Текст книги "Южная звезда"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Андре Лори
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава четырнадцатая
ГОВОРЯЩИЙ СТРАУС

После этой ужасной катастрофы у Сиприена и Ли осталось единственное желание – бежать как можно дальше от того места, где она случилась. Они направились вдоль чащи леса к северу и через час подъехали к руслу потока, впадавшего в обширное озеро. Вперед ехать было некуда, а возвратиться по прежней дороге – значило отказаться от всякой надежды найти снова Матакита. На противоположном берегу озера поднимались высокие холмы, и Сиприен рассудил, что с одной из этих вершин ему будет удобнее обозреть окрестность и вместе с Ли решил обогнуть озеро. Сделать это оказалось чрезвычайно трудным; дороги не было, приходилось пробираться сквозь чащу, ведя в поводу жирафов, и поэтому путники потратили целых три часа, чтобы пройти расстояние в семь или восемь километров. Когда наконец они обогнули озеро, настала ночь, и им пришлось остаться на ночлег на его берегу, усталыми до изнеможения, не думая пока о дальнейшем путешествии. Запасы наших путников почти все истощились, а потому ночлег их не представлял ни малейшего удобства; однако Ли по-прежнему старался делать все от него зависящее, чтобы угодить своему хозяину. Закончив свои дела, он сказал ему ласково:

– Папаша, вы, я вижу, очень устали. Наши запасы почти все пришли к концу. Позвольте мне пойти на поиски какого-нибудь селения, где мне не откажут в помощи.

– Ты хочешь покинуть меня, Ли?! – воскликнул Сиприен.

– Но это необходимо, папаша, – ответил китаец. – Я возьму с собой одного из жирафов и поеду по направлению к северу. Столица короля Тонаи не может быть далеко отсюда, и я позабочусь о том, чтобы вас приняли там радушно. Потом мы возвратимся в Грикаланд, где уже больше нечего будет опасаться негодяев, которые умерли в этой экспедиции.

Решено было, что Сиприен будет ждать Ли на том же месте в течение двух суток – этого времени было вполне достаточно, чтобы китаец на своем быстроходном жирафе проехал по этой области и вернулся. Не желая терять ни минуты. Ли, не думая об отдыхе, простился с Сиприеном, поцеловал ему руку, вскочил на своего жирафа и исчез во мраке ночи, а Сиприен заснул.

Когда он проснулся, свежее утро и отдых дали иное направление мыслям молодого инженера. Он решил в ожидании китайца подняться на высокий пригорок, у подножия которого спал, и осмотреть окрестность, но так как дороги не было нигде, а жирафы, как известно, не принадлежат к породе лазающих, то Сиприену пришлось оставить своего жирафа внизу, привязав его за ногу к дереву. Сделав это, Сиприен дружелюбно простился со своим товарищем, потрепав его по спине, закинув на одно плечо ружье, на другое – одеяло, и отправился в путь. Идти было очень трудно. Сиприен весь день обходил скалы и только к ночи добрался до половины одной горы; на другой день он продолжал свое восхождение и к одиннадцати часам утра дошел до самой вершины горы. Но там ожидало его жестокое разочарование: всю вершину горы заволок густейший туман, из-за которого нельзя было видеть, что делается внизу; напрасно Сиприен ждал, что туман рассеется, он все больше и больше сгущался и наконец превратился в мелкий холодный и частый дождь. Вблизи Сиприена не было ни одного дерева, ни одного куста, за которым он мог бы укрыться: дождь промочил его насквозь. Положение его становилось критическим; спускаться вниз сквозь такой туман было бы безумием с его стороны, а потому ему оставалось мокнуть в ожидании, когда дождь прекратится. Даже костер разложить при такой погоде было совершенно немыслимо, и Сиприен должен был отказаться от мысли съесть чего-нибудь горячего. Пришлось удовольствоваться холодными мясными консервами.

Мокрый и озябший, он кое-как улегся, положив голову на большой камень, и заснул тяжелым сном. Когда Сиприен проснулся, он был в горячке.

Смутно сознавая, что он погибнет, если будет далее выдерживать этот непрерывный холодный душ, не делая попытки избавиться от него, Сиприен с усилием встал и, опираясь на палку, стал спускаться с горы. Как он сошел вниз – он сам затруднился бы ответить на этот вопрос. Он то катился с мокрых откосов, то сползал на четвереньках с почти отвесных скал и наконец, весь избитый, запыхавшийся и изнуренный горячкой, приплелся к тому месту, где оставил жирафа; но того уже не было: жираф, соскучившись, вероятно, в одиночестве или же побуждаемый голодом, так как вся трава на большом расстоянии от того места, где он стоял, была ощипана, перегрыз веревку, которой он был привязан, и освободился.

Сиприен, быть может, сильнее почувствовал бы этот новый удар судьбы, если бы был в нормальном состоянии, но он был так болен, что почти не сознавал того, что происходило вокруг него. Единственное, что ему пришло в голову сделать, – это переодеться в сухое платье. После этого он повалился как сноп на кожаный мешок в тени большого баобаба и впал в тяжелое состояние полусна, в котором пред его умственным взором проносились картины всего пережитого и перевиденного за время путешествия по Трансваалю. К утру дождь перестал, и солнце уже высоко стояло на небе, когда Сиприен открыл глаза. Он увидел перед собой большого страуса, который сначала остановился от него в нескольких шагах, но через минуту подошел к нему.

«Может быть, это страус Матакита?» – смутно пронеслось в уме Сиприена.

Но страус ответил ему на этот вопрос, заговорив с ним на чистом французском языке.

– Я не ошибаюсь?.. Это Сиприен Мере?.. Что с тобой, мой бедный друг? Что ты делаешь здесь?

Страус, говорящий по-французски, страус, знающий, как его зовут! Здесь было, конечно, чему удивляться человеку обыкновенному, находящемуся в здравом рассудке. Но Сиприен не был нисколько удивлен этим феноменом и даже нашел его вполне натуральным. Во время своего ночного бреда он видел гораздо более необыкновенные вещи: ему показалось это продолжением бреда.

– Вы очень невежливы, господин страус! – ответил он. – По какому праву вы говорите мне «ты»?

Голос Сиприена был глух и прерывист, как у всех горячечных, и уже по одному этому можно было безошибочно судить о том, что Сиприен болен.

Это обстоятельство до крайности взволновало страуса.

– Сиприен… друг мой! Ты болен и один здесь, в этом диком лесу! – воскликнул он, бросаясь перед ним на колени.

Это было также совершенно ненормальным физиологическим явлением: страусу, как известно, запрещено природой преклонять колени. Но Сиприен ничему не удивлялся. Он нашел даже вполне естественным то, что страус вынул из-под своего левого крыла кожаную бутылку с водой, смешанной с коньяком, и приложил горлышко к его губам. Одно только показалось ему странным, – это то, что птица поднялась с колен и сбросила с себя на землю сначала нечто вроде кожи, покрытой перьями, а потом длинную шею с птичьей головой. Освободившееся от этого одеяния существо оказалось высокого роста мужчиной, который был не кем иным, как Фарамоном Берте, величайшим охотником перед Богом и людьми.

– Ведь это я! Разве ты не узнал меня по голосу? Ты удивлен моим маскарадом? Это военная хитрость, которую я заимствовал у кафров и которую они применяют, когда охотятся за настоящими страусами!.. Но поговорим лучше о тебе, мой бедный друг!.. Каким образом очутился ты здесь один и больной? Ведь я увидел тебя благодаря совершенно невероятной случайности, я даже не подозревал, что ты в этой стране!

Сиприен был настолько болен, что ему было трудно говорить; поэтому он в нескольких словах дал своему другу требуемые им объяснения.

Фарамон Берте, впрочем, и не настаивал на большем и поспешил оказать больному помощь, в которой тот так нуждался; опыт, приобретенный в путешествиях по диким странам, оказал ему немалую услугу: он выучился у кафров лечению болотной лихорадки, которой и был болен его несчастный друг. Фарамон Берте начал с того, что вырыл большую яму и наложил в нее дров, оставив в ней только небольшое отверстие для воздуха. Когда дрова сгорели, яма обратилась в настоящую печь; Фарамон Берте положил в нее Сиприена, обернув его предварительно одеялом и оставив снаружи голову. Не прошло и десяти минут, как инженер покрылся сильнейшей испариной, которую самодельный доктор старался поддержать, давая больному горячий отвар из известных ему целебных трав.

Сиприен вскоре заснул благодатным сном. К вечеру он проснулся и почувствовал себя настолько хорошо, что попросил есть. Заботливый и находчивый друг и тут знал, как угодить ему: пока больной спал, Фарамон Берте успел сварить ему крепкий и очень вкусный бульон из нежной дичи и разных кореньев; к этому кушанью Фарамон Берте присоединил крылышко жареной дрофы и чашку воды с коньяком; всего этого было вполне достаточно, чтобы Сиприен почувствовал, что силы восстановились и лихорадка оставила его.

Час спустя Фарамон Берте, который также пообедал очень сытно, уселся рядом с Сиприеном и стал ему рассказывать, как очутился здесь один, без своих провожатых кафров-бассутов, которых всюду брал с собой.

Придя со своими тридцатью бассутами во владения великого негра Тонаи, знаменитый охотник был гостеприимно принят им, но чтобы получить право охотиться в его владениях, Фарамону Берте пришлось уступить Тонаи своих бассутов, у четырех из которых были ружья, для участия в военных действиях, начатых им против соседей. Эти четыре ружья сделали Тонаи непобедимым среди других кафрских племен, и в благодарность за оказанную ему Фарамоном Берте услугу великий Тонаи поклялся ему в вечной дружбе. Покровительство великого правителя сделало пребывание Фарамона Берте в этой стране вполне безопасным, а потому он продолжал охотиться один.

– Но для чего это ты вырядился страусом? – спросил своего друга Сиприен Мере.

– Я тебе уже говорил, что кафры употребляют эту хитрость, чтобы подойти к страусам, не возбудив в них подозрений; птицы эти очень осторожны и чутки, и охотнику приблизиться к ним очень трудно…

Сиприен в то время уже лежал под большими баобабами на мягкой подстилке из сухих листьев. Но друг Сиприена и этим не удовольствовался: он отправился в соседнюю долину за палаткой, оставленной им там на всякий случай, и не более как через четверть часа палатка была раскинута над больным Сиприеном.

– Ну а теперь, если тебя это не утомит, расскажи мне о своих приключениях, – сказал Фарамон Берте молодому инженеру.

Сиприен чувствовал себя настолько хорошо, что очень охотно принялся рассказывать другу, – довольно, впрочем, кратко – все то, что случилось в Грикаланде, а также и о том, что заставило его отправиться на поиски сбежавшего Матакита и похищенного им бриллианта. Он не забыл рассказать и о смерти своих соперников, об исчезновении Бардика и о том, что ждет возвращения китайца Ли, отправившегося на поиски съестных припасов.

Фарамон Берте выслушал своего друга с большим вниманием и на вопрос его, не встретил ли он где-нибудь молодого кафра, похожего по приметам на Бардика, ответил отрицательно.

– Но мне встретилась дорогой покинутая кем-то лошадь, – сказал он. – Может быть, это твоя и есть.

И Берте рассказал Сиприену, что два дня тому назад он увидел в одной ложбине очень хорошую серую лошадь без седла, но с недоуздком и с поводом, который тащился за ней. Лошадь та, по-видимому, не знала, что ей делать, и стоило только Фарамону Берте показать ей горсть сахара, как она тотчас же подошла к нему.

– Это моя лошадь! Это Тамплиер! – воскликнул Сиприен.

– Отлично. Она будет тебе возвращена, – сказал Берте. – А теперь спи. Завтра на рассвете мы покинем это очаровательное местечко.

Оба друга завернулись в одеяло и вскоре заснули крепким сном.

На другой день возвратился Ли с запасом разной провизии. Но так как Сиприен не просыпался, то Фарамон поручил Ли стеречь своего хозяина, а сам пошел привести лошадь, потеря которой так огорчала молодого инженера.

Глава пятнадцатая
ВОЛШЕБНАЯ ПЕЩЕРА

Когда Сиприен проснулся, он действительно увидел перед собой Тамплиера. Встреча их была самой дружеской. По-видимому, лошадь была рада свиданию со своим прежним хозяином не меньше, чем тот встрече со своим верным дорожным товарищем. Сиприен настолько поправился за ночь, что мог сесть верхом и тронуться в путь немедленно; поэтому Фарамон Берте взвалил на круп Тамплиера весь имевшийся налицо багаж и, взяв лошадь под уздцы, направился в столицу Тонаи в сопровождении Сиприена и Ли.

К вечеру они дошли до столицы великого Тонаи. Это был настоящий городок, расположенный амфитеатром на северной окраине горизонта. В нем было до пятнадцати тысяч жителей. Улицы городка отличались правильностью, а просторные и красивые хижины говорили о том, что обитатели их живут в достатке. Часть территории занимал королевский дворец, охраняемый черными воинами, вооруженными копьями; он был окружен высокой изгородью. Достаточно было Фарамону Берте показаться, чтобы все преграды рушились перед ними, чтобы и его, и Сиприена немедленно повели через множество широких дворов в церемониальный зал, где восседал «непобедимый завоеватель», окруженный почетной стражей и свитой.

Королю Тонаи было на вид лет сорок. Он был высокого роста и сильного телосложения. Костюм его состоял из головного украшения в виде диадемы, сделанного из кабаньих клыков, красной туники без рукавов и такого же цвета передника, вся одежда была вышита стеклянными бусами. На руках и на ногах у него было множество медных браслетов. Лицо Тонаи выражало ум, но в соединении с хитростью и жестокостью. Он приветливо поздоровался с Фарамоном Берте, с которым не виделся три дня, и радушно приветствовал и его друга, Сиприена Мере.

– Друзья моих друзей – мои друзья, – сказал он так же точно, как сказал бы простой парижский буржуа.

Услыхав, что его новый гость болен, Тонаи приказал отвести ему одну из лучших комнат своего дворца и подать превосходный ужин.

По совету Фарамона Берте, было решено не говорить с королем о Матаките до завтрашнего дня.

На следующий день Сиприен, уже совершенно выздоровевший, предстал снова перед королем. Весь двор собрался в тронном зале его дворца. Тонаи и его два гостя сидели, окруженные со всех сторон дворцовой стражей и придворными. Фарамон Берте начал говорить с королем на его родном языке: во время своей охоты по всей Кафрарии Берте научился довольно бегло изъясняться на языке этой страны.

– Мои бассуты привели тебе пленного молодого кафра, – сказал он королю. – Этот кафр – слуга моего друга, большого ученого Сиприена Мере, и он пришел просить тебя великодушно освободить слугу. Я, твой друг, осмеливаюсь присоединиться к его справедливой просьбе.

С первых слов этой речи Тонаи счел необходимым принять дипломатический вид.

– Великий белый ученый будет нашим желанным гостем, – сказал он. – Но какой выкуп даст он за моего пленного?

– Прекрасное ружье, сто патронов и мешок со стеклянными бусами, – ответил Фарамон Берте.

По залу пронесся одобрительный ропот: собрание, по-видимому, осталось очень довольно таким блестящим предложением. Один Тонаи, разыгрывая из себя тонкого дипломата, не подал виду, что он ослеплен им.

– Тонаи – великий вождь, – сказал он, выпрямившись на своем троне, – и Бог покровительствует ему. Месяц тому назад он послал ему Фарамона Берте и его храбрых воинов с их прекрасными ружьями, чтобы с их помощью он мог победить своих врагов. А потому, если Фарамон Берте этого желает, слуга будет возвращен здравым и невредимым своему господину.

– А где он в настоящую минуту? – спросил охотник.

– Он в священной пещере, где его стерегут день и ночь, – ответил Тонаи величаво, как это и подобало одному из самых могущественных королей Кафрарии.

Фарамон Берте поспешил перевести своему другу слова короля и попросил у Тонаи позволения пойти вместе с Сиприеном за пленным в священную пещеру.

Толпа придворных и воинов при этих словах Берте выразила явное неудовольствие: притязание пришельцев-европейцев показалось им чересчур уж дерзким; ни одного чужестранца ни под каким предлогом не допускали в таинственную пещеру. Существовало предание, что как скоро белые узнают тайну этой пещеры, владеня Тонаи распадутся в прах.

Но король не любил, по-видимому, чтобы двор вмешивался в какое бы то ни было его намерение, и недружелюбные восклицания придворных и их ропот по этому поводу вызвали в нем каприз тирана. Он захотел настоять на своем и исполнить просьбу, которую бы при других обстоятельствах вряд ли исполнил.

– Тонаи поклялся в дружбе Фарамону Берте, – сказал он тоном, не терпящим возражений, – и у него не может быть теперь тайн от него! Можешь ли ты и твой друг сдержать данную клятву? – обратился он к Берте.

Фарамон Берте кивнул утвердительно.

– В таком случае, – начал снова король-негр, – поклянитесь не дотрагиваться ни до чего из того, что вы увидите в этой пещере. Поклянитесь с той минуты, как вы из нее выйдете, вести себя так во всех случаях, как будто вы никогда и не знали об ее существовании. Поклянитесь, что вы никогда не сделаете попытки снова проникнуть в нее. Наконец, поклянитесь никогда не говорить никому о том, что вы видели в ней.

Фарамон Берте и Сиприен подняли руки кверху и повторили слово в слово произнесенную перед ними клятву. После этого Тонаи отдал вполголоса какое-то распоряжение. Весь двор встал, и воины выстроились в две шеренги. Несколько служителей принесли куски тонкого полотна, которыми и завязали глаза обоим чужестранцам, потом король сел вместе с этими последними в большой соломенный паланкин, который несколько десятков кафров подняли на плечи, и кортеж двинулся.

Путешествие оказалось довольно продолжительным и заняло не менее двух часов времени. По тем толчкам, которые Фарамон Берте и Сиприен ощущали, они могли определить, что их несут по гористой местности. Потом они ощутили прохладу и услышали, как шаги носильщиков гулко отдавались под какими-то сводами, что свидетельствовало о том, что они вошли в подземелье. Наконец, судя по дыму, начавшему щекотать им горло, они пришли к заключению, что их несли с зажженными факелами.

Еще четверть часа ходу – и шествие остановилось. Паланкин опустили наземь. Тонаи пригласил своих гостей выйти и приказал снять с них повязки.

В первую минуту перехода от мрака к свету путешественники были совершенно ослеплены. Затем они сочли себя жертвами галлюцинаций, настолько открывшееся перед ними зрелище было неожиданно и очаровательно. Оба они стояли в середине громадного грота. Пол этого грота состоял из мелкого песка, смешанного с золотым песком.

Свод пещеры, высокий, как у готического собора, терялся из глаз зрителей; стены этой природной пещеры состояли из сталактитов, необыкновенно разнообразных по цвету и по богатству: отблеск факелов, падавший на них, придавал им лучезарность северного сияния. Бесчисленные кристаллы эти были разнообразнейших форм, и природа точно хотела собрать все оттенки, которыми отличаются ее минеральные сокровища. Здесь были аметистовые скалы, стены из сардоникса; там и здесь виднелись сплошные ряды рубинов и изумрудных игл; целые колоннады из сапфира, высокие, как сосновый лес, представлялись глазам изумленных зрителей; были горы аквамарина, бирюзовые жирандолины, опаловые зеркала, слои розового гипса и т. п.

В общем, пещера производила впечатление не то кладбища, не то места, где совершались обряды, быть может даже каннибальские. Король и его гости подошли к отверстию одного углубления пещеры и за железной решеткой увидели человека, сидевшего на корточках в этой клетке; человека этого откармливали для какого-то обеда, в этом не могло быть и малейшего сомнения.

Это был Матакит.

– Это вы!.. вы!.. папаша! – воскликнул бедняга, увидев Сиприена. – О, уведите меня, уведите меня отсюда! Освободите меня! Я лучше соглашусь возвратиться в Грикаланд, если даже мне суждено там погибнуть, чем сидеть здесь, в этой куриной клетке, и ждать ужасной смерти, к которой приговорил меня Тонаи: меня хотят замучить и съесть.

Все это несчастный проговорил таким жалким голосом, что Сиприен почувствовал себя глубоко растроганным.

– Хорошо, Матакит, – сказал он. – Я могу выхлопотать тебе свободу; но ты выйдешь из этой клетки только тогда, когда возвратишь бриллиант…

– Бриллиант, папаша! – воскликнул Матакит. – Бриллиант! Да я не брал его. Клянусь же вам… клянусь!

Его слова звучали так искренне, что Сиприен понял: Матакит говорил правду. Но, как известно, Сиприен никогда и не был уверен в том, что Матакит украл бриллиант.

– Но если ты не крал бриллианта, зачем же ты убежал? – спросил он молодого кафра.

– Зачем? Ты хочешь знать зачем, папаша? Но ведь мои товарищи и многие диггеры решили, что вором мог быть только я, я и испугался. Вы знаете, что в Грикаланде кафра тотчас же осудят и повесят за воровство. Я решил бежать и скрываться в Трансваале.

– Мне кажется, что он не врет, – сказал Фарамон Берте.

– Я не сомневаюсь в этом, – ответил Сиприен. – Да, он, пожалуй, прав и в том, что не доверяет правосудию Грикаланда. – Потом, обратившись к Матакиту, Сиприен продолжал: – Я верю, что ты невиновен в воровстве, в котором тебя обвиняют. Но на Вандергартовых копях, пожалуй, не поверят нашим словам, когда мы будем утверждать, что ты невиновен. Ты все-таки настаиваешь на своем возвращении в Грикаланд?

– Да!.. Я всем рискну, чтобы только не оставаться здесь! – воскликнул Матакит, по-видимому до смерти напуганный предстоявшей ему страшной перспективой быть съеденным заживо.

– Хорошо. Мы поговорим позже об этом деле, – сказал Сиприен. – Фарамон Берте поможет мне выкупить тебя.

Фарамон Берте вступил немедленно в переговоры с великим Тонаи.

– Говори откровенно, – сказал он ему. – Какой выкуп ты хочешь за своего пленного?

– Я хочу, чтобы вы дали мне за него четыре ружья, сто патронов на каждое ружье и четыре мешка со стеклянными бусами. Это немного, надеюсь.

– Это очень много, но твой друг Фарамон Берте даст тебе все это, чтобы доставить тебе удовольствие. Но вот что я тебе скажу, Тонаи, – добавил он после минутного размышления. – Ты получишь все, что требуешь, но ты должен еще дать нам быков, чтобы отвезти нас через Трансвааль в Грикаланд, а также необходимую провизию и почетный конвой.

– Согласен! – ответил Тонаи голосом, в котором явно сквозило удовольствие, и, нагнувшись к уху Фарамона Берте, добавил: – Быки уже найдены, они принадлежали этим людям, и мои воины привели их в мой крааль. Ведь это не было дурно с их стороны, не правда ли?

Узнику была тотчас же возвращена свобода, и Сиприен с другом, бросив последний взгляд на великолепную пещеру, покорно дали завязать себе глаза и возвратились во дворец Тонаи, где уже ждал прекрасный обед, приготовленный в их честь.

Условившись с Матакитом, что тот не покажется в Грикаланде, а будет жить в его окрестностях до тех пор, пока пребывание его на копях не сделается вполне для него безопасным, Фарамон Берте, Сиприен, Ли и Матакит под сильным конвоем двинулись в путь к Грикаланду. Но нельзя уже было обманывать себя иллюзиями. «Южная Звезда» была потеряна навсегда, и мистер Уоткинс не мог отослать ее в Лондонскую башню блистать своей необыкновенной красотой среди лучших драгоценностей Англии.