Текст книги "Храм фараона"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Принца Мерире отнесли во дворец Нефертари, где для больного приготовили комнату. В ней тихо стонущего мальчика еще раз обследовали и действительно установили перелом бедренной кости.

– К сожалению, шины применить нельзя, о Прекраснейшая, – обратился врач к Нефертари. – Мы можем только наложить крепкие повязки и привязать принца к его ложу, потому что ему может повредить любое движение. Переломанная рука нас не беспокоит. За тридцать дней кость срастется.

– Как дела у Монту? – осведомилась Нефертари.

Слуга Сехмет бросил предостерегающий взгляд на мальчика и сказал неопределенно:

– Тут мы должны подождать, чтобы стало ясно, насколько серьезна рана на голове. Через несколько часов мы будем знать больше.

Нефертари поняла намек и вышла с врачом из комнаты:

– Итак?

– Надежды мало, о Прекраснейшая. Поврежден череп над правым виском. Наш специалист попробует сделать трепанацию, но никто не знает, каков будет результат.

– Как только могло произойти это несчастье?! Колесницу ведь несколько раз проверили.

Принц Сети приказал провести строгое дознание, обломки колесницы были собраны, и их отнесли в мастерскую.

– Я благодарю тебя и прошу принять участие в молитвах в храме Сехмет. – Рамзес положил руку на плечо сыну, как две капли воды похожему на него. – Пока мой сын будет лежать в постели, я велю ежедневно приносить жертвы Сильной и Всемогущей.

Принц Монту лежал в Доме слуг Сехмет. Несколько врачей занимались им. К его носу поднесли сильные эссенции, чтобы привести его в чувство, однако он только беспокойно крутил головой, и его бледное лицо с запавшими щеками болезненно подергивалось.

– Я попытаюсь провести трепанацию, она могла бы быть для него единственным спасением. – Имхотеп, специалист по переломам костей, отвернулся от больного и приказал: – Побрейте правую сторону черепа, но очень осторожно.

Он долго мыл руки в вине с травами и разложил свои блестящие инструменты на льняной салфетке. Тут были пилы различных размеров и маленькие молотки, выглядевшие совсем игрушечными, а также ложки с острыми краями, узкие ножи, пинцеты, плоскогубцы и еще некоторые вещи, приспособленные для того, чтобы мучить больного, но также и для того, чтобы спасти его.

Среди лекарей дворцового квартала быстро разнеслась весть, что знаменитый Имхотеп будет вскрывать череп. Стремясь посмотреть на это, они хлынули в Дом слуг Сехмет и собрались вокруг ложа Монту. Это вызвало неудовольствие Имхотепа:

– Мои господа, у меня здесь не игра, я здесь для того, чтобы предпринять сложную попытку спасти человеческую жизнь. Если хотите посмотреть, отступите от ложа и не толпитесь у окна.

Помощники отодвинули ложе к северному окну, потому что Имхотепу необходим был яркий свет. Он повернул голову Монту чуть наискосок и приказал своим помощникам крепко держать его. Потом взял узкий нож с длинным лезвием и разрезал кожу над переломом крест-накрест. Один из помощников отодвинул лоскуты кожи и удерживал их маленькими иголками. Когда кровь промокнули, показалась светлая сильно раздробленная кость черепа. Имхотеп маленьким пинцетом удалил обломки, взял крошечный молоток, приставил тончайший резец и осторожными ударами удалил разрушенные части кости на площади величиной с голубиное яйцо. Под ней показалась бело-серая масса – мозг в оболочке. Несколько осколков кости вонзились слишком глубоко, и Имхотеп вытащил их тончайшим пинцетом кусочек за кусочком.

Монту стал беспокоиться, попытался повернуть голову, начал бить руками и ногами.

– Не глазейте! – прикрикнул Имхотеп на зевак. – Лучше держите больного до тех пор, пока я не закончу.

Спустя некоторое время он отложил пинцет в сторону и очень нежно нажал указательным пальцем на массу мозга.

– Я чувствую еще несколько маленьких осколков, но не вижу их, – заметил он, вытирая руки. – Чтобы удалить их, я должен слишком глубоко проникнуть в мозг. Доказано, что менее опасно оставить крошечные осколки костей в мягких тканях, чем удалять их. Переживет ли принц Монту вмешательство, скоро будет ясно.

Имхотеп опустил кусочки кожи над разрезом, заклеил их лечебной смолой и наложил легкую, фиксирующую повязку.

Внезапно вошел фараон. Врачи отскочили в сторону и низко поклонились.

– Я недавно узнал о несчастном случае. Мне сказали, что Мерире выздоровеет. А как дела у Монту?

– Плохо, Богоподобный. Я только что провел трепанацию черепа и удалил осколки кости, но удар был слишком силен, и несколько осколков вонзились глубоко в мозг. Теперь я попытаюсь еще раз привести его в чувство. Зрители могут удалиться.

Слуги Сехмет быстро покинули комнату, остались только два помощника. Имхотеп обмакнул перо в несколько эссенций и поднес к носу Монту. Внезапно по узкому лицу пробежала дрожь, и принц открыл глаза. Фараон подошел ближе:

– Ты узнаешь меня?

Монту не выказал никакой реакции, долго смотрел на фараона и сказал заплетающимся языком, как пьяный:

– Кого… кого… ты… теперь… поши… пошлешь… в Кет… Кефтиу?

– Тебя, когда выздоровеешь, – ответил Рамзес дружелюбно.

Слабая, но дерзкая ухмылка скользнула по осунувшемуся лицу.

– Тебе… придется… поискать… другого…

Монту закрыл глаза, и Рамзес тихо сказал Имхотепу:

– Он говорит так, как будто знает о своем безнадежном положении.

– Не совсем безнадежном, Богоподобный. Когда я вскрываю череп, около половины больных остаются в живых. Я пробуду еще час рядом с ним, потом меня сменит помощник.

– Хорошо, – ответил фараон. – А я займусь тем, чтобы отыскать организатора покушения.

– Покушения? – изумился Имхотеп. – Я думал, что произошел несчастный случай.

– Колесницу тщательно обследовали: из пяти спиц правого колеса три подрезаны. Виновник должен был знать, что на колеснице хочет ехать принц Мерире.

– Покушение могло быть направлено и против принца Монту, твое величество. Какие-либо истории с женщинами, может быть месть…

– Мы это выясним. Дай знать мне, если в состоянии Монту что-либо изменится.

Имхотеп поклонился:

– Конечно, да будешь ты жив, здрав и могуч!

11

Колоссальные фигуры у Большого храма были завершены. Пиай осмотрел их со всех сторон и с ладьи, которую гребцы должны были удерживать против течения, чтобы она оставалась на одном месте. Хотя у песчаника отсутствовал зеркальный блеск, которым славится полированный гранит, легкий матовый отблеск поверхности был более равномерным и придавал колоссам прозрачную легкость и живость.

Пиай был доволен своей работой. Он мог бы сделать фигуры по-другому, но не лучше. Затем он велел плыть на юг так далеко, что колоссы исчезли за излучиной, а потом приказал гребцам медленно грести на север.

Теперь было так, как хотел фараон: тот, кто ехал из жалкого Куша на север и приближался к границам Кеми, внезапно видел, как на берегу вырастает громадный пещерный храм, у которого царят колоссы. Эти застывшие в величественном покое сидящие фигуры предлагали в упрощенной форме незнающему нубийцу главное содержание египетской религии, а именно: обожествленного фараона вместе с Амоном и Ра – главными богами Кеми. Поймет ли глупый нубиец взаимосвязь? Пиай повернулся к гребцу и спросил:

– Ты знаешь, кто охраняет храм?

Мужчина дружелюбно ухмыльнулся и дал невразумительный ответ. Пиай упростил свой вопрос и указал на храм. Мужчина явно не знал египетского, однако в его ответе Пиай расслышал слово Рамзес.

«Ну, по крайней мере, будут говорить, что там сидит на троне фараон, – подумал Пиай, – и каждый почувствует, что в нем воплощено нечто божественное».

Мастер сошел на берег и велел двум слугам с факелами сопровождать себя во внутреннюю часть храма. Он последний раз хотел в полной тишине, без помех и без свидетелей все оглядеть. В ближайшие дни ожидалось прибытие жрецов, и пещерный храм из строительного проекта станет святилищем. В первые месяцы Перет здесь, в святая святых, произойдет мистерия Ра, и, по желанию Хамвезе, Пиай должен будет принять в ней участие. Потом его освободят.

Да, Хамвезе выполнил свое обещание. В доме Пиайя лежало послание верховного жреца, содержание которого он знал наизусть:

Принц Хамвезе Пиайю, начальнику ремесленников.

Моя похвала тронула сердце Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, и он велел тебе передать через меня приказ. Твое изгнание заканчивается в день завершения строительства храма. Потом ты будешь свободен и можешь передвигаться по стране куда хочешь с одним исключением: въезд в Пер-Рамзес запрещен тебе на всю жизнь. Я надеюсь, что ты выполнишь мою просьбу и устроишься жить в Мемфисе. Твой дом готов для тебя, и работы достаточно. Как особую награду, которой до этого еще не удостаивался ни один ремесленник в Кеми, Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, позволяет тебе оставить свое имя внутри Большого храма, а именно, в Большом зале.

Будь счастлив, Пиай, потому что ты снова в милости у Благого Бога. Будь здоров и скорее приезжай!

Пиай приказал слугам остановиться у большого рельефа на стене, изображавшего битву при Кадеше. Хотеп начал его, но смерть прервала его работу, и Пиай недавно закончил рельеф.

Он взял у одного из мужчин факел и отослал обоих. Он хотел остаться один, чтобы насладиться триумфом. Он, бывший полевой раб и каторжник в каменоломнях, поставил теперь свое имя под изображением Благого Бога, который сидел, как великан, на троне и смотрел на свои войска и на орды побежденных врагов. Пиай поднес факел совсем близко к стене и прочитал:

– Сделано Пиайем, скульптором Рамзеса-Мери-Амона, сыном благословенного Неферхая.

Так его отец, плененный некогда воин с севера, которому дали имя Прекрасный видом, был увековечен здесь. Не благодарность двигала Пиайем: он едва знал своего отца. Это произошло от смеси упрямства и триумфа, чтобы уничтожить последние следы полевого раба. Тот, кто прочитает эти слова через сто или триста лет, должно быть, скажет: «Если этому Пиайю было позволено оставить здесь свое имя и имя своего отца, он, должно быть, происходил из хорошей семьи и был дружен с Благим Богом Рамзесом». «Маленькая запоздалая месть, которую я себе позволил», – подумал Пиай и пошел к выходу, затушив факел. Его охватило чувство счастья, которого он уже очень давно не испытывал. Чтобы разделить это счастье с другим человеком, он пошел домой и поцеловал Такку в обе щеки.

– Кто бы ни пришел сюда через сто, тысячу или десять тысяч лет, будь это набожный паломник или любопытный путешественник, ремесленник, который хочет чему-то научиться или жрец, желающий нанести визит богам, – все они рядом с именем Благого Бога, его супруги и детей найдут также и мое: это сделал Пиай.

– А если они не умеют читать? – беззаботно спросила Такка.

Пиай запнулся, но тут же нашелся:

– Будет же кто-либо под рукой, кто разбирает письменные знаки. Прибывающие через несколько дней жрецы в любом случае умеют читать. Я уже сейчас смогу увидеть их недовольные лица, их неодобрение. Но что есть, то есть: Благой Бог, чьим другом мне однажды позволено было называться, стоит над всеми ими и рушит границы, к которым другие даже не осмеливались прикоснуться. Он строит храм своей супруге, велит изобразить себя у другого храма в виде Амона и Ра-Харахте, так что любой, кто молится этим богам, молится также и ему, Рамзесу, и он позволяет скульптору, который однажды глубоко оскорбил его, оставить свое имя в храме. Разве есть в этом противоречие? Своеволие? Капризы? Как ты думаешь, Такка?

– На эти вопросы я не могу ответить, – сказала Такка, – но отец учил меня, что мы должны принимать волю богов, какой бы странной она нам ни казалась.

– Ты права, маленькая нубийка, и, так как для меня в конце концов все сложилось хорошо, я выказываю благодарность богам. А ты радуешься предстоящему путешествию?

Она притворилась удивленной:

– Зачем мне радоваться, если ты уезжаешь? Если любишь что-то, то не хочешь, чтобы это отдалялось от тебя…

– Разве я тебе еще не сказал, что беру тебя с собой? Я должен был давно уже сказать это тебе.

– Ах, знаешь ли, господа капризны, и рабыне не следует радоваться слишком рано. Что мне делать, если ты в день отъезда передумаешь?

Пиай потрепал ее по щеке:

– Слишком поздно. Я привык к тебе, как будто ты моя вторая жена. Ты будешь вести в Мемфисе большой дом, у тебя будут слуги…

Такка удивилась:

– Ты никогда мне не говорил, что у тебя уже есть жена. Если я вторая, то кто же первая и как ее зовут?

– Еще узнаешь… может быть. Это к тебе не относится. Я не хотел бы сейчас об этом говорить.

Три дня спустя прибыли первые жрецы, и среди них Тотмес, новый верховный жрец Амона в Большом храме. Он давно уже смирился со своим положением и был втайне горд, что добился цели своей жизни, пусть даже не в Фивах.

В день солнцестояния весь состав жрецов собрался в храме. Пиай, еще оставшиеся художники и скульпторы стояли во втором зале и в напряжении глядели на запад, где фигуры царя в человеческий рост и богов Амона, Ра-Харахте и Пта во тьме святилища ждали луча Ра. Музыканты и певцы в Большом зале исполняли гимн Ра, помощники жрецов потушили свои факелы.

Пока звучал гимн, луч восходящего солнца проник во вход храма, разогнал мрак и осветил фигуру Амона-Ра в темноте святилища, затем перешел к фараону и к Ра-Харахте; фигуры Пта он, однако, не коснулся. Тот застыл в вечном мраке, как символ своей миссии бога мертвых.

После освящения храма был дан пир, и Пиай обменялся несколькими словами с Тотмесом. Однако мысли обоих мужчин были слишком различны, у них было мало что сказать друг другу.

Два дня спустя Пиай вместе с Таккой вступил на ладью, отплывавшую на север, и ни разу не обернулся на храм.

Гутана только что вышла из ванной, служанки вытирали ее досуха и втирали в ее кожу ароматическое масло. Она была госпожой, которую боялись, и, если одна из рабынь позволяла себе одно неловкое движение, третья жена фараона жестоко избивала ее или втыкала девушке длинную булавку в руки и бедра. Беспокойные мысли овладели хеттиянкой, и она пришла к выводу, что настало время действовать.

«Что будет со мной, – раздумывала она, – когда царь умрет? Сначала меня выбросят из моего дворца и сунут в гарем к этим противным бабам. Не будет никакого поместья, в которое я смогу удалиться, как старуха Туя. Я бедна и бесправна. Я даже детей не родила фараону».

О последнем она думала непрестанно. С тех пор как они поженились, царь почти каждую ночь был у нее, и она знала, что все семя, которое было в нем, выливалось в ее лоно, но не оплодотворяло его. При дворе своего отца разгульная Гутана несколько раз вытравливала плод. Это было безобразное мероприятие с кровью и болью, но девственная принцесса не могла иметь детей. Все операции проводились опытными и ловкими акушерками, но однажды она чуть было не умерла. Ее отец велел позвать знаменитых лекарей, но те только пожимали плечами. Один из них в качестве последнего средства применил ледяную ванну. По эстафете скороходы доставили снег и лед с далеких гор и наполнили ими ванну. В эту холодную ванну окунули нижнюю часть ее тела, оно почти перестало чувствовать что-либо, и ломящий холод остановил кровотечение. С этого момента у Гутаны было чувство, что в животе у нее что-то отмерло, хотя это ни в коей мере не повлияло на ее похотливые игры с мужчинами.

«Вероятно, я стала бесплод…». – Она даже в мыслях не могла закончить эту ужасную мысль. Бесплодная простолюдинка – это ничто, но для нее еще имелось несколько возможностей. Она могла зарабатывать себе на жизнь как повитуха, хозяйка трактира, борделя или что-то вроде этого. Бесплодная же царица – это еще меньше, чем ничто, она несчастье для страны. Гутана была неглупа и быстро сообразила, что в Кеми образцом считается не воин и герой, а способный чиновник, которого царь ценит и щедро одаривает и который является главой здоровой и довольной семьи. Царская семья могла служить образцом такого семейства.

«Здесь действительно всего в достатке, – горько думала Гутана. – Не только Нефертари и Изис-Неферт родили фараону детей, весь гарем переполнен его отпрысками». Она же в любом случае может выбросить из головы мысль когда-либо стать второй или первой супругой, не будучи матерью сына.

Итак, сдаться? Нет и еще раз нет! Если ее живот и дальше будет оставаться бесплодным, она знает, что делать. У хеттов в обычае было, когда бесплодная жена подсылает к мужу рабыню, та беременеет и из ложа роженицы жена забирает себе этого ребенка, как своего собственного.

Гутана превратилась в Мерит-Анта, третью супругу фараона. Она велела себя старательно нарядить, накрасить и выбрала сегодня совершенно особенный запах. Она захватила из дома ценное ароматическое масло из дома, хетты называли его «сладкая сводница» и считали верным средством соблазнения даже самых стойких мужчин. Для этого Гутане не требовалось никакого особенного запаха: царь был одержим ее телом, как пьяница вином, но сегодня она хотела быть совершенно уверенной.

Когда Рамзес вошел в комнату с выходом на садовую террасу, он нашел озабоченную Мерит-Анта. Она прижалась к нему, тихо вздохнула, и ему показалось, что он даже заметил слезу в ее бирюзовых глазах.

– Чем огорчена сегодня моя милая кисонька? – спросил он нежно.

Ее озабоченное лицо осветилось. На ломаном египетском она сказала:

– Ты меня уже так хорошо знаешь? Я хотела скрыть от тебя свои заботы, но мне это не удалось. Впрочем, речь идет не обо мне, мой бычок, я забочусь о тебе. Я должна об этом подумать заранее. Нет, я не могу сказать, я боюсь, ты на меня разгневаешься.

Рамзес с любовью взглянул на нее:

– Я разгневаюсь на тебя? Ну, для этого должны быть основания. Не беспокойся, говори свободно.

Она крутилась вокруг да около:

– Речь идет… как сказать, о тебе, о твоем здоровье и о твоей жизни.

Рамзес нахмурился.

– О моей жизни? Планируется покушение?

– Ах, нет, любимый, все это разыгрывается только в моем сердце. Каждый раз, когда ты отправляешься на охоту или мчишься по улице на своей боевой колеснице, прекрасный и грозный, как Монт, сердце мое наполняется страхом и заботой. Я знаю, что с Благим Богом ничего не случится, но меня преследуют видения, что ломается твоя колесница, на тебя нападает крокодил, в тебя попадает стрела, летевшая не в ту сторону…

Гутана разразилась слезами. Они, как жемчужины, струились из бирюзовых глаз. Рамзес был тронут и потрясен:

– Ты так боишься за меня?

Она кивнула.

– Тогда и моя жизнь подойдет к концу. Кто я? Куда я должна буду отправиться? В отличие от обеих других жен у меня нет ничего, кроме пары драгоценностей. У меня нет земли, которая могла бы прокормить меня и пару моих слуг, но, что важнее всего, нет на свете ни одного другого мужчины, который сравнился бы с тобой. Случись что с тобой, и моя жизнь станет пустой и бесполезной. Я бы приняла яд, чтобы последовать за тобой в Закатную страну! Да, я бы так сделала! Тогда бы мы снова были вместе и смогли бы продолжить нашу прежнюю жизнь…

Рамзес был потрясен. Как эта девушка заботится о нем, о его жизни, о его здоровье! Она даже готова последовать за ним в могилу! Он поверил каждому ее слову и даже не заметил противоречия. Какой смысл беспокоиться о будущем и сожалеть, что у нее нет земли, если она в случае его смерти собралась сопровождать его в могилу? Сейчас им двигала только одна мысль – сделать ей что-либо хорошее, успокоить ее, разогнать ее печаль.

– Конечно, ты права. Ты должна была бы раньше мне об этом напомнить. То, что есть у других жен, будет и у тебя. Я передам тебе поместье, которое может прокормить и тебя, и твоих слуг.

Гутана обняла его:

– На это еще есть время, любимейший. Впрочем, это должен быть не кусок Кеми, о чем я думаю. Это должно быть что-то, связывающее мою родину с Кеми, что-то лежащее посредине, как Амурру. Эта область подчиняется тебе, платит тебе дань, но она не принадлежит к твоей стране. Ты видишь, я скромна и совсем не чувствую себя египтянкой.

Он хотел что-то сказать ей, но она приложила пальчик к его губам:

– Ни слова больше об этом, любимый. Ты в конце концов пришел сюда не для того, чтобы выслушивать о моих заботах.

Она прижалась к нему, ее рука, как ловкая змея, скользнула ему под передник, начала ласкать его фаллос, нежно сжала мошонку, в то время как острый твердый язычок соблазнительницы глубоко проник в его рот.

«Как она скромна, – успел подумать Рамзес до того, как страсть полностью овладела им. – Она боится даже потребовать для себя землю в Кеми…»

Со стоном они упали на широкое ложе. Рамзес спрятал свое лицо на тяжелой ароматной груди и сказал шутливо:

– Тебе не придется искать кормилицу. Для нашего сына будет великой радостью сосать твою грудь.

Гутана почувствовала укол при этих словах, но ничего не дала заметить царю и подумала: «Ты получишь своего сына, дорогой, положись на меня!»

На рассвете больной забеспокоился. Он уже восемь дней лежал без сознания. Иногда он на короткие мгновения приходил в себя, требовал воды, произносил несколько слов, а затем снова впадал в состояние беспокойного сна. Теперь, однако, он начал ощупывать все вокруг себя, открыл глаза, завертел ими, как в судороге, и издал несколько бессмысленных звуков. Дежуривший у постели прооперированного молодой лекарь испугался. Он позвал слугу и велел тотчас привести Имхотепа. Тем временем он попытался удержать бушующего, однако Монту был силен. Обеими руками он схватился за свою головную повязку и попытался сорвать ее с головы. В этот момент вошел Имхотеп, который внимательно посмотрел на больного:

– Он едва ли выживет. Держите его крепко, я ему кое-что дам.

Помощники схватили руки и ноги беснующегося, и Имхотеп влил ему в рот успокоительное из стеклянного флакончика. Вскоре движения больного стали ослабевать, и больной снова затих, как будто ничего и не было. Имхотеп слегка похлопал его по щеке:

– Принц Монту, ты меня слышишь?

И тут произошло то, чего никто не ожидал: больной открыл глаза и мрачно взглянул на Имхотепа. Затем он медленно поднял голову и четко произнес:

– Похороните меня в пустыне. Вы слышите? Похороните меня…

Голос его замер, голова откинулась назад, дыхание стало свистящим и неровным, и вскоре сделалось совсем неслышным. Имхотеп подождал еще немного и сказал:

– Я доложу фараону. Дайте знать «ставящим печать бога».

Когда фараон на следующее утро услышал весть о смерти Монту, его первой мыслью было, что он должен сказать об этом Нефертари, чтобы она тактично сообщила Мерире. Однако Великая Царская Супруга все еще была в Мемфисе, а Рамзес в любовном угаре забыл об этом. Его пугала мысль о встрече с больным сыном, и он велел позвать главного советника.

– Парахотеп, скажи ему об этом, но не сразу. Время терпит, пока Мерире не станет лучше. Он был так привязан к Монту… Сам не знаю, почему я чувствую себя виноватым.

Такое Рамзес мог сказать только старому другу юности, и главный советник с сочувствием посмотрел на него:

– Виноватым, Сесси? Почему? Не ты же подпилил спицы колесницы, и пусть боится святотатец, ибо его найдут. Или же есть другая причина?

Рамзес мог бы ответить другу, что он чувствует себя виноватым перед Нефертари, потому что понимает, что ее долгое отсутствие связано с ним. Однако он быстро отбросил эту мысль.

– Ты прав, это вздор. Может быть, нам с тобой снова вместе поохотиться, как ты считаешь?

– Неплохая мысль, Богоподобный, я всегда готов.

Парахотеп, конечно покривил душой, потому что в отличие от царя больше не чувствовал себя молодым и свежим. В свободное от дел время он охотнее сидел в саду, слушал пение птиц или думал временами о своем прекрасном Доме Вечности к югу от Мемфиса, который недавно достроил. В любом случае, есть еще несколько дней, и надо подумать не об охоте, а о том, как передать принцу Мерире печальную весть о смерти единокровного брата.

Тот уже полмесяца лежал в твердых повязках, чтобы бедренная кость срослась. День ото дня лица лекарей становились все более озабоченными. Бедренная кость принца, вероятно, срасталась неровно, как бывало в большинстве подобных случаев, а значит, принц всю свою жизнь будет хромать. Может быть, ему даже придется ходить, опираясь на палку.

Меренпта, младший сын Изис-Неферт и товарищ Мерире по воинским упражнениям с Монту, тем временем вернулся с матерью из Фив и ежедневно посещал больного друга. Его неуклюжие, но искренние попытки утешить пробуждали у Мерире благодарную улыбку, но в его юношеском нетерпении время для него длилось бесконечно долго. К тому же у мальчика вызывало недоверие то, что врачи постоянно уклоняются от прямого ответа на вопрос, скоро ли он сможет встать.

Меренпта сидел у постели брата, когда вошел главный советник.

– Как идут у тебя дела, мой принц? Врачи хотят тебя скоро согнать с постели. Не пришло ли время снова встать на ноги?

Мерире почувствовал фальшивую ноту в этих бодрых словах, однако только слабо улыбнулся и ничего не сказал. Парахотеп продолжал уже совершенно серьезно:

– Хорошо, что я застал вас обоих. У меня печальная новость, которая касается вас двоих…

– Монту мертв, – сам испугался этой догадки Меренпта. Он не раз удивлялся, что никому не дозволено посещать больного воина ниу, и они с братом часто говорили о том, как это будет, когда Монту и Мерире снова выздоровеют и все втроем поскачут верхом охотиться с пращой на кроликов. Теперь все кончено. Меренпта опустил голову и попытался скрыть наворачивающиеся на глаза слезы, но они уже текли у него по щекам. А когда Мерире увидел это, он тоже начал плакать.

– Да, Монту был хорошим учителем… – вздохнул главный советник и счел лучшим тихонько удалиться и предоставить обоим мальчикам предаваться печали.

При дворе это замечали немногие, но фараон усиленно занимался расследованием покушения. Он передал все полномочия Парахотепу, и тот воспользовался старым испытанным средством. Он собрал целый штат ищеек – умных, деятельных чиновников разного возраста и ранга. Ни один из них не знал другого, каждый в своих расследованиях мог полагаться только на самого себя, и вскоре уже одна ищейка присматривалась к другой или же выспрашивала ее. Главный советник, конечно, знал их всех и приказывал время от времени являться к себе с докладом. Этим людям следовало подозревать каждого, даже собственных начальников, потому что они применяли необычный метод: не искали виновных, а пытались прежде всего исключить невиновных.

В первую очередь это были те, кто в ночь перед происшествием не находился в дворцовом квартале или о ком знали, что у них нет ни малейшего основания вредить Мерире или Монту. Круг подозреваемых постепенно сужался. Однажды один из ищеек, не бросавшийся в глаза молодой человек, подбросил главному советнику замечательную идею.

– Я вот что подумал: каждый при дворе знает, что между Великой Царской Супругой Нефертари и второй супругой Изис-Неферт существует, скажем так, неприязнь. Это продолжается уже годами. Слуги враждебно настроены по отношению друг к другу, дело доходило даже до драк. Я хотел бы только напомнить – разговор об этом быстро разнесся повсюду, – Изис-Неферт после смерти своего первенца тотчас громко и внятно обвинила царицу Нефертари. Теперь было совершено покушение на Мерире, и Нефертари имела бы все основания подозревать в этом мстительную вторую супругу, но Изис-Неферт и ее двор находились в это время в Фивах. Ее сын Хамвезе, который, безусловно, исключается как подозреваемый в покушении, был в Мемфисе. Я нахожу, однако, что именно отсутствие второй супруги служит является причиной подозревать ее. Каждый сначала склонен был бы сказать, что Изис-Неферт не имела с этим ничего общего. Она ведь в конце концов была удалена отсюда на много дней пути. Но, если она умна, а это без сомнения, тогда она велела бы организовать такое кощунственное покушение как раз во время своего отсутствия. Но чьими руками? Кого из своих доверенных лиц она оставила в Пер-Рамзесе? Ее сын Хамвезе исключается, под вопросом пара старых слуг, ее казначей, несколько писцов и управитель ее двора Незамун.

– Почему Незамун? – спросил главный советник. – Он ведь всегда сопровождал ее.

Ищейка ухмыльнулся:

– Я сам спросил себя о том же, почтенный Парахотеп. Тем не менее я спросил также и его. Мне показалось, что я не ошибся: Незамун испугался. Конечно, он остался по вполне понятным причинам: он слишком стар для дальних путешествий, да к тому же царица приказала ему оставаться здесь, чтобы заниматься ее делами. Я даже обыскал комнату Незамуна, но не нашел ничего подозрительного… за одним исключением. На кожаной сетке его кровати, в ногах, я нашел следы того, что там прятали, возможно, ручную пилу.

– Однако ты постарался! Ты полагаешь, что он сам мог бы?..

Ищейка протестующее поднял руку:

– Только легкое подозрение. Преступник должен был в ту ночь спрятать где-то пилу, а на сетке кровати Незамуна есть несколько прорезанных мест, которые выглядят не так, как если бы пила лежала там долго. Я, конечно, могу ошибаться, след, вероятно, фальшивый, но, тем не менее, мы не должны спускать глаз с этого человека.

Главный советник и от других ищеек получил подобные доклады. Набрались шесть или восемь подозреваемых, с которых следовало не спускать глаз. Парахотеп не рассчитывал на то, что дело разъяснится быстро, однако он поклялся найти преступника, даже если для этого потребуются годы.

Для Незамуна наступили плохие времена. Его надежда убить Мерире и этим исключить одного из претендентов на престол не сбылась. Мальчик лежал со сломанным бедром в постели, однако он выздоравливал. А смерть Монту не имела для его госпожи ни малейшего значения. Однако он осмелился на то, чтобы обрисовать для Изис-Неферт некоторые преимущества создавшегося положения и ожидал награды за труды.

Изис-Неферт выслушала его доклад. На ее суровом, желчном лице не дрогнул ни один мускул.

– Это все? – фыркнула она недовольно. – Искалеченный Мерире и мертвый Монту. Ты бы лучше подружился с новой супругой, потому что она сейчас в фаворе и за несколько дней добилась того, чего мне не удалось за много лет: окончательно лишила власти крестьянскую дочку, а может быть, даже выжила ее из Пер-Рамзеса.

Изис-Неферт, конечно, была прекрасно осведомлена о том, как обстоят дела при дворе. Нефертари, надувшись, удалилась в Мемфис, все кружилось вокруг Мерит-Анта, намерения которой Изис-Неферт раскусила еще до того, как алчная хеттиянка была представлена ей. Эта бестия ловко разыгрывала скромницу, более низкую по положению, но Изис-Неферт не попалась на эту удочку. Сначала можно использовать ее как орудие против Нефертари, а потом Изис-Неферт сама позаботится об этой пышногрудой шлюхе. Никакого чуда, что царю она понравилась, думала бывшая храмовая танцовщица, потому что в Нефертари по существу ничего не было. Изис-Неферт, как и прежде, была убеждена, что эта крестьянская дочка привязала к себе фараона какими-то колдовскими штучками. Дурака Незамуна, конечно, жаль. Все, что он ни предпринимал, ему не удавалось, и он еще ожидал, что станет верховным жрецом Амона. С этим в любом случае было покончено, потому что царь недавно назначил верховного жреца, а ей самой придется присмотреть себе нового управителя двора.