Текст книги "Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Тем временем, расхаживая взад и вперед, я незаметно рассматривал мадемуазель де Нив. Она казалась наивной и простодушной. Я украдкой взглянул на племянницу; она заметно изменилась, но не побледнела и не упала духом, а казалась серьезной и как бы готовой к какой-то борьбе.

Вошел Жак. Все поздоровались. Он почтительно поцеловал руку, которую не постеснялась протянуть ему мадемуазель де Нив. Он казался удивленным и встревоженным, словно ожидая кризиса и не зная, как его избежать.

– Теперь, – начал я, обратившись к барышне де Нив, – нам придется говорить о вещах, совсем неинтересных для мадемуазель Нини. Она может пойти поиграть в палисадник.

– Да, – согласилась Леони, – с Сюзет!

– Только не сейчас. Я вас позову чуть позже.

– Неправда, не позовешь!

– Нужно быть умницей, Нини, и слушаться господина Шантебеля, – сказала мадемуазель де Нив. – Он здесь хозяин, и мы все с радостью делаем все, что он скажет.

Нини согласилась только при условии, чтобы Сюзет села к окну и она могла бы видеть ее каждую минуту.

Когда мы все сели, Мьет заговорила с большой решимостью:

– Дядя, вы согласились принять мою приятельницу, благодарю вас и за нее, и за себя. Думаю, что не надо возвращаться к обстоятельствам, которые привели ее ко мне, вы знаете их как нельзя лучше. Она хочет просить у вас совета относительно дальнейшего образа действий, и поскольку она вас уважает и вполне вам доверяет, то обещала безоговорочно следовать вашим советам.

– Я имею честь задать мадемуазель де Нив всего один вопрос, – ответил я, – от ответа на который зависит мой взгляд на ее дело. Зачем она покинула монастырь почти накануне срока, назначенного для ее освобождения? Отвечайте безбоязненно, я знаю, что вас отличает откровенность и смелость, а все присутствующие здесь – не чужие вам люди, и мы все вместе обсудим, как лучше всего поступить в ваших интересах.

– Вы требуете почти что публичной исповеди, – ответила мадемуазель де Нив, – но я на нее согласна…

– Мы выслушаем ее почтительно.

– Так знайте, я ушла из монастыря, не дождавшись законного срока, не по своей вине; я совершенно не знала реальной действительности и считала, что должна проявить свою волю до срока, установленного законом. Я была убеждена, что если пропущу хоть один день после истечения срока, то сам этот факт вынудит меня принять обет.

– Эту глупость вам внушили в монастыре?

– Нет, мне об этом сказала моя кормилица Шарлет, с которой я виделась тайком; она убедила меня, что ей об этом говорил какой-то юрист в Клермоне, посоветовавший не доверять терпению, с которым монашенки ожидали моего решения. Они не станут вас уговаривать, твердила она, они застигнут вас врасплох и вдруг вам заявят: час прошел, теперь вы наша на всю жизнь.

– И вы поверили Шарлет?

– Поверила, потому что, кроме нее, никто в мире не проявлял ко мне участия и не мог сказать мне то, чему я могла бы поверить.

– Но потом вы убедились, что она вас обманывала?

– Не вынуждайте меня говорить дурно об этой женщине, она оказала мне большие услуги, не бескорыстно, как я потом узнала, но ведь я ими пользовалась и пользуюсь до сих пор. Не будем говорить о ней… Не стоит обращать на нее внимание.

– Нет уж, извините, мне необходимо знать, кто передо мной: особа, следующая указаниям Шарлет или советам друзей, которые ее теперь окружают.

– Мне стыдно в этом признаться, но все присутствующие, начиная с вас, значат для меня теперь очень много, а Шарлет – ничто!

– Это очень мило, но недостаточно, чтобы заставить меня спасти вас от затруднений и опасностей, которым подвергла вас Шарлет. Вы должны дать мне честное слово, что не увидите ее и не будете поддерживать с ней никаких отношений, пока находитесь у моей племянницы. Вам бы давно следовало понять, что присутствие такой женщины позорит дом Эмили.

Наверно, мадемуазель де Нив впервые в жизни слышала правду. С одной стороны – запуганная и замученная монастырской дисциплиной, с другой – избалованная кормилицей и слепой страстью Жака, она и не ведала, что ее можно упрекнуть в чем бы то ни было. Она покраснела, что я счел добрым признаком, на минуту заколебалась, потом порывисто повернулась к Мьет и, бросившись к ней на шею, воскликнула:

– Прости! Я не знала, что делала! Почему ты мне не сказала?

– Я сказала бы тебе, если бы сама знала обо всем, – ответила Эмили, обнимая ее. – До сегодняшнего утра я не подозревала, до какой степени гадкая женщина эта Шарлет.

– Я больше никогда не увижусь с ней!

– Честное слово? – спросил я.

– Клянусь вечным спасением!

– Поклянитесь честью. Вечное спасение остается с нами до последней минуты, когда все еще можно раскаяться. Прекрасная мысль – сделать Бога больше и выше человеческой справедливости; но тут дело в чисто человеческих отношениях, и нам следует заботиться только о том, что может быть полезно или вредно нашим близким.

– Клянусь честью никогда больше не видеться с Шарлет, хотя, по-моему, человеческая честь – сущий пустяк.

– Вот в том-то и беда! – ответил я. – Позвольте мне сделать небольшое отступление, совершенно необходимое?

– Я слушаю, – ответила мадемуазель де Нив, снова усевшись на свое место.

– Ну так вот что я вам скажу: когда понятия о человеческой чести настолько смутны, то лучше удалиться из общества и от общения с людьми. Тогда действительно лучше обречь себя на уединение и, чтобы избавиться от всяких обязательств по отношению к себе подобным, запереться в монастырь, где неотвратимы одиночество и молчание. Я знаю, что вам не нравится монастырь, в таком случае вам нужен руководитель, который познакомит вас с серьезными обязанностями, налагаемыми жизнью. В келье, в одиночку, вы ничего путного не сделаете, потому что пренебрегаете изучением практической жизни. Вам необходим наставник, чтобы объяснить вам требования приличий и руководить вашими поступками. Вам скоро исполнится двадцать один год, вы обворожительны и знаете об этом, потому что пользуетесь своими прелестями для осуществления своих планов. Если вы способны сильно воздействовать на других, то не имеете права говорить: «Я еще сама не знаю, чего хочу! Я еще посмотрю!» Надо смотреть и решать безотлагательно и надо сделать выбор между мужем и исповедником, иначе к вам нельзя будет относиться серьезно.

– Как? – вскричала мадемуазель де Нив, вскочив с места, в возмущении от моей резкости. – Что вы такое говорите, господин Шантебель? Чего вы от меня требуете?

– Ничего, кроме свободного выражения вашей воли.

– Но… как раз этой-то воли у меня и нет! Я жду вдохновения свыше.

– Разве до сих пор вас вдохновлял Бог? Разве он приказал вам дать похитить себя Жаку Ормонду?

– Дядя, – вмешался Жак, – вы вырвали у меня мою тайну, я думал, она будет для вас свята, а вы обрекаете меня на пытку! Позвольте мне уйти, я задыхаюсь, все это выше моих сил!

– Я вас не виню, Жак, – сказала мадемуазель де Нив, – я сама хотела сказать вашему дяде все, что он уже знает.

– Тем более, – продолжал я, – что вы признались во всем моему сыну и позволили ему ничего от меня не скрывать.

Жак побледнел, взглянул на Анри, который сумел остаться невозмутимым. Затем он посмотрел на Мари, которая сконфуженно опустила глазки, но тотчас снова подняла их и сказала ему с наивной откровенностью:

– Это правда, Жак, я все рассказала вашему кузену, он был нужен мне для выполнения замысла, который вы отказались бы помочь мне осуществить.

– Откуда вы знаете? – ответил Жак. – Конечно, Анри вполне достоин вашей откровенности, но ведь я предоставил вам достаточно доказательств моей преданности, чтобы пользоваться исключительным правом на ваше доверие…

– Ты забываешь, Жак, – вмешался я, – что когда барышне де Нив кто-то нужен, то она, как сама в этом сознается, идет прямо к дели, не заботясь о других. Она, конечно, могла бы опереться на твою руку и отправиться вместе с тобой посмотреть на Леони через решетку сада или же обратиться к Анри в твоем присутствии и опять же вместе с тобой посещать под покровом таинственности эту башню; несомненную невинность подобных визитов ты сам смог бы тогда подтвердить; но все это не удалось бы так легко. Анри не доверился бы особе, представленной тобою и, стало быть, скомпрометированной. Он начал бы рассуждать и спорить, как я теперь. Гораздо вернее было застигнуть его врасплох, назначить ему тайное свидание, дать ему заглянуть в сердце, свободное от всяких привязанностей, от любых обязательств. Опыт показывает, что мадемуазель де Нив отнюдь не настолько чужда интриг реальной жизни, как полагают многие, и что если она не подозревает о страданиях, которые может причинить, то угадывает и знает способ, как этими страданиями воспользоваться.

– Анри! – воскликнула барышня де Нив, побледнев и стиснув зубы. – Неужели вы разделяете жестокое мнение вашего отца обо мне?

Лицо Анри на минуту исказила судорога тревоги и сожаления, но потом, внезапно поборов себя, с героизмом чистой совести он ответил:

– Отец суров, мадемуазель Мари, но по существу сказал то же, что говорил вам и я, здесь же, вчера вечером, наедине с вами.

Мадемуазель де Нив повернулась тогда к Жаку, как бы для того, чтобы просить у него помощи и покровительства. Она увидела слезы у него на глазах и быстро пошла к нему. Жак, побуждаемый добрым сердцем и незнанием приличий, обнял ее со словами:

– О! Если даже вы и были виновны передо мной, я обо всем забыл, видя, как вы страдаете! Возьмите мою кровь, мою честь, мою жизнь! Все ваше, и я ничего не требую взамен, вы прекрасно это знаете!

Впервые в жизни благодаря резкости моих нападок Жак, пораженный в самое сердце, сумел быть по-настоящему красноречивым. Выражение лица, жесты, голос – все в нем было искренно, а значит, серьезно и сильно. Этот порыв открыл глаза всем, и особенно мадемуазель де Нив, которая до сих пор не до конца понимала Жака. Только теперь она почувствовала, насколько была виновна, и услышала голос собственной совести. Она ощутила себя в положении человека, у которого на краю пропасти закружилась голова и который инстинктивно отшатывается назад. Но только вместо того, чтобы действительно податься назад, она, напротив, приблизилась к сердцу, могучее биение которого угадывала впервые так близко к своему сердцу, и, не оставляя руки Жака, обратилась к Эмили:

– Тебе следовало бы упрекать меня больше всех, потому что, оказывается, я была неблагодарна к твоему брату и кокетничала с твоим кузеном. Но, как всегда, ты молчишь и страдаешь без всяких жалоб; клянусь тебе, я все исправлю, все заглажу и буду достойна твоей дружбы!

– Да услышит вас Бог! – сказал я ей, протягивая руку. – Простите, что я заставил вас помучиться. Зато, кажется, я высвободил правду из лабиринта, в который затолкала ее Шарлет. Надеюсь, вы поразмыслите обо всем и не станете больше пускаться в проделки, последствия которых могут повредить вам же самой. Поговорим теперь о делах и посмотрим, как можно восстановить ваши права без скандала и без ссор. Да будет вам известно, что я согласился выслушать вашу мачеху только при том условии, что мне будет предоставлена роль примирителя. Лично меня графиня не интересует, но она поступила очень ловко. Узнав, что я обожаю детей, что везде, где замешаны невинные бедняжки, я обязательно выступаю в их интересах, она надумала поручить мне свою дочь. Прелестная и славненькая Нини, кажется, не особенно счастлива. Ее участь будет еще хуже, когда она останется с матерью, озлобленной бедностью.

– Не говорите больше ни слова, господин Шантебель! – вскричала мадемуазель де Нив. – Решайте сами, не спросив у меня, какие жертвы я должна принести, потом дайте мне перо, и я подпишу, не читая. Вы знаете размеры моего состояния, а я не знаю. Устройте так, чтобы Нини была так же богата, как я: я желала увидеться с вами, чтобы именно это вам сказать.

Говоря это, великодушная девушка повернулась к окну, чтобы послать воздушный поцелуй сестре; но, не увидев ее, принялась звать:

– Нини! Нини!

Не получив ответа, она устремилась к двери со словами:

– Боже мой! Где она может быть? Я не вижу ее!

В ту же минуту дверь вдруг распахнулась, и Нини бросилась в объятия мадемуазель де Нив, крича голосом, сдавленным от страха:

– Спрячьте меня, спрячьте меня! Мама приехала! Она идет сюда за мной, чтобы побить меня! Не отдавайте меня маме, спрячьте меня!

И, проворная как мышь, она юркнула под большой стол, накрытый тяжелым ковром.

XIV

Как раз вовремя. Госпожа де Нив, бледная, взволнованная, вошла, как будто к себе домой, не постучавшись, не доложив о себе. Мари осталась у окна. Черная косынка, кокетливо завитый белокурый шиньон, соломенная шляпка, приподнятая сзади, вот и все, что было видно. Мьет была в хорошенькой овернской шляпке, до того отвечавшей современной моде, что она казалась элегантной, не переставая быть оригинальной.

– Извините, господин Шантебель, – заговорила графиня, приняв или сделав вид, что приняла обеих девушек за крестьянок, – у вас консультация, а я и не знала. Тысяча извинений! Я искала свою дочь, думала, она здесь. У вас дома мне сказали, что вы увели ее сюда. Скажите же, где она, я хочу скорее ее поцеловать. Я подожду в саду, пока вы не найдете время выслушать и меня.

Пока графиня говорила, я случайно взглянул в окно, противоположное тому, у которого стояла барышня де Нив; из него видны были задворки замка, и я заметил Шарлет, выжидавшую что-то у заброшенных построек. Я понял появление графини и счел ниже своего достоинства разыгрывать комедию.

– Не беспокойтесь, графиня, – сказал я. – Я здесь в своей семье, и вы не будете лишней. – И, пододвинув ей кресло, я прибавил:

– Мадемуазель де Нив тоже здесь, но ей вздумалось поиграть в прятки, и она вас не видит. Пожалуйте-ка сюда, сударыня, – продолжал я, приподнимая ковер, – это ваша мама, поспешите ее поцеловать.

Нини неохотно послушалась. Мать ее схватила и, скорее толкнув, чем усадив к себе на колени, сказала сухо:

– Ты что? С ума сошла? Разве ты меня не узнала?

Пока Нини целовала мать, больше со страхом, чем с любовью, мадемуазель де Нив, желая убедиться, действительно ли девочка жертва злой матери, как ей это говорили, оглянулась посмотреть на их встречу. Светлые и холодные глаза мачехи уставились на нее, и я заметил, что она вздрогнула, как при виде ехидны. Вероятно, она сразу не узнала бы падчерицу в этом костюме, если бы ее не предупредили. Но она явно была предупреждена, потому что ни на секунду не спутала Мари с Мьет, и злая усмешка исказила ее губы.

– Вы полагаете, что я не буду лишней на консультации, которую так некстати прервала? – заговорила она громко и отчетливо, – Насколько я могу судить, дело идет о браке между этими двумя барышнями и этими молодыми людьми. Одну из них я знаю, который же из претендентов ее жених?

– Вот он! – ответила, не колеблясь, мадемуазель де Нив, указав на моего племянника. – Жак Ормонд. Через две недели свадьба, и хотя тогда уже не будет нужды в вашем разрешении, я надеюсь все-таки, что вы из чувства приличия удостоите одобрить мой выбор.

– Еще бы, – прошипела графиня, – ведь это он, кажется, похитил вас?

– И он позволит себе заметить графине, что мадемуазель Нини здесь лишняя… – расхрабрился Жак.

– Но ведь нельзя же отослать ее к Шарлет, которая бродит вокруг дома! – сказал я, нарочно повысив голос. – Нет уж! Отведи-ка ее лучше к няне, она в винограднике, а потом возвращайся сюда. Если твоей невесте придется делать уступки, нам понадобится и твое согласие.

– Она может делать любые уступки, – ответил Жак, уводя Нини, – она предоставила окончательное решение вопроса вам, дядя, и я присоединяюсь к ее желанию.

И он увел девочку, в то время как графиня, обратив очень мало внимания на то, что уводят ее дочь, с которой она давно не виделась, всматривалась в черты лица и в фигуру Жака, разглядывая его с надменным и ироническим любопытством.

– Так вот он каков, предмет страсти мадемуазель де Нив! – сказала она, как только он вышел.

– Это мой племянник, – вставил я, – сын моей любимой сестры, чудный малый и очень порядочный человек.

– Не правильнее ли будет назвать его очень ловким человеком? Господин Шантебель, всем известна ваша снисходительность к членам своего семейства. Я вижу, что вы благодушно закрываете глаза на факт похищения. А между тем едва ли все другие отнесутся к такому факту подобно вам…

– Этот факт останется неизвестным, потому что никто не станет о нем говорить из уважения к мадемуазель де Нив и к вам.

– Ко мне? А при чем здесь я?

Я подошел к ней поближе и сказал очень тихо:

– Потому что вы в сговоре с Шарлет подготовили этот скандал, чтобы обесчестить мадемуазель де Нив!

Она побледнела, точно перед обмороком, потом, поборов себя, ответила тихо:

– Это гнусная ложь, и вы ничем не можете ее доказать!

– Хотите, я позову Шарлет? Она еще здесь!

– Зачем ее звать? – пробормотала она в растерянности.

– Вы прикажете ей при мне сказать всю правду. Добавите, что только этой ценой она получит обещанную награду, в крайнем же случае мы все сложимся, чтобы развязать ей язык. Она покажет ваши письма.

Графиня беспомощно пролепетала:

– Не делайте этого! Я в ваших руках, пощадите меня!

Потом она опустилась в кресло и в самом деле лишилась чувств. Я попал точно в цель. Теория вероятностей привела меня к истине. Позднее я узнал и подробности. Шарлет, разумеется, обманывала и эксплуатировала всех и всем поочередно изменяла.

Мьет и мадемуазель де Нив бросились помогать графине. Она очень быстро пришла в себя и хотела продолжить разговор. Я попросил ее не беспокоиться понапрасну.

– Мы переговорим сегодня вечером или завтра.

– Нет-нет, только сейчас! Тем более, что мне нечего требовать. Я могу лишь ждать предложений, которые сочтут нужным сделать мне накануне общей ликвидации наших взаимных дел.

– Никаких предложений быть не может, – ответил я. – Вы думали, что мадемуазель де Нив даст завлечь себя в серьезные безрассудства, а потом будет нуждаться в вашем молчании и в вашем великодушном прощении. Но, как вы сами видите, положение изменилось. Молчание оказывается в общих интересах, и прощение остается только вопросом приличия или, лучше сказать, делом христианского милосердия. Мадемуазель де Нив теперь безусловная обладательница значительного богатства, точные сведения о котором я позаботился выяснить за время вашего отсутствия. Она имеет право потребовать от вас отчеты по опеке, итог которых, как я и предсказывал, составит около двухсот сорока тысяч франков; но она не хочет, чтобы ее сестра росла в нужде и лишениях. Она даст вам расписку в получении сумм, истраченных или сбереженных вами во время ее несовершеннолетия. Таким образом, вам, графиня, остается если и не благодарить ее, то, по крайней мере, выразить удовольствие, которое не может не испытывать мать в подобном случае.

Графиня надеялась на лучший исход своих недостойных махинаций. Она была подавлена, уничтожена моими словами. Она хотела заговорить, но не нашла слов и только кивнула падчерице с какой-то гримасой вместо улыбки. Однако она собралась с силами и сказала, что Леони все-таки будет бедна, поскольку большой замок де Нив всегда требовал больших трат и предполагаемые сбережения существуют только в моем воображении.

– Я ничего не знаю, – ответила мадемуазель де Нив, вставая. – Господин Шантебель, не сочтите за труд сказать, как велика может быть цифра моих доходов?

– Если вы продадите землю де Нив, то у вас будет около пятидесяти тысяч ливров дохода. Если сохраните поместье, у вас останется тридцать тысяч.

– А теперь, – продолжала она, – спросите, пожалуйста, у графини де Нив, сколько ей нужно ежегодного дохода, чтобы жить покойно и удобно?

– Мне необходимо для приличного воспитания дочери по крайней мере пятнадцать тысяч в год, – сказала графиня.

– Что, вместе с вашими сбережениями, размер которых мне также известен, даст вам средства, равные тем, которыми вы пользовались со времени вашего замужества. Мадемуазель де Нив оценит, заслуживает ли ваше расположение к ней такой жертвы…

– Я готова и на это, – быстро вмешалась Мари. В эту минуту вернулся Жак, и, взяв его за руку, она продолжала: – Мы готовы и на эту жертву, но с условием…

– С каким условием? – спросила графиня, стальные глаза которой сверкнули металлическим блеском.

– Вы отдадите мне сестру и уступите все права на нее. Этой ценой вы будете богаты и сможете жить, где захотите, только не в Ниве, поскольку я намерена там поселиться сама. Вы можете видеться с Леони, но она будет принадлежать мне! Жак! Ведь вы согласны?

– С радостью! – ответил он не колеблясь.

Графиня даже не поморщилась в первую минуту, как ей следовало бы это сделать в ее положении. Мысль эта не была ей в новинку. Мари высказывала ее Шарлет, и графиня успела уже к ней привыкнуть. Однако она прикинулась совершенно разбитой и даже закрыла глаза, как бы теряя сознание. Мьет испугалась.

– Вы слишком жестоки, – сказала она. – Видите, она больна и не в силах вынести таких переживаний. Как она ни зла, но все-таки дочь ей небезразлична, и вы слишком многого требуете от нее!

– Оставьте меня с ней наедине, – сказал я, – и не тревожьтесь. Идите домой и подождите меня там, а если госпожа Шантебель вернулась, скажите, чтобы приготовила обед повкуснее: мы должны вознаградить себя за все треволнения.

Как только они ушли, графиня не заставила меня долго ждать возвращения ее сил и способностей. Он я пролила несколько слезинок в виде вступления, воскликнула, что это ужасно и что мадемуазель де Нив мстит ей безжалостно.

– Мадемуазель де Нив не мстит, – ответил я. – Она очень добра и великодушна. Она не сказала вам ни одного резкого слова при таких обстоятельствах, когда все зло, сотворенное вами, должно было бы восстановить ее против вас. Она и в самом деле полюбила Леони, и кажется, что девочка платит ей взаимностью.

– Похоже, моя дочь любит всех, кроме своей матери. Ужасный характер. Ее с детства восстановили против меня!

– Я знаю, и это очень жаль; но вы виновны больше всех, потому что не сумели завоевать ее любовь и уважение прислуги.

– Но ведь не станете же вы советовать мне отдать ее сумасшедшей, которая, конечно, не в состоянии заботиться о ней?

– Если она перестанет заботиться о ней, то отдаст ее вам, и в таком случае проститесь с пятнадцатью тысячами дохода! Поэтому молите Бога, чтобы между сестрами были любовь да совет!

Графиня нашла довод основательным, но все еще не сдавалась.

– Вы, стало быть, действительно считаете мадемуазель де Нив способной прилично воспитать молоденькую девушку? – спросила она.

– Задайте мне этот вопрос вчера, я ответил бы вам: нет, не считаю: тогда я не имел еще о ней определенного мнения; но сегодня, незадолго до вашего прихода, она заставила меня проникнуться к ней искренним уважением. В ее детском великодушии есть нечто возвышенное, то, что искупает увлечения взволнованного воображения. Я сильно ее отчитывал, когда вы вошли; она ответила мне искренним раскаянием. Теперь я предан ей всей душою, что, впрочем, не помешает мне позаботиться, чтобы ваша рента была серьезно и надежно обеспечена.

– Ах да, вот это главное! – невольно вырвалось у графини. – Нужно, чтобы это содержание не было пустой приманкой.

– Нужно также, чтобы не было возможности шантажа, – продолжал я, – необходимо устроить так, чтобы выплаты прекратились в тот день, когда вы надумаете предъявить права на Леони.

– Понятно, – сказала графиня с досадой, – но если Мари, не знающая цены деньгам, разорится? Я хочу иметь закладную на Нивское поместье.

– И получите. Но не бойтесь, что Мари разорится; выйдя замуж за Жака Ормонда, она, напротив, обогатится.

– И вы уверены, что моя падчерица будет счастлива с этим Жаком Ормондом, который слывет сердцеедом?

– Этот сердцеед – редкой души человек.

– Но… до свадьбы что мне делать с дочерью, которая только и думает о том, как бы убежать от меня?

– Отправляйтесь в Нив и готовьтесь к отъезду, а Нини останется пока у нас, с сестрой Мари, которая в качестве невесты Жака должна быть под покровительством своего будущего дяди.

– Но ваш сын?.. Говорят, и у него была интрижка с нею!

– Кто говорит? Шарлет? Мой сын человек честный и серьезный. Может, Шарлет хотелось и от него тоже получать деньги, но он не так прост, как Жак. Но все-таки, чтобы избежать толков, мой сын проведет все остальное время каникул в Шангусе, у своего двоюродного брата, и все съедутся к нам только накануне свадьбы.

В тот же день мы подпишем документы, касающиеся вас, а пока, поскольку нет больше причин для волнения, пойдемте отобедать.

– Это невозможно! Как я взгляну всем в глаза! Особенно Нини! Ведь это сущая пытка смотреть на дочь, с радостью покидающую мать.

– Пытка заслуженная, графиня! Вы хотели погубить, разорить и опозорить дочь вашего мужа, хотели или запереть ее в монастырь навсегда, или сделать из нее развратницу: вы истощили запас Божьего терпения. Не злоупотребляйте людским терпением и постарайтесь чтобы люди не узнали о ваших тайных кознях. Пожертвуйте дочерью, чтобы загладить прошлое, и примите взамен все те земные блага, из-за которых вы так усердно хлопотали, не брезгуя никакими средствами. Вы должны отобедать у нас уже потому, что вы очернили Мари в глазах моей жены. Я не требую, чтобы вы исповедовались перед нею и взяли свои слова назад; но мы ей скажем, что вы помирились с падчерицей и что моими стараниями состоялась сделка, удовлетворяющая интересы всех и каждого.