Текст книги "Франсуа-найденыш"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

XI

На первых порах Мадлена Бланше довольно стойко переносила свое несчастье. Новый работник, повстречавший Франсуа в день найма, рассказал ей, что найденыш за восемнадцать пистолей в год порядился с одним земледельцем из-под Эгюранда, у которого была большая мельница и порядочный надел. Мадлена обрадовалась, что Франсуа нашел хорошее место, и принудила себя, не поддаваясь горю, взяться за обычные дела. Но печаль оказалась сильнее: у мельничихи исподволь началась лихорадка, незаметно подтачивавшая ее. Франсуа был прав, когда говорил, что его уход отнимет у нее самого верного друга. Ей стало тоскливо вечно быть одной, когда не с кем даже словом перемолвиться. Поэтому она теперь еще пуще холила своего сынишку Жанни – тот и впрямь был славный мальчуган, кроткий, как ягненок.

Но он был слишком мал и не способен понять то, чем она могла поделиться с Франсуа, а кроме того, не столь заботлив и внимателен к ней, как найденыш в его годы. Конечно, Жанни любил ее, и даже сильнее, чем обычно любят дети, потому что такую мать, как Мадлена, не каждый день встретишь. Но он не восторгался ею и не пекся о ней так, как Франсуа. Ее неизменная любовь и ласки казались ему чем-то само собой разумеющимся. Он считал, что имеет на это право, и пользовался этим как законным достоянием, тогда как найденыш был так признателен за малейший знак внимания, так старался отблагодарить за него всеми своими поступками и словами, так смотрел на Мадлену, так краснел и плакал, что при нем она забывала о своем неудачном браке, в котором не знала ни отдыха, ни любви, ни утешения.

Вновь оставшись одна, мельничиха опять стала думать о том, как она несчастна, и перебирать в уме горести, остроту которых смягчали ей присутствие и любовь найденыша. Теперь больше некому было почитать вместе с ней, побеспокоиться о впавших в нужду ближних, слиться в единой молитве или хотя бы изредка отвести душу в шутках, пристойных, беззлобных и веселых. Все, что бы она ни видела и ни делала, утратило для нее всякий интерес и лишь растравляло в ней воспоминания о тех временах, когда рядом с ней был добрый ее друг, спокойный и преданный. Куда бы она ни шла – на виноградник, в сад, на мельницу, – нигде не было даже пяди земли, которой она не исходила бы тысячи раз с этим ребенком, цеплявшимся за ее юбки, или с этим неутомимым, неизменно заботливым слугой. Ей казалось, что она потеряла сына, замечательного сына, подававшего большие надежды, и как ни дорог был ей тот, что у нее остался, она не знала, куда истратить половину своей любви.

Видя, как чахнет Мадлена, какой тоскливый и грустный у нее вид, муж ее почувствовал к ней жалость и испугался, как бы она не слегла: ему вовсе не хотелось ее терять, потому что она содержала его добро в порядке, да еще восполняла то, что он проматывал. Севера не позволяла ему подолгу уходить к себе на мельницу, и он понимал, что без Мадлены там все живо пойдет прахом; поэтому, по привычке выговаривая жене и жалуясь на ее расточительность, Бланше отнюдь не рассчитывал ни на что лучшее с чьей бы то ни было стороны.

И вот Бланше задумал найти женщину, которая бы ухаживала за его женой и составила ей компанию, а тут как раз умер его дядя, опекун его сестер, и младшая из них свалилась мельнику на шею. Сперва он подумывал, не поселить ли ее у Северы, но родня пристыдила его; к тому же, когда Севера увидела, что девочка, которой шел уже пятнадцатый год, обещает стать красавицей, ей сразу расхотелось попользоваться выгодами опекунства, и она предупредила Бланше, что, на ее взгляд, заботиться о юной особе и присматривать за ней – дело слишком рискованное.

По этой причине Бланше, считая небезвыгодным взять под опеку сестру, которую вырастивший ее дядя не обошел в завещании, и остерегаясь препоручить ее кому-нибудь из родни, привез девушку на мельницу и велел жене видеть в ней сестру и подругу, научить ее работать в поле и по хозяйству, но все это сделать так, чтобы не слишком обременять ее и не пробудить в ней желание сменить место жительства.

Мадлена осталась вполне довольна таким устройством семейных дел. Мариэтта Бланше приглянулась ей прежде всего тем, что отпугнуло Северу, – своей красотой. Полагая, что прекрасное лицо – неразлучный спутник здравого ума и доброго сердца, она встретила девочку не как сестру, а скорее как дочь, которая, может быть, заменит ей бедного Франсуа.

Тем временем бедный Франсуа силился терпеливо нести бремя горя, но ему это удавалось плохо, потому что никогда еще на плечи мальчика и даже мужчины не ложился груз тяжелее. Для начала найденыш занемог, и хворь, пожалуй, оказалась для него счастьем, потому что помогла ему убедиться в добросердечии новых хозяев: те не отправили его в больницу, а оставили у себя и заботливо за ним ухаживали. Этот мельник был совсем не то, что Каде Бланше, а дочь его, еще не пристроенная в свои тридцать с лишним лет, славилась примерным поведением и благотворительностью.

К тому же эти люди, несмотря на болезнь Франсуа, сразу увидели, что он для них – сущая находка.

Он был так крепко и ладно скроен, что совладал с недугом быстрей, чем любой другой на его месте, и, хотя взялся за работу еще до того, как окончательно оправился, не слег от этого вторично. Его мучила совесть: ему не терпелось наверстать упущенное и отблагодарить хозяев за доброту. Однако недомогал он еще месяца два с лишним и по утрам, принимаясь за дело, чувствовал во всем теле такую ломоту, словно с крыши свалился. Но за работой он мало-помалу разогревался и никому не рассказывал, как трудно ему к ней приступать. Хозяева были настолько им довольны, что вскоре доверили ему многое такое, что не входило в его обязанности. Очень пригодилось Франсуа и то, что он знал грамоте: ему поручили вести счета, с чем раньше никто на мельнице не справлялся, отчего в делах нередко получалась путаница. Словом, несмотря на горе, он вел себя как нельзя более разумно; а так как из осторожности Франсуа не болтал о том, что он найденыш, никто и не попрекал его безродством.

Но ни хорошее обхождение, ни дела, ни хворь не помогли ему забыть Мадлену, маленького Жанни, милую мельницу в Кормуэ и кладбище, где покоилась Забелла. Сердцем он был всегда с ними и по воскресеньям целый день витал мечтами вдали, вовсе не отдыхая после недельных трудов. От родных мест его отделяли целых шесть лье, так что вестей оттуда он не получал. Сперва он надеялся притерпеться к этому, но беспокойство так томило его, что он стал придумывать разные способы, чтобы хоть раз-другой за год узнать, как живется Мадлене, – ходил по ярмаркам, высматривал земляков и, встретив кого-нибудь, заводил разговор о прежних своих знакомцах, но осторожности ради начинал с тех, до кого ему было мало дела, и лишь потом доходил до Мадлены, занимавшей все его мысли; таким манером ему удавалось кое-что выведать о ней и ее семье.

– Однако час уже поздний, господа честные, – я сам над своим рассказом носом клюю. До завтра – тогда, если захотите, доскажу остальное. Доброй ночи всей компании!

Коноплянщик отправился на боковую, арендатор же зажег фонарь и проводил матушку Монику до самого дома кюре – женщина она была пожилая, и зрение у ней начинало сдавать.

XII

На другой день все мы вновь сошлись на ферме, и коноплянщик продолжил рассказ.

– Уже три года Франсуа жил в этом Эгюранде, недалеко от Вильширона, на хорошей мельнице, которая называется не то Верхней, не то Нижней, не то Средней Шампо – в этих краях, как и в наших, название Шампо очень в ходу. Я раза два на ней бывал. Прекрасный, благодатный край! Крестьяне живут там побогаче наших, одеваются чище, и дома у них лучше; они больше занимаются торговлей, и хотя земля у них не такая тучная, доход от нее куда значительней. Местность там, однако, ужасно неровная. Везде скалы, на каждом шагу вымытые реками овраги. Но все равно там очень красиво и приятно. Деревья густые, развесистые; в обеих Крёзах с притоками, а их немало, вода чистая, словно с гор.

Мельницы там покрупней наших, а та, на которой служил Франсуа, была одной из самых лучших и мощных. Как-то зимой владелец ее, а звался он Жан Верто, сказал ему:

– Франсуа, слуга мой и друг, нужно мне кой о чем с тобой потолковать, и ты уж изволь выслушать меня повнимательней. Мы с тобой знакомы не первый день, и признаюсь открыто: если дела мои пошли на лад, мельница процветает и сам я других мельников за пояс заткнул, одним словом, если я приумножил свое достояние, то это твоя заслуга. Ты работал на меня не как слуга, а как друг и родня. Ты соблюдал мою выгоду, как свою собственную. Ты распоряжался моим добром так, как мне вовек не распорядиться, и доказал, что ты грамотней и разумней, чем я. Бог сотворил меня доверчивым, и я вечно был бы обманут, не присматривай ты за всем и вся. Те, кто употреблял мою доброту во зло, пытались поднять голос против тебя, но ты не сробел и за все держал ответ только сам, из-за чего не раз подвергал себя опасностям, от которых тебя всегда уберегали твое мужество и учтивое обхождение. Сердце у тебя под стать голове и рукам – это мне в тебе и нравится. Ты не скаред, но любишь порядок. В обман, как я, не даешься, но, как и я, всегда готов помочь ближнему. Если уж кто впрямь оказывался в нужде, ты первый советовал мне быть с ним повеликодушней. Если же кто лишь прикидывался бедняком, ты всегда успевал меня насторожить. Кроме того, для крестьянина ты человек ученый. У тебя и разум и выдумка есть. Что ты ни задумаешь, все удается; за что бы ни взялся, все идет на лад. Так вот, я доволен тобой, и мне желательно, чтобы ты тоже был доволен. Поэтому признайся откровенно, чего ты от меня хочешь, и тебе ни в чем отказа не будет.

– Не понимаю, с какой стати вы об этом спрашиваете, хозяин, – ответил Франсуа. – Добро бы вам показалось, что я чем-то недоволен, но ведь этого нет, можете не сомневаться.

– Я не говорю, что ты недоволен. Но у тебя такой вид, какого у счастливых людей не бывает. Ты вечно грустный, никогда не смеешься, даже повеселиться не хочешь. Ты такой тихий, словно траур носишь.

– И вы осуждаете меня за это, хозяин? Но тут я не могу вам потрафить, потому как выпивки и танцев не люблю, в кабак и на посиделки не хожу, песен и прибауток не знаю. Мне по душе лишь то, что не мешает мне исполнять свой долг.

– За это ты заслуживаешь только уважения, и не мне тебя осуждать, сынок. А заговорил я об этом лишь потому, что, сдается мне, у тебя что-то есть на душе. Может быть, ты считаешь, что слишком много работаешь тут на других, а тебе самому от этого мало проку?

– Напрасно вы так думаете, хозяин. Платите вы мне столько, что больше и желать нельзя; пожалуй, нигде, кроме как у вас, я не получал бы такого жалованья. Положили вы мне его по доброй воле, без всяких моих просьб. К тому же, каждый год даете мне прибавку, и с последнего Иванова дня назначили мне целых сто экю, а это для вас немалые деньги. Поверьте, я охотно от них откажусь, если вам трудно платить.

XIII

– Погоди, погоди, Франсуа, мы с тобой друг друга не поняли, – перебил его мэтр Жан Верто, – Я просто ума не приложу, с какого боку к тебе подступиться. Ты вроде не глуп, и я уже думал, что развязал тебе язык; но раз ты такой застенчивый, помогу-ка я тебе еще раз. Тебе в наших краях какая-нибудь девушка приглянулась?

– Нет, хозяин, – откровенно признался найденыш.

– Правда?

– Честное слово.

– И ты не присмотрел ни одной, которая пришлась бы тебе по сердцу, имей ты довольно средств, чтобы к ней посвататься?

– Я жениться не собираюсь.

– Скажешь тоже! Не зарекайся – ты еще слишком молод. А, кстати, почему не собираешься?

– Почему? – переспросил Франсуа. – А вам это так важно знать, хозяин?

– Может, и важно: ты не безразличен мне.

– Тогда скажу – у меня нет причин таиться. Я не знал ни отца, ни матери. И вот еще что… Я об этом вам не говорил – не приходилось, но если бы вы меня спросили, лгать бы не стал. Я найденыш, приютский.

– Вот те на! – воскликнул Жан Верто, чуть озадаченный таким признанием. – Никогда бы не подумал!

– Почему не подумали бы?.. Молчите, хозяин? Хорошо, я отвечу за вас. Да потому, что знаете меня за честного человека и удивляетесь, как найденыш может им быть. Выходит, это правда, что люди не доверяют найденышам и всегда что-то против них имеют? Это несправедливо и бесчеловечно, но это так, и с этим приходится мириться, раз даже самое доброе сердце не свободно от таких предубеждений, и вы, например…

– Нет, нет, – спохватился хозяин, потому что был человек справедливый и всегда готовый отбросить дурную мысль, – я люблю справедливость, а ежели на минуту о ней забыл, ты меня прости – это уже прошло. Словом, ты считаешь себя не вправе жениться, потому что ты найденыш?

– Не в этом суть, хозяин: такая помеха меня мало беспокоит. У каждой женщины свой нрав; у иной такое доброе сердце, что я своим безродством ей пуще по душе придусь.

– А ведь и вправду! – согласился Жан Верто. – Женщины-то лучше нас… К тому же, – рассмеялся он, – такому видному парню, как ты, молодому, здоровому и душой и телом, нетрудно в них доброту пробудить. Но в чем же все-таки суть?

– Послушайте, – начал Франсуа, – меня взяла из приюта и вскормила женщина, которой я не знал. После ее смерти меня подобрала другая, в расчете на те гроши, которые государство выдает на таких, как я; но она была добра ко мне, и, потеряв ее, я никогда б не утешился, не помоги мне еще одна женщина, оказавшаяся самой лучшей из трех; я так привязался к ней, что хочу жить лишь для нее и никого больше. Однако мне пришлось с ней расстаться, и мы, может быть, не увидимся. Она женщина состоятельная, и я ей вряд ли понадоблюсь. Но может случиться и так, что ее муж – а я слышал, он с осени хворает и просадил бог весть на что кучу денег – скоро помрет и оставит ей больше долгов, чем добра. Не скрою от вас, хозяин: если так получится, я вернусь туда, где она живет, и у меня будет одно желание, одна забота – помочь ей с сыном и не дать им впасть в нищету. Вот почему я не возьму никаких обязательств, которые могли бы задержать меня тут. У вас я должен отработать год, брак же свяжет меня на всю жизнь. К тому же он для меня – слишком тяжелое бремя. Почем знать, управлюсь ли я зарабатывать на два дома, если обзаведусь женой и детьми? Неизвестно мне и еще одно: вправе ли буду я, если мне, паче чаяния, попадется жена с приданым, лишать достатка свою семью и делиться с другой. Вот почему я решил остаться холостяком. Я молод, время у меня есть, а уж если взбредет мне в голову страстишка, я сделаю все, чтобы ее оттуда выбросить, потому как для меня существует одна женщина – моя мать Мадлена, которая не посмотрела на то, что я найденыш, и растила меня как родного сына.

– Ну что ж, друг мой, то, что ты мне рассказал, лишь укрепляет меня в уважении к тебе, – ответил Жан Верто. – Нет ничего гаже неблагодарности, нет ничего прекрасней, чем памятливость на добро. Хотел я тебе доказать, что ты мог бы жениться на одной молодой женщине – сердце у ней твоему под стать, и она помогла бы тебе поддержать твою старуху, но на этот счет мне раньше нужно кой с кем потолковать и посоветоваться.

Не нужно быть особенно проницательным, чтобы догадаться, что Жан Верто, человек добросердечный и рассудительный, задумал женить Франсуа на своей дочери. Девушка эта была хоть и старше Франсуа, но совсем не дурнушка, а разницу в годах вполне могли сгладить ее экю – их у нее хватало. Она была единственная дочь, словом – выгодная партия. Однако до сих пор она твердо держалась решения не выходить замуж, что сильно огорчало ее отца. А так как мельник уже давно приметил, насколько высоко ценит она Франсуа, он как-то раз завел речь о нем с дочерью, но она была человек сдержанный, и отцу долго не удавалось вытянуть у нее признание. Наконец, не сказав ни да ни нет, она согласилась, чтобы он порасспросил Франсуа о его видах на такой брак, и сейчас ожидала ответа с чуть большим нетерпением, чем ей хотелось показать.

Жан Верто тоже был бы не прочь вернуться к ней с благоприятным ответом, и прежде всего потому, что он давно мечтал ее пристроить; кроме того, зятя лучше, чем Франсуа, и желать не приходилось. Не говоря уже о дружеских чувствах, которыми мельник проникся к этому парню, он отлично понимал, что тому, хоть он и пришел к ним полунищим, при его сметливости, проворстве в работе и примерном поведении цены как семьянину не будет.

Узнав, что их работник – найденыш, девушка несколько огорчилась: она была из гордых. Однако она быстро с этим примирилась, а когда услышала, что Франсуа и слышать о любви не хочет, он еще больше пришелся ей по сердцу. Недоступность – лучшая приманка для женщины, и если бы даже Франсуа задумал пойти на хитрость, чтобы заставить забыть о своем безродстве, он и тогда не измыслил бы уловки удачней, чем выказать отвращение к браку.

Одним словом, теперь Жаннета Верто остановила свой выбор на Франсуа еще тверже, чем раньше.

– Только и всего? – ответила она отцу. – Неужто он полагает, что у нас не хватит доброты и денег, чтобы помочь старой женщине и пристроить ее сына? Сдается мне, он просто не понял, на что вы намекали ему, отец: знай он, что ему предстоит войти в нашу семью, его не мучили бы такие опасения.

В тот же вечер, после работы, Жаннета Верто заговорила с Франсуа:

– Я всегда уважала вас, Франсуа, а теперь уважаю еще больше: отец рассказал мне, как вы привязаны к вырастившей вас женщине, на которую решили работать всю жизнь. Ну что ж, вы в своих чувствах хозяин… Я хотела бы познакомиться с нею и при случае быть ей полезной: раз вы к ней так привязаны, значит, она хорошая.

– О да! – подтвердил Франсуа, которому всегда было приятно поговорить о Мадлене. – У этой женщины на уме только хорошее – совсем как у вас и вашего отца.

Слова его обрадовали дочь Жана Верто, разом решившую, что она добилась своего.

– Тогда, – сказала она, – если с ней, как вы опасаетесь, стрясется беда, я не прочь, чтобы она перебралась к нам. Я помогла бы вам ходить за ней. Она ведь, кажется, уже немолодая? И одряхлела, наверно?

– Одряхлела? Нет, – возразил Франсуа. – У ней годы не те, чтобы дряхлеть.

– Значит, она еще молодая? – насторожилась Жаннета Верто.

– Да нет, совсем не молодая, – простодушно молвил Франсуа. – Не помню, сколько ей теперь лет. Она была мне как мать, и я не задумывался, какого она возраста.

– Эта женщина была хороша? – осведомилась Жанетта, чуточку поколебавшись, прежде чем задать вопрос.

– Хороша? – несколько удивленно переспросил Франсуа. – Вы хотите сказать – хороша собой? Для меня она всегда хороша, какая ни есть; но, по чести сказать, я об этом не думал. Моя привязанность к ней от этого не зависит. Будь она уродливей самого черта, я и то бы не заметил.

– Но можете вы хоть примерно прикинуть, сколько ей сейчас?

– Минутку! Ее мальчику на пять лет меньше, чем мне. Так вот, она женщина не старая, но и не молодая, ей примерно…

– Сколько мне? – чуточку натянуто рассмеялась Жаннета. – В таком случае, овдовев, ей уже поздно снова выходить замуж, правда?

– Там видно будет, – ответил Франсуа. – Если ее муж не проест все их добро и у ней кое-что останется, женихи найдутся. Есть ведь такие, что за деньги и двоюродную бабушку и внучатую племянницу возьмут.

– А вы не уважаете тех, кто женится на деньгах?

– Во всяком случае, это не для меня, – ответил Франсуа.

Найденыш был простодушен, однако ж не настолько, чтобы не понять, на что ему намекают, и ответные слова его были сказаны не без значения. Но Жаннета перетолковала их по-своему и еще больше влюбилась в него. За нею ухаживали многие, но она до сих пор не удостоила вниманием ни одного поклонника. Первым, кто пришелся ей по душе, оказался тот, кто повернулся к ней спиной: так уж ловко у женщин голова устроена.

В следующие дни Франсуа не раз замечал, что Жаннета чем-то озабочена, почти не ест и не сводит с него глаз, когда ей кажется, что он смотрит не на нее. Такие причуды девушки опечалили найденыша. Он очень уважал Жаннету за доброту и понимал, что своим равнодушием лишь пуще влюбляет ее в себя. Но она ему не нравилась, и если бы он даже взял ее замуж, то не по любви, а только по расчету или из чувства долга.

Это навело Франсуа на мысль, что у Жана Верто он не заживется, – рано или поздно дело все равно кончится огорчениями или неприятностью.

Но тут с ним случилось нечто столь непредвиденное, что все его намерения чуть-чуть не переменились.