Текст книги "Под страхом смерти. Преступление нелюдима"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 3

– Насади-ка мне новую пиаду, Оскар!

Они сидели в лодке, которую в блаженном ритме поднимало и опускало мерное и медлительное дыхание моря. В этот час море почти всегда было гладкое, как атлас, так как бриз поднимался намного позже восхода солнца, незадолго до полудня. Море и небо приняли радужные тона, напоминавшие внутреннюю сторону створок устрицы, а неподалеку от «Зеркального шкафа», на некотором расстоянии от мыса, которым кончался остров, высилась совершенно белая скала Мэд.

Как и предвидел колченогий, он страстно увлекся рыбной ловлей. Это он чаще всего будил Лабро свистом около пяти утра.

– Не забудь вино! – напоминал он ему.

Моторчик начинал гудеть, и «Зеркальный шкаф» взбаламучивал воду пенистой кормовой струей вдоль пляжей и бухточек до самой скалы Мэд.

Однако Жюль терпеть не мог насаживать на крючок пиады, как в Поркероле называют рачков-отшельников. Приходится молотком или большим камнем разбивать панцирь, тщательно вылущивать животное, чтобы не поранить его, и наконец насаживать на крючок.

Эта работа лежала на Лабро, и у него из-за возни с лесой компаньона не хватало времени, чтобы удить самому. Жюль глядел на него, свертывая и зажигая сигарету.

– Скажи-ка, Оскар... мне пришло в голову...

Каждый день у него возникала новая идея, и он говорил о ней самым сердечным тоном, словно оказывая доверие другу. Раз он сказал:

– Моя первоначальная мысль была задушить тебя. И знаешь почему? Потому что как-то в баре – уже не помню где – одна женщина заявила, что у меня руки душителя. Сейчас у меня случай испробовать, правда?

Он поглядел на шею Оскара, потом на свои руки, покачал головой.

– Ты знаешь, это дело становится все сложнее и сложнее. Раньше я думал, что убью тебя, все равно как, а потом будь что будет... Ты понимаешь, что я хочу сказать? У меня не было причин, чтобы очень цепляться за жизнь. В сущности, могу тебе в этом признаться, мне было любопытно, как меня арестуют, как я отниму время у множества людей: полиции, судей, красивых дам, репортеров... Громкий процесс, а? Я выложил бы им все, что у меня на душе. А господь знает, что у меня на душе немало. Я вполне уверен, что мне не отрубили бы голову. А тюрьма – ничего особенно неприятного. Теперь представь себе, что я вновь обрел вкус к жизни... Как это все усложняет! Ведь я должен убить тебя так, чтобы меня не сцапали. Ты видишь, какая проблема, дорогой мой!

– Это было так давно...

Жюль хлопнул себя по деревянной ноге.

– Разве это когда-либо было отменено?

– Мы тогда не знали друг друга.

– Тем больше оснований, старина!.. Пет! Мне надо комбинацию. Сейчас у меня блеснула мысль, что это может случиться, когда мы будем в море, как сейчас... Кто нас сейчас может видеть? Никто. Ты умеешь плавать?

– Немного умею.– Он тут же раскаялся в этом искушающем «немного» и внес поправку.– Я всегда плавал довольно хорошо.

– Но ты не поплывешь, если получишь кулаком по черепу. А удар кулаком по черепу не оставляет следов. Мне надо научиться управлять лодкой, чтобы я мог вернуться один в порт. Насади мне новую пиаду!..

– Надеюсь, ты перестанешь встречаться с этим прохвостом! – говорила мадам Лабро.– Надеюсь также, что не ты оплачиваешь все то вино, которое вы пьете с утра до вечера.

– Да нет! Да нет же!..

Если б она знала, что он оплачивает не только вино, выпиваемое Жюлем, но и полный его пансион в «Ноевом ковчеге»!..

– Послушайте, мосье Лабро,– сказал хозяин «Ковчега».– Мы видели у себя разных постояльцев. Но этот ведет себя невозможно. Вчера вечером он пытался преследовать в коридоре мою жену. Позавчера это была Жожо. Она теперь отказывается входить к нему в комнату. Он будит нас среди ночи, начиная дубасить в пол своей деревяшкой, и все это, чтобы потребовать стакан воды и аспирина. Он буянит по всякому поводу, отсылает блюда, которые ему не нравятся, высказывает свое недовольство в присутствии других жильцов... Я больше не могу терпеть.

– Я тебя прошу, Морис... Если ты питаешь ко мне хоть какие-нибудь дружеские чувства...

– Для вас я готов многое сделать, мосье Лабро. Но для него... нет!

– Потерпи еще две недели!..

Две недели, неделю... Выиграть время... Избежать катастрофы... Нужно было еще умиротворять игроков в шары: они больше не желали иметь дело с таким нахалом.

– Надо тебе сегодня поиграть, Виаль... И попроси Герси прийти... Скажи ему от моего имени, что это очень важно. Совершенно необходимо, чтобы он пришел...

Лабро так унижался, что слезы выступали у него на глазах.

Иногда он говорил себе, что Жюль сумасшедший. Но это ничего не меняло. Нельзя ли добиться, чтобы его заперли?

Нет, Лабро не мог явиться в полицию и заявить: «Этот человек угрожает убить меня». У него нет никаких доказательств. Ничего не доказывают даже открытки, над которыми все смеются.

Неужели он должен дать себя убить? Неужели он должен – что еще хуже – жить неделю за неделей, может быть месяцы, с мыслью, что в какой-то час, ничем не отличающийся от других, и в миг, когда он того меньше всего ожидает, Жюль своим дружеским и в то же время глумливым голосом скажет: «Час настал, Оскар!»

Он садист Он тщательно укрепляет страхи компаньона. Как только Жюль замечал, что Лабро удалось немного успокоиться, он мягко говорил «Не проделать ли нам это сейчас?»

Еще это «нам», такое свирепое! Словно он получил от Лабро согласие, и тот, подобно сыну Авраама, добровольно пойдет на заклание.

– Ты знаешь, Оскар, я постараюсь, чтобы ты как можно меньше страдал Я вовсе не такой злой, как может показаться. Это займет не больше трех минут..

Лабро пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что он не спит, что он не во власти чудовищного кошмара.

– А что если я вам дам денег, чтобы устроиться в другом месте?

– Оскар!

Строгий призыв к порядку

– Остерегайся когда-либо так говорить со мной. Если это повторится, конец наступит немедленно. Понял? Немедленно!

И тогда короткая фраза человека с деревянной ногой начала выдвигаться на первый план. Что в точности он сказал в тот миг, когда выловил двухфунтовую макрель? «Как бы ты взялся за это?»

Эти несколько слов стали для Лабро в некотором роде откровением. Вообще говоря, то, что мог сделать Жюль, мог сделать и он. Жюль сказал: «Я уверен, что есть способ убить тебя так, чтобы меня не сцапали».

Почему это не может быть обоюдным? Почему бы Лабро не избавиться от своего притеснителя? Когда эта мысль блеснула у него впервые, он испугался, как бы не прочли ее у него на лице, и порадовался, что носит темные очки.

С этой минуты он начал следить за компаньоном. Он каждое утро видел, как тот после третьей бутылки утрачивал интерес к рыбам, оседал на дно «Зеркального шкафа» и постепенно впадал в более или менее глубокое забытье. Вправду ли он спал? Не продолжал ли он исподтишка наблюдать за хозяином лодки?

Для проверки Лабро быстро поднялся и увидел, как глаза Жюля приоткрылись, злобно сверкнули, и бас Жюля пробубнил «Что ты делаешь?»

У Лабро был заготовлен правдоподобный ответ, но он дал себе зарок больше не производить подобных опытов, чтобы не пробудить подозрений. Ибо не сомневался, что тогда «это» произойдет немедленно.

– В общем,– сказал Жюль,– поскольку течение утром почти всегда направлено с востока на запад, тебя понесет примерно по тому же пути, что и лодку, и, возможно, выбросит па берег недалеко от порта.

Он проследил взглядом курс на тихой воде. Лабро тоже смотрел. Только он видел не тот труп.

– Это, понимаешь ли, надо сделать, когда ты будешь на ногах. Потому что ты слишком тяжел. Если мне придется поднимать тебя, чтобы бросить в воду, я легко могу перевернуть лодку и очутиться в море вместе с тобой.

«Это верно,– сказал себе Лабро.– Он тоже тяжел. Из-за деревянной ноги его еще труднее ворочать, чем меня. Кстати, у меня то преимущество, что молоток для разбивания пиад у меня под рукой».

На следующий день он внес поправку: «Нет, молоток не годится: он, несомненно, оставит след. Человека с деревянной ногой достаточно толкнуть, чтобы он потерял равновесием.

Он наблюдал море. Они оба знали подходящее место. В определенный час там проходили рыболовные суда: они возвращались с противоположной стороны острова, где выбирали сети. Кроме того, какой-то пенсионер в колониальном шлеме появлялся около восьми утра и становился на якорь в полумиле от «Зеркального шкафа»

Между проходом рыбаков и восемью утра!..

Существовала еще опасность, о которой Жюль не подозревал. На берегу в сосняке стояла хибарка флотского старшины, который сторожил форт Мэд. Один только Лабро знал, что два раза в неделю, по вторникам и пятницам, этот сторож на пароходе Батиста отправляется в Гиер. Значит, он уходил из своей хибарки около семи утра.

Без четверти восемь! Вот какой час следует избрать... И притом, поглядывать на маяк. Там иной раз стоит смотритель и, облокотись о перила, в бинокль обозревает море.

– Бывают дни, Оскар, когда я спрашиваю себя, не лучше ли кончить дело. Стол у Мориса хорош, но мне надоедает есть все одно и то же. А кроме того, нет женщин. Жожо не желает ничего слушать.

Лабро покраснел. Неужели Жюль воображает, что он станет доставлять ему проституток?

– Мы проводим вместе приятные минуты, это правда. Мы стали почти что закадычными друзьями, это так... Я говорю то, что думаю. И мне будет больно идти за твоим гробом... Тебя похоронят в Поркероле?

– Я там купил себя место на кладбище.

– Отлично!.. Это приятнее, чем пойти ко дну. Дай-ка мне бутылку, Оскар... Отпей первым... Ну! Пусть твоя жена дерет глотку, а ты делай, что я тебе говорю...

Тысячи, сотни тысяч, миллионы людей – и недалеко от них – по-прежнему живут нормальной жизнью. Неужели это еще возможно?

– Что меня удивляет, это что ты когда-то был изрядным грубияном, а теперь я вижу тебя таким вежливым. Вообще говоря, ты стал настоящим буржуа, самым настоящим буржуа... Признайся!.. Я уверен, что ты богаче, чем хочешь показать... Не играешь на бирже?

– Поигрываю.

– Ага! Я и не сомневался. Да, мы с тобой одного поля ягода... Кто знает, если б не история с пирогой, если б не моя нога, я, возможно, был бы теперь вроде тебя... Каким же ты был негодяем! Да нет, подумай!.. Оставить человека, как ты это сделал, без каких-либо средств выбраться из леса! Думал ли ты иногда об этом, Оскар?.. А к тому же еще ты был грубияном: слова, которых я не произнес бы даже теперь... А ведь я не буржуа. Ты не знаешь, как ты мне иногда омерзителен!

В такие мгновения Лабро не смел приподняться, боясь, что это послужит сигналом. Он не забывал заранее убирать молоток для пиад подальше от компаньона. Равно и большой камень, который возили с собой как балласт.

– Ты боишься смерти, а? Смешно: мне вот смерть нипочем. Это потому, что ты стал буржуа, потому, что у тебя есть, что терять.

В таком случае, раз Жюлю нечего терять...

– Я иногда спрашиваю себя: живы ли еще мои родители? Была сестра. Она собиралась замуж, но у меня не было от нее никаких известий. Знать бы, что хоть она не пошла по дурному пути!

А как, собственно, его фамилия? Там, в Габоне, на злосчастном объявлении он подписался «Жюль». Жюль, а дальше?

Лабро спросил. Тот удивленно посмотрел на него.

– Как?.. Шапю... Разве ты не знал? Жюль Шапю. Это звучит хорошо. А то– нет? Я уверен, что среди Шапю есть вполне почтенные люди. Передай мне бутылку!.. Нет... Подожди... Ты мне не ответил.

Зачем он приподнялся на сиденье?

Лабро вцепился в края своей скамейки. Вцепился изо всех сил. Но пот прошиб его лишь потом, когда он убедился, что Жюль поднялся по простой причине, он хотел удовлетворить малую нужду

Сначала испуг, потом реакция. Его начало трясти. Он дрожал от всех страхов, которые пережил за последние месяцы, и вдруг он тоже поднялся, сделал два шага...

Глава 4

Он забыл все, что так тщательно скомбинировал: о флотском старшине, о возвращении рыбаков, о старом пенсионере, о смотрителе маяка.

Но случай был на его стороне. Смотритель маяка дал такие показания:

– В семь пятьдесят я смотрел в сторону Мэд и увидел на борту «Зеркального шкафа» двоих людей, которые плотно обхватили друг друга. Сперва я подумал, что один из них болен, а другой поддерживает его, чтобы он не упал в воду. Затем я понял, что они борются. Отделенный от них расстоянием в несколько сот метров, я не имел возможности вмешаться. Вскоре они оба упали на планшир, и лодка перевернулась.

Рыбак Виаль с двумя сыновьями как раз в этот миг огибал мыс Мэд.

– Я увидел лодку, плавающую вверх дном, и узнал «Зеркальный шкаф». Я всегда предсказывал, что рано или поздно он опрокинется из-за слишком высокой каюты. Мы заметили в воде двух человек, но в тот миг они представляли собой лишь неясное пятно. Мне казалось, мосье Лабро, хороший пловец, пытался удержать своего спутника на поверхности. Или же тот, как часто бывает, вцепился в него.

Пенсионер ничего не видел.

– Я как раз собирался вытащить из воды дораду. Послышался шум, но я не обратил на него внимания. Впрочем, я и не мог ничего разобрать: солнце слепило мне глаза.

Таким образом, никто как следует не знал, что собственно произошло. Кроме Лабро. Когда он вплотную подошел к Жюлю, последний повернулся к нему, и на его лице можно было прочесть не угрозу, не гнев, на нем изобразился невероятный страх.

Невероятный потому, что Лабро видел перед собой совсем другого человека, человека, который был испуган, человека, чьи глаза были полны мольбы, человека, чьи губы дрожали и с трудом пробормотали:

– Не надо, мосье Лабро!

Да, он сказал: «Не надо, мосье Лабро!» – вместо «Не надо, Оскар!»

Он сказал это голосом, которого Лабро не слышал до этого из его уст, голосом, который даже тронул его. Но было уже поздно. Он не мог отступить.

За борт упали оба, ибо «Зеркальный шкаф» перевернулся.

В воде они по-прежнему обхватывали друг друга, или, точнее, человек с деревянной ногой обхватывал Лабро, и в глазах его стоял ужас. Неужели он не пытался говорить? Его рот открывался, но тщетно: соленая вода каждый раз заливала его.

Шум двигателя. Приближалась лодка. Как Лабро, несмотря ни на что, распознал лодку Виаля? Без сомнения, ему сказало это подсознание. Стремясь освободиться, он нанес удар. Этот удар пришелся Жюлю прямо в лицо, и его носовая кость поранила кулак Лабро.

Это было все. Виаль кричал ему:

– Держитесь, мосье Лабро!

Плыл он или нет? Шла у него кровь или нет? Он потерял очки. Одна из лес обмоталась вокруг его ног.

– Хватай его, Фердинанд!

Голос Виаля, говорящего с одним из сыновей. Его схватили и держали, как тюк, слишком тяжелый, чтобы поднять. Его зацепили багром, который врезался ему в поясницу.

– Держи крепко, папа!.. Подожди, пока я захвачу его ноги!

Он лежал на дне лодки Виаля, весь мокрый. С него струями стекала вода, а в глазах, бог знает почему, стояли слезы, люди вокруг думали, что это морская вода.

* * *

Ему почти не пришлось лгать. Все, сами того не зная, лгали за него. Весь поселок, весь остров сочинил историю на свой лад еще до того, как власти допросили его.

– Вы хорошо знали этого человека? – спросил комиссар тоном, предполагавшим положительный ответ.

– Встречался с ним в Африке очень давно.

– И вы были настолько добры, что дали ему приют. А он злоупотреблял вашей мягкостью, всячески изводил вас. На этот счет у нас целый ряд свидетельств. Он и всем на свете отравлял жизнь.

– Но...

– И он не только бывал пьян с утра, но ему доставляло прямое удовольствие досаждать людям и даже угрожать! Когда произошла катастрофа, он уже успел выпить две бутылки. Ведь так?

– Не помню...

– Если исходить из того, сколько он поглощал в среднем в другие дни, это покажется вполне вероятным... Он вас поносил... Возможно, что он напал на вас. Во всяком случае, вы дрались...

– Мы дрались...

– Вы не были вооружены?

– Нет... Я даже не взял в руку молоток...

Никто не обратил внимания на этот ответ, хотя он мог повести к разоблачениям.

– Он упал в воду, а лодка опрокинулась... И он вцепился в вас...

– Очень печально,– закончил следователь,– но все-таки это счастливое избавление.

– Вы были слишком великодушны, слишком гостеприимны. Если вы когда-то распили с этим субъектом бутылку-другую, это еще не обязывало вас возобновлять знакомство, когда он оказался на мели. Видите ли, мосье Лабро, ваша единственная ошибка в том, что вы не навели о нем справок. Если бы вы обратились к нам...

Что такое? Что это люди плетут? О чем надо было справляться?

– Этого человека искали не меньше пяти стран по обвинению в мошенничествах. Ему уже некуда было деваться. Куда бы он пи пошел, его могли схватить. Вот почему я повторяю-, это счастливое избавление. Об этом негодяе Марелье скоро перестанут и вспоминать.

Мосье Лабро на миг застыл, ничего не понимая. Он лежал в своей кровати. Он узнавал узор, который сквозь занавески отбрасывало на стену солнце.

– Простите,– вежливо спросил он каким-то далеким голосом,– как вы сказали?

– Марелье. Жюль Марелье... Двадцать лет шлялся он по Северной Африке и Ближнему Востоку. И все это время жил только жульническими проделками. Перед этим отсидел десять лет во Френе за кражу со взломом.

– Минутку!.. Минутку!.. Вы уверены, что его звали Жюль Марелье?

– Мы не только нашли его бумаги в сундуке, но в нашем распоряжении отпечатки его пальцев и антропометрическая карточка...

– И когда вы говорите, он попал во Френ?.. Одну минуту!.. Прошу прощения... О, моя голова!.. Точно – сколько времени назад?

– Тридцать лет.

– А нога?

– Что – нога?

– Как он потерял ногу?

– При попытке побега. Он упал с высоты десяти метров на железные пики, о существовании которых не знал... У вас усталый вид, мосье Лабро... Доктор в соседней комнате. Он беседует с вашей женой. Я позову его.

– Нет, подождите... Когда он отправился в Габон?

– Никогда там не был. У нас его биография. Южнее Дакара он в Африке не бывал... Вы себя плохо чувствуете?

– Не обращайте внимания ... Он никогда не проникал в болота Мболе?

– Простите?..

– Такая область в Габоне.

– Как я вам уже говорил...

Лабро вздохнул.

– Значит, это не он,– разочарованным голосом произнес бывший мэр,—Не тот Жюль.

Открылась дверь. Комиссар не без тревоги окликнул врача:

– Доктор! Мне кажется, ему нехорошо.

– Ничего подобного! Оставьте меня!.. – протестующе завопил Лабро.– Вам не понять... Это был другой Жюль... Другой Жюль, который...

– Лежи спокойно. Не волнуйся. Ты бредишь, мой бедняга Оскар!

– Что я сказал?

– Ты говорил глупости... Но ты все-таки нас напугал... Опасались, что у тебя начинается кровоизлияние в мозг.

– Что я сказал?

– Болтал о Жюлях, о двух Жюлях. В своем кошмаре ты видел двоих...

Чуть заметная горькая улыбка.

– Что еще?

– Нет, лежи спокойно!.. Прими микстуру. Она совсем не противная.

Он предпочел выпить микстуру и уснуть, чтобы уйти от резавшей его мысли. Он убил Жюля, который вовсе не был настоящим Жюлем, жалкого малого, который, без сомнения, не хотел причинить ему никакого зла, обыкновенного мошенника, который, время от времени повторяя свои угрозы, просто хотел пожить на его счет и приятно проводил дни в Поркероле.

В ушах у Лабро все еще стоял голос человека с деревянной ногой, когда тот в беспредельном ужасе кричал: «Не надо, мосье Лабро!»

Не на «ты»! Без грубости! Почти смиренно! Все прочее было напускное. Он, Лабро, испугался из-за чепухи, убил из-за чепухи.

* * *

– Итак, мосье Лабро, счастливое избавление, а? Теперь можно будет спокойно сыграть в шары.

Мир царил также у Мориса в «Ноевом ковчеге», где больше не было слышно грозного стука деревяшки в верхнем этаже и на лестницах.

– А вы еще рекомендовали нам быть с ним терпеливыми, потому что он много тяжелого перенес там, в Габоне, куда он никогда не ступал ногой! Глоток вина, мосье Лабро?

– Спасибо.

– Вам нехорошо?

– Пройдет!

Ему надо привыкнуть к тому, что он убийца. Но какой смысл кричать об этом на всех перекрестках?

И все из-за того, что какой-то жулик, без роду и племени, которому надоело шататься по свету и скрываться от полиции, как-то вечером, бог знает где, услыхал в баре от жителей колонии историю про пирогу, подлинную историю Жюля Шапю, каковой Шапю умер, можно сказать, доблестной смертью через пятнадцать лет после Мболе, на служебном посту в Индокитае, куда его послала фирма.

И все еще из-за того, что этот жулик однажды в Аддис-Абебе случайно увидел номер «Ле пти Вар» и там прочел имя Оскара Лабро.

А это навело его на мысль окончить дни в мире, на острове Поркероль.

Перевод Д. Горфинкеля

Преступление нелюдима

Да разве эти люди могли понять, что вопрос стоял о жизни или смерти? Ну, может быть, и не совсем о смерти, но почти. А в общем-то... Нет, именно о смерти!

Но они ничего не подозревали. Просто млели от восторга и сновали взад и вперед, как две большие мухи, опьяневшие от солнца и цветочной пыльцы. Конечно, они впервые попали на Лазурный берег и теперь не могли опомниться, увидев в феврале целый лес цветущих мимоз, синее море и синее небо, разноцветные лодочки, будто наклеенные на морскую гладь, рыбаков на корме, разглядывавших дно через самодельный жестяной перископ и вылавливающих длинной удочкой какие-то лиловые колючие штуки.

– Что они делают? – спросил мужчина, заметивший рыбаков с террасы.

– Ловят морских ежей.

Он перевел это своей жене. Та не поняла. Она даже не знала о существовании таких зверюшек. Однако пришла в восхищение и повторила, как некое магическое словечко:

– Морскиежей...

И так с самого раннего утра... Точнее, с того момента, когда бог весть каким чудом их шикарная машина остановилась перед конторой г-на Шеншоля, втиснутой между бистро и киоском с открытками, в самом дальнем конце Каннского порта. На автомобильном номере г-н Шеншоль увидел буквы: «HL». Значит, голландцы. Он внимательно оглядел шофера и супругов. Они показались ему очень молодыми – оба розовощекие, точно младенцы. И все же, как ни старался г-н Шеншоль, ему не удавалось быть любезным. Не зря ведь его прозвали Нелюдимом. Да... Жена... Печень... Потом – история с сыном... И еще...

«Молодожены»,– подумал он.

И очень удивился, что они потребовали большую виллу, по крайней мере в шесть комнат. А когда добавили, что хотят ее снять на все лето, у Шеншоля от волнения сдавило горло. Неужели же наконец?..

– Могу предложить прекрасную виллу на Антибском мысу – «Пурпурные скалы». Как раз месяц назад освободилась... Другие клиенты собирались посмотреть ее завтра утром. Если угодно, условимся о встрече и...

Но эти люди, только что сошедшие на берег, очень спешили. Они уже впитывали юг всеми порами и не желали терять ни капли, ни секунды солнца.

– Поедем сейчас.

Они не знали, что г-жа Шеншоль, которую недавно прооперировали– третий раз за два года,– лежала на старом диване в темной комнате за конторой. Они заговорили на своем языке о Шен-шоле; их, вероятно, удивляло, как это человек, живущий в таком чудесном климате и перед которым целый день сверкают Каннский порт и сотни белоснежных яхт, ходит в черном костюме и выглядит таким болезненным

«Пурпурные скалы»... Огромная вилла, выстроенная лет пятьдесят назад в стиле рококо, с витражами в окнах, пыльными драпировками и бездействующим центральным отоплением. И стояла она в таком месте, что сырость в комнатах держалась до середины лета.

Однако эти люди видели все в розовом свете. Они, жившие, по всей вероятности, в Гааге или в Амстердаме, в современном, безукоризненно опрятном доме, восхищались замшелыми старыми камнями и поддельными восточными коврами, покрытыми плесенью.

Сколько же запросить с иностранцев, чтобы не спугнуть их? Но и не продешевить. Двадцать тысяч франков? Двадцать пять?

В общем-то нечего изводиться – ведь еще до конца осмотра виллы им все покажется отвратительным. Да, двадцать тысяч франков будет в самый раз.

Само собой разумеется, г-н Шеншоль начал с помещений, выходивших на море, в них иногда заглядывало солнце.

Страшно было открывать окна. Последний раз одна створка осталась у Шеншоля в руках, вернее, свалилась ему на голову Теперь он старался не ошибиться и открыть только те, что казались еще крепкими.

А супруги все болтали и болтали по-своему Что они – восхищаются? Или смеются над ним?

Шеншоль выдвинул ящик буфета.

– Обратите внимание – полный набор столового серебра. Впрочем, я оставлю копию инвентарной описи, так что вы сможете проверить... Парадная гостиная... Здесь можно устраивать приемы на пятьдесят персон и даже больше...

Женщина спросила что-то у мужа. Тот перевел:

– Есть ли центральное отопление?

Обернувшись к ней, Нелюдим ответил, стараясь вопреки всему изобразить улыбку:

– Калорифер? Yes!

Потому что он имел привычку говорить «yes» всем иностранцам. Конечно, не пройдет и недели, как они примчатся по поводу отопления. Шеншоль поклянется, что все будет исправлено. А к тому времени авось наступит настоящая весна. Да что там, он-то ведь уже получит свои денежки!

Двадцать тысяч? Двадцать пять?

– Если угодно, можно осмотреть спальни... Кровать под балдахином в стиле Людовика XIII, подлинная, слегка реставрированная. Гарнитур мебели с гобеленовой обивкой...

Но их больше тянуло к окнам, выходившим прямо на далекую бухту Ангелов. Там виднелся большой белый корабль, приближавшийся к Ницце... Заснеженные Альпы... И остроносые рыбачьи лодки...

– А кухня?—осведомился голландец по подсказке жены.

Ну что ж, кухня была не слишком хороша, однако пришлось

пройти и через это испытание. Конечно, места там хватало, но стены были выкрашены какой-то ужасной коричневой краской. А у голландцев, наверное...

– Как видите, тут очень просторно. Горячая и холодная вода. Большие стенные шкафы. Полный набор кухонной утвари. Часть посуды медная, часть...

– Алюминиевая.

– А здесь...

Шеншоль хотел показать им буфет. По-своему, он был добросовестным человеком, к тому же он так привык к невезению...

Он сделал только один шаг, и у него перехватило дыхание от тошнотворного запаха. Он мгновенно захлопнул шкаф. Голландцы, стоя в дверях, что-то обсуждали.

Они ничего не заметили. Ни того, что Шеншоль стал еще бледнее, ни того, что он закашлялся и поспешно оттеснил их назад.

– Я распоряжусь, чтобы завтра же утром здесь привели все в порядок.

– Но мы хотим переехать завтра утром...

И опять заговорили по-своему.

– Жена хочет, чтобы уборку произвели наши слуги. Она сама приедет с ними завтра утром. Вы оставите ключи?

Если б Шеншоль не стоял к ним спиной, тщетно пытаясь справиться с замком из кованого железа в старинном буфете, они бы увидели, что он плачет. Может быть, у него мелькнуло желание упасть перед ними на колени и признаться: «Дело в том, что в буфете – труп. Не знаю чей, но мне кажется, что у него борода, как у последнего съемщика. Это был венгр... Он приехал с красавицей женой и снял виллу на три месяца. А через шесть недель пришло письмо из Рима с извещением о том, что они расторгают договор о найме».

Что теперь будет? Полиция... Во всех газетах – сообщение о трупе, найденном в буфете. И никто уже не снимет виллу, где произошло убийство.

«Я бы еще смог как-нибудь выкрутиться, господин голландец, потому что привык ко всему, даже к болезням жены, если б не этот болван, мой сын...»

Шеншолю приходилось буквально лезть из кожи, чтобы платить в лицей за своего шестнадцатилетного мальчишку. А тот, желая пофорсить и подражая богатым товарищам, угнал с набережной Круазет чужой автомобиль и отправился с девочкой в Ниццу.

Машина была разбита вдребезги. Сын получил тяжелый перелом бедра. «Угодил в больницу», как лаконично напечатали газеты. Девушка обезображена. О, господи! А когда ее отец явился в контору Шеншоля!..

Владелец машины, виноторговец из Безье, заявился тоже:

– В исправительный дом!.. Да, сударь!.. Такого сына!..

Он потребовал двадцать восемь тысяч франков. Сошлись на двадцати тысячах. Нелюдим выплатил половину – из денег, полученных за сдачу помещения по доверенности одного парижского клиента.

«Как только заплатят за квартиру...» – написал он домовладельцу.

Тот в ответ телеграфировал:

«Если приезжие не заплатят – выселяйте...»

А теперь Шеншоль стоит с голландцами на террасе, залитой солнцем, над знаменитыми скалами, которые в действительности не были ни пурпурными, ни даже розовыми, как Эстерельские скалы, а только чуть-чуть красноватыми.

Но вилла выглядела почти привлекательно. Было тепло. В полдень сюда донесся перезвон антибских колоколов. Ловцы морских ежей сели за весла.

– Если можно завтра утром заехать за ключами, я завез бы вам чек. Кстати, сколько это стоит?

– Тридцать тысяч.

Стоило ли убеждать их? Шеншоль пробормотал еле слышно, словно заклиная судьбу:

– Тридцать тысяч – крайняя цена... Мой клиент дал мне строгий наказ. Один американский миллиардер, которому в настоящий момент...

Голландцы переглянулись. Неужели женщине не..? Муж назвал ей цифру. К счастью, она в это время любовалась ярко-голубой, с красной полосой лодкой, над которой поднимали золотисто-желтый парус. Жена опустила глаза и, думая, вероятно, о чем-то другом, кивнула головой в знак согласия.

В этот день Шеншоль не навестил сына в больнице. Однако он выполнил все обычные дела: разжег древесный уголь в плите, вскипятил воду, смолол кофе, а когда пробило два часа и солнце подошло к его конторе, опустил выцветшую штору в красно-желтых полосах.

Затем сделал массаж жене, которая из-за мух жила в полутьме, и отправился в книжную лавку, находившуюся за бистро, чтобы поменять ей книгу, бедняга проглатывала ежедневно по роману. Приходилось только удивляться: что она могла видеть в такой темноте?

Потом он занялся писаниной. Чем меньше было у него дел, тем с большим усердием отдавался Шеншоль этому занятию. Стоя за высокой конторкой, он выводил каллиграфическим почерком объявления для своей витрины.

В девять часов вечера он закрыл ставни. Жена спросила еле слышным голосом тяжелобольного человека:

– Что ты собираешься сделать?

– Мне надо уйти. Деловое свидание.

– Ты берешь велосипед? – удивилась она.

– Это за городом. Вернусь поздно. Предстоит крупная сделка. «Пурпурные скалы»...

Тридцать тысяч! Так запросто, не моргнув глазом! Ну и богачи! Последние съемщики дали всего десять тысяч за три месяца, да еще пришлось установить им электрические обогреватели, что влетело Шеншолю в три тысячи франков.

Впрочем, и им это не принесло счастья. Неужели действительно г-н Сариш... Такой достойный человек. Такой представительный, с великолепной бородой. Тип балканского дипломата 1900 года. И жена, может быть, слишком красивая и слишком молодая для него... Не говоря уж о секретаре...

Шеншоль катил на своем старомодном велосипеде по шоссе, заполоненном шикарными машинами и туристскими автобусами.

Десять тысяч франков, чтобы покончить дело с виноторговцем из Безье. Десять тысяч – в Париж, домовладельцу, который мог нагрянуть в любой день. Этот пройдоха, имевший москательную торговлю, выстроил себе виллу, где жил только три летних месяца, но хотел окупить свои расходы, сдавая помещение на зиму и весну. Вот уж кто умел беречь копейку! И чуть что – кричал о выселении.