Текст книги "Жизнь Чарли"

Автор книги: Жорж Садуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Чаплин, так же как и Чарли, старается делать вид, будто он здесь ни при чем. Но как бы ловко, осторожно и хитроумно ни скрывался он под маской неловкости и простодушия, все же и атакованные им почтенные особы, и хозяева Голливуда и всей Америки разгадали его «гнусную» игру. Одного их слова было бы достаточно, чтобы рассеять облако белых перьев. Дуглас Фербенкс и десяток других героев-спортсменов тоже не были солдатами и никогда не заговаривали о том, чтобы вступить в ряды армии.

Но они играли на руку «стопроцентному американизму». Дуглас, например, познакомил весь мир с образом американского сверхчеловека, непобедимого молодого спортсмена; он лучше любого солдата, сражавшегося под Шато-Тьери, служил целям Моргана, или Рокфеллера, или Дюпон де Немура (кстати, финансировавших его фильмы). Но Чарли…

Когда Чаплин писал, что он никогда не использует для рекламы свою преданность делу демократии, не хотел ли он сказать, что грандиозная рекламная кампания, в которой он участвовал в течение нескольких недель в 1918 году, на деле не служила демократии в том смысле, в каком понимал он это слово?

Министр финансов Уильям Мак-Аду – зять Вильсона и доверенное лицо Уолл-стрита – организовал турне виднейших звезд экрана для рекламы выпущенного им «третьего займа свободы». Чаплин согласился участвовать в этом турне вместе со своими новыми друзьями – Дугласом Фербенксом и Мэри Пикфорд и еще с несколькими знаменитостями Голливуда: ковбоем Уильямом Хартом, режиссером Сесилем Блаунтом де Миллем и другими. В каждом городе Чаплин привлекал большую толпу, чем сам президент Вильсон: сорок тысяч человек в Новом Орлеане, семьдесят пять тысяч в Вашингтоне, сто пятьдесят тысяч в Нью-Йорке. Агент по распространению займа, прикрепленный к Чаплину, собирал миллионы долларов. Крупные банки взимали с этих «займов свободы» обычный комиссионный процент. Маленький человек знал: от злой собаки легче защититься, сунув ей кусок колбасы, нежели пригрозив ей своей бамбуковой тросточкой…

Кампания белых перьев внезапно стала затихать. Однако когда Чаплин закончил свой новый фильм «На плечо!», фирма «Ферст нейшнл» наотрез отказалась его распространять. И Чаплин вынужден был уступить. Большой фильм в пяти частях так никогда и не был показан публике, а его негатив покоится нетронутый в бетонированном сейфе, в котором Чаплин хранит свои секреты. Известный нам фильм «На плечо!» – это короткометражка в трех частях.

Деллюк прав: фильм «На плечо!» был для Америки тем же, чем для Европы был «Огонь» Барбю-са – криком гнева и возмущения, донесшимся прямо из окопов.

С 1915 года установилась тесная связь между Чарли и солдатами. «Шарло родился на фронте», – писал в своих воспоминаниях ветеран войны Блэз Сандрар. Когда он в первый раз услышал от окопников восторженные рассказы о каком-то «Шарло», он решил, что это один из их товарищей. Чарли был братом этих горемык, в которых росло возмущение против навязанной им войны.

Сила понимания преодолевает пространство. За десять тысяч километров от театра войны сердце окопника забилось в груди Чарли-солдата. После этого фильма «можно искусать себе руки, потому что нельзя укусить того, кто виноват… можно, подобно несчастной собаке, завыть на луну…» [25]25
  Delluc, р. 12.


[Закрыть]

«На плечо!» [26]26
  Фильм «На плечо!» начинается с того, что новобранец Чарли засыпает в палатке. Во сне он видит себя в окопах Западного фронта. – Прим. ред.


[Закрыть]начинается экспозицией основной темы, обвинительным актом против бедствий войны. Потом завязывается веселая суматоха, пародирующая голливудские военные фильмы. Но даже здесь, как бы ни были воздушны прыжки танцора, он всегда остается на земле. В фильме «На плечо!» герой отдается широкому полету сатирической эпопеи. Впервые устанавливается строгое равновесие между двумя чашами весов, между двумя сторонами фильма – между поэзией и правдой.

Окопная жизнь в первой части – это не жестокость, это обвинение. Чаплин проникает в самое сердце человеческой беды, показывая мокрую дыру в земле, где его герой пытается прикорнуть среди крыс и отбросов, среди затопивших его одиночества, грязи, холода и воды. А потом происходит поэтическое переодевание: отправляясь в разведку, Чарли маскируется деревом. Во сне он как бы проникает по ту сторону двойного зеркала, в отражение реального мира… Солдат встречает среди развалин прекрасную француженку, и вот под влиянием любви игра фантазии становится безудержной. Непобедимый Чарли, подобно доисторическому человеку, созданному им в другом сне [27]27
  Садуль имеет в виду фильм Чаплина «Его доисторическое прошлое». – Прим. ред.


[Закрыть], убивает «бошей» дюжинами. Вот он переоделся офицером, а Эдна с черными усиками над губой изображает шофера на автомобиле-ловушке, куда, как крысы, попадаются все самые важные пер-сопы: Вильгельм II, кронпринц, Гинденбург. В полном варианте фильма «На плечо!» Чарли задевает также Пуанкаре, короля Георга V, а может быть, и самого Вильсона [28]28
  В финальном эпизоде, изъятом цензурой, солдат Чарли на банкете, устроенном в его честь, срезает «на память» пуговицы с брюк французского президента и английского короля, в результате чего они теряют брюки. – Прим. ред.


[Закрыть].

Эти разоблачительные выдумки далеки от фарсов Мак-Сеннета, которые были выдержаны в совершенно безопасных тонах. Выступая во имя союзных интересов, фирма «Ферст нейшнл» потребовала изъятия тех мест, где фигурировали руководители западных государств. После перемирия кайзер с его приближенными тоже были вырезаны из фильма, сначала в Германии, а потом и в Соединенных Штатах.

По смелости гротеска Чаплин в этом фильме впервые поднимается до Шекспира. Это сравнение выдвинул еще в то время критик Эли Фор. А Деллюк с полным правом мог написать: «Этот фильм оправдывает все надежды, которые мы возлагали на кино. Мы поистине вступаем в царство беспредельного…» [29]29
  Delluc, р. 02.


[Закрыть]

Огромный и всеобщий успех свидетельствует о единении гения с народом и историей. Фильм, выпуск которого совпал с заключением перемирия, выражал мятежный дух, с семнадцатого года бушевавший по всем фронтам и тылам. Именно поэтому фильм имел небывалый резонанс. Но официальная Америка скоро отомстила за себя. «Солнечная сторона» потерпела на ее рынке (но не в Европе) тяжелую коммерческую неудачу.

И в этом фильме первоначальная экспозиция темы ведет к разрушительной пародии, к взрыву бурлескной комедийности. Первая часть показывает жизнь сельскохозяйственного рабочего в Соединенных Штатах. С утра до ночи работает он на хозяина – скрягу и ханжу. Бедный раб, которого кормит больше пинками, чем хлебом, пускается, как побитая собачонка, на все хитрости, чтобы облегчить себе работу, но все же сваливается полумертвый от усталости. В забытьи он уносится в прекрасную страну, где сияет солнце «золотого века», где нимфы призывают к себе козлоногих сатиров. Проснувшись после этого короткого «полуденного отдыха фавна», Чарли по случаю воскресного дня отправляется навестить свою красотку. Но Эдна забыла его ради красавца-автомобилиста, приехавшего из города… Батрак пытается подражать своему сопернику. Как драматична эта сцена, в которой все ухищрения жалкого бедняка дают осечку, словно отсыревшие ракеты!.. Хотя эта сельская идиллия не так эпична, как «На плечо!», она выходит за рамки исповеди или интимной драмы. «Демонтаж» механизма социальной действительности снова сочетается в ней с сатирой на голливудские мифы.

«Военный фильм» Чаплина высмеял шовинистическую стряпню, которой занимались тогда рёжиссеры Сесиль де Милль и Дэвид Уорк Гриффит при участии таких звезд, как Мэри Пикфорд и Эрик фон Строхейм. «Солнечная сторона» издевается над приукрашенными сельскими идиллиями – специальностью той же Мэри Пикфорд или ее соперницы Лилиан Гиш. «Солнечная сторона» – это насмешка над фильмом «Верное сердце Сюзи». «На плечо!» высмеивает другой фильм Гриффита – «Сердца мира». Но вместе с тем «Солнечная сторона» перекликается с фильмом Гриффита «Нью-йоркская шляпа», выпущенным в 1912 году.

Растерянность Чаплина после коммерческого провала, постигшего в Америке «Солнечную сторону», отразилась на двух его следующих фильмах. В фильме «Удовольствия дня» Чарли, мелкий буржуа, вместе с женой и детьми неудачно проводит воскресный день в увеселительной прогулке на полуразвалившемся фордике и на пароходе. Борьба героя со складным креслом на пароходе – лучший эпизод фильма, в котором Чаплин не идет дальше простого обыгрывания аксессуаров. В «Праздном классе» Чаплин играет одновременно бродягу и аристократа. Этот фильм тоже не принадлежит к лучшим его произведениям.

В мире, охваченном неуверенностью и сомнениями первых послевоенных лет, Чаплин мечется в поисках нового направления для своего творчества. Оп вынашивает замысел «Малыша». В личной жизни он делает ошибки, которые болезненно переживает. Зато удача в делах вернулась к нему снова. Финансисты пожелали закрепить за собой исключительное право на этого Мидаса, превращающего в золото свой гнев и кирпичи городских трущоб…

После войны министр финансов Мак-Аду устранился от государственных дел. Зять Вильсона пожелал заняться трестированием американской кинопромышленности, стать хозяином наиболее крупных кинозвезд. Он прибыл в Голливуд и пригласил к себе в отель тех, кто в свое время обеспечил успех «займа свободы»: Мэри Пикфорд, Дугласа Фербенкса, Чарльза Чаплина и Дэвида Уорка Гриффита… Из этой встречи родилась прокатная компания «Юнайтед артистс», опиравшаяся на финансовую поддержку Уолл-стрита. Три знаменитых артиста служили вывеской и рекламой компании, которая заняла одно из ведущих мест в Голливуде и открыла свои филиалы по всему земному шару. Старый свет не замедлил радостно приветствовать из ряда вон выходящий успех Чарльза Чаплина.

Глава шестая
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ЧАРЛИ

Новость облетела Европу с быстротой молнии. Августовским утром 1921 года Чаплин пришел в студию, где должен был снимать дополнительную сцену к фильму «Праздный класс». Декораторы трудились целый месяц над оформлением бального зала; сотня статистов в костюмах – участники бала-маскарада – ожидали Чаплина. Прошло томительных четыре часа. У прожекторов, давно стоявших наготове, зевали осветители… Между тем Чаплин уже прошел в свою артистическую уборную. Он даже надел свой знаменитый костюм, не хватало только усиков; гримироваться он отказался; молча ходил Чаплин взад и вперед по комнате в сопровождении своего брата Сиднея. Внезапно он воскликнул: «Я еду в Европу, там я покажу своего „Малыша"».

В мгновенье ока он переодевается в обычный костюм, ускользает потайным ходом из студии, садится в машину, где ждет его Коно, шофер-японец. По пути он заезжает в банк за деньгами на дорогу, затем – за заграничным паспортом.

Три недели спустя, в полночь, самый роскошный из океанских пароходов – «Олимпик» – бросает якорь на рейде Саутгемптона. Пассажиры сойдут на берег утром. Чаплину не спится, он ворочается с боку на бок в своей комфортабельной каюте. Круг завершен: он вернулся в тот самый порт, где когда-то погрузился на судно вместе с обездоленными эмигрантами и скотом. В ночной тиши до него доносится гул любопытной толпы, поджидающей его появления на набережной. Голливуд находится на краю Америки, на краю света. Пальмовые рощи и розовые кусты, дворцы, бассейны и парки отделяют кинозвезд от остального мира, подобно тому как искусственные скалы в зоопарках отделяют хищных зверей от публики… Напряженная работа и хлопоты по разводу с Милдред Гаррис немало способствовали тому, что Чаплин оказался отрезанным от своей публики. Он возвращается в Европу, чтобы восстановить связь, прерванную его уходом из мюзик-холла. Сидя в каюте, Чаплин раздумывает, как ему держать себя с лорд-мэром Саутгемптона, который, наверное, примет его в своем средневековом облачении, с цепью на шее и в парике? Будет ли здешняя публика столь же ненасытна, как в Нью-Йорке, где он несколько дней тому назад присутствовал на премьере «Трех мушкетеров» – последнем фильме своего друга Дугласа Фербенкса? Людская волна тогда буквально поглотила его, с него сорвали воротничок, галстук, оборвали на костюме все пуговицы, да и сам костюм' чуть не разорвали на клочки: фанатичные поклонники вырывали друг у друга добытые ими сувениры…

Есть у Чаплина заботы и поважнее: он хочет наконец добиться в эмиграционном управлении разрешения увезти в Америку свою мать. Кузен Обри Чаплин поджидает его в Саутгемптоне, чтобы сообщить ему последние новости; ждет его и Сонни Келли – старинный приятель по мюзик-холлу Карно, брат девушки, которую он ждал когда-то в Кенингтон-парке. Десять лет прошло с того времени, и вот Чаплин возвращается из Америки богатым и свободным; захочет ли Хетти стать его женой?

Высадка на берег прошла вполне благополучно. Лорд-мэр был в штатском. Роговые очки придавали ему сходство со школьным учителем. Полисмены в причудливых фетровых шлемах не бросились на беднягу Чарли. Наоборот, они изо всех сил осаживали толпу, чтобы она не мешала Чаплину. Охотники за автографами, собиратели сувениров, матери, жаждущие пристроить своих детей в качестве кинозвезд… Вот кузен Обри, богатый, солидный джентльмен, владелец большого лондонского бара, а вот и брат Хетти.

Лондонский экспресс мчит их по английской провинции, выжженной палящим летним зноем. Чаплин решается наконец расспросить Келли о его сестрах. Старшая вышла замуж за богача Джей Гоулда. А Хетти, младшая?.. Хетти вот уже два года как скончалась…

Друзья вдруг замечают, что Чаплин очень плохо выглядит. Он закрывает глаза, притворяясь спящим. Он поднимает веки, лишь когда объявляют название крупного пригорода Лондона… На платформах, мимо которых мчится экспресс, народ все прибывает. Чаплин подходит к окну, раскланивается, улыбается. По мере приближения к родному городу его нервное возбуждение растет; он называет знакомые места, узнает здания, дивится тому, как много появилось новых строений… В Клэпхем-Джанкшн нервное напряжение Чаплина доходит до предела, сейчас поезд пересечет его родной Лэмбет. Вот и вокзал «Ватерлоо»… Сколько их тут собралось, лондонских жителей, поджидающих своего старого приятеля Чарли. Он улыбается им в окно. Все удивлены, что на лице у него нет знаменитых усиков; еще больше удивлены тем, что в тридцать два года его виски уже тронуты сединой.

Полисменам не удается сдержать натиск людской волны; чьи-то руки подхватывают Чаплина – и вот он уже в гуще безумствующей толпы, поглотившей и его и полисменов. Слышны возгласы: «Чарли! Чарли! Будь счастлив! Да хранит тебя бог! Ура! Ура!» Но кокни, простые люди, друзья Чарли, обеспокоены: он долго был в пути, он плохо выглядит, надо поскорее доставить его в отель. Останавливают такси, усаживают в него Чаплина. На подножках повисают три полисмена. Шоферу не нужен адрес. Всему Лондону известно, что он остановится в отеле «Риц». Автомобиль триумфатора возглавляет целый кортеж: открытые машины, в которых стоят возле своих камер операторы кинохроники; такси, набитые поклонниками, готовыми повсюду следовать за своим кумиром; частные автомобили, на крышах которых разместились хорошенькие девушки… На всем пути вдоль тротуаров – стена любопытных, машущих шляпами и кричащих «ура!».

«Я погрузился в раздумье, – рассказывал впоследствии Чаплин, – и произвел смотр всему, что мной сделано: это не бог весть что. Конечно, «На плечо!» – неплохой фильм… Но такой шум из-за простого киноактера… Если бы я мог хоть отблагодарить их, совершив какой-нибудь подвиг, заслуживающий внимания, например разрешить вопрос о безработице…»

Весь этот триумф не заставил Чаплина забыть о своих братьях, трудовых людях. Последние пушечные выстрелы наконец умолкли, но еще не восстановлены разрушения, причиненные войной, еще не поросли травой могилы, еще не все договоры подписаны… Хлеб и достаток были обещаны всем. Но разразился страшный экономический кризис. В Голливуде банкротство следует за банкротством. В Нью Йорке, как и в Лондоне, безработные исчисляются сотнями тысяч…

Толпа запрудила все подступы к отелю «Рид». На ступенях отеля расположились десять операторов. Они поджидают Чаплина. Хлынувшая толпа сметает и аппараты и операторов; маленький человек отваживается выйти из машины – толпа мгновенно подхватывает его и выносит, как на гребне волны, к подъезду отеля, охраняемому полисменами. Он входит в холл, поражающий его своим великолепием, мрамором, бронзой; его просят задержаться на минутку, хотят представить ему лордов, банкиров, епископов. Он с трудом пробирается к дверям своего номера… С улицы доносится рев толпы, восторженные настойчивые крики… Чаплин выходит на балкон. Его пресс-агент Робинзон сует ему в руки огромный букет красных роз. Маленький человек раскланивается во все стороны, бросает в толпу розы… На балконе появляется взволнованный начальник полиции:

«Не бросайте ничего в толпу, мистер Чаплин, пожалуйста, не бросайте. Они дерутся там из-за ваших роз. Произойдут несчастные случаи, они передавят друг друга. Если будут убитые, нам придется отвечать. Делайте что хотите, только, умоляю вас, не бросайте больше ничего с балкона!»

Чаплин, улыбаясь, делает приветственный жест и покидает балкон. В углу салона он видит мешки с письмами. В течение первых трех дней его пребывания в Лондоне им было получено семьдесят три тысячи писем, открыток и телеграмм. Пресс-агент Робинзон вызывает по телефону шесть секретарей-машинисток для чтения и классификации писем. Но Чаплин полон нетерпения. Не притрагиваясь к завтраку, он ускользает черным ходом, садится в такси, наказав шоферу везти себя в Лэмбет. Высовываясь из окна, он жадно разглядывает каждый уголок улицы, каждого прохожего. Проехав Вестминстерский мост, Чаплин просит остановить машину. Он увидел старого знакомого.

«Так и есть – это он. Это его согбенная фигура, это тот самый слепой нищий. Еще пятилетним мальчиком я встречал его здесь. И тогда он стоял так же – прислонясь спиной к грязной сырой стене. На нем те же лохмотья, позеленевшие от времени, у него та же растрепанная борода, то же выражение в незрячих глазах, которое пугало меня в детстве. Все то же самое… Нет только маленькой грязной циновки, на которой лежала больная собака со слезящимися глазами… Для меня это ужасное зрелище. В слепом старике воплощена самая страшная нищета; он впал в апатию, которая приходит, когда потеряна всякая надежда…»

Чаплин снова садится в такси. Указывает адрес: «Поунелл-террас». Машина сворачивает в грязный тупик и останавливается у обветшалого старого кирпичного дома. Он поднимается наверх по скрипучим ступеням темной вонючей лестницы. Один из его спутников ведет его, поминутно чиркая спичками и обжигая себе пальцы. На верхнем этаже Чаплин стучит в дверь. Оттуда откликаются на чистейшем лондонском кокни: «Подождите, я только надену передник».

Комнатка с низким косым потолком. Точь-в-точь такую декорацию Чаплин заказывал для «Малыша».

Убогая кровать у стены, два стула, ветхий стол, тусклый свет керосиновой лампы. Чайник, поющий на чугунной плите… Обстановка почти не изменилась с тех пор, как сюда приходили отнимать у матери крохотного Чарли-Малыша. Нынешняя жилица, миссис Рейнольде, встречает своих нежданных гостей с большим достоинством. Она вдова. Муж ее погиб на войне. Она вынимает из комода его знаки отличия и траурное письмо за подписью короля. Чаплин плачет.

Потрясение от этой встречи, контраст между ужасающей нищетой Кеннингтона и роскошью отеля «Риц», восторженные крики толпы и отсутствующий взгляд его душевнобольной матери, которую он тайком от всех навестил на следующий вечер, – все это привело Чаплина в крайне нервное состояние. На другой день после его приезда английский драматург Эдуард Кноблок устроил прием в честь Чаплина и сэра Филиппа Сессуна, миллионера и личного секретаря английского премьер-министра Ллойд Джорджа. Залы для приемов – с окнами на Пикадилли – необычайно роскошны и комфортабельны. Банкиры, светские женщины, аристократы увиваются вокруг бывшего бродяги из Лэмбета. Чаплин с трудом сдерживается… Он выходит из себя, когда какой-то болтун начинает доказывать, что ему следовало бы умереть сегодня же, в зените славы. За окнами слышны глухие грозовые раскаты…

Чаплин начинает яростно нападать на религию, на библию, на самого господа бога. Гости, шокированные, умолкают, но двое или трое из присутствующих все же возражают ему, приводят доводы, пытаются вести настоящий теологический спор. Чаплин поднимается, подбегает к высокому окну, раздвигает парчовые занавеси и, шекспировским жестом подняв кулак к небу, восклицает:

Я бросаю тебе вызов, бог! Докажи нам свое существование!

Молния разрывает мрак. Грохочет гром. Чаплин отступает на шаг и как громом пораженный падает на пол, бледный, оцепеневший. Его относят в соседнюю комнату, укладывают на диван. Секретарь спешит вызвать по телефону врача, полицию. А Чаплин уже стоит на пороге комнаты как ни в чем не бывало в виде ангела с двумя крылышками, сооруженными из подушек, приколотых к плечам. Он удивлен, что никто, кроме него самого, не находит эту «превосходную шутку» смешной. Рассказ об этом вечере передается из уст в уста и возмущает все светское общество Лондона. Там не любят ни богохульства, ни буффонады.

Письма на имя Чаплина, приходящие в отель «Риц», вскрывались и раскладывались целым штатом секретарей-машинисток во главе с Карлом Робинзоном. Двадцать восемь тысяч писем из первой партии в семьдесят три тысячи были просьбами о ссуде или вспомоществовании; просимые суммы колебались от двадцати шиллингов до ста тысяч фунтов стерлингов. Шестьсот семьдесят один корреспондент заявлял о своем близком или дальнем родстве с Чаплином. Тысячи женщин объяснялись в любви, прилагая к письмам свои фотографии. Никому не ведомые изобретатели, кладоискатели, коммерсанты, разорившиеся промышленники требовали, чтобы он принял их в компаньоны. Чаплину предлагали приобрести имения, антикварные вещи, картины крупных мастеров, девочек-близнецов, умеющих играть в комедиях, тьму всяких вундеркиндов, статистов, особняки с полной обстановкой, золотые часы, автомобили, предлагали даже устроить любовные свидания… Однажды ему прислали квитанцию из ломбарда, прося выкупить заложенную бабушкину искусственную челюсть… Какой-то незнакомец, уверенный в своем праве, требовал от него уплаты семи шиллингов шести центов —» стоимость шляпы, потерянной в драке за розу, брошенную Чаплином с балкона отеля «Риц». На многих конвертах красовалась только одна надпись: «Королю Чарли».

Наряду с такого рода посланиями, нелепыми или восторженными, от заинтересованных лиц и от простых почитателей приходили и письма, обычно анонимные, содержавшие снова белые перья позора. Бывшие фронтовики клеймили Чаплина как «окопавшееся ничтожество». Ему присылали немецкие железные кресты, называя его подлым изменником…

Конечную цель всех этих кампаний с достаточной ясностью вскрывают вопросы, которые задавали Чаплину многие журналисты в Нью-Йорке, в Шербуре, в Саутгемптоне и в отеле «Риц».

«Господин Чаплин, что вы сделали со своими усиками? Собираетесь ли вы играть «Гамлета»? Вы большевик? Как собираетесь вы развлекаться в Европе? Намерены ли вы снова жениться? Что вы думаете о русской революции? Как вы расцениваете ирландские события? Будете ли вы снимать фильмы в Европе? Что вы думаете о Ленине? Намереваетесь ли встретиться с ним? Вы большевик? Вы большевик? Вы большевик?»

С 1918 года Чаплин, как в частных беседах, так и в интервью, не скрывал своих симпатий и своего интереса к русской революции. Он был близок с людьми, которых ошибочно считал коммунистами, как, например, с Максом Истменом [30]30
  Макс Истмен – поэт, редактор «Либерейтора». – Прим. ред.


[Закрыть]. Чаплина обвиняли в «большевизме». Эти нападки велись тем более ожесточенно, что еще до заключения Версальского мира Уолл-стрит, Вильсон и Голливуд развязали неистовую кампанию против «красных». Американским коммунистам было предъявлено обвинение в том, что они «иностранные агенты». По личному приказу Вильсона группу членов компартии задержали и посадили на судно, которое было направлено в Россию. «Если им так хочется «красного рая», пусть отправляются отведать его», – зубоскалила, захлебываясь от восторга, пресса, финансируемая газетным магнатом Уильямом Херстом. Крупнейшие деятели Голливуда примкнули к этой кампании. Дэвид Уорк Гриффит публично высказывался против Советов. Томас Гарпер Инс приступил к производству антикоммунистических фильмов. Между тем, опять-таки по приказу Вильсона, американские войска высадились на севере России… В 1919 году армии четырнадцати капиталистических держав объединились для совместной военной интервенции против молодой русской революции.

Чаплин восстал против этой своры цепных псов. Пресса Херста принялась поносить его, стараясь задеть артиста нападками на его личную жизнь; когда Чаплин потребовал развода со своей первой женой, Милдред Гаррис, поднялся крик об оскорблении нравственности. Но актрису больше всего интересовали деньги. Адвокаты Чаплина предложили ей крупную сумму, и скандал быстро улегся. Это был не первый развод в Голливуде…

Однако Чаплин очень хорошо понял действительный смысл всех этих требований и вымогательств. Он стал осторожнее. Перед отплытием из Америки он отказался ответить на вопрос: «Поедете ли вы в Россию?»

Он согласился разговаривать вновь, только находясь уже в Европе.

– Вы большевик?

– Я не политический деятель, я артист.

Почему вам хочется поехать в Россию?

– Потому что меня интересует всякая новая идея.

– Что думаете вы о Ленине?

– Это совершенно замечательный человек, апостол подлинно новой идеи.

– Верите ли вы в русскую революцию и в ее будущее?

– Я вам уже сказал: политикой я не занимаюсь.

Больше всех интересовал Чаплина в Англии романист Герберт Джордж Уэллс, «Всеобщую историю» которого он недавно прочел.

За обедом, с глазу на глаз, Чаплин сразу же начинает расспрашивать его о России и о Ленине, с которым романист встречался около года назад. Беседа стала известна лишь по осторожному отчету, данному о ней Чаплином.

Уэллс, социалист-фабианец, был сторонником постепенности. Он верил, что можно установить социальную справедливость при помощи одного только просвещения и вечерних курсов. Ленин в общем произвел на него положительное впечатление: он, безусловно, очень умен, даже очень одарен; но «кремлевский мечтатель» – утопист, увлеченный несбыточными мечтами. Ведь он надеется индустриализировать и электрифицировать страну, которую сначала еще нужно восстановить! Но словам Уэллса, попав в Россию, можно подумать, что попал в средние века: тиф и голод тысячами косили людей, одетых в лохмотья… Конечно, со времени его посещения Москвы дела несколько улучшились. Этот упрямец Ленин понял кое-какие истины. Новая экономическая политика казалась писателю первым решительным шагом к «подлинно свободному режиму», где многое будет, конечно, в руках частной инициативы. Но развитие будет, несомненно, очень медленным. Нет, Уэллс не советует Чаплину осуществлять задуманное им путешествие; в Москве уже с октября очень холодно. Лучше дождаться более теплого времени той поры, когда жизнь в России немного наладится.

После свидания с тем, кого Ленин считал типичным представителем мелкой буржуазии, Чаплин чувствовал себя несколько разочарованным, но все же его покорило радушие писателя, его прекрасные темно-голубые глаза. От путешествия в Москву Чаплина отговаривали многие друзья: кампания белых перьев возобновится еще с большей силой, если он будет упорствовать в своем намерении.

Следующий вечер Чаплин проводит в обществе романиста Томаса Берка, этого Диккенса бедняков, певца трущоб, автора «Рассказов о Лаймхаузе», у которого Гриффит взял сюжет своего знаменитого фильма «Сломанная лилия». Романист и актер бродят целый вечер по мрачным улицам Ист-Энда.

Внезапно Чаплин покидает Лондон за несколько дней до намеченного срока. Он решил посетить Париж.

Никто во французской столице не знал о его неожиданном приезде. Лишь несколько журналистов, извещенные в последнюю минуту, встречали его на Северном вокзале. Он останавливается в отеле «Кларидж» на Елисейских полях.

Париж снова пленяет Чаплина. Он проводит целую ночь без сна, гуляя по улицам.

«Какой город! – восклицает Чаплин. – Какая сила сделала его тем, что он есть? Кто мог создать эту страну вечного веселья? Этот лучший из городов – последнее слово наслаждения… И все-таки я чувствую, что-то случилось с ним, что-то такое, что французы стараются скрыть от меня под необычным оживлением, смехом и песнями..

…Мы идем по бульвару. Близится рассвет. Меня узнают прохожие и следуют за мной. На ступеньках церкви спит старуха нищая. Но она не кажется мне усталой и измученной. По лицу ее даже скользит тень улыбки… Это олицетворение Парижа, скрывающего свое горе за улыбкой…»

В Лондоне Чаплин был у себя дома; он знал, где находится Кеннингтон, Лэмбет, Лаймхауз и Уайт-чепл, знал, где можно увидеть рабочих и безработных. А здесь в ответ на просьбу показать ему настоящий Париж, его новые друзья – боксер Карпантье, карикатурист Ками, шумливая политическая деятельница леди Астор – ведут его на Монмартр.

Улица Бланш, улица Пигаль, такие тихие и провинциальные во времена перемирия, превратились в какой-то огромный ночной притон; сутенеры-корсиканцы и проститутки постоянно торчат в угловых бистро; женщины причесываются а ля Жанна д'Арк и носят короткие мешкообразные платья с едва обозначенной низкой талией. На этих улицах наслаждений старые и новые богачи выставляют напоказ свою крикливую роскошь. На смену махинациям с военными поставками пришли аферы восстановительного периода. Аристид Бриан возглавляет министерство, где заседают Лушер, прозванный «позолоченным», и Клотц (впоследствии осужденный за мошенничество), неизменно заявляющий ультрареакционной палате: «Боши заплатят».

Что ж! Раз будущее так надежно обеспечено, а революционное движение послевоенных лет колеблется и отступает, дельцы вправе предаваться повальному увлечению джаз-бандом, отплясывая уанстеп, тустеп, фокстрот, шимми, чарльстон. Оркестры – черные и белые – без устали играют модные песенки: «Пеликан», «Не хочешь платить налоги – прячь рояль», «Все они остригли косы». Глупая, навязчивая песенка, кажется, специально посвящена маленькому человеку: «Вот заиграл на саксофоне Шарло в кафе ночном, и дамы светские и бонны – все грезят лишь о нем».

Улица Пигаль заполнена народом: «художники в диковинных костюмах, длинноволосые поэты, мальчишки-газетчики, продавщицы цветов, американские туристы, парижские гамены, проститутки». И снова Париж представляется английскому актеру какой-то восточной столицей или даже столицей тропиков. Но радужный обман рассеивается. За Парижем прожигателей жизни и туристов ему открывается душа Парижа 1921 года.

«Я вдруг понимаю: у столицы до предела натянуты нервы. Париж еще не стряхнул с себя кровавое оцепенение военных лет. Когда же придет избавление? И как – легко или бурно?..»

Несколько дней спустя он садится в берлинский экспресс – ему хочется сопоставить обе столицы. Встречные поезда везут на родину оккупационные войска Прирейиской области. Бельгийцы, американцы, англичане, французы – все узнают его и приветствуют.