Текст книги "Бюро находок"

Автор книги: Зигфрид Ленц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Генри с силой сдавил куклу руками и потом до упора растянул ее в стороны, пока шов не поддался в одном месте, куда он тотчас же всунул палец, взял потом открывалку для пивных бутылок, вогнал ее как клин и начал активно вертеть и крутить во всех направлениях, шов наконец-то с треском лопнул, обнажая нутро.

– Прекрасно, – похвалила его Паула, – вам бы хирургом работать.

Генри запустил теперь в живот уже два пальца, действуя на ощупь, он посмотрел на Паулу, она подмигнула ему, губы ее слегка приоткрылись, она невольно положила ему руку на плечо.

– Там что-то есть, – удивился Генри, – я чувствую, вот, я уже ухватил, – и он вытащил банкноты, несколько купюр по пятьсот марок.

Положив их не глядя на стол, он продолжал шарить внутри, пока не вытащил еще несколько штук.

– Неплохой сейф, – сказал он и принялся считать деньги.

Паула проверяла за ним. Оба они сошлись на сумме двенадцать тысяч.

– С такими деньгами мы могли бы спокойно слетать вдвоем на две недели в Гонолулу, – усмехнулся Генри, – или на Таити.

– И что потом? – спросила Паула.

– А потом весь мир сразу бы изменился, во всяком случае для нас двоих.

Паула мучительно улыбнулась. Покачав головой, она заметила:

– Ах, господин Неф, и где вы такого только начитались? Чтобы мир изменился, нужно совсем другое.

Не прибавив больше ни слова, она вытащила из верхнего ящика своего стола формуляр и внесла туда найденный предмет и обнаруженную сумму денег, затем написала записочку для самой себя: «Спросить Маттеса о месте и времени обнаружения предмета и внести полученные данные». Деньги она заперла в сейф, где хранились ценные вещи, а куклу – вновь одетую, как раньше, и с заклеенным разрезом – положила на полку к другим забытым игрушкам, правда чуть отдельно, и прикрепила к ней картонный ярлык с пометкой: «В случае появления владельца немедленно оповестить железнодорожную полицию».

Ханнес Хармс, наблюдавший за ее действиями по манипуляции с куклой, вышел из своего кабинета, остановился возле полки с игрушками, взял куклу и поглядел на ее многострадальное тельце, словно хотел удостовериться в качественности проведенной операции. Он не положил ее назад, с куклой на руках он подошел к письменному столу и выслушал то, что ему доложили, не очень удивляясь по поводу услышанного и не высказывая ворчливого одобрения насчет хитроумной идеи использовать куклу как тайник. Он только обронил:

– Это старо как мир, да и в трюк с детской невинностью тоже уже больше никто не верит.

– У нас тут еще парочка кукол завалялась, – сказал Генри, – несколько плюшевых мишек да два тряпичных зайца.

Хармс пожал плечами.

– Определите сами, как далеко вы можете зайти в своей вере в невинность, – улыбнулся он, – вполне возможно, господин Неф, что один из зайчиков набит драгоценными камушками.

Паула показала на кофеварку и спросила:

– Кто хочет кофе?

На ее предложение все откликнулись очень дружно, охотно расселись вокруг ее письменного стола, отодвинув в сторону бумаги и освобождая место для чашек. Когда Хармс увидел русскую подпись под квитанцией о получении, он вопросительно поднял голову.

– По-русски? Здесь был русский?

– Один ученый, – сказал Генри, – я отнес ему его документы в гостиницу, он выронил их на перроне. Думаю, он не знал, что надо обращаться к нам.

Так как Хармс не произнес ни слова, что можно было расценить как молчаливое одобрение, Генри принялся рассказывать, что этот ученый Лагутин является гостем Высшей Технической школы, он приглашен принять участие как математик в одной из конкретных научно-исследовательских программ; судя по его документам («Убиться можно, чего он только не знает!»), свой главный экзамен он сдал на самые высшие оценки. И Генри еще упомянул, что он редко когда встречал такого радушного парня и такого благодарного клиента.

– Он из Москвы? – спросил Хармс.

– Нет, он башкир, – сказал Генри, – живет в Самаре.

– Башкиры, – задумчиво произнес Хармс и повторил: – Башкиры, да.

Паула и Генри одновременно посмотрели на него, и тогда он рассказал, что многое узнал про башкир от своего отца, который около пяти лет прожил военнопленным в тех краях, недалеко от их земель, где-то под Вяткой. Крепкий народец и добродушный, но это его отец понял не сразу, сначала он столкнулся с башкирскими снайперами-охранниками, с целым отрядом снайперов.

– Вашего отца ранили? – спросил Генри.

– Выстрелом в руку, – сказал Хармс, – во время еды, когда он подносил ложку ко рту, но в лагерном лазарете его хорошо лечили, рана зажила, и он стал выходить наравне с другими на работу – на лесоповал или строить бараки. Мой отец часто хвалил башкир, они иногда протягивали пленным, хотя им это запрещалось, кусок хлеба или кислый и твердый, как камень, сыр, один старый башкир дал ему однажды попить забродившего кобыльего молока, кумыс называется, любимый их напиток Но те времена, когда башкиры жили, занимаясь только лошадьми и овцами, давно уже прошли, задолго до того, как мой отец попал в плен.

– Удивительно, – откликнулась Паула, – а я вообще никогда ничего не слышала про башкир, я даже слова такого никогда не встречала, не знала, что существуют такие люди.

– Возможно, вы вскоре познакомитесь с одним из них, – сказал Генри и, усмехаясь, добавил: – Он такой же вежливый, как, скажем, я, и у него прелюбопытная внешность.

– Я представляю себе, что он выглядит, как казак, – предположила Паула.

– Что-то от кочевых татар в башкирах, конечно, есть, – сказал Хармс и, увидев в проходе между полками Бусмана, сделал ему знак рукой: – Иди сюда, Альберт, садись, выпей кофейку.

Бусман, пыхтя и отдуваясь, подхватил свой складной стул и сел рядом с Паулой – по нему было видно, что его что-то сильно занимает, не дает покоя, может, какая-то встреча или поручение.

– Что там у тебя, Альберт?

– Он пообещал нам вознаграждение, представляешь, человек готов отдать всю месячную зарплату, если я верну ему его шарф синего цвета, как у моряков, он оставил его в международном экспрессе «Гриммельсхаузен». Для начала, конечно, я его успокоил, – сказал Бусман.

– Но ты же знаешь, мы не можем принять вознаграждение, – напомнил Хармс.

– Пока мы только заполнили с ним формуляр, – Бусман неодобрительно поглядел на Генри, тут же заявившего, что у них на полке лежит с дюжину таких шарфов и все синего цвета.

– Вы не понимаете, господин Неф. Для того, кто готов отдать за шарф целую зарплату, вещь эта имеет особое значение.

– Вполне может быть, – согласился Генри, – но в принципе любой шарф легко заменим, да и вообще, все можно заменить, не тем, так другим.

– Нет, мой юный друг, – возразил Хармс, – вы ошибаетесь, не все можно заменить, бывают утраты, возместить которые невозможно, они просто невосполнимы, когда-нибудь и вы это поймете, если поработаете у нас чуть дольше.

И после некоторой паузы он стал рассказывать изменившимся голосом:

– У нас дома, знаете ли, в деревянном футлярчике лежит ложка, ее можно заменить тысячью других, скажете вы, но для моего отца не было бы ничего горше, чем потеря этой ложки. Он вырезал ее сам из листового алюминия, выбил молотком, придав ей форму, и все это там, в плену, не знаю точно где, может, за Уралом.

– Ну хорошо, – пошел на попятную Генри, – эта ложка памятна для него, своеобразный сувенир, так сказать, и поэтому представляет для него особую ценность, но по своему прямому назначению она может быть заменена любой другой ложкой.

– Вы не поверите, – продолжил Хармс, – когда узнаете, что моему отцу все кажется намного вкуснее, если он ест собственной ложкой, а не стандартной, массового производства.

Генри хотел было сказать, что ему нечего возразить против таких личных вкусовых ощущений, но промолчал и призывно поглядел на Паулу, ожидая от нее третейского решения, которое примирило бы все стороны, но Паула, похоже, не была расположена сглаживать возникшую неловкость и принимать чью-то сторону. Словно желая им показать, каким праздным и неуместным кажется ей этот спор, она молча достала из своего стола последний номер газеты «Фрайе прессе», также молча развернула ее и показала на относящийся к трем столбцам заголовок: «ПОКЕР ВОКРУГ ПЕРСОНАЛА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ». Заметив, что никто из ее коллег статьи не читал, она откинулась назад и держала теперь страницу газеты так, чтобы все могли читать одновременно или хотя бы пробежать текст глазами. И они молча прочли, что железная дорога обременена огромной суммой долга, который лег на всех тяжким грузом, что расходы по содержанию обслуживающего персонала необходимо снизить на три и шесть десятых миллиарда марок и что, как стало известно, правление дороги выдвинуло требование сократить штат на пятьдесят тысяч или даже более того единиц. Читая, они без конца натыкались на слова «реформа железной дороги» и вновь и вновь возвращались к сообщению о едином решении партнеров по переговорам о новой тарифной сетке провести сокращение штатов в соответствии с нормами социальной защищенности каждого. Паула дала им спокойно все прочитать и теперь ждала их реакции и комментариев, но, по-видимому, никому не приходило в голову ничего путного, или они вдруг почувствовали, что за них уже все решили и просчитали и что им осталось только не упустить своих последних возможностей. Их лица выражали недоверие к прочитанному, в них сквозила обеспокоенность, Хармс прореагировал на призыв о «продлении рабочего дня без соответствующего денежного вознаграждения» только пренебрежительным жестом. Генри был первым, кто нашелся что сказать. Он хохотнул и тут же зажал себе рот, но все же произнес:

– Ведь надо же было выйти на такую формулировку, как «создание ценностей», вот здесь, смотрите, в четвертом абзаце: «Коэффициент продуктивности при создании материальных ценностей достигает у машинистов поездов, проводников и сцепщиков составов только пятидесяти – шестидесяти пяти процентов от оплаты труда». Меня так и подмывает спросить: а на сколько же процентов в создании этих самых ценностей тянем мы, наше бюро находок? Как вы думаете, господин Хармс?

Тот взял в руки куклу, внимательно оглядел заклеенный разрез, покачал головой, как бы взвешивая оценку, и ответил Генри:

– Значит, если я должен оценить ваши анатомические познания и вашу ловкость в проведении хирургической операции, тогда по шкале создания материальных ценностей работа выполнена на сто десять процентов.

Все засмеялись, а Паула подмигнула Генри и протянула ему пачку сигарет. Бусман же сказал:

– Если сосчитать все, что лежит ценного в нашем сейфе, можно долго жить не тужить и не думать о завтрашнем дне.

Хармс поблагодарил за кофе, протянул Генри куклу и сказал:

– Ну, давайте пойдем создавать новые ценности.

* * *

Слева и справа от входа в супермаркет стояли две тележки: одна была доверху заполнена туалетным мылом, в другой лежали пакетики с пряными леденцами. Изучив оба заманчивых предложения, Генри выбрал леденцы с шалфеем. Заглянув через открытую дверь внутрь магазина, он увидел, что народу у кассы мало, и вошел в супермаркет. За стеллажом с сигаретами ему бросился в глаза красочный плакат, на нем была изображена красивая и явно благополучная семья на берегу лагуны – отец, мать и двое детей ели ложечками что-то розовое из пластмассовых стаканчиков, свидетельствуя в пользу рекламного слогана: «С йогуртом фирмы «Ritzka» целый день в хорошей форме». Перед плакатом стояла Паула, еще с пустой тележкой, в которой лежала только ее сумочка. Она что-то обдумывала, может, даже вариант лагуны, хотя бы на несколько дней, потом решительно тряхнула головой и покатила тележку к хлебобулочным изделиям и бакалейным товарам. Выбрав там пакет с лапшой, она взяла еще пачку ржаного печенья, пощупала белесые булочки-полуфабрикаты в целлофане и положила их обратно на полку. Отделенный от нее всего лишь тонкой перегородкой, через неплотную стыковку частей которой просматривался сквозь товары проход с другой стороны, и двигаясь не вровень, а чуть поодаль, Генри с удовольствием наблюдал, как, заглядывая в список, Паула наполняла свою тележку. Вот она пощупала большим пальцем коржи для торта, проделала то же самое с мягким полужирным сыром с пряными травами в молочном отделе, где вообще задержалась чуть дольше, но ничего не взяла, кроме литровой упаковки молока, даже не взглянув при этом на разрекламированный йогурт. Записочка в руке напомнила ей, что еще нужна мука, она вернулась назад в бакалею и взяла пакет муки, взвесила потом на весах яблоки и помидоры и положила их в пластиковый пакет рядом с картошкой. Пока она взвешивала фрукты и овощи, Генри обнаружил перед собой картонную коробку с наборами шоколадных конфет с коньяком. Он схватил одну коробочку и стал ждать подходящего момента, чтобы незаметно подсунуть ее Пауле в тележку. Такой случай представился ему, когда Паула молола кофе и стояла к нему спиной. Не останавливаясь, она взяла на ходу коробочку косметических салфеток фирмы «Kleenex», затем пластмассовую бутылку ароматного средства для полоскания белья и еще большую пачку овсяных хлопьев; когда она, склонясь над витриной-холодильником, выбирала замороженные овощи, Генри удалось пристроить ей в тележку флакончик с жидкостью для бритья.

Паула неторопливо покатила тележку к кассе, а Генри успел уже выбрать такое место, откуда ему было удобно наблюдать за ней и кассиршей. Мужчина, державший в руке только пачку сигарет, попросил Паулу пропустить его вперед. Паула пропустила и начала выгружать покупки, причем действовала очень быстро, поскольку сзади скопилось много покупателей. Она выкладывала одно за другим на конвейер, а кассирша быстро считывала штрихкод и вводила цену в компьютер. Вдруг Паула замерла, наткнувшись на коробку конфет. Она была не просто удивлена, она беспомощно оглянулась по сторонам, потом отрицательно покачала головой и принялась что-то объяснять кассирше, чего Генри расслышать не мог, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать неудовольствие кассирши, недоуменно посмотревшей на нее и остановившей конвейер. Паула сняла конфеты, поискала глазами полку, где они могли бы лежать, и уже собралась отнести их назад или просто оставить где-нибудь в торговом зале, но нетерпение стоящих сзади и тяжкие вздохи непосредственно ей в спину побудили ее отказаться от первоначального намерения. Она достала кошелек. Уже приготовившись расплачиваться, она увидела, что кассирша держит в руках жидкость для бритья. Паула схватила флакон, поднесла его к глазам и странно засмеялась, хлопнув себя по лбу. Теперь уже кассирша поглядела на нее, не просто поторапливая, как до того, а с некоторой долей беспокойства, и даже прекратила вести подсчет. Произошел короткий и не очень мирный диалог. Затем был произведен строгий контроль всего товара. На лице Паулы отобразилось смущение. Генри увидел, как она передернула плечами и выразила пренебрежительным жестом свое согласие оплатить весь товар, она наконец сдалась и, не дожидаясь окончательного подсчета стоимости покупок, положила перед кассиршей две купюры. Должно хватить. С несколькими пластиковыми пакетами в руках, провожаемая недоумевающим взглядом кассирши, она устремилась к выходу. Генри поискал на улице укрытие и нашел его за желтым фургончиком, доставившим бандероли на почту. Когда Паула, недовольная и озабоченная, проходила мимо него, стараясь держать пакеты подальше от себя, чтобы они не били ее по ногам, он с наигранной беспечностью вырос перед ней, словно из-под земли.

– Кого я вижу? Смотрите, кто идет! – воскликнул он и тут же склонился перед ней. – Давайте я вам помогу.

Прежде чем она буркнула ему что-то в ответ, он взял у нее из рук самый тяжелый пакет. Она, похоже, нисколько не удивилась его внезапному появлению, как и тому, что он шел сейчас рядом с ней как ни в чем не бывало. Они пересекли улицу и направились к ее дому – все выглядело так, будто ему давно это хорошо знакомо. Один раз он поставил пакет, чтобы передохнуть, и тогда Паула спросила, не тяжело ли ему, на что он ответил:

– Невероятно, просто уму непостижимо, сколько мы всего тащим домой, и так каждую неделю круглый год.

Паула придержала дверь и стала подниматься по лестнице впереди него. Они дошли до пятого этажа, на табличке на двери значилось: «Марко и Паула Блом». «Значит, ее муж все еще прописан здесь, – подумал Генри, – хотя приходит домой крайне редко, вроде как наносит краткие визиты». Они вошли в темную прихожую, на вешалке висел только один пиджак, висел давно, словно его забыли или уже списали во второразрядные, а может, он все еще дожидался своего часа, в корзине для зонтов стоял одинокий белый зонт и еще костыль.

– Куда? – спросил Генри.

Паула, вешая ключи на место, небрежно бросила:

– На кухню.

Но потом спохватилась и попросила его отнести пакеты в гостиную и поставить рядом с «монстром», как она выразилась, имея в виду огромный старомодный шкаф, чуть ли не подпиравший потолок. Генри был поражен размерами гостиной, и хотя старинная мебель, доставшаяся по наследству, как он потом узнал, занимала очень много места, комната показалась ему больше, чем вся его квартира.

– Садитесь, пожалуйста, и передохните, – сказала Паула и предложила ему кофе или рюмочку шерри, но он отказался от того и другого и попросил у нее разрешения закурить.

Он принялся разглядывать скромную коллекцию сувениров, привезенных из отпуска: засохших морских ежей, изящные древесные веточки, ракушки, гладкие морские камушки, над коллекцией висела репродукция картины Клее «Рыбы».

– Наверняка все личные трофеи, – предположил Генри.

– Конечно, – ответила Паула и взглядом разрешила ему подойти к серванту, на котором стояло несколько фотографий в рамочках; на всех них он увидел полноватого мужчину, с мягкой улыбкой глядевшего в объектив; поперек одной фотографии, где он стоял, обнявшись со своим спутником, обнажившим крокодильи зубы, шла сделанная от руки надпись: «То my other voice Marco from his admiring listener Jerry».[3]3
  Марко, моему другому голосу, от его восхищенного слушателя Джерри (англ).


[Закрыть] Генри долго изучал ее, и Паула сказала:

– Это Джерри Льюис, знаменитый комик, они встречались только один раз – актер и тот, кто его озвучивал, – и это был самый веселый вечер в моей жизни, то в их руках танцевал пылесос, то они выстукивали на машинке мелодию.

Она пошла на кухню, позвала его оттуда к себе и открыла стеклянную дверцу шкафчика.

– Вот, смотрите, это тот самый китайский чайный сервиз, который я купила у вас.

– Не у меня, – возразил Генри, – у меня вы купили бы его за полцены.

– Я пользуюсь им не каждый день, – сказала Паула, – и не достаю для первого встречного, для меня он что-то особенное. А соку тоже не хотите?

– Нет, спасибо, – Генри направился к двери.

– Минуточку, – остановила его Паула, вернулась в гостиную, подняла один из пакетов и вывалила его содержимое в кресло, потом взяла в руки один предмет, подошла к двери и поднесла к его лицу флакон с жидкостью для бритья. – Полагаю, это ваша любимая марка, а?

Генри улыбнулся и не нашелся что ответить, когда она сказала:

– Иногда так хочется вновь побыть ребенком, да? Во всяком случае, я благодарю вас за доставленное удовольствие.

Генри сделал театральный жест, быстро прошел в комнату, взял коробку конфет и положил ее перед фотографиями на сервант.

– Это вместо покаяния, а деньги я верну вам завтра утром, надеюсь, вы любите эти бомбочки с коньяком.

Он уже хотел повернуться к фотографиям спиной, но тут его взгляд упал на странную групповую фотографию: на ней было изображено не меньше дюжины рокеров на фоне церковного портала, все они были одеты в кожу, как и мужчина, стоявший спиной к порталу и благословлявший их поднятой рукой, на груди у него поверх кожаного прикида висел серебряный крест.

– Великий Боже, – произнес Генри, – что это такое?

– Он их благословляет, – сказала Паула, – это прихожане Хуберта, а Хуберт – мой брат, он и мотоциклы их осеняет крестом.

– Пастор с ними тоже заодно? – удивленно спросил Генри.

– Нет, не совсем так, – сказала Паула, – но он любит езду на мотоцикле.

– Прямо Иисус Христос – суперзвезда.

– У них есть свое любимое кафе, они там регулярно собираются, – сказала Паула, – совершают потом совместные групповые выезды, мой брат – один из главных их идеологов, я очень беспокоюсь за него.

– Может, благословение способствует меньшему расходу бензина, – съязвил Генри, – ведь должно же оно нести с собой что-то положительное.

Генри взял в руки фото, пытаясь разглядеть лица, надеялся даже узнать кого-нибудь из них, но изображение было недостаточно четким. Он поставил фотографию на место и, развеселившись, сказал:

– А как вы думаете, не нанять ли нам тоже на службу пастора, в наше бюро находок? Он мог бы спокойненько благословлять дважды в день наших клиентов и напутствовать их словами: «Ищите и обрящете», а если кто потеряет себя, так и того найдут!

И с этими словами он быстро подошел к ней, поцеловал в щеку и рванул дверь. Он не вышел, он вылетел пулей и понесся по лестнице вниз, на первой площадке, предполагая, что она смотрит ему вслед, он подкинул коробочку с флаконом вверх и ловко поймал ее.

* * *

В воскресенье зацементированная площадка между многоэтажками оставалась пустой; Барбара смогла припарковать машину в пределах видимости ее из квартиры Генри. Она дважды погудела и стала ждать, через некоторое время он показался в окне и сделал ей знак, что уже собрался.

Она с интересом ехала на матч, Генри впервые должен был выступить в команде первой лиги как замена нападающего, получившего серьезную травму – перелом ключицы – и вынужденного пропустить игру; она давно считала, что ее брат заслужил право играть в высшей лиге. Кроме того, она радовалась предстоящему знакомству с ученым Лагутиным, о котором Генри говорил с такими уважением и симпатией и которого смог уговорить провести скучное воскресенье среди людей; то, что для Лагутина не существовало скучных выходных, даже нескольких скучных часов, Генри, очевидно, забыл. В бодром настроении положил он свою сумку и новую клюшку в багажник, сел на переднее сиденье рядом с Барбарой и вместо приветствия погладил ее по волосам:

– Ну, моя благодетельница, как там погода в приличных кварталах?

Вместо ответа она спросила:

– Где твой русский живет?

– Он, конечно, русский, но не забывает при этом, что башкирских кровей, – сказал Генри, – а живет он в «Адлере», скромненькая такая гостиница, как раз отвечает духу тех, с которыми Высшая Техническая школа заключает договор.

– Это далеко отсюда?

– Рядом с вокзалом.

– Хорошо, скажешь, куда ехать. Мы, конечно, приедем слишком рано, но тебе, наверное, нужно поговорить с командой.

Генри подсказывал ей, как выбраться из лабиринта улиц с односторонним движением в квартале многоэтажек и потом в узких переулках возле вокзала; один раз он включил по ее просьбе радио в машине, но тут же выключил его: Барбара терпеть не могла голос этой дикторши.

– Ты хорошо выглядишь, Барбара, – сказал он, – особенно когда сердишься.

– Да ты послушай, как она говорит, – вскипела Барбара, – каким-то капризным тоном или наигранно-веселым, с потугой на остроумие, даже когда сообщает о ситуации на дорогах, а уж если речь зайдет о заторах и пробках, то сообщение дается не иначе как на фоне бравурной музыки. Они там и мысли не допускают, что кто-то способен серьезно и в тишине выслушать пять деловых фраз.

– Ты слишком строго к этому относишься, Барбара.

Они свернули в тихий переулок, где находилась гостиница «Адлер», и Генри тут же увидел Лагутина, стоявшего в ожидании перед входом в гостиницу и что-то говорившего топтавшемуся вокруг него голубю, забредшему сюда с привокзальной площади и выпрашивавшему у него хлебные крошки. На Лагутине были новые, еще более каляные джинсы и куртка из светлой кожи с рукавами три четверти, в руке он держал сумку, обшитую снаружи гладким мехом. Когда рядом с ним остановилась машина, он открыл дверцу со стороны Барбары и подал ей руку, потом коротко обнял Генри и стал ждать, чтобы тот его представил.

– Так, Барбара, это Федор Лагутин, – произнес Генри, – я тебе о нем рассказывал.

– Очень приятно, – отреагировала Барбара, – даже очень, – и, не таясь, посмотрела ему в лицо.

– Нет ничего более приятного ответить вам тем же, – сказал Федор Барбаре, – и данное обстоятельство вынуждает меня еще раз выразить благодарность вашему брату и вспомнить о том, сколь многим я ему обязан, я не исключаю, что он очень облегчил мою судьбу.

– Ну, не так все было страшно, – Генри подмигнул украдкой Барбаре, которая, как он успел заметить, с изумлением наблюдала за манерами Лагутина.

– Федор сядет впереди, а я на заднем сиденье, – решил Генри, – ну давай, поехали в Спорт-центр.

Федор Лагутин похвалил машину, внутреннюю отделку салона, бесшумный мотор, удобное сиденье; ему казалось, как он выразился, что «он летит на облаке», и, конечно, он не забыл сделать Барбаре комплимент, как хорошо она ведет машину.

Генри нагнулся к нему и спросил:

– Федор, а вы тоже играете в хоккей? Вы, русские, великая хоккейная нация, столько раз были чемпионами мира.

Федор отрицательно покачал головой и сказал, что всегда интересовался хоккеем, но вот чтобы играть, это у него как-то не получалось; единственный вид спорта, которому он уделял внимание в свободное от учебы время, были шахматы да еще стрельба из лука, но мастером спорта он так и не стал ни в одном ни в другом виде.

– Генри сегодня первый раз играет в команде высшей лиги, – пояснила Барбара, – он заменяет игрока, получившего травму.

– Я знаю, – сказал Федор Лагутин и добавил: – Если он победит, я сыграю для него разок на своей флейте, а если потерпит поражение, сыграю для него два раза.

– Вы играете на флейте?

– Это наш любимый народный инструмент, и поскольку звук рождается внутри меня, моя флейта может выразить все, что я думаю.

– На стадионе ее вряд ли можно будет расслышать, – засомневалась Барбара, – там все заглушают вой сирен, завывание дудок да выкрики в мегафон, нежная флейта там просто потеряется.

– Да, вы правы, на стадионе моя флейта неуместна, ее перекроют другие звуки, но я имел в виду свой номер в гостинице, там так тихо, как бывает порой только в юрте в степи, это такая палатка, – пояснил он.

Барбара невольно посмотрела на него сбоку, помедлила немного, но все-таки спросила:

– А вы жили в палатке?

– Ну и вопросы ты задаешь, – сказал Генри неодобрительно, но Федора, казалось, этот вопрос не обескуражил и уж тем более не обидел.

– Мой дед, – ответил он, – жил в степи с табуном лошадей и своими любимыми животными – собаками и двумя соколами, которых приручил и брал с собой на охоту, и когда звал меня летом к себе, я приезжал и спал с ним в юрте. В Саратове, в университете, я жил в студенческом общежитии, там у нас была комната на четверых.

– Поезжай на пустырь, – посоветовал Генри Барбаре, – официальная стоянка уже забита.

Они оставили машину на пустыре, земля еще не просохла после дождя, они все время поскальзывались, пока шли, и грязь чавкала у них под ногами, иногда даже летели брызги, когда, перепрыгивая, они попадали в лужу. Затем они поднялись по ста двадцати ступенькам, предъявили контролеру контрамарки, которыми их снабдил Генри, и после этого пути их разошлись: вдвоем они проследовали в ложу «Б» – для гостей, а Генри направился в раздевалку для спортсменов. Над трибунами в воздухе уже стоял дым. Приглушенно раздавалась барабанная дробь, стадион готовился к предстоящему сражению. По игровому полю медленно ползала управляемая огромным парнем специальная машина – наводила последний лоск.

Под дребезжанье и шум вокруг них Барбара и Лагутин вошли в ложу и заняли передние места у барьера. От Барбары не укрылось, что она вызывала повышенный интерес из-за своего спутника, ее без конца обнимали, целовали, наконец на вопрошающий взгляд своего блондинистого соседа она представила их друг другу:

– Господин Пельтцер, это друг Генри – господин Лагутин из Саратова.

Господин Пельтцер, желая произвести приятное впечатление, произнес извиняющимся голосом:

– К сожалению, я ни бум-бум по-русски.

Барбара коротко заметила:

– Господин Лагутин прекрасно говорит по-немецки.

– О-о, – удивился Пельтцер, – тогда особенно приятно приветствовать гостя из исконно хоккейной страны, если позволите, я угощу вас, – и тут же сделал знак кельнеру.

Лагутин не знал, на чем остановиться, и предоставил Барбаре заказать что-нибудь и для него. Барбара выбрала для себя мартини, он кивнул и сказал:

– Мне то же самое, я большой любитель всего нового.

Музыка умолкла, из громкоговорителя на весь стадион разнеслось объявление, что игра между командами «Blue Devils» и «Flying Penguins» начнется через несколько минут. После небольшого треска и щелканья в динамике диктор попросил не бросать на лед дымовые шашки и, зажигая бенгальские огни, не забывать о безопасности своих соседей справа и слева. Лагутин предложил Барбаре сигарету и спросил ее:

– Вы тоже увлекаетесь спортом?

– В свободное от работы время да, – ответила Барбара, – каноэ, я большая любительница гребли.

– Резать и скользить, – произнес вдруг Лагутин, и его мягкий взгляд выразил некоторую неуверенность и беспокойство, казалось, он опасался, что его слова могут быть истолкованы по-другому, поняты не так, как он хотел сказать.

Барбара только мечтательно повторила:

– Да, глубоко резать воду, сильно грести и быстро-быстро скользить, так оно и есть.

Музыка внезапно оборвалась, из динамика донесся галоп скачущих по железной крыше кузнечиков, затем голос комментатора огласил имена спонсоров матча.

Барбара пришла в большое волнение, когда на лед вышли хоккеисты: она вскочила, захлопала в ладоши и даже принялась топать от радости ногами, совершенно позабыв про Лагутина, спокойно наблюдавшего за церемониальным приветствием команд, это его несколько развлекло, как и невообразимый шум на трибунах, эффектно создаваемый изобретательными зрителями. Скоро он нашел среди игроков Генри: вот он дружески похлопал своего вратаря по шлему и сделал широкий круг за его воротами, потом высоко поднял клюшку, как бы направляя ее в сторону гостевой ложи. Барбара и Лагутин восприняли это как личное приветствие, но тут комментатор объявил начало игры, судья вынул из кармана шайбу и дал свисток.

С началом матча на стадионе воцарилась тишина, слышны были только жесткие удары клюшек да короткий, глухой стук шайбы о борт. Игроки вели себя сдержанно, делали короткие передачи, а иногда посылали шайбу через все поле, разыгрывая комбинации, но вдруг в полной тишине из ложи «С» раздался голос: «Давай, Эдди, давай!», и все поняли, что это предназначалось новому игроку команды «Flying Penguins» – канадцу Эдди Сомбирски. Общий смех на трибунах был своеобразной благодарностью зрителей за этот вопль, сразу ожививший игру. Эдди пошел в атаку и тут же обыграл двух игроков, применив опасный прием игры корпусом возле самого бортика, затем ввел шайбу в игру и даже рискнул сделать издалека удар по воротам противника – в воздух взметнулась рука вратаря, поймавшего шайбу на лету, и тут стадион словно с цепи сорвался: затрещали трещотки, послышался пронзительный вой сирен, раздалась барабанная дробь.