Текст книги "Двадцать тысяч лье под водой (другой перевод)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Дюмон-Дюрвиль намеревался отправиться тотчас, но экипаж его был изнурен распространенными в этой нездоровой местности лихорадками; к тому же сам он был болен и мог сняться с якоря только 17 марта.

Между тем французское правительство ввиду того, что труды Дилона могли быть неизвестны Дюмону-Дюрвилю, послало в Ваникоро корвет «Байонез», под командой Легоарана де Тромлена, который находился у западного берега Америки. «Байонез» пришел в Ваникоро спустя несколько месяцев по отплытии «Астролябии». Он не нашел там никаких документов, но мог констатировать, что дикари пощадили мавзолей Лаперуза. Таково было содержание рассказа, сообщенного мною капитану Немо.

– Следовательно, – ответил он мне, – до сих пор неизвестно, где погибло третье судно, построенное потерпевшими кораблекрушение на острове Ваникоро?

– Неизвестно.

Капитан Немо, ничего не ответив, дал мне знак следовать за ним в большой салон. «Наутилус» погрузился на глубину нескольких метров, ставни раздвинулись. Я бросился к окну, и под слоями кораллов, покрытых грибовидными сифонулями, альционами, кариофилами, среди мириад прелестных рыб, глифисидонов, помферидов, диаколей и жабошилов, я увидел обломки судна, которые нельзя было вытащить драгой, железные скобы, якоря, пушки, ядра, ворот с принадлежностями, форштевень и другие предметы, принадлежавшие погибшим кораблям и теперь покрытые живыми цветами.

И в то время, когда я рассматривал эти печальные обломки, капитан Немо сказал мне каким-то особо важным голосом:

– Капитан Лаперуз вышел со своими кораблями «Буссоль» и «Астролябия» 7 декабря 1785 года. Он высадился в Ботани-Бей, затем посетил архипелаг Товарищества, Новую Каледонию, отсюда направился к Санта-Крузу и пристал к Намуку – одному из островов группы Гавайев. «Буссоль», шедшая впереди, села на мель у южного берега. «Астролябия» пошла к ней на помощь и также села на мель. Первый корабль почти тотчас же разрушился. Второй же, севший на мель под ветром, продержался несколько дней. Туземцы встретили потерпевших крушение довольно гостеприимно. Последние поселились на острове и построили себе из обломков обоих кораблей небольшое судно. Несколько матросов добровольно остались в Ваникоро, остальные, истощенные, больные, отплыли вместе с Лаперузом. Они направились к Соломоновым островам и все погибли на берегу главного острова этой группы, между мысами Разочарование и Удовлетворение.

– Но откуда это вам известно? – воскликнул я.

– Вот что я нашел на месте последнего кораблекрушения.

И капитан Немо показал мне жестяной ящик с французскими штемпелями, весь изъеденный морской водой. Он его открыл, и я увидел связку бумаг, пожелтевших, но которые можно было читать.

Это были инструкции самого морского министра капитану Лаперузу с собственноручными пометками на полях Людовика XVI.

– Для моряка это завидная смерть! – воскликнул капитан Немо. – И такая покойная коралловая могила! И да захочет небо, чтобы я и мои товарищи не имели иной.

Глава XX
ТОРРЕСОВ ПРОЛИВ

В ночь с 27 на 28 декабря «Наутилус» покинул Ваникоро, пройдя пролив между островами с изумительной быстротой. Он взял направление на юго-запад и за три дня прошел семьсот пятьдесят миль, иначе говоря, все расстояние, отделяющее группу островов Лаперуза от юго-восточной стороны Новой Гвинеи. 1 января 1868 года Консель явился ко мне на палубу.

– Господин профессор, – обратился он ко мне, – позвольте пожелать вам счастливого года.

– Благодарю за доброе пожелание. Однако я желал бы знать, что ты подразумеваешь под «счастливым годом» в тех обстоятельствах, в которых мы находимся? Год ли, в котором окончится наше пленение, или год, в котором будет еще продолжаться это наше странное путешествие?

– Право, – ответил Консель, – я не сумею вам ответить. Конечно, вы встречаете весьма любопытные вещи и в продолжение этих двух месяцев не имели времени скучать. Последнее чудо всего более изумительно, а если это будет так продолжаться дальше, то я и не придумаю, чем это может окончиться. Мое мнение, что нам более никогда не выпадет такой случай.

– Никогда, Консель?

– Господин Немо вполне оправдывает свое латинское имя и нисколько нас не стесняет, словно он и не существует на свете [7]7
  Nemo (лат.) – никто.


[Закрыть].

– Ты прав, Консель.

– Я полагаю, не знаю, как это вам понравится, что счастливым годом следует считать такой, в котором удается многое узнать и все увидеть.

– Все увидеть, Консель? Это будет очень продолжительно. А вы, Нед Ленд, какого мнения?

– Нед Ленд совершенно противоположного мнения, – ответил за канадца Консель. – Это человек с положительным умом и требовательным желудком. Постоянно смотреть на рыб и ими питаться – это для него недостаточно. Недостаток в хлебе, в мясе, в вине – чувствительное лишение для саксонца, привыкшего к бифштексам и которому по душе придется приличная порция джина.

– Что касается меня, Консель, это меня не тревожит, и я весьма доволен пищей, которой нас кормят.

– И я также, – ответил Консель. – К тому же насколько Нед Ленд желает бежать с судна, настолько я желаю остаться здесь. Следовательно, если наступивший год будет несчастлив для меня, то, наоборот, весьма счастлив для него, и, таким образом, как всегда, кто-нибудь получит удовлетворение. В заключение же я приношу благое пожелание господину профессору всего, чего он сам желает.

– Спасибо, Консель, прошу только отложить вопрос о подарках до более удобного времени, а пока ограничиться крепким пожатием руки. Больше предложить ничего не могу.

– Господин профессор никогда не был так щедр, – ответил Консель.

Поздравление с Новым годом окончилось, и Консель удалился. Ко 2 января мы сделали 11 тысяч 340 миль, считая все пройденное расстояние со дня нашего выхода из Японского моря. Перед «Наутилусом» расстилалось опасное Коралловое море северо-восточного берега Австралии. Наше судно находилось всего в нескольких милях от ужасного рифа, где 10 июня 1770 года едва не погибло судно Кука. Корабль, на котором он плыл, ударился об утес, и если не потонул, то только благодаря тому обстоятельству, что отбитый от толчка кусок утеса плотно застрял в образовавшейся в судне пробоине.

Мне весьма хотелось посетить этот подводный риф длиной триста шестьдесят миль, о который со страшной силой и шумом, похожим на раскаты грома, разбивалось вечно волнующееся море. Но в это время «Наутилус» опустился в глубину, и мне не удалось увидеть высоких коралловых стен. Я должен был довольствоваться различными породами рыб, попавших в наши сети. В числе их находился великолепный экземпляр тунца, из породы макрелей, с поперечными полосами на голубоватом брюхе, исчезающими вместе с жизнью животного. Эта порода рыб сопровождала нас целыми стаями, они снабжали нас весьма нежным и вкусным мясом. Пойманы были в большом количестве летучки, эти настоящие подводные ласточки, которые в темные ночи бороздят по всем направлениям воздух и воду полосками фосфорического света. Спустя два дня по прохождении Кораллового моря, 4 января, мы ознакомились с берегами Папуа. По этому случаю капитан Немо сообщил мне о своем намерении пройти в Индийский океан через Торресов пролив. Более он не прибавил ни слова.

Нед Ленд весьма обрадовался, узнав, что мы приближаемся к европейским морям.

Торресов пролив опасен своими подводными рифами. Он отделяет от Новой Голландии большой остров Папуа, называемый также Новой Гвинеей.

Папуа, или Новая Гвинея, имеет четыреста лье в длину и сто тридцать лье в ширину; поверхность ее равняется сорока тысячам квадратных географических лье. Она лежит между 0°11′ и 10°2′ южной широты и между 128°23′ и 146°15′ долготы.

В полдень, когда помощник капитана измерял высоту солнца, я увидел цепь Арфальских гор, поднимавшихся террасами и оканчивавшихся остроконечными вершинами.

Этот остров был открыт в 1511 году португальцем Франциско Серрано и посещаем последовательно: Хосе де Менезесом – в 1526 году, Грихальвой – в 1527 году, испанским генералом Альваром де Сааведра – в 1528 году, Хуго Ортесом – в 1545 году, голландцем Саутеном – в 1616 году, Никола Срюиком – в 1753 году, затем Тасманом, Дампиером, Фюмелем, Картере, Эдвардсом, Бугенвилем, Куком, Форрестом, Мак-Клуром и д'Антркасто – в 1792 году, Дюппере – в 1823 году и Дюмон-Дюрвилем – в 1827 году. «Это центр чернокожих, населяющих всю Малайзию», – как выразился Риенци, и я ничуть не удивился бы, если обстоятельства нашего плавания поставили меня лицом к лицу с этими опасными дикарями.

«Наутилус» подошел ко входу самого опасного пролива на земном шаре, через который едва решаются переплывать наиболее смелые мореплаватели, который прошел Луис Торрес, возвращаясь из Южных морей в Меланезию, и в котором в 1840 году ставшие на мель корветы Дюмон-Дюрвиля едва не погибли со всем экипажем. Даже «Наутилус», игнорировавший опасности в море, должен был остерегаться здешних коралловых рифов.

Ширина Торресова пролива достигает тридцати четырех лье, но он загроможден бесчисленным множеством островов, островков, скал и бурунов, поэтому почти непроходим для судов. По той же причине и капитан Немо принял все меры предосторожности, чтобы переплыть его. «Наутилус», качаясь на поверхности, шел умеренным ходом. Его винт медленно разбивал воду. Пользуясь тем, что судно плывет по поверхности воды, я и оба мои компаньона вышли на палубу, которая, по обыкновению, была пуста. Передо мною возвышалась будка рулевого; если я не ошибаюсь, в ней находился Немо и сам управлял судном.

Я имел перед глазами превосходные карты Торресова пролива, составленные инженером-гидрографом Винценданом Дюмуленом и мичманом Купваном Дебуа, состоявшими при штабе Дюмон-Дюрвиля во время его последнего кругосветного плавания. Эти работы, как и труд капитана Кинга, являлись лучшими путеводными картами, предоставлявшими возможность разобраться в лабиринте проходов пролива. Я внимательно рассматривал карты.

Вокруг «Наутилуса» море яростно бушевало. Течение неслось от юго-востока к северо-западу со скоростью двух с половиной миль в час и разбивалось о коралловые утесы, разбросанные повсюду.

– Скверное море! – обратился ко мне Нед Ленд.

– Действительно, отвратительно, – ответил я, – оно непригодно даже такому судну, как «Наутилус».

– Должно быть, – заметил канадец, – этот проклятый капитан досконально знает здешний путь – наскочи он на один из этого множества рифов, его бы судно было разбито вдребезги.

Действительно, положение было весьма опасное, но «Наутилус» продолжал, словно по волшебству, ловко скользить среди этих ужасных рифов. Он не придерживался пути, принятого «Астролябией» и «Зеле», который был так фатален для Дюмон-Дюрвиля. Он шел в более северном направлении, прошел около острова Мурей и затем, направляясь на юго-восток, вошел в Кумберландский проход. Я полагал, что он врежется в берег, но он изумительно крутым поворотом избег этого и, продолжая лавировать среда многочисленных островов, как кажется безымянных, подошел к острову Тунд, откуда предстояло пройти так называемый Опасный канал.

Я невольно задавал себе вопрос, не рискует ли смелый до безумия капитан Немо пройти тем проливом, где сели на мель оба корвета Дюмон-Дюрвиля, но «Наутилус» снова круто изменил направление и, повернув прямо на запад, пошел к острову Гвебороар.

Было три часа пополудни. Прилив продолжался и достигал своей высшей точки; волнение стихало. «Наутилус» подошел к острову, который я до сих пор вижу перед собой окаймленным опушкой панданусов. Мы плыли вблизи и вдоль его берега на расстоянии двух миль.

Неожиданный сильный толчок заставил меня упасть. «Наутилус» наткнулся на подводный риф и остановился неподвижно с небольшим креном влево.

Поднявшись, я увидел на палубе капитана Немо и его помощника. Они старались выяснить, в каком положении находится судно, ведя разговор на своем непонятном наречии.

Вот положение, в каком мы находились. В трех милях с правой стороны виднелся остров Гвебороар, северо-западный берег которого закруглялся, как огромных размеров рука. На востоке и юге обнажались благодаря отливу некоторые вершины коралловых рифов. Мы сели на мель, сняться с которой ввиду отсутствия в этих морях сильного течения было для «Наутилуса» весьма затруднительно. Судно нигде не было повреждено, так как был прочен его корпус, но все-таки являлась мысль, сможет ли «Наутилус» сняться с мели; в противном случае он был бы обречен на гибель. Во время этих размышлений ко мне подошел капитан Немо, как всегда неизменно спокойный, хладнокровный, вполне владеющий собой.

– Несчастье, – обратился я к нему.

– Нет, приключение, – ответил он.

– Но приключение, – возразил я, – которое может заставить вас обратиться в жителя той земли, которую вы избегаете.

Капитан Немо как-то странно на меня взглянул и сделал отрицательный жест. Этим он мне дал понять, что ничто не заставит его жить на континенте. Затем он обратился ко мне:

– К тому же, господин Аронакс, «Наутилусу» не угрожает гибель – он вас еще перенесет в самую середину чудес океана. Наше путешествие только начинается, и я не рассчитываю так скоро лишиться вашего общества.

– Между тем, капитан Немо, – отвечал я, не обращая внимания на иронию фразы, – «Наутилус» сидит на мели в открытом море. В Тихом океане приливы слабы, и если вам не удастся выгрузить весь балласт, в чем сильно сомневаюсь, то я не понимаю, каким образом вы сдвинете с мели судно.

– Вы, правы, господин профессор, – ответил капитан Немо, – в Тихом океане не бывает сильных приливов, но в Торресовом проливе вода поднимается на полтора метра. Сегодня у нас 4 января, и через пять дней наступит полнолуние. Право, я был бы очень изумлен, если бы этот услужливый спутник отказался поднять массу воды и тем лишил бы меня своей услуги, которую, кроме него, я ни от кого не приму.

Капитан Немо в сопровождении своего помощника спустился во внутреннее помещение «Наутилуса». Судно продолжало стоять неподвижно, словно коралловые полипы успели его укрепить своим неразрушимым цементом.

– Что хорошего, господин профессор? – обратился ко мне Ленд после ухода капитана Немо.

– Мы будем ожидать девятого числа – прилива и будем рассчитывать на любезность луны, которая потрудится сдвинуть судно с места.

– Это очень просто?

– Совсем просто!

– А этот капитан не желает завести свои якоря и пустить вовсю свои машины, чтобы попробовать своими силами сдвинуть судно?

– К чему, когда совершенно достаточно одного прилива, – заметил Консель.

Канадец взглянул на Конселя и пожал плечами: в нем заговорил моряк.

– Милостивый государь, – начал он, – вы можете мне верить, и я заявляю, что этот кусок железа более уже никогда не будет плавать ни под водой, ни на воде. Он только годен на продажу с веса. Я думаю, что наступило время покинуть общество капитана Немо.

– Друг Нед, – ответил я, – я далеко не разочаровался в этом прекрасном «Наутилусе», и через четыре дня мы узнаем, какую услугу окажет прилив в Тихом океане. Затем, ваш совет бежать мог бы иметь значение в виду берегов Англии или Прованса, но не в проходах Папуа, и снова вам повторяю – всегда найдется время прибегнуть к этой крайности, если «Наутилус» не в состоянии будет сойти с мели.

– Нельзя ли, по крайней мере, сойти на берег! – воскликнул Нед Ленд. – Вот остров. На нем растут деревья. Под деревьями живут земные животные, и я чувствую прекрасный аппетит.

– В данном случае Нед прав, – заметил Консель, – и я присоединяюсь к его мнению. Не может ли господин попросить своего друга капитана Немо, чтобы он высадил нас на землю, хотя бы для того, чтобы не потерять привычки ходить по твердым частям нашей планеты.

– Я буду просить капитана, – ответил я, – но полагаю, что получу отказ.

– Если бы господин рискнул, – заявил Консель, – тогда бы мы, во всяком случае, узнали, насколько любезен капитан.

К великому моему изумлению, капитан Немо согласился на мою просьбу. Более того, его любезность и предупредительность простирались до того, что он не потребовал обещания возвратиться на судно. Впрочем, путешествие через Новую Гвинею было сопряжено с большими опасностями, и я не посоветовал бы идти на такой риск Неду Ленду, так как лучше было оставаться пленником на «Наутилусе», чем попасть в руки туземцев Папуа. На следующее утро в наше распоряжение была предоставлена лодка. Я не старался узнать, будет ли нас сопровождать капитан Немо, полагая, что мы будем предоставлены самим себе и управлять лодкой будет Нед Ленд. К тому же расстояние до берега не превышало двух миль, и сильному канадцу потребовалось бы не более часа, чтобы провести свободно легкую лодку между рифами, столь опасными для больших судов.

На следующий день, 5 января, лодку вытащили из помещения и спустили с палубы на воду. Вся эта операция была легко исполнена двумя матросами. Весла были вставлены в уключины, и нам оставалось только сесть. В восемь часов, вооружившись электрическими ружьями и топорами, мы отчалили от «Наутилуса». Море было достаточно спокойно. Дул легкий береговой ветер. Консель и я сели за весла и гребли усердно, а Нед Ленд управлял лодкой, которой приходилось проходить узкие проходы, образовавшиеся между бурунами. Лодка искусно управлялась и быстро неслась.

Нед Ленд не мог сдержать своей радости. Это был узник, вырвавшийся из своей тюрьмы на свободу; он совершенно забыл, что нам придется возвратиться.

– Мясо, – повторял он, – мы будем есть мясо, и какое мясо! Настоящую дичь! К сожалению, без хлеба. Я никогда не говорил, что рыба – плохая вещь, но ею не следует злоупотреблять, и кусок свежей и жирной дичи, поджаренной на горячих углях, внесет приятное разнообразие в нашу обыденную пищу.

– Обжора, – заметил Консель, – у меня от его слов слюнки текут.

– Однако надо узнать, – сказал я, – водится ли дичь в этих лесах, эта дичь может оказаться такой сильной, что сама может охотиться за охотником.

– Хорошо, господин Аронакс, – ответил канадец, зубы которого, казалось, были так же остро наточены, как лезвие топора, – но я готов съесть тигра, филе тигра, если на этом острове не водится другой четвероногой дичи.

– Друг Нед нетерпелив, – заметил Консель.

– Как бы там ни было, – возразил Нед Ленд, – но всякое животное с четырьмя ногами, без перьев, или двуногое, покрытое перьями, будет мною приветствовано выстрелом.

– Вот, – ответил я, – вы снова, Ленд, начинаете выказывать неблагоразумие.

– Не бойтесь, господин Аронакс, – ответил канадец, – плывите смело. Я у вас попрошу не более двадцати минут, чтобы предложить вам кушанье моего приготовления.

Было половина девятого, когда лодка «Наутилуса» тихо остановилась на плоском песчаном берегу, счастливо пройдя коралловое кольцо, которое окружало остров Гвебороар.

Глава XXI
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НА ЗЕМЛЕ

Вступление на сушу произвело на меня сильное впечатление. Нед Ленд стал пробовать почву ногой, словно опасаясь провалиться, а между тем не прошло и двух месяцев, как мы стали, по выражению капитана Немо, пассажирами «Наутилуса», в действительности же – его пленниками.

Мы отошли от берега на расстояние ружейного выстрела. Почва состояла сплошь из кораллового известняка, однако некоторые русла высохших ручьев были усеяны гранитными обломками, и это указывало, что остров принадлежит к древней формации. Весь горизонт представлял сплошную завесу роскошных лесов. Огромные деревья, достигавшие иногда двухсот футов вышины, переплетались между собой гирляндами из лиан, качавшимися от легкого ветерка, словно люльки. Здесь встречались вперемежку мимозы, смоковницы, казуарины, тэки, панданусы и пальмы; под защитой свода из зелени у их подножия росли орхидеи, бобовые растения и папоротники. Не обращая внимания на красоты новогвинейской флоры, канадец предпочел полезное приятному. Увидев кокосовое дерево, он сорвал с него несколько плодов, разбил их и угостил нас ядром и молоком ореха.

– Превосходно! – воскликнул Нед Ленд.

– Да, очень вкусно, – согласился Консель.

– Я думаю, – сказал канадец, – капитан Немо ничего не будет иметь против того, что на борту его судна окажется небольшой груз кокосовых орехов.

– Я в этом уверен, – ответил я, – но также и в том, что он не захочет их есть.

– Тем хуже для него, – заметил Консель.

– И тем лучше для нас! – воскликнул Нед Ленд. – Нам больше останется.

– Одно только слово, Ленд, – обратился я к гарпунщику, который готовился опустошить и другое кокосовое дерево. – Кокос – хорошая вещь, но прежде чем нагружать им лодку, надо поискать на острове, нет ли чего не менее полезного и питательного. Свежие овощи не были бы лишними на кухне «Наутилуса».

– Господин профессор прав, – ответил Консель, – и я предлагаю разделить наше судно на три отделения: одно для плодов, другое для овощей и третье для дичи, которой, однако, надо заметить, пока и следа не видно на этом острове.

– Консель, никогда не следует ни в чем отчаиваться! – заметил канадец.

– Идем дальше, – предложил я, – а главное, будем осторожнее. Хотя остров кажется необитаемым, однако могут встретиться люди и менее разборчивые по отношению к дичи, нежели мы.

– Ге, ге! – воскликнул Нед Ленд, двигая выразительно челюстями.

– В чем дело? – вскрикнул Консель.

– На этот раз, – продолжал канадец, – я понимаю прелесть людоедства.

– Нед, Нед, что вы говорите? – воскликнул Консель. – Вы – антропофаг? С этих пор я, живущий с вами в одной каюте, не в безопасности. Я могу в одно прекрасное утро проснуться съеденным.

– Друг Консель, я вас очень люблю, но не настолько, чтобы вас съесть без особой надобности.

– Я в этом несколько сомневаюсь, – ответил Консель. – Однако надо охотиться и добыть дичи, чтобы удовлетворить аппетит этого каннибала и сохранить господину его слугу.

Обмениваясь такими шутками, мы проникали под темные своды леса и в течение двух часов бродили во всех направлениях.

Случайно мы нашли несколько видов овощей и, помимо того, одно из самых полезных растений тропического пояса, которое могло пополнить весьма ощутимый недостаток в питании на борту «Наутилуса».

Я разумею хлебное дерево, растущее в изобилии на острове Гвебороар. Мне пришлось встретить одну его особую разновидность, лишенную зерен, называемую малайцами «рима».

Дерево это отличается от других прямизной своего ствола и высотой, достигающей сорока футов. Его грациозно округленная вершина состоит из больших многолопастных листьев – и такое дерево было весьма удачно натурализовано на Маскаренских островах. В массе зелени чита выделяются большие шаровидные плоды, имеющие в диаметре около дециметра и шероховатые снаружи. Природа наградила этим полезным растением страну, где не растут злаки. Хлебное дерево не требует ни обработки, ни ухода и дает плоды в течение восьми месяцев в году.

Нед Ленд хорошо знал эти плоды. Во время своих многочисленных путешествий он ел их не раз и умел приготовить из них вкусную и питательную пищу. Рима возбудила в нем аппетит.

– Господин профессор, – обратился он ко мне, – я умру, если не попробую теста этого хлебного дерева!

– Попробуйте, друг Нед, и ешьте сколько вам угодно. Мы здесь для того, чтобы производить опыты. Приступайте к делу.

– Для этого не потребуется много времени, – ответил канадец.

При помощи зажигательного стекла Нед развел огонь из сухого дерева, которое вскоре весело затрещало. В это время я с Конселем собрал лучшие плоды хлебного дерева. Некоторые плоды не достигли полной зрелости, и их белая мякоть была покрыта толстой кожей. Другие же, и в значительном количестве, желтоватые, студенистые на вид, как будто дожидались, чтобы их сорвали. В плодах не оказалось семян. Мы принесли их целую корзину; Нед Ленд разрезал их на толстые ломти, положил последние на горячие уголья и стал приговаривать:

– Вы увидите, господин профессор, что за прекрасный хлеб выйдет.

– В особенности когда мы столько времени пробыли без хлеба, – заметил Консель.

– Вы такого никогда еще не пробовали, – продолжал Нед. – Это настоящее пирожное.

– Нет, хлеба из этих плодов я не пробовал, Нед.

– Приготовьтесь кушать самое отменное блюдо. И если вы не захотите его отведать в другой раз, я более не король гарпунщиков!

Через несколько минут наружная часть плодов совершенно обуглилась. Внутри же получилось белое тесто вроде нежного мякиша белого хлеба и вкусом напоминающее артишоки.

Надо признаться, хлеб получился превосходный, и я его ел с большим удовольствием.

– К несчастью, – сказал я, – такое тесто не может долго храниться, и мне кажется напрасным будет брать с собой запас этих плодов.

– Вот те на! – воскликнул Нед. – Вы рассуждаете как натуралист, а я буду действовать как булочник. Консель, наберите побольше плодов, мы их захватим с собой.

– Как же вы их приготовите? – спросил я канадца.

– Я сделаю из их мякоти кислое тесто, которое может долго сохраняться. И я воспользуюсь также и печью корабля, когда надо будет испечь хлеб. Ручаюсь, что вам придется по вкусу этот хлеб, хотя, правда, он будет несколько кисловат.

– В таком случае придется вас только благодарить.

– Однако, господин профессор, – сказал Нед, – к этому не будет лишним запастись овощами и другими плодами.

– Запасайтесь.

Собрав в достаточном количестве плодов с хлебных деревьев, мы отправились искать то, что Ленд считал нелишним.

Поиски наши увенчались успехом, и к полудню нам удалось собрать достаточное количество бананов. Эти превосходные продукты жаркого пояса поспевают в течение всего года, и малайцы, называющие их пизангом, едят их испеченными. Нам также посчастливилось добыть вкусные манго и огромной величины ананасы. Этот сбор занял много времени, но сожалеть не приходилось.

Консель все время наблюдал за Недом. Гарпунщик шел впереди и, проходя лесом, изумительно ловко срывал лучшие плоды, которые предназначались для пополнения запаса провизии.

– Теперь у нас, кажется, всего достаточно, – заявил Консель.

– Гм! – ответил канадец.

– Чего же вам недостает?

– Из всего этого никак не приготовишь обеда, – ответил Нед. – Это, так сказать, финал обеда, десерт. А где же суп и жаркое?

– Действительно, – сказал я, – Нед обещал нас угостить котлетами, которые мне кажутся проблематичными.

– Господин, – обратился ко мне канадец, – охота не только не окончилась, но и не начиналась. Терпение! Быть не может, чтобы мы не встретили животного в шерсти или в перьях если не в этой местности, то в другой.

– И если не сегодня, то завтра, – добавил Консель. – Поэтому я не советую удаляться и предлагаю возвратиться на лодку.

– Как, уже! – вскрикнул Нед.

– Да, – ответил я, – мы должны возвратиться до наступления ночи.

– Но который же теперь час? – спросил канадец.

– Часа два, – ответил Консель.

– Как время бежит на суше! – воскликнул со вздохом Нед.

– В путь! – скомандовал Консель.

Мы возвращались тем же лесом и дополнили наш запас пальмовой капустой, которую пришлось доставать с вершины особого вида пальмы, а также мелкими бобами, называемыми малайцами абру, и лучшего качества игнамами.

Мы едва дотащили наш сбор до лодки. А между тем Нед Ленд не довольствовался имеющимся запасом. Судьба ему благоприятствовала. В то время как мы собрались сесть в лодку, он заметил несколько деревьев высотой от двадцати пяти до тридцати футов, принадлежащих к виду пальм.

Эти деревья, не менее полезные, чем хлебное дерево, называют саговыми деревьями. Они также растут без всякого ухода, размножаются отпрысками и семенами, как тутовые деревья.

Нед Ленд умел обращаться с ними. Схватив топор, он стал усердно и с такой силой им работать, что вскоре срубил три саговые пальмы, опудренные белой пылью.

Я следил за ним скорее глазами натуралиста, чем проголодавшегося человека. Прежде всего он снял с каждого ствола полосы коры в дюйм толщиной. Под этой корой оказался сетчатый слой продольных волокон, образующих самые запутанные узлы, содержащие в себе клейкую муку. Эта мука и была саго, съедобное вещество, служащее главной пищей малайского населения.

Затем Нед Ленд разрубил стволы на куски, как рубят дрова. Добывание саго он отложил до более удобного времени, так как надо было клейкую муку протирать сквозь решето, чтобы отделить волокнистые связки, затем высушить на солнце и, наконец, дать ей отвердеть в формах.

В пять часов вечера на нагруженной нашими сокровищами лодке мы отчалили от берега и через полчаса пристали к «Наутилусу». Никто не вышел нам навстречу. Огромный железный цилиндр казался необитаемым. После выгрузки провизии я отправился в свою комнату, где меня ожидал ужин. Поужинав, я лег спать.

На следующий день, 6 января, на корабле не произошло ничего, выходящего из ряда обыденных явлений. Лодка оставалась на том же месте, и мы решили снова ехать на остров Гвебороар. Нед Ленд рассчитывал на удачную охоту и намеревался посетить другие места этого острова.

С восходом солнца мы уже плыли. Увлекаемая так же течением лодка вскоре достигла острова.

Мы высадились на берег и, рассудив, что лучше всего положиться на инстинкт канадца, последовали за ним; его длинные ноги угрожали нас покинуть.

Нед Ленд пошел вдоль берега к западу; перейдя вброд несколько ручьев, он достиг высокой равнины, окруженной прекрасным лесом. Несколько птиц-рыболовов бродили около ручейков, но близко к себе не подпускали. Такая осторожность подсказывала мне, что эти пернатые животные знакомы с двуногим нашей породы, и я пришел к тому выводу, что если остров и необитаем, то все-таки его иногда посещают люди.

Пройдя равнину, мы подошли к опушке небольшого леса, оживленного пением и порханием множества птиц.

– Тут только одни птицы, – заметил Консель.

– Среди них есть и съедобные, – заметил, в свою очередь, гарпунщик.

– Ни одной, дружище, – возразил Консель, – я вижу одних только попугаев.

– Друг Консель, – заметил наставительно Нед, – попугаи по необходимости могут сойти за фазанов.

– А я добавлю, – сказал я, – что эти птицы, хорошо приготовленные, – весьма недурное блюдо.

И действительно, в густой зелени этого леса порхало множество попугаев; они перелетали с ветки на ветку, и если бы получили более заботливое образование, то мы бы услышали речь на человеческом языке. В настоящие же минуты они болтали на природном языке со своими самками в цветных нарядах и с важными какаду, решавшими, казалось, философские задачи; красные лори быстро проносились, словно лоскутки красной материи, развеваемые ветром, посреди шумно летавших калао и папуа, окрашенных в самый нежный лазурный цвет.

В этой коллекции пернатых недоставало, однако, одной птицы, исключительно принадлежащей этим странам и никогда не перелетающей границу островов Арру и Новой Гвинеи. Но вскоре судьба доставила мне случай полюбоваться и ею.