Текст книги "Кровавая месса"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Жюльетта Бенцони
Кровавая месса
О боги, покарайте тех,
кто кровь людей
с восторгом проливает...
Вольтер
Часть I
Рыцари королевы
Глава I
Кеттерингэм-холл
Если бы не желтый, холодный, пробирающий до костей туман, знакомый запах горящего угля и тины, Жан де Бац, сошедший с корабля на пристани у башни, вполне мог усомниться, что оказался в Лондоне. Все так переменилось... Англичане, всегда такие чопорные, надменные, с недоверием относившиеся ко всем приезжающим из Франции, на этот раз проявили неожиданное гостеприимство и сочувствие. Даже въедливые чиновники из министерства по делам иностранцев, с которыми пришлось иметь дело на таможне, отнеслись почти с сыновней нежностью к пожилой чете эмигрантов, графу и графине де Сен-Жеран, которых барон де Бац привез на своем корабле из Булони.
Их беззащитность и очевидное отчаяние тронули барона, но это было вполне естественно; однако то, что британские служащие проявили к ним такое внимание, граничило с чудом. Графа и графиню необычайно вежливо попросили назвать свое имя и положение. Есть ли у них в Англии друзья или родственники, у которых они могли бы остановиться? Если таковых нет, то им укажут адреса комитетов по приему эмигрантов, основанных людьми благородного происхождения или богатыми буржуа. Там им могут предоставить кров, пищу, одежду и даже деньги на первое время. Оказалось, что дочь и внуков графа и графини приютил лорд Шеффилд в своем имении в Сассексе, поэтому супругов Сен-Жеран там уже ждали. Но пожилые люди были очень тронуты теплым приемом, на который они никак не могли рассчитывать. К тому же таможенники выразили им сочувствие в связи с постигшей их «тяжелой утратой».
К де Бацу они обратились с теми же словами, и барон не сумел скрыть своего удивления. После начала революции он не в первый раз посещал Англию, где у него были друзья, но чиновники проявили такую любезность впервые.
– О какой утрате вы говорите, господа? – поинтересовался он.
Таможенник, склонившийся в учтивом поклоне, тут же выпрямился и бросил на де Баца возмущенный взгляд:
– Я имею в виду смерть вашего короля, сэр! Мне представлялось, что его ужасная кончина не могла оставить вас равнодушным!
– Гибель нашего монарха принесла мне больше горя, чем вы можете вообразить. Но я не предполагал, что казнь французского короля заставит англичан нам сочувствовать.
– Это доказывает только одно, сэр, – вы совершенно нас не знаете. Англичане очень добросердечны. Вы скоро убедитесь в том, что вся Англия потрясена смертью Людовика XVI. Это же варварство! А варварства мы не одобряем. К счастью, мои соотечественники не способны ни на что подобное. Вот ваш паспорт, сэр. – Таможенник вернул де Бацу документы.
Гасконское чувство юмора едва не сыграло с бароном злую шутку. Ему захотелось напомнить этому добродетельному человеку, что немногим больше ста лет назад именно Англия подала дурной пример, когда Кромвель приказал казнить Карла I. Но де Бац счел более благоразумным не вступать в полемику: в его положении язвить не пристало. Если английские чиновники превратились в ангелов-хранителей, этим следовало воспользоваться. Вполне вероятно, что долго это не продлится.
Выйдя из здания таможни, барон нанял кеб. Он усадил в него пожилых супругов, несколько сбитых с толку, пожелал им удачи, дал кучеру адрес лорда Шеффилда и поцеловал руку графини, небрежным жестом отметая изъявления благодарности. Поклонившись, де Бац отошел в сторону, и спустя минуту кеб скрылся в тумане, укрывшем город плотным ватным покрывалом.
Барон мог больше не волноваться о судьбе своих попутчиков. Он уже собирался подозвать другой экипаж, когда его внимание привлек огромный плакат. Под заголовком «Война! Война с Францией!» размещался призыв смести с лица земли народ, чьи руки в крови, расправиться с людьми, которые осмелились казнить своего монарха. Призыв был обращен к правительству Питта. Решительно, в английском королевстве что-то изменилось...
Де Бац окончательно в этом убедился, когда заговорил с кучером, который вез его в Холборн, в городской дом леди Аткинс. Возница заверил своего седока, что почти весь город в трауре.
– Когда горожане узнали эту ужасную новость, они буквально рвали газеты друг у друга из рук. Особенно «Морнинг кроникл», где писали о «дьявольском поступке» вашего Конвента и об убийстве Людовика XVI, которому нет оправданий...
– Эй, полегче! Этот Конвент никогда не был моим!
– И я вас с этим поздравляю, сэр. Французы, конечно, никогда не были нам братьями, но разве наши короли не родственники? Ведь в письмах они всегда называли один другого «брат мой». Наш Георг III был очень шокирован, когда узнал о преступлении французов. Я бы даже сказал, что он был напуган. Король издал указ о глубоком трауре и приказал временно закрыть королевский театр. Вся Англия скорбит вместе с ним, вы сами в этом убедитесь, сэр. Вы увидите, что на каждом перекрестке продают портреты вашего несчастного Людовика и картины с изображением его мученической смерти. Как это все страшно! Король казнен, и тысячи несчастных вынуждены бежать из страны, чтобы их не постигла та же участь.
Де Бацу пришло в голову, что ему попался самый болтливый кучер во всей Англии, и все-таки от этого разговора барону стало легче. Жан, правда, никогда не любил англичан, но его глубоко тронуло их отношение к казни Людовика XVI, которую сам он так тяжело переживал. Кроме того, теплый прием, оказанный беженцам, вселял в его душу надежду на успех дальнейшей борьбы. Де Бац не сомневался, что получит любую необходимую помощь, если ему удастся вызволить королевскую семью, и особенно Людовика XVII, из тюрьмы. Барону не терпелось снова ринуться в бой: он боялся, что часы узников Тампля сочтены.
Неудобства путешествия, качка зимнего моря смогли победить угрюмое отчаяние. После провалившейся попытки спасти Людовика XVI по дороге на эшафот и смерти несчастного монарха Жан де Бац погрузился в угрюмое отчаяние. По дороге в Булонь под яростными порывами ледяного северного ветра он снова и снова переживал ярость, негодование, боль и желание немедленно отомстить. Его предали. Он знал, кто это сделал и почему, и испытывал непреодолимое желание немедленно броситься на поиски мерзавца, убить его ударом шпаги и получить жестокое, кровавое удовлетворение. Однако у Жана де Баца было слишком развито чувство долга и ответственности. Всему свое время, он еще сведет счеты с негодяем, но прежде всего История, которая требует от него действий, если он, Жан де Бац, хочет написать ее по-своему... Сейчас ему необходимо встретиться с Анной-Лаурой де Понталек, вернее с Лаурой Адамс, и ее спутником Анжем Питу. Маркиза и журналист уже должны были добраться до Лондона, и они наверняка ждут его у Шарлотты Аткинс.
Сам де Бац добирался в Англию через Булонь, где у него стояли на якоре два корабля с проверенной командой. Там же ему принадлежали два склада, где в случае необходимости можно было спрятать товары и эмигрантов. Лаура и Питу выехали в дилижансе в Сен-Мало, откуда планировали добраться до острова Джерси и отплыть в Англию на одном из кораблей матери Лауры, Марии де Лодрен. Это был сложный маршрут, но зато он не привлекал ненужного внимания. Ведь в подоле платья Лауры был зашит самый знаменитый из драгоценных камней того времени – большой голубой бриллиант Людовика XIV. Де Бац рассчитывал его продать и при помощи полученных денег спасти Марию-Антуанетту, маленького Людовика XVII, его сестру и Мадам Елизавету.
Пока они ехали к дому леди Аткинс, кучер перешел от рассуждений на политические темы к непредсказуемости человеческой натуры, что, возможно, представляло немалый интерес, но барон, погруженный в свои мысли, ничего не слышал. Когда лошадь остановилась, возница как раз заканчивал свой монолог:
– ...вот я и говорю, что ничего другого не остается, как начать войну с этими дикарями! Вы согласны со мной, сэр?
– Да, абсолютно, – машинально ответил де Бац.
Расплатившись, барон вышел из экипажа, поднялся по ступеням крыльца с колоннами в ионическом стиле и увидел высокого, сухопарого мужчину в плотном плаще, который стоял у дверей особняка Шарлотты и ожидал, когда ему откроют. Из-под плаща виднелись худые ноги в туфлях с серебряными пряжками, шляпа мужчины, сдвинутая на ухо, выглядела вполне современно, хотя волосы были причесаны на дореволюционный манер. Длинный крючковатый нос, агрессивный подбородок и крупный рот довершали картину.
Появление барона отвлекло незнакомца от ожидания, которое определенно затянулось.
– Такое впечатление, что дома никого нет, – обратился он к де Бацу, чуть улыбнувшись. И барон, отличавшийся великолепной памятью, сразу же вспомнил этого человка. Невозможно было забыть это лицо, напоминавшее маску из итальянской комедии.
– Пельтье! – воскликнул он. – Жан-Габриэль Пельтье! Я и не подозревал, что вы в Лондоне.
Память Пельтье оказалась ничуть не хуже, чем у де Баца:
– Неужели вы тоже решили отправиться в изгнание, мой дорогой барон?
Де Бац пожал плечами:
– Мне кажется, я никогда не был вам особенно дорог, и не понимаю, почему в Англии ваше отношение ко мне должно измениться. А эмигрировать я не собирался. Я всего лишь приехал с визитом к леди Аткинс.
– Неужели и вы нуждаетесь в деньгах?
Брови де Баца от удивления взлетели вверх:
– А вы, как я вижу, не перестали мерить людей на свой аршин. Нет, деньги мне не нужны.
– Вам повезло. Жизнь здесь невероятно дорога...
– В Париже она еще дороже. Давно ли вы приехали?
– Я уехал 21 сентября, когда Францию объявили «единой и нераздельной Республикой», хотя Мирабо всегда говорил, что она «должна быть монархией даже с точки зрения географии». Поняв, что дело плохо, я взял ноги в руки и помчался на побережье. Там мне повезло встретить герцога Шуазеля-Стенвиля. Именно он помог мне перебраться через Ла-Манш.
– И чем же вы теперь занимаетесь?
– Что может делать старый писака, кроме как марать бумагу в ожидании славы? После приезда сюда я сумел опубликовать мои «Парижские зарисовки» под названием «Последние дни Парижа».
– И что же вы описывали?
– Как – что?
– Ужасы 10 августа, массовые убийства в сентябре...
– Вы при этом присутствовали?
– Н-нет, но я собрал свидетельства очевидцев, которые потрясли местную публику.
– Я в этом не сомневаюсь, – с иронической усмешкой заметил де Бац. – Так, значит, вы отказались от издания «Деяний апостолов»? А ведь ваша газета пользовалась определенным успехом.
Первый номер «Деяний апостолов» вышел в октябре 1789 года. Это было странное издание. Его авторы считали себя контрреволюционерами, но с одинаковой яростью обрушивались и на сторонников революции, и на королевскую семью, обвиняя Людовика XVI в том, что он позволил событиям развиваться именно в таком направлении. Первыми редакторами газеты стали граф де Ривароль и Жан-Габриэль Пельтье, сын богатого буржуа из Нанта, сделавшего себе состояние на торговле рабами. Потом к ним присоединились и другие авторы.
Пельтье громко вздохнул.
– Все наши «апостолы» разлетелись кто куда. Конец был неминуем. Ривароль теперь в Гамбурге, кое-кто здесь...
– Неужели вам не хватило людей? У Христа было всего лишь двенадцать апостолов, а для вашей газеты писали человек сорок.
– Без Ривароля я ничего не могу делать. Но это не мешает мне сражаться с кровопийцами, захватившими Францию, которые...
– Избавьте меня от ваших речей! Что толку кричать на всех перекрестках, если вы так далеки от нашего несчастного королевства. Надо действовать.
– А вы, стало быть, собираетесь действовать?
– Разумеется.
– Что ж, помогай вам бог. – С этими словами Пельтье снова постучал в дверь массивным бронзовым молотком.
– Судя по всему, дом пуст, – заметил де Бац.
Он был скорее раздражен, чем разочарован, но ему пришлось в очередной раз убедиться в непредсказуемости событий. Не успел он закончить фразу, как дверь приоткрылась, и показалась всклокоченная голова человека в очках, снимавшего большой грязный фартук.
– Давно ли вы ждете, господа? – осведомился он с тревогой.
– Не меньше часа! – рявкнул в ответ Пельтье. – И кто вы такой, собственно? Где Блант?
– Меня зовут Сматс, я сторож. Я как раз спустился в погреб и не слышал, как вы стучали.
– Нетрудно догадаться, чем вы там занимались! Итак, вашей госпожи нет дома?
– В конце года миледи всегда уезжает в Норфолк, – заявил Сматс и не преминул ехидно добавить: – Вы должны бы это знать, сэр, если принадлежите к числу друзей миледи.
– Разумеется, мне это известно, но...
– Минутку, – прервал его де Бац. – Давно ли уехала леди Аткинс?
– Как обычно, за два дня до Рождества, сэр.
– Скажите, с тех пор никто не спрашивал миледи? Сюда должна была приехать молодая белокурая женщина, американка, в сопровождении джентльмена?
Глаза Сматса, прикрытые очками, стали круглыми от удивления:
– Я никого не видел. Правда, я заступил на службу только позавчера. Миледи была так добра, что позволила мне уехать на похороны родственника в Корнуолл...
– А кто сторожил дом вместо вас? – продолжал расспрашивать де Бац, намеренно вертя в пальцах серебряную монету так, чтобы сторож ее видел.
– Том Уэллер, один из лакеев, которому доверяет сэр Эдвард. Но он тоже уехал в Кеттерингэм-холл.
– Том вам ничего не сказал?
– А зачем ему мне говорить? Если кто-то и приходил, то Том уже доложил об этом леди Аткинс. Могу ли я еще быть чем-нибудь вам полезен, сэр? – Сторож покосился на серебряную монету, которая тут же оказалась в его ладони.
– Нет, спасибо. Я сам поеду туда.
Не обращая больше никакого внимания на журналиста, де Бац развернулся и пошел вниз по лестнице, направляясь к экипажу – кучер, к счастью, решил его подождать. Но Пельтье не отставал ни на шаг.
– Вы в самом деле собираетесь отправиться в Кеттерингэм-холл?
– Естественно.
– Сегодня ехать уже поздно... Вам есть где остановиться на ночь?
– Вне всякого сомнения.
– Могу ли я узнать, где это? – сохраняя на лице приветливую улыбку, продолжал допытываться Пельтье.
Де Бац, стоя одной ногой на подножке, повернулся к нему:
– Я помню о том, что вы журналист, но все же вы излишне любопытны.
– Профессиональная болезнь, – отозвался Пельтье с деланым смущением. – И потом, мне не совсем понятно, зачем превращать адрес гостиницы в государственную тайну.
Барону стало ясно, что избавиться от назойливого журналиста едва ли удастся, хотя этот любопытный писака был последним из тех, с кем ему захотелось бы обсудить детали своего маршрута.
– Ну что ж, если вам это так интересно... – вздохнул он. – Я решил остановиться в гостинице «Саблоньер» в Лейчестерфилдсе...
– У старого доброго господина де ла Саблоньера! Он дает приют всем эмигрантам с деньгами. Отличная кухня, хорошие комнаты... Все как в старой доброй Франции.
– Я бы удивился, если бы вы этого не знали.
– Как же мне этого не знать? Ведь именно там я и живу!
– Кто бы мог подумать... В таком случае садитесь, я вас подвезу.
Пельтье не заставил себя упрашивать. Пока де Бац передавал кучеру багаж, журналист поторопился усесться в экипаж и со вздохом наслаждения вытянул ноги. Пельтье редко пользовался кебом, поскольку ему постоянно приходилось экономить, и предложение де Баца оказалось как нельзя кстати.
Решив отблагодарить барона, журналист принялся рассказывать о том, как живется эмигрантам в Англии, и в его рассказе оказалось немало интересного.
– После страшных событий последнего лета здесь можно встретить все слои французского общества. Если в 1789-м из Франции уехала только часть высшей знати, следуя примеру Полиньяков и графа д'Артуа, то теперь вы можете встретить и дворян рангом пониже, и бывших революционеров из Национального собрания, и священников. Всех охватила паника. Даже госпожа де Сталь здесь! Но мне кажется куда более серьезным то, что из Франции бежали мясники, булочники, сапожники, актеры, каменотесы, трубочисты, кузнецы... Впрочем, об этих я не тревожусь: они всегда найдут себе работу. Куда большую жалость вызывает потерявшая состояние герцогиня или придворный, пребывающий в нужде... Но вы, кажется, совсем меня не слушаете, барон?
– Что вы, как можно! – легко солгал де Бац. – Мне просто не хочется вступать в дискуссию. Прошу вас, не сердитесь. Смотрите, мы уже приехали!
Впереди показалось здание гостиницы, и спустя несколько мгновений экипаж остановился.
– Вот вы и дома! – Барон нагнулся, чтобы открыть дверцу.
– А вы? Разве вы не останетесь здесь? – Журналист не мог прийти в себя от изумления.
– Мне необходимо выполнить еще одно поручение, – с самой любезной улыбкой заявил барон. – Мы увидимся позже.
Пельтье ничего не оставалось, как выйти из экипажа. А он так надеялся обрести в лице барона щедрого покровителя хотя бы на то время, пока они доберутся до поместья леди Аткинс...
С тяжелым вздохом Пельтье ступил на тротуар и обернулся.
– Заказать для вас комнату? – спросил он, отчаянно пытаясь быть полезным. – И ужин?
– Комнату закажите, но вот насчет ужина я не уверен, – все так же любезно ответил барон. – Возможно, мне придется задержаться.
– Но могу ли я, по крайней мере, отнести ваш багаж?
Де Бацу трудно было притворяться терпеливым, когда в том не было большой необходимости, и теперь учтивая беседа с прилипалой начала его раздражать. Он давно понял, что желание журналиста услужить вовсе не бескорыстно, и достал из кошелька гинею.
– Благодарю вас, но в этом бауле находится предмет, который я должен передать. А вот вы вполне можете попросить, чтобы вам принесли пару бутылок бордоского вина. Выпейте их, если я не вернусь к ужину.
Барон прекрасно знал, что на золотую монету можно было заказать куда больше, чем две бутылки вина, но решил пощадить самолюбие журналиста. Пельтье с готовностью принял деньги. Экипаж отъехал от гостиницы, и полчаса спустя де Бац со спокойной душой пересел в почтовую карету, отправлявшуюся из Лондона на северо-восток. То, что он собирался рассказать своему другу леди Аткинс, не предназначалось для длинных ушей журналиста с неустойчивыми политическими взглядами.
Предоставив кучеру возможность везти его к месту назначения, Жан де Бац закутался в накидку, поудобнее устроился на сиденье, надвинул шляпу на глаза и заснул спокойным сном, словно лежал в собственной постели...
Барон ехал всю ночь. Понадобилось три раза сменить лошадей, чтобы добраться от туманных берегов Темзы до берегов Яра, оказавшись в сотне миль от столицы. Дороги в Норфолке были ничуть не лучше, чем на севере Франции, и это не придавало прелести путешествию. Лишь в одиннадцатом часу утра карета наконец въехала в ограду Кеттерингэм-холла – просторного дворца эпохи королевы Анны, не слишком красивого, но дающего ясное представление о богатстве того, кто его строил.
Крупный землевладелец сэр Эдвард Аткинс поддерживал дом в неукоснительном порядке, хотя сам никогда не жил в Норфолке, этом краю земледельцев, где поля уходят до самого горизонта, а фермы больше похожи на поместья. Домом пользовалась его очаровательная супруга. Они с сэром Эдвардом жили отдельно.
Леди Аткинс в прошлом была актрисой театра Друри-Лейн. Ее огненно-рыжие волосы и необыкновенная красота ирландки снискали ей всеобщую любовь и принесли успех – как, впрочем, и ее талант. Она играла самые яркие роли в репертуаре, но ее судьба отличалась от судьбы Нелл Гвин – еще одной рыжеволосой прелестницы, гордости театра Святой Екатерины.
Нелл Гвин начинала с того, что торговала в театре апельсинами во время антрактов. Позже она поднялась на сцену, а оттуда попала в постель короля Карла II, где и приобрела титул герцогини. В отличие от Нелл, Шарлотта Уолпол, будущая леди Аткинс, происходила из хорошей семьи. Она была незаконнорожденной, но признанной дочерью Томаса Уолпола, близкого родственника бывшего премьер-министра, и госпожи Дюдеффан. Девушка получила хорошее воспитание и образование, прежде чем стала королевой сцены.
Выйдя замуж за сэра Эдварда Аткинса, Шарлотта предпочла высший свет свету рампы, что позволило ей сопровождать мужа в его путешествиях. Она побывала в Версале, была представлена королеве Франции, и этот день стал для нее самым ярким воспоминанием. С тех пор леди Аткинс была безгранично предана Марии-Антуанетте, королева стала для нее образцом во всем. Леди Аткинс очень расстраивалась, что не может занять место при дворе, который буквально завораживал ее. Предоставив мужу возможность продолжать путешествие в одиночестве, она поселилась в Версале, познакомилась со знаменитой Жюли Полиньяк и стала частой гостьей в ее салоне. Затем леди Аткинс переехала в Париж, поближе к дворцу Тюильри и к своему идолу.
Но Шарлотта была англичанкой, поэтому, как только началась революция, ей пришлось вернуться в Англию – тем более что и муж требовал ее возвращения. И теперь леди Аткинс издалека пристально следила за событиями в Париже. Она широко открыла двери своего дома для друзей-эмигрантов, тайно лелея надежду, что когда-нибудь и королева Франции будет искать у нее приюта.
Де Бац познакомился с леди Аткинс еще во время ее первого приезда в Париж, но их отношения стали ближе после кровавых потрясений, которые пришлось пережить Франции. Барон знал, что может полностью на нее рассчитывать. Уже несколько раз корабли барона высаживали на английский берег в Саутуолде или Лоустофте несчастных эмигрантов, и щедрая женщина всегда заботилась о них. Постепенно вокруг нее собрался кружок преданных ей друзей-французов, из рассказов которых она по крупицам собирала сведения о Марии-Антуанетте. Человек, приезжающий в Кеттерингэм-холл, мог не сомневаться, что всегда встретит там нескольких эмигрантов, пережидающих в уголке у камина худшие времена.
Де Бац уже несколько раз бывал в замке и уверенно постучал в дверь кованым молотком. Ему навстречу вышел Брент, мажордом, и приветствовал его с той долей энтузиазма, которую можно ждать от английских слуг – чуть более низкий поклон, сдержанная улыбка и вежливые слова:
– Приезд господина барона большая радость для нас, несмотря на тяжелые времена. Миледи будет счастлива.
Эта маленькая речь была произнесена тоном торжественной грусти, и тут барон заметил, что мажордом одет в черное и что в доме Шарлотты Аткинс траур. В вестибюле, на виду у каждого входящего, между двумя рыцарскими доспехами висел портрет Людовика XVI, увитый черной траурной гирляндой и освещенный свечами двух массивных канделябров. Казалось, рыцари прошлого опираются мечами о постамент, охраняя монарха. В этом было что-то мистическое.
В вестибюле царил леденящий холод – в огромном камине не разжигали огня, сочтя, вероятно, его блеск слишком веселым при подобных обстоятельствах. Де Баца это не удивило: англичане всегда полагали, что холод в комнате и сквозняки идут только на пользу здоровью, и для них жара начиналась с девятнадцати градусов тепла. И хотя барона тронуло такое отношение к смерти его обожаемого монарха, он, сын солнечной Гаскони, с тоской вспомнил о каминах в собственном доме. Путешествуя в тумане и сырости, Жан порядком промерз.
Барон с нетерпением ждал возвращения мажордома, но перед ним предстала сама Шарлотта Аткинс. Ее волосы принесли немного света в мрачный темный вестибюль.
– Неужели вы здесь! – тепло воскликнула она. – Ах, друг мой, вы даже не можете представить, как порадовали меня вашим приездом. Я тронута до глубины души тем, что вам захотелось оплакать эту утрату вместе со мной...
Шарлотта протянула ему обе руки и сделала два шага навстречу. Барон вздрогнул. Черное платье с белым муслиновым воротником и манжетами явилось точной копией того, что, по рассказам, сейчас носила в Тампле Мария-Антуанетта. Прическа под кружевным чепцом, рост, фигура и даже черты лица – все напоминало ему королеву. Жану на мгновение показалось, что перед ним предстала его несчастная повелительница. Правда, Шарлотта Аткинс была немного моложе, и глаза ее сияли, тогда как в очах королевы тревога и горе погасили огонь. Но, очевидно, их сходство усилилось бы, если присыпать Шарлотте волосы пудрой: поговаривали, что королева поседела...
Неожиданно для себя барон почтительно поклонился и поцеловал протянутые руки.
– Мне некогда проливать слезы, леди Шарлотта. Мой король умер... В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. Но его наследник жив, и только о нем я должен теперь думать и тревожиться.
– Вы правы, но разве не следует в первую очередь спасти мать наследника? Именно Марии-Антуанетте грозит наибольшая опасность! Но нам не стоит оставаться здесь. Вы проголодались, я знаю. Сию секунду позвонят к завтраку.
И в самом деле в глубинах замка зазвонил колокол. Молодая женщина взяла барона под руку и повела его в гостиную, где в десять часов утра подавали завтрак – первую и самую важную трапезу дня. Де Бацу были знакомы и обстановка, и церемониал, поэтому, войдя в гостиную, он ничему не удивился. Здесь все было так, как принято в богатых английских домах, – портреты предков на стенах, бильярдный стол, пианино, книги и журналы. Но посреди этого стояли чайные столики с расставленными на них чайниками, корзинками с хлебом разного сорта, горшочками со сливками, сахаром, вареньем, блюдами с ветчиной, яйцами, колбасой и горшочками с овсяной кашей. Все рассаживались, как кому удобно, вокруг разных столиков, это позволяло поговорить с тем, с кем хотелось, и приходить к завтраку в любое время. Поскольку в замке всегда присутствовали гости, час завтрака был временем свободы. После еды можно было выйти на прогулку, почитать, помузицировать или просто вернуться в свою комнату.
Шарлотта Аткинс поприветствовала собравшихся в гостиной людей высоким певучим голосом и собиралась уже позвать лакея, чтобы тот обслужил барона. Но тут один из мужчин оставил свою тарелку с омлетом, вскочил и бросился к де Бацу с распростертыми объятиями:
– Мой дорогой Жан! Какая удача встретить тебя здесь! Ты наконец решил присоединиться к нам?
– Нет. Я здесь проездом. Позже я вернусь в Париж.
– Ты смелый человек. В Париже сейчас, должно быть, ужасно, и что ты сможешь сделать там один? Тебе следовало бы остаться здесь, с нами...
– Я не настолько одинок, как ты себе это представляешь. И потом у меня в Париже дела. Но что делаешь здесь ты?
– Ничего. Просто живу... и смертельно скучаю.
В это де Бац охотно поверил. Клод-Луи де ля Шатр, граф де Нансе, генерал-лейтенант королевской армии, принадлежал к разряду людей деятельных. Барон относился к нему с симпатией, несмотря на то, что в свое время этот дворянин был приближенным брата короля графа Прованского. Де ля Шатр оказался скомпрометированным в деле Фавра – тогда злоумышленники собирались похитить короля и посадить на престол его брата. Графу пришлось бежать, поскольку брат короля, руководивший заговором, отдал Фавра в руки правосудия и даже не попытался ему помочь. Это случилось в 1790 году, и несчастный маркиз де Фавра не смог даже умереть как подобает дворянину: его просто вздернули, будто обыкновенного воришку, на Гревской площади. Ля Шатр бежал, оставив во Франции жену и многочисленных любовниц...
Необходимо заметить, что граф женился по глупости на дочери Бонтана, лакея Людовика XVI, оказавшейся настоящей мегерой. Впрочем, де ля Шатр и не пытался с ней поладить, потому что довольно быстро влюбился в очаровательную графиню де Бофор, жену эмигранта. Госпожа де ля Шатр, которой донесли о неверности мужа, воспользовалась случаем и потребовала раздельного проживания до развода, который после падения монархии стал возможен. Не теряя времени даром, госпожа де ля Шатр начала процесс против госпожи де Бофор, пытаясь вернуть себе участок земли, который граф подарил своей любовнице. Каково же было всеобщее удивление, когда выяснилось, что эта красавица обладает не меньшей склонностью к сутяжничеству, чем законная супруга графа.
Между прочим, барон де Бац сыграл в этом деле свою роль. За год до происходящих событий он по просьбе графа нашел для госпожи де Бофор управляющего, некоего Люлье. До революции этот человек был всего лишь ловким маклером с улицы Вандом, а теперь он занимал важный пост прокурора-синдика. Скрываясь за республиканской вывеской, Люлье отлично и честно управлял собственностью многих эмигрантов, среди которых был и де ля Шатр. Что, впрочем, не мешало Люлье всячески доказывать свою верность революции. Он, например, согласился заплатить дополнительный «гонорар» четверым палачам, убивавшим несчастных дворян в сентябре, за то, что они «проработали два дня подряд».
Расстроенный вид друга разочаровал де Баца.
– Так ты приехал скучать к леди Шарлотте? Полагаю, здесь не слишком весело...
– Я скучаю только в Лондоне. У леди Шарлотты – никогда! – пылко возразил граф, целуя руку хозяйки дома.
– И все же тебе придется скоро туда вернуться. Нам нужны люди. Я слышал, что вы с Монлозье довольно близко знакомы с премьер-министром Питтом. Надо будет подготовить англичан к тому, чтобы они приняли юного Людовика XVII.
– И королеву тоже, не правда ли? – вмешалась в разговор леди Аткинс. – Ей грозит наибольшая опасность, ее надо спасать в первую очередь.
– Я неудачно выразился, сударыня. Разумеется, мне следовало сказать, что Англия должна принять всю королевскую семью. Ля Шатр, я на тебя рассчитываю! Вдобавок ты один из тех редких эмигрантов, кто остался при деньгах. Это может пригодиться...
– Я тоже богата, – напомнила барону Шарлотта. – И я готова отдать все мое состояние ради королевы... и членов ее семьи.
– Мне это известно, дорогая Шарлотта. Но пока я хотел бы только позавтракать. Я умираю от голода, – с улыбкой добавил де Бац.
– Господь всемогущий! Граф, нам с вами нет прощения! Мы держим бедного барона на ногах... Садитесь же, сударь, садитесь. Я сейчас сама вам все принесу.
Усадив де Баца за соседний столик, Шарлотта принесла ему завтрак и сама присела рядом, а ля Шатр вернулся к прерванной трапезе.
С чашкой чая в руке леди Аткинс спросила:
– Друг мой, расскажите же мне, чем я могу быть вам полезной. Чтобы пересечь пролив в такую погоду, у вас должны были быть очень веские основания.
– Вы правы. Я предполагал встретить у вас молодую американку, мою знакомую. Она везет для меня... сокровище.
Магия этого слова, как всегда, подействовала безотказно.
– Сокровище? И вы доверили такое важное дело женщине?! – прошептала Шарлотта Аткинс, в ее голосе послышались нотки разочарования.
– Да, и считаю, что это было единственным мудрым решением. В подоле платья Лауры Адамс зашит большой голубой бриллиант Людовика XIV. Он был украден вместе с другими драгоценностями по приказу Дантона и, вероятно, министра Ролана для того, чтобы подкупить пруссаков. Впоследствии орден Золотого руна Людовика XV, главным украшением которого и был этот бриллиант, передали герцогу Брауншвейгскому в качестве платы за то, что тот не поведет свои войска на Париж.
