Текст книги "Голубая звезда"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Вздохнув, Морозини встал. Он любил красивые истории, но не волшебные сказки и почувствовал, что разговор начал его утомлять.
– Я отношусь к вам с большой симпатией, господин Аронов, так же, как к вашей миссии, но вынужден отказаться: я не тот, кто вам нужен. Или, скорее, я больше не тот, если и допустить, что когда-то был таковым. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы меня проводили...
– Не торопитесь! Родители оставили вам в наследство звездообразный сапфир, который вот уже несколько веков принадлежит герцогам Монлор?
– Принадлежал, вот в чем ваша ошибка. В любом случае, вряд ли могла идти речь о вашем камне: сапфир, хранившийся в нашей семье, вестготского происхождения, он – из сокровищ короля Рецевинта...
– ...а они достались ему от другого вестгота, который в V веке получил привилегию грабить Рим в течение шести дней. Именно там он и завладел сапфиром... вместе с другими вещами! Подождите, я кое-что покажу вам.
Неровной походкой, придававшей ему трагическую величественность, Аронов снова подошел к сундуку. Когда он вернулся, в его руке сиял роскошный камень: большой сапфир прозрачно-синей воды, переливающийся звездочками и укрепленный на трех бриллиантах, образующих ложе в форме лилии, к которому крепился кулон. Бросив взгляд на драгоценность, Морозини воскликнул:
– Но... это же украшение моей матери! Как оно здесь оказалось?
– Подумайте! Если бы это было оно, я не просил бы вас продавать мне ваше сокровище. Это всего лишь копия... но точная, до мельчайшей детали. Посмотрите-ка!
В одной руке он держал сапфир, а другой протягивал сильную лупу. Затем, указав на обратной стороне камня неразличимый глазом крохотный рисунок, сказал:
– Вот звезда Соломона, и каждый из камней пекторали отмечен так же. Если вы рассмотрите свой сапфир, то без труда обнаружите этот знак.
Аронов вернулся на свое место, а Альдо продолжал крутить в руке сапфир, испытывая странное ощущение: в этом сходстве было что-то завораживающее, и только большой знаток мог понять, что это подделка.
– Почти невероятно! – прошептал он. – Как удалось создать такую совершенную копию? Сапфир, из которого был сделан кулон во времена Людовика ХIV, никогда не покидал моей семьи, а моя мать не надевала его.
– Воспроизвести кулон – нехитрое искусство: существует несколько скрупулезных его описаний и даже рисунок. Что же касается изготовления камня, то этот секрет я предпочел бы не открывать. Но вы, конечно, заметили, что оправа и бриллианты – настоящие. Честно говоря, я велел изготовить все это для вас, намереваясь подарить вам кулон. Сверх цены, которую готов выплатить. Я знаю, что прошу вас о жертве, но умоляю учесть: речь идет о возрождении целой нации...
В единственном глазу, пылающем страстным желанием убедить собеседника, Морозини увидел те же синие лучи, что в сапфире. Лицо князя помрачнело.
– Мне казалось, что минуту назад вы поняли меня, когда я сказал, что не имею возможности помочь вам. Я охотно уступил бы вам этот камень; вернувшись с войны, я даже намеревался продать его, чтобы спасти свой дом от разорения. Только оказалось, что у меня его уже нет.
– Как это? Если бы княгиня Морозини рассталась с ним, это стало бы известно! Я бы знал об этом!
– У нее его отняли. На самом деле мою мать убили. Вы были правы, утверждая, что эти камни не приносят счастья.
Наступила тишина, которую с большой деликатностью нарушил Хромой:
– Я смиренно прошу вас простить меня, князь. Я и вообразить такого не мог!.. Не расскажете ли мне, при каких обстоятельствах произошла эта трагедия?
Альдо описал случившееся этому незнакомому, но внимательному и добросердечному человеку, объяснив, почему не захотел обращаться в полицию, добавив также, что за эти годы не обнаружил ни малейшего следа сапфира и теперь начинает сожалеть...
– Ни о чем не жалейте! – убежденно воскликнул Симон Аронов. – Это преступление совершено ловким убийцей, и вы лишь запутали бы следы. Мне только жаль, что я не попытался встретиться с вами раньше. Разные дела помешали мне, как это ни горько, но, если сапфир с тех давних пор не выплыл наружу, значит, там, где он находится, его хорошо прячут. Тот, кто решился украсть подобный камень, должен был работать по заказу. За ним явно стоял очень важный и осторожный клиент. Попытка продать сапфир первому попавшемуся ювелиру была бы равносильна безумию. Его появление на рынке насторожило бы вас и, помимо того, наделало бы шуму, привлекло внимание прессы...
– Иными словами, я не должен питать иллюзий и надеяться, что когда-нибудь увижу его вновь? А если увижу, то только через много лет, например, после смерти того, кто его прячет? Кстати, – добавил Альдо с горечью, – вы чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы найти этого человека. Разве не он последний владелец сапфира, если вспомнить о вашем предсказании?
– Не смейтесь над такими вещами! И не играйте словами: речь идет именно о вас. Я не уточнил всех деталей, но пока оставим это! Конечно, я начну охоту! И вы поможете мне, а потом вместе со мной займетесь поисками трех других камней. До сих пор, полагая, что сапфир получить будет легче всего, я очень много времени посвящал именно им.
– И... вы напали на след?
– Что касается опала и рубина, мои сведения пока достаточно туманны. Один, возможно, находится в Венеции, среди сокровищ Габсбургов, а другой – в Испании. Что же касается алмаза, то у меня есть полная уверенность – он в Англии! Но садитесь же обратно на свой трон!.. Я расскажу вам... О! Кофе уже остыл!
– Не важно, – бросил Морозини, любопытство которого нарастало. – Я больше не хочу.
– Вы, может быть, нет, а я – да! Я же сказал, что пью много кофе... А вам тем временем могу предложить что-нибудь другое, не угодно ли коньяку?
– Нет. Но немного вашей превосходной водки выпью с удовольствием, – ответил Морозини, очень надеясь, что по местному обычаю к национальному напитку будут поданы кое-какие закуски. Он почувствовал, что проголодался, и мысль о том, что придется проделать длинный обратный путь не перекусив, несколько пугала его.
Молодой слуга, которого позвали, хлопнув в ладоши, выслушал приказы, отданные на незнакомом языке, и исчез, но Морозини, которого уже раззадорила вся эта история, с нетерпением обратился к хозяину:
– Вы сказали, что алмаз принадлежит теперь англичанину?
– Я почти уверен, и с определенной точки зрения это вполне естественно. В ХV веке он принадлежал королю Эдуарду IV, сестра которого, Маргарита Йоркская, должна была выйти замуж за герцога Бургундского, знаменитого Карла, которого прозвали Смелым. Алмаз являлся частью приданого невесты наряду с другими диковинами. Его называли «Розой Йорков», но Бургундец ненадолго сохранил его: камень исчез после битвы при Грансоне, когда швейцарцы украли сокровища Карла Смелого, побежденного в 1476 году. С тех пор камень считается исчезнувшим... И тем не менее через шесть месяцев в Лондоне, на аукционе Сотби, он будет выставлен на продажу одним английским ювелиром...
– Минутку! – перебил собеседника несколько разочарованный Морозини. – Объясните, какое отношение все это имеет ко мне! Попросите господина Амсхеля купить его для вас, как вы обычно это делаете!
Впервые Хромой рассмеялся.
– Это не так просто. Камень, который будет выставлен на аукционе, всего лишь копия. Точно такая же искусная, как сапфир, да и выполнена она в той же мастерской, – заявил Аронов, снова беря в руки великолепную подделку, лежавшую на столе. – Эксперты попадутся на крючок, верьте мне, и продажа вызовет большой шум...
– Я, наверное, идиот, но все еще ничего не понимаю. На что же вы тогда надеетесь?
– Неужели вы так плохо знаете коллекционеров? Нет никого завистливее и чванливее этих животных, и именно на этом я хочу сыграть: надеюсь, что продажа заставит кого-то извлечь из своего тайника настоящий алмаз... А вы будете присутствовать при этом чуде.
Морозини ответил не сразу; он по достоинству оценил тактику Аронова, действительно единственно пригодную для того, чтобы вынудить коллекционера объявить себя владельцем подлинника. Он знал двух-трех человек такого типа, ревностно прятавших сокровище, добытое порой сомнительным путем, но неспособных сдержаться и протестующих, если случайно какой-то выскочка объявит себя владельцем уникальной вещицы. Тогда молчание становится невыносимым, потому что из этого молчания начинает произрастать сомнение. А что, если соперник прав? И настоящий камень у него, а тот, что хранится в секретном погребе, куда его владелец ежедневно спускается, чтобы полюбоваться им втайне ото всех, – всего лишь копия?
Пока Морозини размышлял об этом, его взгляд чуть ли не машинально возвращался к подделке сапфира, и вдруг снова раздался смех Хромого.
– Ну, конечно, – сказал он, угадав мысль князя, – с этим камнем можно поступить так же, как с алмазом... И я отдам мой сапфир вам, чтобы вы распорядились им по вашему усмотрению. Не забудьте только, – добавил он, сменив вдруг тон, – что с того момента, как решите воспользоваться им, вы будете в опасности, потому что тот, у кого находится настоящий сапфир, вряд ли тихий дилетант, влюбленный в камни. Знайте, что я не единственный человек, которому известна тайна пекторали. Ее ищут и другие, те, кто готов на все, чтобы завладеть ею, и в этом – основная причина моего тайного существования.
– Имеете ли вы представление, кто такие эти «другие»?
– Я не могу назвать вам имен. Пока не могу, но у них есть безошибочные приметы. Знайте же, что в Европе скоро будет властвовать антигуманный черный порядок, его цель – насильственный отказ от всех благороднейших человеческих ценностей. Он скоро появится, но уже сейчас он заклятый враг моего народа, который может ожидать от него самого страшного... если только Израиль не возродится вовремя, чтобы избежать этого. Поэтому будьте осторожны! Если они узнают, что вы помогаете мне, то станут преследовать вас, и не забывайте, что для этих людей все средства хороши. А теперь... у вас есть возможность отказаться: безусловно, несправедливо требовать от христианина, чтобы он рисковал своей жизнью ради евреев!
Вместо ответа Морозини положил сапфир в карман, дерзко улыбнувшись хозяину:
– Если я вам скажу, что эта история начинает забавлять меня, боюсь, что шокирую вас, и тем не менее я сейчас откровенен, как никогда. Потому предпочитаю успокоить вас, заявив, что хочу рассчитаться с убийцей моей матери, кто бы он ни был! Я буду на вашей стороне... до конца!
Единственный глаз Хромого пристально заглянул в сверкающие глаза гостя.
– Спасибо, – сказал Аронов.
Вновь появился слуга с большим подносом, на котором рядом с кофейником стояла запотевшая бутылка, один бокал и маленькие бумажные салфетки, а рядом закуски, о которых так мечтал Морозини.
– Мне кажется, вам пора сообщить мне то, что я должен знать, чтобы не наделать ошибок: дату продажи на аукционе Сотби, например, имя английского ювелира и некоторые другие детали.
Пока гость предавался чревоугодию, Симон Аронов еще долго говорил, обнаружив такую мудрость суждений, что просто околдовал Морозини. Этот удивительный человек немного напоминал черное зеркало мага Люка Горика: в нем можно было увидеть собственное отражение, но оно имело свойство с той же достоверностью показывать прошлое и будущее. Слушая хозяина, его новый союзник обрел уверенность, что их крестовый поход будет святым делом и вместе они сумеют довести его до конца.
– Когда мы снова увидимся? – спросил Морозини.
– Не знаю, но прошу у вас разрешения оставить за мной инициативу наших встреч. Однако, если у вас возникнет срочная необходимость связаться со мной, пошлите телеграмму человеку, адрес которого я записал вот здесь. Если случится так, что этот клочок бумаги будет найден, никаких последствий опасаться не надо: речь идет об уполномоченном одного цюрихского банка. Но никогда не обращайтесь к Амсхелю, когда встретите его, а повидать его у вас еще будет возможность. По крайней мере, он будет представлять меня на аукционе Сотби. Вас нигде не должны видеть вместе. Ваши послания в Швейцарию всегда должны быть безобидными: сообщение о предстоящей продаже любопытной вещи, которая может заинтересовать клиента, или о какой-нибудь сделке, например. Вашей подписи будет достаточно, чтобы мой человек все понял.
– Договорились, – пообещал Альдо, пряча бумажку в карман с твердым намерением выучить запись наизусть, а затем уничтожить клочок.
– Еще минуту, пожалуйста: чуть не забыл одну важную вещь. Не будете ли вы случайно проезжать через Париж в ближайшее время?
– Конечно. Я возвращаюсь Северным экспрессом, который отправляется в четверг, и могу остановиться в Париже на день или два...
– Тогда не упустите возможность повидать там одного из моих близких друзей, он будет очень полезен для наших дел в будущем. Можете полностью доверять ему, даже если на первый взгляд он покажется вам чудаковатым. Его зовут Адальбер Видаль-Пеликорн.
– Господи, ну и имя! – рассмеялся Морозини. – И чем он занимается?
– Официально он археолог. Впрочем, неофициально – тоже, но помимо этой профессии он практикует другие виды деятельности... Например, очень хорошо разбирается в драгоценных камнях, но, главное, он знает всех, умеет внедриться в любую среду. Проныра дальше некуда. Полагаю, он позабавит вас. Верните мне мою бумажку, я припишу его адрес!
Когда это было сделано, Симон Аронов встал и протянул крепкую, теплую руку, которую с удовольствием пожал Альдо, скрепив тем самым союз, не требующий никаких официальных документов.
– Я вам бесконечно признателен, князь. И очень сожалею, что вынужден отправить вас в новое подземное странствие, но это необходимо, ведь если за вами следят, лучше выйти оттуда, куда вы вошли. Это один из двух домов моего верного Амсхеля: другой находится во Франкфурте...
– Прекрасно понимаю. Не разрешите ли перед уходом задать вам один вопрос?
– Конечно.
– Вы все время живете в Варшаве?
– Нет. У меня есть другие жилища и даже другие имена, с чем вы когда-нибудь, возможно, столкнетесь, но только здесь я чувствую себя дома. Мне здесь нравится, и именно поэтому я так ревностно скрываю это убежище, – добавил он, подарив гостю одну из тех улыбок, которые казались Альдо очень обаятельными. – Как бы то ни было, мы еще встретимся... и я желаю вам удачи. Вы можете запрашивать в цюрихском банке деньги, если они вам понадобятся. А я буду молиться. Молиться, чтобы тот, чье имя не позволяет мне произнести вслух моя религия, оказал вам помощь!
Уже близилась полночь, когда Морозини вернулся наконец в гостиницу «Европейская».
Глава 3
Сады Виланува
На следующее утро, когда Альдо выглянул в окно, он не поверил своим глазам. Под волшебными лучами яркого солнца вчерашний город с его промозглой, унылой и пасмурной погодой превратился в оживленную, бойкую столицу, пленительное пространство для молодой и пылкой молодежи, с восторгом празднующей объединение своей древней, прославленной, неукротимой, но с давних пор растерзанной земли. Уже четыре года Польша дышала живительным воздухом свободы, и это чувствовалось. И приезжий вдруг почувствовал, что эта страна, к которой он еще накануне был совершенно равнодушен, стала неожиданно дорога ему. Может быть, причина крылась в том, что в это утро она напомнила ему Италию. На большой площади, раскинувшейся между гостиницей «Европейская» и казармой, жизнь била ключом, почти так же, как на итальянской Пьяццетте. Здесь было полно детей, кучеров, стоявших у фиакров, молодых офицеров, прогуливающихся с громоздкими саблями на боку и с таким же важным видом, как их собратья на Апеннинском полуострове.
Горя нетерпением присоединиться к этой милой его сердцу суете и вскочить в один из фиакров, Морозини быстро закончил свой туалет, проглотил легкий завтрак, который показался ему, увы, слишком европейским, и, презрев вчерашнюю меховую шапку, устремился навстречу яркому свету.
Спускаясь, он сначала решил прогуляться пешком, но потом передумал: для того чтобы увидеть город во всей красе, лучше взять фиакр, поэтому, объяснив портье, что он хочет осмотреть Варшаву, Морозини уточнил:
– Найдите мне хорошего возницу.
Служащий с нашивкой отеля поспешил выполнить поручение и подозвал красивый фиакр с пузатым веселым и усатым кучером, который ответил Альдо беззубой, но лучезарной улыбкой, когда тот на языке Мольера попросил его показать ему город.
– Вы француз, месье?
– Наполовину. По правде говоря, я итальянец.
– Это почти одно и то же. Мне будет очень приятно показать вам Северный Рим!.. Вы, наверное, знаете, что Варшаву так называют?
– Слышал об этом, но понять не могу. Вчера вечером я немного прогулялся по городу, но мне не показалось, что здесь так уж много древних развалин.
– Скоро вы все поймете! Болеслав изучил столицу как никто другой!
– Добавлю, что он очень хорошо говорит по-французски.
– Здесь все говорят на этом прекрасном языке! Франция – наша вторая родина! Вперед!
После этих слов Болеслав нахлобучил на голову свою суконную фуражку, украшенную чем-то вроде короны маркиза из серебристого металла, причмокнул и подхлестнул лошадь. Как у всех других кучеров, на спине у толстяка был прикреплен номер, висевший как этикетка. Заинтригованный Морозини спросил его, с чем связан такой странный знак отличия.
– Это отголосок тех времен, когда здесь свирепствовала русская полиция, – пробурчал кучер. – Так ей удобно было находить нас. Другое напоминание о прошлом – фонари, которые по вечерам прикрепляются у входа, как вы, должно быть, заметили. Поскольку все к этому привыкли, то не стали ничего менять...
И экскурсия началась. Они колесили по городу, и Морозини смог по достоинству оценить выбор портье. Болеслав, по-видимому, знал каждый дом, мимо которого они проезжали, – особенно дворцы, и приезжий понял, откуда взялось прозвище Варшавы: дворцов здесь было не меньше, чем в Риме. Они выстроились вдоль главной артерии города – Краковского предместья, стояли бок о бок или напротив друг друга, некоторые из них были возведены итальянскими архитекторами, но выглядели не такими громоздкими, как большие римские особняки. Чаще всего они имели форму прямоугольника с четырьмя флигелями, напоминающими старинные крепостные башни, посередине располагались широкие дворы, а высокие крыши были покрыты позеленевшей медью, которая в немалой степени способствовала созданию прелестного колорита города. Болеслав показал Морозини дворец Теппера, где Наполеон повстречал Марию Валевскую и станцевал с нею контрданс, дворец Крашинского, где будущий маршал Понятовский устроил церемонию освящения знамен заново сформированных польских полков, дом Потоцкого, где Мюрат устраивал великолепные приемы, Золтика, где останавливался Калиостро, Пака, где при Людовике ХV находилось французское посольство и где скрывался Станислав Лещинский, будущий отчим короля Мечника, возлюбленная которого стала вдохновительницей Бернардена де Сен-Пьера. Наконец Альдо запротестовал:
– Вы абсолютно уверены, что показываете мне не Париж? Речь все время идет о Франции или любви французов...
– Но это потому, что с Францией нас связывает долгая история любви. Только не говорите мне, что итальянцам не дорога любовь. Иначе мир перевернется с ног на голову...
– Мир останется там, где он есть: я так же неравнодушен к любви, как мои соотечественники, но в данный момент хотел бы осмотреть замок.
– До завтрака у вас еще есть время. И вы еще успеете побывать в доме Шопена и в особняке княгини Любомирской, очаровательной женщины, которая ради любви отправилась во Францию во время революции, за что поплатилась головой.
– Опять любовь?
– От этого вам не уйти. Во второй половине дня, если вы опять доверитесь мне, я повезу вас осматривать ее дом – замок Виланув, построенный нашим королем Собеским для своей супруги... француженки.
– Почему бы и нет?
В полдень путешественник предпочел позавтракать в «кукарне», расположенной на площади у замка, – терраса этой кондитерской нависала над улицей. Девушки, одетые как медсестры, подали ему набор вкуснейших вещей, которые он запивал чаем. Морозини всегда обожал пирожные и иногда даже доставлял себе удовольствие, заменяя ими обычную еду, но Болеслав ответил отказом на его приглашение разделить с ним трапезу: он предпочитал блюда посущественнее и пообещал заехать за своим клиентом через два часа.
Альдо даже порадовался, что кучер отверг его предложение: поляк болтлив, и уединение, которым наслаждался Морозини в этой получайной-полукофейной, показалось ему очень приятным. Ему чрезвычайно понравились напоминающие венские пироги «мазурки» с бесконечным разнообразием начинок и «налепсники» – горячие блины с вареньем. Альдо поглощал их, любуясь очаровательными личиками официанток. Как же приятно было ни о чем не думать и чувствовать себя туристом на отдыхе!
Он продлил удовольствие, закурив ароматную сигару в тот момент, когда лошадка бодрой рысью понесла его на юг столицы. Ее автомедонт,[16]16
Воин из рати Ахилла. Спас его колесницу после гибели Патрокла и стал управлять ею во время дальнейших сражений. Имя Автомедонт в римское время стало нарицательным для обозначения искусного возницы. – Прим. авт.
[Закрыть] умолкнувший на какое-то время, дремал, переваривая пищу, а его упряжка ехала почти самостоятельно по привычной дороге. Великолепная утренняя погода начинала портиться. Поднялся небольшой ветер, который гнал на восток хмурые тучи, время от времени скрывающие солнце, но прогулка все же была приятной.
Замок понравился Морозини. Террасы, стойки перил и две забавные квадратные башенки, крыши которых были расположены на разных уровнях, придавали этому строению в стиле барокко, окруженному садами, сходство с пагодой, что было не лишено очарования. В нем было все необходимое для того, чтобы привлечь красивую кокетливую женщину, каковой, вне всякого сомнения, была та самая Мария-Казимира де ла Гранж д'Аркьен, представительница достойного рода нивернезских дворян, чья любовь, говоря словами Болеслава, сделала ее королевой Польши, хотя изначально это не было предназначено ей судьбой.
Эта история была известна Альдо от матери, предки которой были в двоюродном родстве с герцогами Гонзагами: Луиза-Мария, один из самых красивых цветков в семье, по приказу Людовика XIII должна была выйти замуж за Ладислава IV, хотя была безумно влюблена в красавца Сен-Мара. Она взяла с собой любимую фрейлину Марию-Казимиру. Приехав в Польшу, фрейлина вышла сначала замуж за старого, но богатого князя Замойского, затем овдовела, но очень скоро стала женой прославленного маршала Польши Яна Собеского, которому внушила пламенную страсть. Когда же он стал королем Яном III, он возвел на трон женщину, которую любил, и построил для нее этот летний дворец, а сам отправился стяжать если не мировую, то по крайней мере европейскую славу, закрыв туркам у Вены дорогу на Запад и отбросив завоевателей назад на их собственные земли.
Гид освежил память посетителя, и Морозини, слушая его, все меньше и меньше понимал лирические восторги возницы по поводу этой «легендарной любви». Собеский, безусловно, был легендарен, чего нельзя сказать о Марии-Казимире, честолюбивой интриганке, которая катастрофическим образом влияла на политику мужа, поссорила его с Людовиком XIV, а после смерти Яна III повела себя так вызывающе, что польский сейм отослал ее восвояси.[17]17
Поскольку у нее не было своей резиденции, в 1716 году она умерла в замке де Блуа, где регент предоставил ей скромное убежище. – Прим. авт.
[Закрыть]
Внутреннее убранство замка несколько разочаровало Морозини. Русские увезли многое из того, что в нем находилось изначально. Лишь кое-какая мебель и множество портретов хранили память о великом короле. Тем не менее антиквар с безусловным восхищением осматривал кабинетную мебель флорентийского стиля, подаренную папой Иннокентием IX, зеркало великолепной работы, отражавшее когда-то чрезвычайно милое личико королевы, и панно ван Идена, украшавшее ее клавесин, дар императрицы Элеоноры Австрийской...
Прогуливаясь по залам, многие из которых были пусты, Альдо почувствовал, что его охватила какая-то тоска. Он был здесь чуть ли не единственным посетителем, и это слишком молчаливое место в конце концов растревожило его. Он уже спрашивал себя, зачем приехал сюда, и сожалел, что не остался в городе. Решив, что сады, освещенные выглянувшим солнцем, вернут ему хорошее настроение, он вышел на террасу, нависающую над притоком Вислы, чтобы полюбоваться растущими у берега реки гигантскими деревьями, по преданию, посаженными самим Собеским. И в этот момент увидел девушку.
Незнакомка, которой не было, наверное, и двадцати лет, поразила Альдо своей красотой: высокая и почти воздушная, с белокурыми волосами, отливающими чистым золотом, светлыми глазами и восхитительным ртом, она выглядела необыкновенно элегантной в своей шубке из голубого дрота, отороченного песцом, и в соответствующей наряду шапочке, придававшей ей вид сказочной героини Андерсена. Она, кажется, была чрезвычайно взволнована и что-то со страстью говорила молодому и романтичному брюнету без головного убора, выглядевшему не счастливее ее самой, но Альдо почти не замечал его присутствия, настолько незнакомая девушка поглотила все его внимание.
Насколько он мог судить, наблюдая за разыгравшейся между этими двумя персонажами сценой, речь шла о разрыве или чем-то похожем. Девушка как будто упрашивала, умоляла о чем-то своего друга. В ее глазах стояли слезы, впрочем, как и в глазах юноши, но, несмотря на то что они говорили довольно громко, Морозини не понимал ни слова из их разговора. Единственное, что он уловил, были имена действующих лиц. Прекрасное дитя звалась Анелькой, а ее приятель – Ладиславом.
Отойдя, чтобы его не заметили, за подстриженный тис, Морозини с интересом наблюдал за страстным диалогом. Анелька все отчаяннее молила о чем-то Ладислава, а он все упрямее замыкался в себе, демонстрируя оскорбленное достоинство. Может быть, это была классическая история любви богатой девушки и бедного, но гордого парня, готового разделить с возлюбленной свою нищету, но не ее богатство? В своей черной развевающейся одежде Ладислав очень смахивал на нигилиста или просвещенного студента, и прячущийся наблюдатель никак не мог понять, почему эта очаровательная девушка так цепляется за него: молодой человек явно не способен был обеспечить ей не только достойное ее, но и вообще какое бы то ни было будущее. К тому же он был не особенно красив!
И вдруг драма достигла высшего накала. Ладислав страстно обнял Анельку и подарил ей слишком страстный, чтобы не быть последним, поцелуй, затем, оторвавшись от нее, несмотря на отчаянную попытку девушки удержать его, со всех ног бросился прочь, и на свежем ветру затрепетали полы его длиннющего пальто и серый шарф.
Анелька даже не пыталась догнать юношу. Оперевшись на балюстраду, она низко склонилась, опустив на руки голову, и зарыдала. Альдо стоял не шевелясь под сенью тиса, не зная, что и делать. Он не представлял себе, как подойти к девушке с банальными словами утешения, но, с другой стороны, не мог удалиться и оставить ее здесь одну, наедине со своим горем.
Девушка выпрямилась, с минуту постояла, держась руками за каменную ограду и рассматривая распростертый у ее ног пейзаж, затем собралась уйти. Альдо решил последовать за ней, но девушка вместо того, чтобы направиться к воротам замка, стала подниматься по лестнице, ведущей к берегу реки, что, конечно, встревожило Морозини, охваченного вдруг странным предчувствием.
Хотя походка Морозини была легкой и неслышной, девушка скоро обнаружила его присутствие и побежала с такой скоростью, что он даже удивился. Ее маленькие ножки, обутые в синие замшевые ботиночки, порхали над дорожным гравием. Она мчалась к реке, и на этот раз, отбросив последние сомнения, Альдо устремился за ней. Он тоже хорошо бегал: после возвращения из плена у него было время заняться спортом – плавание, легкая атлетика и бокс! – и физическую форму Морозини восстановил блестяще. Его длинные ноги сократили разрыв между ним и беглянкой, однако нагнать ее ему удалось лишь у самого берега Вислы. Она издала резкий крик, отбиваясь от него всеми силами и произнося непонятные слова, смысл которых наверняка был не самым приятным. Тогда Альдо встряхнул девушку в надежде, что она замолчит и утихнет.
– Не вынуждайте меня давать вам пощечину, чтобы вы успокоились! – сказал он по-французски, полагая, что этот язык будет понятен жительнице страны, большинство населения которой говорит на нем.
И он не ошибся.
– Кто вам сказал, что я нуждаюсь в утешении? Кстати, зачем вы вмешиваетесь в чужие дела? И почему позволяете себе преследовать людей и набрасываться на них!
– Когда люди собираются совершить огромную глупость, долг каждого помешать им в этом! Осмелитесь ли вы утверждать, что не имели намерения броситься вниз?
– А если бы и так? Разве вас это касается? Разве мы знакомы?
– Согласен, мы незнакомы, но я хочу, чтобы вы знали по меньшей мере следующее: я человек со вкусом и не выношу, когда разрушают произведение искусства. А вы чуть не сделали это, поэтому я и вмешался. И благодарю бога за то, что он позволил мне поймать вас, прежде чем вы совершили этот прыжок: мне было бы очень неприятно купаться в мутной воде, к тому же наверняка ледяной...
– Я, по-вашему, произведение искусства? – спросила она, немного смягчившись.
– А вы видите здесь кого-то другого? Послушайте, милая девушка, доверьтесь мне и расскажите о своих бедах. Выходя из замка, я стал, сам того не желая, невольным свидетелем сцены, которая, кажется, причинила вам сильную боль. Поскольку я не знаю вашего языка, то почти ничего не понял, за исключением, пожалуй, того, что вы любите этого юношу, а он вас, но этот молодой человек понимает любовь по-своему и выдвигает свои условия. Я не ошибаюсь?
Анелька подняла на него сверкающий от слез взгляд. Боже, какие прекрасные у нее были глаза! Цвета жидкого меда, переливающегося на солнце. Морозини вдруг безумно захотелось поцеловать девушку, но он сдержал себя, сознавая, что после страстного поцелуя возлюбленного прикосновение его губ наверняка будет неприятно...
– Вы не ошибаетесь, – вздохнула Анелька. – Мы любим друг друга, но я не могу последовать за ним, потому что не имею на это права. Я не свободна.
– Вы замужем?
– Нет, но...
Девушка умолкла на полуслове, а глаза на прелестном личике, увидевшие что-то за спиной Морозини, подернулись печалью. Так появилось третье действующее лицо драмы. Альдо понял это, услышав дыхание человека, появившегося позади него. Он обернулся. Перед ним стоял мужчина, сложением напоминающий сейф, а по одежде – слугу солидного дома; в руках он держал котелок. Не удостоив Морозини даже взглядом, мужчина гортанным голосом бросил несколько слов. Анелька опустила голову и отошла от своего нового знакомого.
– Боже, как ужасно, когда ничего не понимаешь, – воскликнул Альдо. – Что он говорит?
