Текст книги "Храм фараона"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

«Она стиснула зубы, когда придурок проникал в ее лоно», – мрачно подумал Пиай, и его охватил жар возмущения. Он вытер пот со лба и рявкнул слуге:

– Мой прибор для письма и кувшин пива, да побыстрее!

Он снова погрузился в бесплодное отчаяние. Он знал, она не принадлежит ему, дочь фараона. Одно то, что он желает ее, уже преступление против Маат. Однако он завоевал не только тело, но и сердце дочери Солнца, и ее письмо – доказательство того, что он все еще обладает им. Если тело Мерит принадлежит сейчас Сети, это всего лишь безжизненная оболочка, потому что Пиай обладает ее сердцем безоговорочно, навсегда, и сам фараон ничего не может изменить.

Пиай почувствовал, как его мысли вертятся по кругу, и торопливо выпил несколько бокалов пенящегося пива. Внезапно он почувствовал, что к нему возвращается спокойствие, которого он не ощущал уже несколько дней. Он взял из письменного прибора кусочек пемзы и старательно счистил последнее предложение. Вместо этого он написал:

Я не знаю твоего супруга, но полагаю, что этот брак не принесет ему большой радости.

Это предложение косвенно указывало на то, что Пиай знает ее проблему, но доверяет любимой справиться с ней самой. Теперь ему осталось немногое. Он добавил еще пару строчек и запечатал послание. Затем он составил сухой доклад о работах в храме. Большую часть его составляли длинные хвалебные предложения, а также формула благословения царя и наследного принца. Пиай намеренно писал большими и неловкими знаками и с удовольствием заметил, что доклад занял целую страницу.

Пока он сворачивал и запечатывал оба послания, в доме разразилась громкая перебранка. На террасу вошел слуга и возмущенно сказал:

– Господин, тут девушка, она утверждает, что с сегодняшнего дня она…

Из-за спины недотепы вынырнула Такка, глаза у нее блестели от гнева, и вся ее маленькая фигурка излучала боевой дух и возмущение.

– Ведь это правда, мастер Пиай, что с сегодняшнего дня я могу вести твое хозяйство? Этот дурак утверждает…

– Хорошо, Такка, успокойся. Слуга об этом не знал. Занятый с бумагами, я забыл ему сказать.

Он повернулся к застывшему перед ним слуге:

– Ты для меня слишком ленив, ты пренебрегаешь домом и садом. Пойди в управление и поищи там себе другую работу.

Такка с триумфом поглядела на бывшего слугу, когда он уходил с опущенной головой.

– С сегодняшнего дня здесь все будет выглядеть по-другому. Я обещаю тебе, мастер Пиай. Ты должен чувствовать себя уютно, когда будешь возвращаться домой.

«Домой? – подумал Пиай. – А где мой дом? В Мемфисе? В Пер-Рамзесе? В Фивах? Здесь, или в Абидосе, где я родился? Я, похоже, буду дома только тогда, когда въеду в свое Вечное Жилище».

Эта мысль не показалась ему горькой.

7

После семейного праздника, закончившегося всеобщей попойкой, принц Сети не последовал за своей супругой, когда она удалилась. Не в его манере было напиваться, но этой ночью он опустошал кубок за кубком. Он пел и орал вместе с другими и не отходил он наследного принца Енама, к приближенным которого принадлежал теперь как супруг Мерит. Более маленький круг собрался около старшего сына Изис-Неферт, Рамозе. У того было много должностей, но мало власти. До тех пор, пока фараон находился в зале, обе враждебные партии избегали любого спора, а когда Рамзес проводил новобрачных до их покоев, все настолько напились, что просто забыли о вражде.

Принц Сети, однако, не забыл, на ком женат, и, поскольку вино нередко служит лучшим зельем правды, он с пьяных глаз внезапно осознал свое постыдное для военачальника и принца царского дома, совершенно неприличное положение.

С каждой парой, которую с пением и музыкой провожали в брачные покои, горькая правда в груди Сети вырастала и грузом давила его ба. Он больше не мог выносить этого груза, покинул шумную группу и, как бешеный, побежал по дворцовому кварталу. Он спотыкался, падал, толкал каких-то людей и, наконец, задыхаясь, пьяный, разгневанный и похотливый, как мартовский кот, остановился перед дворцом Мерит, который был также и его дворцом или должен был быть его.

Он хотел получить, пусть силой, то, в чем ни одна жена не может отказывать своему мужу, даже если она дочь Благого Бога.

Дворцовые стражники с испугом очнулись от дремоты и полагающимся образом приветствовали его, но перед покоями Мерит ему преградила путь решительная Бикет.

Вечно эта баба вмешивается, когда он хочет пройти к своей супруге, но теперь он положит этому конец раз и навсегда. Он врезал ей сжатым кулаком в висок, и Соколиха рухнула на пороге. Сети отодвинул ее ногой, открыл легкую дверь и, сделав несколько шагов, остановился перед постелью своей супруги. Мерит проснулась от шума и приподнялась. Полная луна освещала ее обнаженную верхнюю часть тела своим ярким мягким светом. Она выглядела, как статуэтка из алебастра.

– Что ты здесь хочешь? Где Бикет?

– Что я здесь хочу?! – взревел Сети возмущенно, едва ворочая языком. – Я собираюсь получить то, что мне давно полагается, то, что все женщины в Кеми охотно и добровольно дают своим мужьям, за одним исключением. Ах, ах, высокорожденная принцесса Мерит слишком хороша для этого. Ты не больна и не беременна. – Одним движением он сорвал покрывало с ее тела. – И, как я вижу, дни очищения не мешают тебе выполнить твой долг. Ты моя жена!

Сети сбросил свой покрытый пятнами пива и вина передник и ринулся на возмущенно закричавшую Мерит. Она сжала ноги и попыталась увернуться от его твердого напористого фаллоса, но Сети прижал ее руки к кровати и надавил коленом между ее судорожно сжимавшимися ногами.

– Я твой муж! – закричал он снова. – Я имею на это право!

– Ты пьяный придурок! – простонала задыхавшаяся от напряжения Мерит, и, когда давление на ее правую руку несколько ослабело, она быстро высвободила ее и, нащупав яичко Сети, сдавила его со всей силой. С хриплым криком он отпрянул, и Мерит мгновенно выскочила из-под его тяжелого тела. Она бросилась к двери, где Бикет приходила в себя и, наполовину оглушенная, прислонилась к стене. Мерит позвала стражу, которая тут же явилась. Она указала на дверь:

– Мой муж сильно пьян и не может один найти дорогу в свои покои. Пожалуйста, отнесите его в постель.

Пока воины выводили стонущего, изрыгавшего проклятия Сети, который обеими руками держался за покалеченные гениталии, Мерит помогла служанке встать на ноги.

– Он п-просто свалил меня, – заикаясь, проговорила Бикет и ощупала шишку на голове.

– Он никогда этого больше не сделает, – пообещал Мерит опасно тихим голосом.

Этого мгновения она ждала, потому что, пока Сети не потерял контроль над собой, она ничего не могла сделать против него.

На следующее утро она отправилась прямиком к своему отцу. Несокрушимому здоровью царя разгульная ночь ничем не смогла повредить. Гори брил его щеки, когда вошла Мерит. Она, как все дети Нефертари, имела доступ к фараону в любое время.

Рамзес в этот момент поддразнивал Гори, говоря, что хотели его женить во время вчерашней массовой свадьбы.

– …но потом я подумал: «Сегодня семейный праздник, Гори осчастливлю чуть-чуть позже». Я сдержу свое слово! Я обеспечу тебя женой, которой даже боги будут завидовать. У тебя будут дети, и, когда ты отправишься в Закатную страну, один из твоих сыновей займет должность царского цирюльника. Неплохо, а?

Гори, который привык быть мишенью царских шуток, ответил:

– Я не думаю, что скоро отправлюсь к Озирису. Я ведь моложе тебя, и можно предположить, что… ну, я имею в виду…

Рамзес расхохотался так громко, что испуганный Гори чуть не выронил бритву.

– Ты имеешь в виду, прежде чем твой сын, если таковой у тебя еще будет, подрастет, придет мой черед отправиться в Жилище Вечности? Ты не можешь себе даже представить, что я буду жить вечно? Но, я полагаю, Амон-Ра распорядился так, что я являюсь повелителем не только мира, но и времени. Посмотри на меня! Через пять лет я буду праздновать Зед, так как я тридцать лет сижу на троне Гора и переживу уже скоро пятьдесят разливов Нила. А теперь я спрашиваю тебя, выглядел ли я десять или пятнадцать лет назад по-другому? Ты знаешь каждый участок моего тела. Ну?

– Нет, Богоподобный, ты не изменился, это я могу сказать без лести.

– Видишь, мой друг, и если…

В это мгновение в покои отца вошла Мерит:

– Я могу поговорить с тобой наедине, отец?

Гори глубоко поклонился:

– Все готово, Богоподобный. Приветствую тебя, принцесса Мерит-Амон, освещающая дворец своей красотой. Твой аромат заставляет стыдиться цветы из пруда с лотосами, твой облик…

– Хорошо, хорошо, Гори, я полагаю, принцесса должна сказать мне что-то важное. – Царь жестом отослал цирюльника. – Хочешь виноград? Совсем свежий. – Рамзес пододвинул ей блюдо с фруктами. – По крайней мере сядь. Как дела у маленькой принцессы?

– Я возмущена и полна гнева…

Рамзес усмехнулся:

– Ты приняла это на свой счет? Конечно, ты тоже для меня еще маленькая принцесса, но на этот раз я имел в виду твою дочурку.

Мерит против воли должна была рассмеяться.

– Неферури не создает мне хлопот, она мое маленькое сокровище, но данный мне тобой супруг вел себя вчера ночью, как пьяный бальзамировщик, а ты знаешь, что о них говорят. Далеко за полночь он ворвался в мою комнату, разбил дверь, свалил с ног мою служанку, а потом попытался изнасиловать меня!

Царь нахмурился:

– То, что ты говоришь, может быть правдой, только последнее неверно. Мужчина может изнасиловать любую женщину, только не свою жену. Сети твой супруг! Вино, музыка, танцовщицы немного возбудили его, и, вместо того чтобы схватить подвернувшуюся под руку рабыню, он пришел к тебе. Это в некотором роде говорит в его пользу.

Мерит подавила понимавшийся гнев.

– Так может говорить только мужчина! К собственной жене, особенно если она является дочерью Солнца, приближаются с почтением и уважением. Разве Сети надо было разбивать дверь в моей спальне? Разве должен был он так ударить Бикет, что она чуть было не умерла? А кроме того, от него так несло вином и пивом, что меня стошнило. А ты его еще защищаешь!

«Вот что отличает выскочку от настоящего принца», – подумал Рамзес не без удовлетворения, потому что вчера он сам отправился в гарем, зная, что Нефертари не оценит любовную игру с пьяным супругом.

– Ты права, Мерит. Не то плохо, что он пришел к тебе, а то, как пришел. Твоей матери также не нравится… В общем, я займусь парнем и отучу его от его манер заправского вояки. Довольна?

– Не совсем. Я ожидала, что ты оценишь это невероятно хамское поведение по-другому. Такой мужчина, как Сети, не может дольше быть супругом дочери Солнца. Ты должен подумать о репутации царской семьи. Когда я думаю о Пиае…

Фараон вскочил:

– Не говори мне ничего о Пиае! В конце концов Сети также принадлежит к царской семье! Ты, кажется, совсем забыла об этом.

Мерит поняла, что зашла слишком далеко.

– Сети заставил меня забыть об этом, – уклонилась она. – Ты никогда бы этого не сделал. Его сходство с тобой лишь внешнее.

Рамзес снова сел.

– Ты, вероятно, права, но, тем не менее, он мой сын. Кроме того, ты родила ему ребенка, не забудь об этом. Он отец твоей дочери.

– Он им не является! – вырвалось у Мерит.

Рамзес недоверчиво посмотрел на нее:

– Как это не является?

– Я имею в виду, это мой ребенок, и отец ему не нужен. Пока она маленькая, она принадлежит только мне. Я не люблю Сети, он мне не нравится. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Поэтому он не должен быть отцом моего ребенка. Неферури принадлежит только мне!

– Ах, Мерит, ты всегда была своевольной, с раннего детства. Может быть, поэтому ты особенно нравилась мне. Но сейчас ты женщина, ты должна жить в мире со своей семьей, как предписывают нам боги. Ты же вышвыриваешь Сети из семейного круга, как будто он не принадлежит тебе, ты не хочешь даже считать его отцом своего ребенка. Не может же бедняга быть всегда только воином, хотя он и является одним из лучших моих военачальников. Он хочет отдохнуть дома от своих обязанностей, почувствовать себя уютно…

Мерит насмешливо улыбнулась:

– Не жалей его слишком, отец. Для Сети этот брак был таким же неожиданным, как и для меня. Однако он ему польстил и принес ряд преимуществ, мне же он был навязан.

– Чтобы отвлечь тебя от Пиайя и восстановить именем Маат божественный порядок, которому все должны покоряться – от царя до полевого раба. Я не хочу тебе ничего приказывать, потому что ты взрослая и наш с Нефертари первенец. Но я прошу тебя: обращайся в будущем с Сети не как с нежеланным чужаком. Я позабочусь о том, чтобы он извинился перед тобой, и больше подобное не повторится.

Мерит склонилась и поцеловала руку отцу:

– Благодарю тебя, Богоподобный, да будь жив, здрав и могуч.

Рамзес быстро отнял у нее руку:

– Не будь такой официальной, я хочу тебе только хорошего.

Незамун, тучный правитель двора царицы Изис-Неферт, теперь видел цель. С того момента, когда госпожа пообещала похлопотать о сане верховного жреца Амона для него, бывший жрец-чтец старался действовать совсем в ее духе. Его теперь часто видели в большом дворе дворца, торопливо снующим туда-сюда.

Его чистосердечие вызывало доверие, его открытое для каждого ухо сделало его всеобщим любимцем, и так как он всех, кто стоял выше него, встречал со спокойным уважением, без подобострастия, то не доверяли ему только немногие.

К этим немногим принадлежала Мерит, манера поведения которой, чуждая всякой лжи и притворства, вселяла неуверенность в тучного лицемера. Он чувствовал, что она видит его насквозь, и по возможности избегал любой встречи с принцессой.

В остальном он не чурался никого, глаза и уши у него были постоянно открытыми, а поскольку царский дворец полнился слухами и сплетнями, лишь немногое оставалось от него скрытым. Он слышал о ночном нападении принца Сети, а также о планах фараона в отношении Кефтиу, о том, что принцу Монту предназначалась роль посла. Конечно, другие также это знали, но не придавали этому особого значения и, немного поболтав об этом, снова возвращались к своим делам. У Незамуна была цель, и он не забыл совет своей госпожи: «Проникай в их круги, натравливай их друг на друга, возбуждай беспокойство, распространяй сплетни…»

Нет, он этого не забыл и, к своему удивлению, понял, как быстро распространяются сплетни и как легко бывает возбудить беспокойство. Старый толстяк Незамун быстро сориентировался. Он знал, что со спокойными и довольными людьми мало что натворишь, и поэтому никогда не обращался прямо к наследному принцу, что было бы, безусловно, трудно. Он сеял ядовитые семена на подходящей для этого почве, потому что было нетрудно усилить недовольство и без того недовольного человека. Одним из менее счастливых при дворе в Пер-Рамзесе был принц Монту. Ему не нравилась дворцовая суета. Она была ему противна. Все приобретенные в пустыне навыки здесь ничего не значили, и, если он и был мастером в хитростях и притворстве, это были навыки другого рода. Существовала разница между тем, чтобы в ловушку завлечь врага в пустыне или вчерашнего друга при царском дворе. Он чувствовал себя запертым, несчастливым и ненужным. Он все еще ждал царского решения по поводу посольства в Кефтиу, спрашивал об этом даже Парахотепа, но ответ был одним и тем же:

– Терпение, терпение. У Благого Бога есть и другие дела.

Единственным отдыхом для Монту была охота, но здесь, в болотной Дельте, он никогда не охотился и его не прельщала перспектива каждый раз при охоте на птиц по пояс погружаться в ил. Как это отличалось от охоты в пустыне, когда летишь верхом на лошади в золотом облаке пыли, подобно богу. Здесь лошадей едва использовали, охотились пешком или на легких папирусных лодках, которые всегда переворачивались в самый неподходящий момент. Несмотря на это, Монту охотнее бывал на воздухе и погружался в трясину, чем бегал по дворцовому кварталу, подобно пойманному шакалу. Он ни к кому не присоединялся, ни к кругу наследного принца Енама, ни к Рамозе и его друзьям, хотя с ними он и чувствовал себя полегче, потому они с радостью принимали каждого сторонника. Но Монту не беспокоился об этом, был немногословен, необщителен, поэтому его вскоре оставили в покое. Он и так скоро должен был исчезнуть в Зеленом море.

Незамун упорно, но не надоедая, пытался сойтись с ним, и, когда принц узнал его ближе, он заключил с этим полным понимания и общительным человеком что-то похожее на дружеский союз. Иногда вечерами они болтали за кувшином вина, и тучный жрец быстро отыскал причину недовольства Монту. Он выказал себя полным сочувствия к сыну пустыни, лишенному своих корней, и начал аккуратно воздействовать на него.

– Сегодня мне так хочется пить, мой друг, что я прошу тебя составить мне компанию за вторым кувшином вина. Я неохотно пью один.

Монту обрадованно кивнул:

– Хорошо.

Он дал знак слуге. Они сели в саду Дома принцев, где жили взрослые сыновья царя, пока не обзаводились своими семьями. Одновременно это был дом для гостей, принимавший родственников царя, которые не жили в Пер-Рамзесе. С тех пор как участники семейного торжества отбыли восвояси, здесь царил покой почти опустевшего дома.

Оба мужчины подняли свои бокалы и выпили. Внезапно Незамун спросил:

– А ты хоть знаешь, мой принц, где точно находится этот таинственный Кефтиу? Я охотно послушал бы о нем побольше.

Монту горько рассмеялся:

– Я тоже! Сначала мне оказывают почести и радуют тем, что его величество хочет доверить мне руководство этим предприятием. Между тем, я уже почти думаю, что…

По лицу Монту скользнуло что-то вроде гнева или злости.

– Ну? – подбодрил его Незамун. – Что ты почти думаешь?

– Я полагаю, что это дело бесперспективно. Может быть, этого Кефтиу уже нет, но он не дает царю покоя. Думаю, Богоподобный не хочет подвергать опасности этого длинного путешествия одного из законных принцев, и его взгляд обратился к сыновьям наложниц. Почему именно я?

– Этим выбором ты обязан своей репутации отчаянного и хитроумного смельчака. В конце концов царь не может послать в Кефтиу слабака или глупца. Я это понимаю, хотя странно… Есть же и другие сыновья Благого Бога, которые словно созданы для подобного задания. Репутация принца Сети как способного военачальника широко известна. Принц Сетепенре считается храбрецом и человеком хитроумным, и я мог бы назвать еще некоторых. Может быть… Нет! Такого я не могу даже и подумать!

Незамун в притворном смущении отвернулся и замолчал. Теперь настала очередь Монту побудить жреца высказаться.

– Я умею молчать, Незамун. Мы, люди пустыни, не болтливы, потому что болтливый язык иногда может стоить жизни. Скажи, что ты знаешь, и я заключу это в своем сердце, как в гробнице.

– Гробницы вскрывают, ты знаешь об этом лучше всех.

Монту быстро кивнул.

– Это верно. Не самое удачное сравнение. Тогда я могу только попросить тебя довериться мне.

Незамун добродушно кивнул и выглядел при этом очень честным и порядочным.

– Это только мысль, вероятно, я неправ. Но я думаю, что Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, для подобного, полного опасностей путешествия выбрал не тех сыновей, которых он особенно ценит и чья смерть его затронула бы. Тебя он едва знает, о твоей матери сохранил весьма смутные воспоминания, потому что она убежала. Тебя ему описали как безрассудно смелого человека, ну…

Монту слабо ухмыльнулся:

– Я тоже уже думал о чем-то подобном, но я не позволю пожертвовать собою ради этого безумного плана. Пусть посылает Сети. Того и так пора наказать. Каждый ребенок при дворе знает, что случилось в ту ночь. Любого другого бы за такое повесили.

– Ты совершенно прав, принц Монту. Но как ты хочешь воспротивиться приказу фараона?

– Я не буду противиться, не считай меня глупцом. Я буду высказывать сомнения, выдвигать условия, делать предложения… Они считают меня хитроумным, вот пускай и почувствуют это мое свойство.

Незамун опустошил свой бокал и облизал губы.

– Неплохое вино… Ты мне нравишься, Монту, и я понимаю твои сомнения. Можно ли дать тебе совет? Держись подальше от наследного принца, поддержки там ты не найдешь, напротив. Енаму нравилось бы больше всего, если бы он один-единственный носил урей. Есть еще и другие законные дети – сыновья моей госпожи, царской супруги Изис-Неферт. Она везде и повсюду вторая, и ей нелегко. Было бы неплохо немного усилить ее позиции как противовес, ты понимаешь. Изис-Неферт родила фараону трех сыновей, и голос ее обладает весом. Если ты присоединишься к ее двору, я это поддержу. Ты мог бы учить тринадцатилетнего принца Меренпту стрельбе из лука и верховой езде. В нем сложно возбудить восторг от подобных упражнений. Может быть, ты добьешься большего успеха.

– Если хочешь, я это сделаю. Но охотнее всего я отправился бы отсюда назад в пустыню, туда, где мое место.

Незамун с трудом поднялся и разгладил свой смявшийся передник.

– Ты не можешь сердить фараона. Терпением и хитростью ты добьешься большего.

Принц Рамозе, первенец Изис-Неферт, имевший должности военачальника, жреца, казначея и многие другие, инспектировал войска в пограничной крепости Питом. При этом ему показали новые длинные мечи, и он слегка поранил себе палец. Во время путешествия домой от раны пугающе раздулась кисть руки, а после этого и вся рука покраснела. В Пер-Рамзесе врачи пытались сделать все возможное, чтобы сдержать распространение заразы, но не помогали ни кровопускание, ни повязки, ни ванны, ни магические заклинания, ни ежедневные жертвы Сехмет. Принц становился все слабее, рука стала сине-красного цвета, и ею едва можно было шевелить.

Один из молодых врачей предложил тотчас отрезать руку, пока отравление не распространилось по всему телу. Пока он говорил об этом, больной начал бредить. Он горел от лихорадки и, крича, крутился в постели…

Вторая супруга долго не могла смириться со смертью сына. Ее пришлось силой оторвать от трупа, тогда она с криком и плачем побежала по дворцу, и все с дрожью прислушивались к ее резкому голосу. Она обвиняла Нефертари в колдовстве, и ее было не успокоить.

– Он погиб из-за этой ведьмы! Она ненавидит меня и моих детей! Она отравила его, бедного Рамозе, она чародейством отравила его кровь! Будь она проклята, тысячу раз проклята! Фараон должен ее наказать! Эта деревенщина сведет в могилу всех нас!

Только спустя несколько дней ее второму сыну Хамвезе удалось успокоить мать. Он знал о мстительности богини Сехмет и предполагал, что Рамозе каким-то образом оскорбил ее. Если бы он знал это до болезни, ему наверняка удалось бы смягчить богиню. Но, когда он прибыл из Мемфиса, Рамозе уже лежал при смерти.

Недавно вышедшая за него замуж единокровная сестра стала вдовой в пятнадцать лет, но она была молода, и жизнь лежала перед ней, так что боль ее была не очень глубокой. Фараон объявил траур на тридцать дней, и снова во дворец пришли «ставящие печать бога» и выполнили работу Анубиса.

Во время траура Монту взялся за принца Меренпту и попытался преподать ему уроки владения оружием в виде игры, сделав их привлекательными. Он рассказывал захватывающие истории о воинах ниу и постепенно завоевал доверие мальчика. Монту попытался объяснить необходимость упражнений:

– Дело не в том, что ты учишься обращаться с оружием, чтобы потом отправиться наемником на войну. Мужчина должен просто уметь защищать себя, даже если он принц. Если ты этого не умеешь, твои телохранители, конечно, тебя защитят, но они не будут уважать тебя. Не забывай одно: ты стоишь к трону так близко, что Амон, вероятно, может сделать тебя следующим или одним из следующих фараонов. Ты видел на примере брата, как быстро разгневанная Сехмет отсылает человека к Озирису. Завтра это может случиться с Енамом, послезавтра – с его братьями Мерире и Мери-Атумом. Тогда на очереди будешь ты, а фараон, который не умеет обращаться с оружием…

Монту сделал многозначительную паузу, и Меренпта пробормотал:

– Я это уже вижу.

Монту рассмеялся:

– Рад слышать. Знаешь что, давай возьмем колесницу. Я буду править, а ты – держаться за меня. Я думаю, это доставит тебе удовольствие.

Монту это тоже доставляло удовольствие, и, поскольку у него теперь было дело, ждать ему стало легче.

Под руками Такки дом начал изменяться. То, что раньше было несколько лучше, чем хижина из кирпичей, сделанных из нильского ила, стало теперь настоящим домом. Так как Пиай начинал работу с восходом солнца и возвращался домой только в жаркое обеденное время, Такка могла, не мешая ему, постепенно воплотить в жизнь свои представления об уютном жилище. Сначала она получила пару ведер известки и покрасила стены изнутри в несколько слоев, чтобы они стали безупречно белыми. После длительных переговоров она приобрела у нубийского торговца полдюжины ковров с простыми, но приятными узорами. Ими она украсила комнаты Пиайя: некоторые повесила на стены, другими прикрыла убогий сундук и маленький обеденный стол.

Пиай, которому редко бросалось в глаза то, что не было связано с его работой, придя с работы, в удивлении остановился.

– Да, ты это хорошо сделала, – похвалил он ее, но Такка быстро прервала его:

– Но это и стоит кое-что. Сегодня вечером придет торговец и заберет восемнадцать медных дебов. Он сначала просил тридцать, но меня просто так не проведешь.

Сначала Пиай рассердился, а затем должен был рассмеяться:

– Ты сначала могла бы спросить меня.

– Извини, господин, но эти бродячие торговцы очень быстро передвигаются. Ты сказал «да», значит, тебе понравилось.

Пиай упал в кресло:

– Кувшин вина мне бы также сейчас понравился!

Такка принесла вино и налила кубок дополна.

– Можно я скажу еще кое-что, господин?

Пиай сделал большой глоток и кивнул:

– Я уже заметила, что ты здесь важный человек, может быть, даже самый важный. Ты работаешь один над лицом Благого Бога, ты начальник местных скульпторов и художников. Такой господин, как ты, не может жить в убогой хижине, как каменотес. Почему ты не переедешь в маленький дворец на другой стороне? Он больше подошел бы твоему положению.

– Этот дом предназначен для царя, да будет он жив, здрав и могуч, если он еще раз захочет посетить свои храмы.

– А он уже был однажды здесь?

– Около года назад Богоподобный почтил нас своим присутствием вместе с Великой Царской Супругой. Он велел соорудить Малый храм в честь царицы Нефертари.

«Почему я рассказываю ей это все? – пронеслось в голове у Пиайя. – Она ведь только служанка в моем доме, а я устал».

Однако Пиай чувствовал, что рассказывать ему приятно, к тому же малышке не повредит, если она будет знать кое-что более точно.

– Так ты знаешь фараона? Ты разговаривал с ним?

– Да, я знаю Благого Бога, Такка. Привыкни, пожалуйста, если речь идет о царе, добавлять по меньшей мере через раз слова «да будет он жив, здрав и могуч». В Кеми тебе будет гораздо легче, если ты станешь обращать на это внимание. Ты и так говоришь на египетском уже намного лучше, чем большинство людей твоего племени. Ты ведь не хочешь всю свою жизнь провести на кухне или оставаться простой служанкой в доме?

– Нет, – ответила Такка убежденно, – этого я не хочу. Ты хотел бы сейчас поесть или же можешь ответить еще на несколько моих вопросов?

– Я неголоден. Спрашивай.

– Как выглядит царь, да будет он жив, здрав и могуч? Сколько ему лет, и что делают люди, когда его встречают? Я могу еще припомнить, что мой отец, а он был всего лишь вождем маленького племени, приветствовал более высокого по положению, чем он, племенного вождя. Он касался рукой земли, тер лоб, а затем обнимал вождя.

– Нет, – ответил Пиай серьезно. – Такого здесь не бывает. Фараон, да будет он жив, здрав и могуч, – священное существо, которое общается с богами. Ты могла видеть это в Малом храме на стенах. Касаться его тела строго запрещено и мгновенно карается смертью. Исключение составляют лишь люди, которым это позволено, такие как его цирюльник или лекари. Тот, кто его встречает, падает ниц и закрывает лицо. Тот, кому оказана милость аудиенции, обращается к фараону со многими его титулами. Важнейшие из них: Сын Солнца, Благой Бог, Повелитель Обеих Стран, Могучий Бык. Тот, кто общается с ним чаще, называет его Богоподобным. Что ты хочешь знать еще?

– Как выглядит его величество? Сколько у него жен? Он уже старый?

– Царь Рамзес, да будет он жив, здрав и могуч, вечно юн, хотя через несколько лет он будет праздновать Зед. У него две главные супруги, но он предпочитает царицу Нефертари, да будет она жива, здорова и благоденствует. Ты видела ее храм. Она родила царю четырех сыновей и двух дочерей.

Пиай с удивлением понял, что какое-то время не думал о Мерит, и это было очень необычно. Такка хихикнула.

– Только две супруги? У моего отца было восемнадцать…

Пиай рассмеялся:

– В Куше он был кем-то вроде маленького фараона. Однако я сказал: две главные супруги. В его гареме около трехсот наложниц, и каждый месяц добавляются новые. У царя более ста детей, а его внуков считают дюжинами.

Такка удивленно раскрыла свои темные глаза.

– Триста жен… – прошептала она с глубоким уважением. – Как один мужчина?.. Я хочу сказать, наверняка, там есть девушки, которых он никогда не посещал, которых он просто не замечал.

– Говорят, Богоподобный не забыл ни одной из жен. Он по праву носит титул Могучий Бык.

– А в его гареме есть нубийки?

– Я никогда еще там не был, но, полагаю, да.

– Тогда я хотела бы еще знать…

– Довольно, Такка, довольно. Ты можешь завтра расспросить меня дальше, но сейчас я хотел бы поесть, а потом отдохнуть.

– Извини, господин, из-за любопытства я забыла о своих обязанностях.

Она побежала на кухню, и Пиай услышал, как она там хлопочет. Он похвалил себя за решение заменить пренебрегавшего своими обязанностями слугу Таккой. Теперь он знал, чем она так странно напоминает ему его любимую, – гордой и свободной манерой говорить, глядя в глаза собеседника.

«Эта манера совершенно необычна для рабыни, – подумал он, – но она ведь в конце концов родилась и воспитывалась свободной. У меня было наоборот. Я родился рабом и в возрасте Такки начал жизнь вольного ремесленника. Мы мячи в руках богов. Они играют нами по своему усмотрению».

Такка в своей короткой жизни знала три вида мужчин. Это были, во-первых, ее отец, братья, родственники – мужчины ее детства. До тех пор пока девушка не обрезана, между полами существует немного запретов. Она проказничала с братьями, шутила с дядями и слушалась отца. Но то, что предписывал отец, никогда не было плодом его произвола, а всегда было связано с обычаями, нравами, традициями и религией племени.

Это время прошло. Ее вырвали из привычной среды и лишили корней. Все, что там имело ценность, здесь не имело никакого значения. Поведение людей в роду вождя определялось правилами, которые в другом месте показались бы бессмысленными. На краю их деревни росло дерево, в котором чужак не заметил бы ничего особенного. Однако в нем жили духи женских предков племени, и мужчина скорее позволил бы себя зарубить, чем приблизился бы к дереву или зашел в его тень. Необрезанные девушки и женщины во время дней очищения или беременности тоже не могли вступать в тень женского дерева, им можно было приближаться лишь к границе тени. Для всех остальных женщин это было место молитвы, и в определенные дни года они присаживались под развесистые ветки дерева для бесконечных женских разговоров и пересудов. Имелись также места, которых женщины и девушки избегали. Были запреты, которые имели значение лишь для вождя и его главной жены. Здесь, в Египте, эти вещи казались Такке бессмысленными, потому что они были связаны с местом ее детства.