь? Мне кажется, ты поразительно хорошо осведомлен.

Незамун растерянно посмотрел на чиновника. Не сболтнул ли он лишнего?

– Речь может идти только о покушении на принцев Мерире и Монту. Каждый ребенок при дворе знает, что преступников все еще ищут. Меня также спрашивали о какой-то пиле…

– Так-так, каждый ребенок об этом знает… Хорошо, может быть, но преступник или преступники еще не найдены. Ты входишь в круг главных подозреваемых, поэтому тебя и будут допрашивать сегодня вечером, и, как я уже сказал, это может быть и допрос с пытками. Главных подозреваемых пытают, если они не дают показаний.

– Но мне не в чем признаваться! – воскликнул Незамун в отчаянии.

– Посмотрим. Впрочем, мне приказали рассказать тебе о том, как проходит допрос с пристрастием. Каждый подозреваемый должен знать, что его ожидает, не так ли?

Незамун с трудом сглотнул:

– Моя госпожа, царица Изис-Неферт, не оставит этого просто так. Я жрец Амона, управитель двора…

Чиновник снисходительно улыбнулся:

– Случалось, что и главных советников пытали. А теперь к делу. Если ты подробно не ответишь на все вопросы, то для начала тебя изобьют палками до пяти кровавых ран. Это только прелюдия, скажем так, лишь легкий стук в дверь. Если дверь твоего рта на этом не откроется, тебя подвесят на ремнях высоко, очень высоко и оставят висеть так, пока суставы не выскочат из суставных впадин. Я вижу, ты несколько грузноват, Незамун, с тобой это произойдет быстро. Молодым сильным мужчинам бывает потяжелее. Часто приходится привязывать к их ногам груз, чтобы чего-либо добиться от них.

Незамун стал пепельного цвета. Дрожащими руками он схватил кувшин, чтобы налить воду в бокал, но это ему не удалось. Чиновник тут же бросился к нему на помощь и налил полный бокал.

– Ты готов? Я могу говорить дальше?

Незамун только слабо кивнул, и посетитель продолжил:

– На этом этапе допроса обычно признаются. Если нет, то можно выбить признание ударами плети из кожи носорога. С тела, и без того напряженного, кожа летит клочьями. Не самое приятное зрелище. Есть, конечно, бесконечно много возможностей продолжить допрос с пристрастием – огнем, плоскогубцами, плетьми; успех приносит пытка водой. Но я не хочу тебя утомлять, поскольку считаю, что ты настолько умен, что вряд ли позволишь палачу зайти так далеко. Добровольное и подробное признание избавит тебя от многочасовых мук, по сравнению с которыми смерть на костре – настоящее лакомство медом.

Чиновник был еще молод, но он обладал некоторым опытом. Поэтому он четко распознал в Незамуне знаки готовности. Допрос назначен на вечер, и описание пыток еще часами будет стоять перед мысленным взором Незамуна. Одно это ускорит дело. Он быстро распростился со словами:

– Будь готов за час до захода солнца. Чиновник суда незаметно уведет тебя. Как видишь, мы принимаем во внимание твое положение при дворе.

Незамун был оглушен. Ему казалось, что сама смерть посетила его. Они вычислили его, а теперь готовы нанести удар. Сколько им известно, они, конечно, скрывают и ожидают от него признания. А в итоге – эшафот, с пытками или без пыток. В любом случае он пропал, признается ли он добровольно или же после того, как плеть из кожи носорога проедется по его голому, напряженному телу. Жрец вздрогнул. Чем дольше он думал о подобном будущем, тем более стремился к тому, чтобы найти единственно возможный выход. Ему осталось одно: успеть невредимым попасть в руки «ставящих печать бога», а от них – в свой Дом Вечности. И он знал, что есть только один путь – через маленькое святилище Анубиса, расположенное на территории храма Озириса.

У одиноких людей было в обычае еще при жизни заказывать у Анубиса свое бальзамирование и погребение. Сам Анубис в лице своих жрецов следил за «ставящими печать бога», совершал церемонию открывания рта и заботился о достойном погребении. На лице Незамуна появилась язвительная усмешка. Да, он ускользнет от них! При помощи Анубиса он уйдет из этого мира, угрожавшего ему пытками и эшафотом. Он взял чернила, воду и несколько перьев из тростника. Как хорошо, что он захватил два листа папируса из запасов Изис-Неферт. Незамун был опытным писцом, поэтому ему потребовалось около часа, чтобы исписать два листа папируса. Одно из писем было адресовано главному советнику. Он передал его слуге и велел доставить письмо по адресу после обеда, если он, Незамун, тем временем не вернется назад.

Слуга, привыкший к послушанию, не задавал лишних вопросов, а только поклонился, когда Незамун сунул письмо ему в руки.

– Еще одно! Сегодня вечером за час до захода солнца меня будут спрашивать. Скажи этим людям, что они должны обратиться к высокочтимому Парахотепу, он обо всем знает.

Другой документ жрец засунул себе за пояс и вышел из дома. Его не остановили, но два копьеносца следовали за ним на некотором отдалении.

Пер-Рамзес был городом Сета и Пта, богов, которых предпочитал фараон. У Амона здесь тоже был Большой храм – вынужденное признание того, что он все еще выполняет функцию верховного бога царства. Маленький храм Озириса располагался на западе храмового квартала. Это была, собственно говоря, только часовня с маленьким двором и святилищем, не больше личных покоев в царском дворце.

Незамун разыскал жреца, который был явно рад тому, что понадобился, и с угодливой улыбкой подошел к посетителю. Незамун недоверчиво осмотрелся.

– Я хотел бы поговорить с тобой наедине, почтенный, чтобы мы были уверены в том, что никто нас не подслушивает.

У низкой храмовой стены располагались жилища жрецов. Оба мужчины вошли в один из домов, хозяин кивнул слугам, и они принесли два кувшина – с водой и вином. Когда сели, Незамун представился и сказал:

– Появились обстоятельства, которые побуждают меня разыскать мой давно подготовленный Дом Вечности. Я сегодня же вечером готов предоставить свое тело «ставящим печать бога». Насколько я знаю, слуги Озириса призваны поддерживать просителей подобного рода?

– Верно, но предусматривается, что все твои дела в этом мире улажены во всех отношениях.

Незамун сунул руку за пояс и положил на стол письмо и к нему мешочек с золотыми дебами:

– Здесь изложено все, что вам необходимо знать. Моя гробница расположена к юго-западу от Мемфиса, вблизи пирамиды Уна. Здесь написано имя стражника гробницы и заранее оплаченного жреца, который должен будет принести жертвы. Этого, – Незамун коснулся положенного на стол мешочка, – будет достаточно для «ставящих печать бога» и для достойного погребения. Остальное я прошу передать Анубису, в чьей помощи я нуждаюсь больше всего, потому что у меня нет ни жены, ни детей.

Жрец Озириса взял мешочек, развязал его и проверил содержимое. Затем кивнул:

– Все будет согласно твоему желанию, почтенный Незамун.

– Так как у меня есть должность в царском дворце, я посчитал необходимым отправить сообщение главному советнику, поэтому ты можешь не беспокоиться. А теперь я хотел бы попросить тебя отвести меня туда, где «ставящие печать бога» найдут мое тело.

Жрец ввел Незамуна в маленькую комнатку, единственным источником света в которой было четырехугольное отверстие в потолке. Узкий, шириной с ладонь, луч света коснулся стены с текстами из Книги Мертвых. Незамун присел на каменную скамью и, когда его глаза привыкли к полумраку, узнал картины, нарисованные на стенах. Они были посвящены исключительно Анубису с головой шакала и его миссии. Он был изображен в качестве помощника бога мертвых – склонившийся, как «ставящий печать бога», над мумией. На другом рисунке он проводил церемонию открывания рта, а рядом на суде Озириса стоял перед весами, на которых взвешивалось сердце умершего, в то время как бог-писец Тот записывал результат. На заднем плане уже ждала Амут в ужасном образе, соединявшем льва, носорога и крокодила, заглатывающая виновных. Озирис, судья мертвых, сидел на троне над сценой, а позади него стояли богини Изида и Нефтида.

Незамун был поглощен рассматриванием картин, когда жрец бесшумно подошел к нему и поставил на каменную скамью маленький кувшин.

– Желаю тебе счастливого путешествия, Незамун.

Эти слова вернули старого управителя двора Изис-Неферт в реальность этой узкой, почти лишенной света комнатки. Как охотно он вышел бы сейчас на свет, чтобы увидеть над собой голубое небо, вдохнуть чистый воздух, почувствовать сладкий аромат цветущих акаций!.. Но это означало бы отдать себя в руки судей, принять пытки и смертный приговор. Злорадство вместе с надеждой на лучшую жизнь на том свете подтолкнули Незамуна взяться за кувшин. Он попытался представить разочарованные лица своих палачей, когда они придут сегодня вечером, чтобы забрать его.

Незамун сделал глоток. Вкус вина из трав был приятным, хотя во рту оставалась горечь, медленно растекавшаяся по горлу. Он сделал второй глоток и стал молиться Озирису.

Нефертари, главный советник Парахотеп и принц Хамвезе, верховный жрец Пта, встретились в имении царицы-матери. Туя очень гордилась своим большим, ухоженным садом и собрала в нем все, что только могло расти в Кеми. Вдоль стены сада росли различные виды пальм; здесь имелись аллеи из тамарисков, сикомор, акаций; росли ореховые, гранатовые деревья и фикусы. Цветущий кустарник окружал пруды с лотосами. Царица-мать велела даже устроить себе маленькое искусственное болото с илом и зарослями папируса. Посреди большого пруда поднимался изящный павильон, к которому можно было добраться по узкому мостику. Здесь и принимала Туя своих гостей, не только потому, что это было весьма живописное место, но и потому, что здесь их невозможно было подслушать.

– Теперь дело за этим. – Туя извлекла из складок своего закрытого платья цветной флакончик из стекла. – Я велю передать это тонкое и опьяняющее ароматическое масло третьей супруге в качестве драгоценного подарка. К нему подмешаны ядовитые выделения из гнойников людей, больных оспой. Совершенно безразлично, как она использует масло: коснется им своих щек или натрет им свою невероятно большую грудь. Она получит оспу, но не сразу. Сетнахт сообщил мне, что от момента заражения до проявления болезни может пройти от десяти до восемнадцати дней, и в это время существует опасность, что Благой Бог, мой высокочтимый сын, который, как я слышала, постоянно делит ложе с ней, подцепит эту болезнь. Мы должны, конечно же, избежать этого. Я велю переслать масло хеттиянке только тогда, когда мой сын будет находиться на достаточном расстоянии от нее. Как нам это устроить?

– Я здесь бессильна, – покачала головой Нефертари. – У меня нет больше влияния на него и ни малейшей надежды, что он прислушается к моему совету.

Туя посмотрела на главного советника, но он только развел руками:

– Благой Бог не доверяет мне в последнее время. Он чувствует мою медлительность, когда я должен ставить печать на его грамотах с безмерными дарами Мерит-Анта. В нашей старой дружбе появилась трещина, и я не знаю, как мне выманить царя из Пер-Рамзеса. Даже если это удастся, мы должны быть готовы к тому, что Мерит-Анта будет сопровождать его.

– Что предлагаешь ты, Хамвезе?

– Я безмерно сожалею, что моя многоуважаемая мать встала на сторону иноземки, хотя она, конечно же, сделала это не без основания. Но речь сейчас не об этом. Уже давно решено, что Благой Бог осмотрит недавно построенные гробницы для быков Аписов, а ты, Парахотеп, мог бы позаботиться о том, чтобы официальный визит перерос в увлекательное путешествие старых друзей. Ненавязчиво посетуй, что у фараона нет больше времени для старых друзей, и намекни ему, что вы все – ты, Мена и прочие его друзья юности – с удовольствием отправились бы с ним на несколько дней в Мемфис. После этого вы могли бы несколько дней поохотиться в Фаюме. Словом, фараон должен вернуться назад только тогда, когда признаки болезни будут налицо. Он вряд ли окажется так легкомыслен, чтобы прикоснуться к больной оспой. А если болезнь примет свое обычное течение, то через восемь или десять дней Мерит-Анта будет мертва.

– А если она выживет? – спросил Парахотеп.

– Этого не будет! – решительно произнесла Туя. – Лекарь, назначенный Сетнахтом, возьмет на себя ее лечение. Он знает, что делать, и у царя не будет ни малейшего основания для подозрений. То, что от оспы умирают, дело обычное.

– Да, это так, – сказал Хамвезе задумчиво.

Оказалось, что Хамвезе было не так сложно заманить царя в Мемфис. Со свойственной ему прямотой Рамзес сказал:

– Я достаточно много времени провел в супружеской постели и соскучился по приятному мужскому обществу. Интересно, не разучился ли я натягивать тетиву? Пращой я никогда особенно хорошо не владел, тут никто не может превзойти нашего Амани. Как ясно я вижу его перед собой! В то злосчастное утро молодые принцы, веселые и довольные, упражнялись с оружием. Амани пришел в бешенство, потому что не владел луком так уверенно, как остальные. Ему надоели промахи, он взял свою пращу и разбивал камнями один глиняный кувшин за другим… А час спустя он умирающий лежал на моих руках.

Глаза царя увлажнились, когда он вспоминал о том роковом дне.

– С тех пор я избегал места, где это случилось, и все задавал себе вопрос: «Кто стоял за тем безымянным преступником без ушей и носа?» Он, должно быть, долго выслеживал нас и знал, что погибнет, сознательно бросился прямо в пасть крокодилам. Он, похоже, очень хорошо знал берег озера, а значит, годами жил в этой местности. Тем не менее никто его не вспомнил, никто не видел, никто не давал ему приюта. По крайней мере, не признался в этом.

– Не каждое преступление можно раскрыть так быстро, как покушение на Мерире и Монту, – покачал головой Хамвезе. – Наши ищейки хорошо поработали. Тем не менее несколько вопросов остались открытыми. В своем письме визирю Незамун утверждает, что поссорился с Монту и хотел отомстить ему. Хорошо, может быть, это подходит жрецу, который слишком труслив и не способен отомстить за себя кулаком. Но когда они успели поссориться? Наши ищейки доносили совсем другое: почти каждый вечер оба мирно сидели в саду за кувшином пива, даже за день до трагедии их видели за дружеской беседой. И внезапно кровавая и коварная месть? Да еще за счет бедного Мерире, который чудом выжил и с тех пор хромает. Хорошо, ныряльщики обнаружили обе пилы точно в том месте, которое описал Незамун. Он совершил покушение, это ясно. Из страха перед наказанием он добровольно ушел в Закатную страну. Но некоторые вопросы все еще остаются открытыми…

Фараон встал и потянулся:

– Я уже радуюсь предстоящей охоте. Когда едем?

– Когда ты захочешь. Все готово.

Рамзес весело рассмеялся:

– Мне действительно нужна передышка. Поехали завтра или послезавтра, путешествие недалекое.

Но прошло еще пять дней, пока они покинули столицу. И в тот же день главный советник послал гонца в имение царицы-матери.

Изис-Неферт была очень удивлена, получив настойчивое приглашение от царицы-матери. Старуха жаловалась, что чувствует себя одинокой, писала, что хочет снова вступить в близкие отношения со двором, и, так как Нефертари в настоящее время «по известным причинам невыносима», компанию ей должна составить Изис-Неферт и рассказать немного о придворной жизни.

«Все от нее отвернулись, – довольно подумала вторая супруга. – Подул новый ветер, и за это мы должны быть благодарны Мерит-Анта».

Это приглашение пришло как раз вовремя и Изис-Неферт сможет рассказать свекрови Туе обо всех взаимосвязях. Туя должна наконец узнать о плохом влиянии Нефертари на царя, должна понять, насколько счастливым он себя чувствует с тех пор, как Мерит-Анта стала его третьей женой.

Доверенный слуга Туи, передавший приглашение, точно придерживался указаний своей госпожи, которая строго велела передать подарок Мерит-Анта только тогда, когда Изис-Неферт уедет.

Гутана скучала. Она все еще ощущала свое египетское имя как чужеродный придаток, и никто из придворных, прибывших с ней из земли хеттов, не называл ее этим именем. Она было попыталась обучиться игре в мен, но вечно забывала сложные правила.

С тех пор как царь уехал в Мемфис, ее преследовало какое-то чувство угрозы, хотя ничто, казалось, ей не угрожало. Все были к ней дружелюбны и внимательны, и, в какой-то степени овладев египетским, она много времени проводила в обществе второй супруги. Теперь, когда Изис-Неферт уехала, Гутане не хватало разговоров с этой немолодой уже интриганкой, которая явно искала союзницу против Нефертари. Правда, вначале Гутана заняла выжидательную позицию, потому что не хотела допустить ошибку. Она выражала сочувствие, когда Изис-Неферт рассказывала о своих страданиях. Ведь неизвестно было, не понадобится ли вторая супруга ей потом.

Гутана подумала, чего бы она сейчас хотела, и ей вспомнились прекрасные, сваренные в меду фрукты с ее родины: яблоки, груши, персики, дыни. Но здесь имелись только инжир и финики, финики и инжир, вечно одно и то же.

Она позвала служанку и потребовала фруктов в меду. Девушка-хеттиянка по лицу госпожи поняла, что та капризничает и скучает. Подобное настроение могло оказаться для слуг очень болезненным, и служанка тотчас побежала в дворцовую кухню и передала желание своей госпожи. Возникла заминка. Впрочем, один ловкий повар второпях подогрел на очаге горшок с медом и бросил в него кусочки дыни, виноград и орехи. После этого он отлил часть содержимого в серебряное блюдо и передал его служанке. Дрожа, девушка вернулась к госпоже.

Бирюзовые глаза зло сверкнули на нее.

– Это, по-твоему, сваренные в меду фрукты? Да это корм для свиней!

Она бросила служанке серебряное блюдо под ноги и прошипела:

– Я задаю себе вопрос, велеть ли выпороть тебя плетьми или же вколоть в тебя шпильки.

Девушка упала ей в ноги, заголосив в ужасе:

– Это не моя вина!.. Они в кухне!..

– Я вгоню несколько шпилек в твое ленивое, непослушное тело, – с садистским удовольствием предвкушая забаву, решила Гутана. – Подойди ближе!

Девушка медленно подползла, в то время как ее госпожа вытащила из шкатулки всегда лежавшие наготове шпильки с украшениями. На ее родине девушки втыкали их в волосы, однако для египетских париков они были излишни.

Внезапно сцена наказания была прервана появлением гонца царицы-матери.

– Извини, царица, – поклонился он с достоинством. – Я должен передать тебе подарок от высокочтимой Туи, а к нему письмо.

– Исчезни! – прошипела Гутана быстро вскочившей на ноги обрадованной служанке.

Гонцу она тепло улыбнулась. Однако преданный доверенный слуга Туи не купился на ее уловки. Он передал пакетик, не слишком низко поклонился и вышел.

«Я, кажется, постепенно выигрываю в Кеми партию за партией, – подумала Гутана и развернула подарок, искусно завернутый в льняной платок. – Вероятно, она слышала о том, что царь хочет передать мне ее имение, и теперь набивается ко мне в подруги».

Хорошее настроение вернулось к ней, и она велела позвать переводчика, чтобы тот прочитал и перевел ей письмо.

Так как ты, по слухам, доставляешь Благому Богу, моему высокочтимому сыну, много удовольствия, я хочу также доставить тебе радость. Насладись драгоценным маслом. Оно изготавливается только для царского дома, к которому ты, Мерит-Анта, имеешь честь сейчас принадлежать.

Последнее предложение возбудило гнев Гутаны.

– Имеешь честь сейчас принадлежать! – передразнила она визгливо. – В конце концов я прибыла не из шатра кочевника, как многие эти так называемые «принцессы». Я дочь великого царя хеттов!

– Успокойся, почтенная, – сказал переводчик, – это египетский оборот речи, с этим ничего не поделаешь. Если ты позволишь мне замечание, царя от подобных оборотов речи ты уже отучила. В твоих руках он стал совсем ручным.

Гутана самодовольно ухмыльнулась:

– Это ты правильно сказал, и если я только… Ну тебя это не касается. Исчезни!

Хеттиянка осторожно взяла маленький небесно-голубой флакончик из стекла. Она немного жадная, добрая старая Туя, флакончик мог бы быть и побольше. Ноготком указательного пальца Гутана отклеила воск, которым была залита крышечка. Она попыталась вытащить пробочку, но та была вставлена очень плотно и не двигалась. Гутана уже открыла рот, чтобы позвать служанку, но внезапно пробочка вылетела.

Как дочери царя ей с детства были знакомы самые изысканные ароматы, но то, что сейчас опьяняюще коснулось ее носа, затмило все. Зачарованная, хеттиянка вдохнула аромат, взяла платок, капнула на него каплю масла и помазала им себе щеки, нос и веки… Ужасная Сехмет невидимо коснулась глупой, алчной потаскушки. Богиня разрушений и болезней с львиной головой взглянула своими желтыми безжалостными глазами на похотливую, самонадеянную чужеземку, которая не имела ни малейшего представления о том, что вместе с прекрасным ароматом в ее тело проникло чумное дыхание Сехмет.

В своей радости Гутана позвала доверенных придворных и каждой дала понюхать смазанный маслом платочек.

– Царский аромат! Как он подходит тебе, о царица! – восклицали они льстиво, и Гутана внезапно ощутила желание разделить этот возбуждающий аромат с мужчиной. Дома это было бы просто, но здесь она была супругой царя, и вряд ли ее супружеская неверность встретила бы здесь понимание. Часть масла она решила сохранить до встречи с фараоном, но сейчас ей хотелось искупаться в этом аромате, и она придумала прекрасную игру.

Отпустив придворных, Гутана удалилась в свои спальные покои. Она выскользнула из платья, обмотала указательный пальчик полоской льняной ткани, смочила его маслом и легла в постель. Сначала ароматный пальчик играючи пробежал по груди, подергал соски, пока они не затвердели и не начали маслянисто блестеть; затем он покружил вокруг пупка, скользнул в него, затем ниже, помассировал гладко выбритый лобок, погладил влагалище, в котором началось легкое приятное жжение, и Гутана почувствовала, как из глубин ее тела поднимается волнение.

«Собственно говоря, мне не нужен никакой мужчина, – подумала она, уютно устроившись. – Кроме того, царь с возрастом порастерял свою силу. Он остается Могучим Быком только в своем воображении. Позднее я должна буду подыскать молодых любовников. Позднее, когда стану первой…»

Царь уже десять дней находился в Мемфисе и втайне чувствовал облегчение, в котором не хотел признаться самому себе. Ежевечерний визит к третьей супруге стал уже почти его обязанностью, но и приятные обязанности могут через какое-то время стать обузой. Однако она не должна была почувствовать, что сила его слабеет, ведь он в три раза старше ее. Разве не блестело иногда нечто похожее на насмешку в ее бирюзовых глазах?

Рамзес отмахнулся от этих неприятных мыслей. На сегодня было запланировано посещение Серапеума, и Хамвезе как бы между прочим поинтересовался, не может ли Пиай также принять в этом участие. А то получается, будто царь на него все еще сердится…

Рамзес великодушно кивнул:

– Все прощено и забыто. Пиай потрудился ради меня, он упорно работал, искупил свою вину и сейчас может пойти с нами.

Это приглашение для Пиайя было полной неожиданностью. О визите царя в Мемфис не объявляли, потому что он планировался как частная поездка в обществе старых друзей.

Такка от волнения задрожала всем телом:

– Царь… царь… здесь? Тебя пригласили просто так, как приглашают соседку? Я думала, Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, появляется только при звоне фанфар, окруженный жрецами и чиновниками, восседая на троне высоко над толпой. А теперь он приглашает тебя…

Она непонимающе покачала головой. Пиай улыбнулся и сказал:

– Когда он выступает как фараон и Благой Бог, все происходит так, как ты описала. Однако иногда он появляется как человек. Ну хочет мужчина получить удовольствие от общения со старыми друзьями! Зачем народу об этом знать? Я хотел бы попросить тебя: никому не проговорись об этом.

Такка серьезно кивнула:

– Конечно! Ты считаешь меня сплетницей? Я могу молчать как рыба.

Здесь, в Мемфисе, Такка совсем уверилась в своих силах. Она была хозяйкой дома и вела себя соответственно. Однако у нее было доброе сердце, и ни чета старых слуг, ни мальчик-садовник не могли на нее пожаловаться. Пиай отправил в управление царским имуществом запрос о том, чтобы ему передали владение Таккой, однако еще не получил ответа. Все сильнее им владело желание снова увидеть Мерит, но он пока не находил способа и не хотел совершать ничего необдуманного сейчас, когда фараон милостиво отменил его изгнание. Может быть, он сможет при случае попросить совета у дружески расположенного к нему Хамвезе.

Уже через несколько часов он будет стоять перед фараоном, и, может быть, даже Мерит будет находиться в его свите. Только при одной мысли об этом Пиай задрожал от волнения. Но, что бы ни было, ему нельзя сделать ни одного неверного шага, произнести ни одного неверного слова.

Царь встретился с друзьями во дворце, чтобы затем незаметно для народа отправиться к только что выстроенному Серапеуму. Рамзес сидел в кругу друзей, когда вошел Пиай и поклонился.

– Пиай! – воскликнул царь обрадованно. – Твой облик трогает мое сердце, садись к нам и расскажи, как дела.

Они приняли его так, как будто ничего не произошло. С полными ожидания дружелюбными лицами они слушали его рассказ о строительстве храма и о грандиозном впечатлении, которое производит его вид на каждого.

Спустя час они встали из-за стола и пошли хорошо знакомым путем по дворцовому кварталу к храму Пта, у дверей которого их ждали несколько носилок и мулов, окруженные группой телохранителей на лошадях. Никто не захотел использовать носилки, все предпочли путешествие верхом. Они миновали пирамиды Джосера и Уна, и только что проложенная улица привела их к маленькому храму, двери которого охраняли два быка Аписа из алебастра в натуральную величину. Царь и его спутники вошли в храм и поднялись по широкой лестнице.

– Здесь начинается галерея, а здесь, – Хамвезе указал на просторную комнату налево, – похоронен предшественник нынешнего Аписа.

Они подошли ближе, и Хамвезе осветил факелом искусно разрисованный саркофаг из кипарисового дерева в четыре локтя высотой. Стены погребальной камеры были покрыты письменными знаками и картинами.

Верховный жрец Птаха объяснил:

– Здесь изображена жизнь Аписа с того момента, как его нашли, и до смерти. Записано о каждом посещении фараона, о чудесах, которые совершил Апис, и приведены подробности его земного существования как живой души Пта.

Другие погребальные камеры по обе стороны галереи стояли еще пустыми и должны были послужить Вечным Жилищем для будущих поколений священных быков. В конце коридора верховный жрец Хамвезе остановился и указал на грубую деревянную дверь:

– За ней находится мой собственный Дом Вечности. Мое ка желает общаться со священной душой Пта. Здесь я буду в хорошем обществе.

Все молчали. Фараон тоже ничего не сказал, только торжественно кивнул.

К вечеру они вернулись во дворец, где царь давал своим друзьям праздничный ужин. Он обратился к Пиайю:

– Ты находишься сейчас на службе у моего сына Хамвезе, верховного жреца Пта в Мемфисе. Не тоскуешь ли ты снова по крупному заказу, такому как пещерные храмы? Мелкие заказы вряд ли могут тебя удовлетворить.

Хамвезе при этих словах сильно нахмурился, но решил промолчать.

– Нельзя все время только создавать, Богоподобный, нужно сохранять созданное. Мемфис – древний город, здесь для меня много работы…

Фараон насмешливо ухмыльнулся:

– Я вижу, ты смирился, мой друг, – и вздохнул, как под тяжелой ношей, но все поняли, что он шутит. – Мы не становимся моложе, Пиай, и ты, и я, и дорогие моему сердцу друзья… Однако ты прав: созданное необходимо сохранять, и это прекрасная, важная задача. Может быть, ты понадобишься мне снова, мой друг, если высокочтимый Хамвезе отпустит тебя ко мне на некоторое время.

После сытной еды по кругу пошли кувшины с вином, раздался смех, началась болтовня, и фараон наслаждался тем, что снова может быть, как любой смертный, просто другом среди друзей. Никто и не заметил, как пролетело время. Однако за два часа до полуночи телохранители привели к царю гонца. Тот бросился ниц и завопил:

– О милости молю, Богоподобный, ибо я принес плохую весть.

Шум стоял такой, что Рамзес его не понял. Он хлопнул в ладоши:

– На минутку придержите язык, друзья мои! Гонец прибыл явно с важной вестью.