Текст книги "Правда о деле Гарри Квеберта"

Автор книги: Жоэль Диккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Я пошел на кухню и, открыв холодильник, обнаружил, что он пуст: внутри был один несчастный кувшин с лимонадом – тщательно приготовленным, со льдом в форме звездочек, лимонной цедрой и листиками мяты. Холодильник одинокого человека.

– Гарри, у вас в холодильнике ничего нет, – сказал я, вернувшись в гостиную.

– О, сейчас схожу в магазин. Простите, я не привык принимать гостей.

– Вы один здесь живете?

– Естественно. С кем же мне тут жить?

– Я имею в виду, у вас нет семьи?

– Нет.

– Ни жены, ни детей?

– Никого.

– И подружки?

Он грустно улыбнулся:

– И подружки нет. Никого.

В тот первый приезд в Аврору я осознал, что сложившийся у меня образ Гарри односторонен: его громадный дом на побережье океана был абсолютно пустым. Гарри Л. Квеберт, звезда американской литературы, почтенный, обожаемый студентами профессор, обаятельный, харизматичный, элегантный, спортивный, неприкасаемый, возвращаясь к себе, в маленький городок Нью-Гэмпшира, становился просто Гарри. Зажатым, иногда чуть грустным мужчиной, любящим долгие прогулки по пляжу, прямо у себя под домом, и считавшим своим священным долгом кормить чаек сухим хлебом, который он хранил в жестяной коробке с выбитой на ней надписью «На память о Рокленде, Мэн». И я спрашивал себя, что же могло случиться в жизни этого мужчины, если таков ее конец.

Меня бы не так волновало одиночество Гарри, если бы наша дружба не породила неизбежные слухи. Остальные студенты, заметив, что у меня с Гарри особые отношения, намекали, что мы с ним голубые. В конце концов мне надоели подковырки товарищей, и в одно субботнее утро я спросил его напрямую:

– Гарри, почему вы всегда один?

Он опустил голову; глаза его заблестели.

– Вы пытаетесь завести разговор о любви, Маркус, но любовь – сложная штука. Очень сложная. Самое потрясающее и одновременно худшее, что может с вами случиться. Когда-нибудь вы сами поймете. Любовь может сделать вам очень больно. Из-за этого не надо бояться падать, и тем более влюбляться, потому что любовь – это прекрасно, но, как все прекрасное, она ослепляет, и у вас болят глаза. Вот почему потом часто плачут.

С того дня я стал регулярно навещать Гарри в Авроре. Иногда приезжал из Берроуза на день, иногда оставался ночевать. Гарри учил меня, как стать писателем, а я, как мог, старался скрасить его одиночество. Все последующие годы, пока продолжалась моя учеба в университете, я видел в Берроузе Гарри Квеберта, писателя-звезду, и общался в Авроре с просто-Гарри, одиноким мужчиной.

Летом 2002-го, отучившись четыре года в Берроузе, я получил свой диплом по литературе. После церемонии вручения дипломов в поточной аудитории, где я произнес положенную речь лучшего в выпуске, а мои родители и друзья, приехавшие из Монтклера, с волнением убедились, что я по-прежнему Великолепный, мы с Гарри прошлись по кампусу. Мы бродили под высокими платанами и случайно оказались у зала для бокса. Погода была замечательная, сияло солнце. Мы совершили последнее паломничество к рингам и мешкам.

– Вот здесь все и началось, – произнес Гарри. – Что вы будете теперь делать?

– Вернусь в Нью-Йорк. Напишу книгу. Стану писателем. Таким, как вы учили. Напишу великий роман.

Он улыбнулся:

– Великий роман? Погодите, Маркус, у вас вся жизнь впереди. Вы будете иногда сюда заезжать, да?

– Конечно.

– В Авроре для вас всегда найдется место.

– Я знаю, Гарри. Спасибо.

Он посмотрел на меня и положил руки мне на плечи.

– Годы прошли с момента нашей встречи. Вы очень изменились; стали мужчиной. Мне не терпится прочесть ваш первый роман.

Мы долго смотрели друг другу в глаза, а потом он спросил:

– Если честно, Маркус, почему вы хотите писать?

– Понятия не имею.

– Это не ответ. Почему вы пишете?

– Потому что у меня это в крови… Потому что, когда я утром просыпаюсь, это первое, о чем я думаю. Больше я ничего не могу сказать. А вы, Гарри, почему вы стали писателем?

– Потому что это придало смысл моей жизни. Если вы еще не заметили, жизнь вообще-то – штука бессмысленная. Разве что вы сами постараетесь вложить в нее смысл и будете биться что есть мочи каждый день, чтобы достичь этой цели. Вы талантливы, Маркус; придайте смысл вашей жизни, и пусть ветер победы овевает ваше имя. Быть писателем – значит быть живым.

– А если не получится?

– Получится. Будет трудно, но у вас получится. В тот день, когда это придаст смысл вашей жизни, вы станете настоящим писателем. А пока главное – не бойтесь падать.

Роман, написанный мною за два следующих года, вознес меня на вершину. Сразу несколько издательств предложили купить у меня рукопись, и в итоге в 2005 году я подписал договор на кругленькую сумму с престижным нью-йоркским издательством «Шмид и Хансон», глава которого, Рой Барнаски, как дальновидный бизнесмен заставил меня подписать общий договор на пять произведений. Осенью 2006-го роман вышел в свет и имел громадный успех. Великолепный из Фелтона стал знаменитым писателем, и в жизни моей произошел переворот: мне было двадцать восемь, а я уже был богат, известен и талантлив. Мне и в голову не приходило, что урок Гарри только начинается.

27. Там, где сажали гортензии

– Гарри, я как-то не уверен в том, что пишу. Не знаю, хорошо ли выходит. Стоит ли того, чтобы…

– Надевайте шорты, Маркус, и идите побегайте.

– Сейчас? Там же льет как из ведра.

– Избавьте меня от своих стенаний, маленький нытик. От дождя еще никто не умер. Если вам не хватает смелости пробежаться под дождем, вам не хватит смелости написать книгу.

– Еще один ваш пресловутый совет?

– Да. Причем этот совет годится для всех персонажей, что живут внутри вас: и для мужчины, и для боксера, и для писателя. Если в один прекрасный день вы усомнитесь в том, что делаете, – ступайте бегать. И бегайте, пока ноги держат: вот тогда почувствуете, как в вас пробуждается бешеная воля к победе. Знаете, Маркус, я ведь тоже ненавидел дождь, пока…

– И что вас заставило передумать?

– Не что, а кто.

– Кто?

– Вперед. Сейчас же бегать. И не возвращайтесь, пока семь потов не сойдет.

– Как я могу чему-то научиться, если вы мне никогда ничего не рассказываете?

– Вы задаете слишком много вопросов, Маркус. Удачной пробежки.

Это был здоровенный тип не самого приятного вида: афроамериканец, ручищи как кувалды, под слишком тесным блейзером угадывалось массивное, коренастое тело. В нашу первую встречу он наставил на меня револьвер. Между прочим, я первый раз видел, чтобы кто-то угрожал мне оружием. Он возник в моей жизни в среду 18 июня 2008 года, когда я всерьез принялся за расследование убийства Нолы Келлерган и Деборы Купер. Я жил в Гусиной бухте почти двое суток и в то утро решил, что пора вплотную познакомиться с ямой, зияющей в двадцати метрах от дома; до сих пор я довольствовался тем, что созерцал ее издали. Приподняв заградительные ленты, я пролез под ними и стал рассматривать хорошо знакомую местность. Границы Гусиной бухты обозначались пляжем и прибрежным лесом: ни заборов, ни табличек, запрещающих вторгаться в частные владения. Сюда любой мог зайти и выйти, и встретить людей, гуляющих по пляжу или по окрестным рощам, было делом вполне обычным. Яма находилась на лужайке прямо над океаном, между террасой и лесом. Я подошел к ней; тысячи вопросов роились у меня в голове, и в частности – сколько часов я просидел на этой террасе, в кабинете Гарри, когда рядом под землей покоилось тело девочки. Я сделал несколько фото и даже видео на мобильник, пытаясь представить себе разложившийся труп, представший взорам полиции. Целиком поглощенный местом преступления, я не заметил опасности у себя за спиной, и только повернувшись, чтобы снять террасу, увидел, что в нескольких метрах стоит человек и целится в меня из револьвера. Я завопил:

– Не стреляйте! О боже, не стреляйте! Я Маркус Гольдман! Писатель!

Он немедленно опустил оружие.

– Так это вы Маркус Гольдман?

Он сунул пистолет в кобуру на поясе, и я заметил у него бейджик:

– А вы коп?

– Сержант Перри Гэхаловуд. Уголовная полиция штата. Что это вы тут торчите? Это место преступления.

– И часто вы так, пугачом своим, в людей метите? А если б я был из федеральной полиции? Хороши бы вы тогда были, ха! Вылетели бы со службы как миленький!

Он расхохотался:

– Вы? Коп? Я за вами уж десять минут наблюдаю, как вы тут на цыпочках ходите, чтобы мокасины не испачкать. И федералы, когда ствол видят, не голосят, а выхватывают свой и палят во все, что движется.

– Я думал, вы бандит.

– Потому что я черный?

– Нет, потому что вид у вас бандитский. Это на вас индейский галстук?

– Да.

– Давно вышел из моды.

– Может, все-таки скажете, какого черта вы здесь делаете?

– Я здесь живу.

– То есть как это – вы здесь живете?

– Я друг Гарри Квеберта. Он просил меня приглядеть за домом, пока его нет.

– Вы что, совсем спятили? Гарри Квеберт обвиняется в двойном убийстве, в доме прошел обыск и доступ туда закрыт! Поедемте-ка со мной, старина.

– Вы не опечатали дом.

Он на минуту задумался:

– Никак не думал, что его займет какой-то писателишка.

– Надо было думать. Хотя полицейскому это, конечно, сложно.

– И все-таки я вас арестую.

– Нет такого закона! – воскликнул я. – Печатей нет, запрета нет! Я остаюсь здесь. А иначе я вас потащу в суд и вчиню иск за то, что вы угрожали мне своей пушкой. И потребую возмещения миллионных убытков и морального ущерба. Я все снял на камеру.

– Рот подучил, да? – вздохнул Гэхаловуд.

– Да.

– Пффф! Экий черт. Родную мать пошлет на электрический стул, лишь бы снять обвинение со своего клиента.

– Дыра в законе, сержант. Дыра в законе. Надеюсь, вы на меня не в претензии.

– В претензии. Но дом нас все равно больше не интересует. А вот заходить за полицейские ограждения я вам запрещаю. Вы читать умеете? Там написано: место преступления, за заграждения не заходить.

Слегка воспрянув духом, я отряхнул рубашку, сделал несколько шагов к яме и очень серьезно пояснил:

– Представьте себе, сержант, я тоже веду расследование. Лучше скажите, что вам известно об этом деле.

Он опять прыснул:

– Нет, я, наверно, сплю! Вы? Ведете расследование? Вот это новости. Между прочим, с вас пятнадцать долларов.

– Пятнадцать долларов? Это за что же?

– Это я заплатил за вашу книжку. В прошлом году читал. Очень плохая книжка. В жизни ничего хуже не читал. Так что верните деньги.

Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Идите к черту, сержант.

А поскольку я по-прежнему двигался к яме, не глядя под ноги, то и свалился в нее. И опять завопил, потому что оказался в могиле Нолы.

– Нет, вы совершенно невозможны! – воскликнул Гэхаловуд, стоя на куче земли.

Он протянул мне руку и помог вылезти. Мы пошли посидеть на террасе, и я отдал ему деньги. У меня была только пятидесятидолларовая купюра.

– Сдача есть? – спросил я.

– Нет.

– Оставьте себе.

– Спасибо, писатель.

– Я больше не писатель.

Как я быстро понял, сержант Гэхаловуд был человек сварливый и в придачу упрямый как осел. Однако после моих настойчивых просьб он все же рассказал, что в тот день, когда обнаружили тело, был на постоянном дежурстве и оказался у ямы в числе первых.

– Там были человеческие останки и кожаная сумка. На сумке внутри было выбито имя: «Нола Келлерган». Я открыл ее, там была рукопись, в довольно приличном состоянии. Я так думаю, бумага сохранилась из-за кожи.

– Как вы узнали, что это рукопись Гарри Квеберта?

– Тогда я этого не знал. Я ему показал ее на допросе, и он ее сразу опознал. Потом я, естественно, сравнил текст. Он слово в слово совпадает с той его книжкой, «Истоки зла», которая вышла в семьдесят шестом, меньше чем через год после трагедии. Забавное совпадение, да?

– То, что он написал книгу о Ноле, еще не доказывает, что он ее убил. Он говорит, что рукопись пропала и что Нола иногда забирала ее.

– Труп девочки нашли в его саду. И при ней рукопись его книжки. Докажите мне, что он невиновен, писатель, может, я тогда передумаю.

– Мне бы хотелось взглянуть на рукопись.

– Невозможно. Это улика.

– Но я тоже веду расследование, я же сказал.

– Ваше расследование меня не волнует, писатель. Вы получите доступ к делу, как только Квеберт предстанет перед Большим жюри.

Я решил показать, что тоже не дилетант и кое-что знаю о деле:

– Я говорил с Тревисом Доуном, нынешним шефом полиции Авроры. Судя по всему, в момент исчезновения Нолы они напали на след: черный «шевроле-монте-карло».

– Я в курсе, – отмахнулся Гэхаловуд. – И угадайте, Шерлок Холмс: у кого был черный «шевроле-монте-карло»? У Гарри Квеберта.

– Откуда вы знаете про «шевроле»?

– Читал тогдашний отчет.

Немного подумав, я спросил:

– Минуточку, сержант. Если вы такой умный, объясните, зачем Гарри велел сажать цветы именно там, где якобы похоронил Нолу?

– Думал, что садовники не будут копать так глубоко.

– Это бессмыслица, вы сами понимаете. Гарри не убивал Нолу Келлерган.

– С чего это вы так уверены?

– Он любил ее.

– Все они так на суде говорят: «Я слишком ее любил, вот и убил». Когда любят, не убивают.

С этими словами Гэхаловуд поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен.

– Уже уходите, сержант? Но наше расследование только начинается.

– Наше? Вы хотите сказать – мое.

– Когда снова увидимся?

– Никогда, писатель. Никогда.

И он ушел, не попрощавшись.

Этот самый Гэхаловуд не принимал меня всерьез, зато с Тревисом Доуном все было совершенно иначе: чуть позже я зашел к нему в полицейский участок Авроры, отнес обнаруженное накануне вечером анонимное послание.

– Я к тебе: вот, нашел это в Гусиной бухте, – сказал я, положив бумажку ему на стол.

Он прочел.

– «Возвращайся домой, Гольдман»? И когда это случилось?

– Вчера вечером. Пошел прогуляться по пляжу, а когда вернулся, письмо торчало из проема входной двери.

– И ты, конечно, ничего не видел…

– Ничего.

– Первый раз такое?

– Да. Вообще-то я здесь всего два дня…

– Я зарегистрирую жалобу и заведу дело. Тебе надо быть осторожным, Маркус.

– Ты прямо как моя мать.

– Да нет, я серьезно. Не стоит недооценивать эмоциональное воздействие этой истории. Я оставлю у себя письмо?

– Бери.

– Спасибо. А что еще я могу для тебя сделать? Ты же, наверно, не только для того пришел, чтобы рассказать мне про эту бумажку.

– Ты не мог бы съездить со мной в Сайд-Крик, если у тебя есть время? Хочется увидеть место, где все произошло.

Тревис не только согласился отвезти меня в Сайд-Крик, он еще и совершил со мной путешествие в прошлое тридцатитрехлетней давности. Мы ехали на патрульной машине тем же путем, что и он сам после первого звонка Деборы Купер. После Авроры мы двинулись по шоссе 1 в сторону Мэна, миновали Гусиную бухту и через несколько миль оказались на опушке леса Сайд-Крик, на пересечении с Сайд-Крик-лейн – дорогой, в конце которой жила Дебора Купер. Тревис свернул, и мы подъехали к симпатичному дощатому дому, обращенному фасадом к океану и окруженному лесом. Место было восхитительное, но совершенно глухое.

– Ничего с тех пор не изменилось, – сказал Тревис, пока мы обходили дом. – Разве что покрашен заново, чуть светлее, чем раньше. А все остальное в точности как тогда.

– Кто здесь теперь живет?

– Пара из Бостона, только в летние месяцы. Приезжают в июле, уезжают в конце августа. В остальное время – никто.

Он показал мне заднюю калитку напротив кухни и пояснил:

– Когда я последний раз видел Дебору Купер живой, она стояла у этой калитки. Как раз тогда подъехал шеф Пратт, велел ей спокойно сидеть дома и не волноваться, и мы с ним пошли обшаривать лес. Кому же могло прийти в голову, что через двадцать минут ее убьют выстрелом в грудь.

Тревис, продолжая рассказ, направился к лесу. Я понял, что он нашел тропинку, по которой они с шефом Праттом шли тридцать три года тому назад.

– А что сталось с шефом Праттом? – спросил я, шагая за ним следом.

– Ушел в отставку. Живет по-прежнему в Авроре, на Маунтин-драйв. Наверняка ты его видел. Коренастый такой, вечно в брюках для гольфа.

Мы все дальше углублялись в лес. Чуть пониже сквозь ряды деревьев и буйную зелень виднелся пляж. Прошло добрых четверть часа, и Тревис вдруг резко остановился у трех прямых как свечи сосен.

– Это было здесь.

– Что здесь?

– Здесь мы нашли всю эту кровь, клочья светлых волос, кусок красной ткани. Ужас. Я это место никогда не забуду: мха на камнях прибавилось, деревья выросли, но для меня все осталось как раньше.

– И что вы стали делать?

– Мы поняли, что происходит что-то серьезное, но времени уже не было – раздался тот самый выстрел. С ума сойти, мы же никого не видели… То есть я хочу сказать, мы наверняка в какой-то момент прошли мимо девочки или ее убийцы… Не знаю, как мы их пропустили… Думаю, они прятались в кустах и он зажимал ей рот рукой. Лес огромный, тут легко остаться незамеченным. По-моему, в какой-то момент убийца зазевался, и она этим воспользовалась, вырвалась из его рук и добежала до дома, пытаясь спастись. Он вошел за ней в дом и избавился от мамаши Купер.

– Значит, услышав выстрел, вы сразу побежали к дому…

– Да.

Мы пошли обратно и вернулись к дому миссис Купер.

– Все произошло на кухне, – сказал Тревис. – Нола бежит из леса, зовет на помощь; мамаша Купер впускает ее и идет в гостиную позвонить в полицию и сообщить, что девочка у нее. Я знаю, что телефон в гостиной: я сам полчаса назад звонил по нему шефу Пратту. Пока ее нет, преступник проникает на кухню и хватает Нолу, но в этот момент входит Купер, и он ее убивает. А потом тащит Нолу в свою машину.

– Где была машина?

– На шоссе номер один, там, где оно идет вдоль этого чертова леса. Пойдем, я тебе покажу.

Тревис снова повел меня от дома в лес, но уже в совсем другом направлении; он уверенно шагал среди деревьев, и скоро мы вышли на шоссе 1.

– Черный «шевроле» стоял здесь. В то время обочины шоссе не были расчищены так, как сейчас, и его скрывали кусты.

– А откуда известно, что он пошел именно сюда?

– По следам крови, они вели от дома до этого места.

– И что машина?

– Испарилась. Я тебе говорил, помощник шерифа ехал на подмогу по этой дороге и случайно ее заметил. Организовали погоню, перекрыли весь район, но он от нас ушел.

– Как же убийце удалось выскользнуть из сети?

– Хотел бы я знать; надо сказать, я уже тридцать три года не перестаю задавать себе вопросы по поводу этого дела. Знаешь, я каждый день, когда сажусь в полицейскую машину, спрашиваю себя, что было бы, если бы мы нагнали этот долбаный «шевроле». А вдруг малышку удалось бы спасти…

– То есть ты думаешь, она была в машине?

– Сейчас, когда ее тело нашли в двух милях отсюда, я в этом уверен.

– И ты думаешь, за рулем этого черного «шевроле» был Гарри, да?

Он пожал плечами:

– Скажем так, в свете последний событий я не вижу, кто еще это мог бы быть.

Бывший шеф полиции Гэрет Пратт, к которому я отправился в тот же день, явно разделял мнение своего тогдашнего подчиненного относительно виновности Гарри. Он встретил меня на открытой террасе, в брюках для гольфа. Его жена Эми принесла нам выпить, а потом сделала вид, будто занимается с цветочными вазонами, чтобы послушать наш разговор; впрочем, она этого и не скрывала, отпуская комментарии к словам мужа.

– Я вас раньше видел или нет? – спросил Пратт.

– Это тот милый молодой человек, который написал ту книгу, – подсказала жена.

– Вы не тот парень, который написал книгу? – переспросил он.

– Он самый. И не только.

– Гэрет, я же тебе только что сказала, – оборвала его Эми.

– Дорогая, не мешай нам, пожалуйста, люди приходят ко мне, благодарю покорно. Итак, мистер Гольдман, чем обязан счастью вас видеть?

– Честно говоря, я пытаюсь сам себе ответить на несколько вопросов в связи с убийством Нолы Келлерган. Я говорил с Тревисом Доуном, и он сказал, что вы уже тогда подозревали Гарри.

– Это верно.

– А на каком основании?

– Нас насторожили некоторые моменты. Особенно то, чем обернулась погоня: ясно было, что убийца свой, местный. Чтобы вот так взять да исчезнуть, когда вся полиция штата стояла на ушах, надо было знать район как свои пять пальцев. И потом, этот черный «монте-карло». Как вы догадываетесь, мы составили список всех владельцев этой модели в нашем районе: у них у всех было алиби, кроме Квеберта.

– И тем не менее вы в итоге не пошли по этому следу…

– Нет, потому что, кроме этой истории с машиной, нам на самом деле нечего было ему предъявить. Да и из списка подозреваемых мы его очень быстро вычеркнули. То, что тело этой несчастной девочки нашли в его саду, доказывает, что мы поторопились. С ума сойти, ведь он мне всегда был страшно симпатичен… Может, потому я и судил предвзято. Он всегда был такой обаятельный, приветливый, все ему верили… Я вот хочу спросить, мистер Гольдман. Как я понял, вы хорошо его знаете; и вот теперь, когда известно про девочку в саду, вам не приходят на ум какие-нибудь его слова или поступки, которые могли вызвать у вас хотя бы тень подозрения?

– Нет, шеф. Ничего, насколько я помню.

Вернувшись в Гусиную бухту, я увидел за лентами ограждения саженцы гортензии, засыхавшие корнями вверх на краю ямы. Я пошел в маленькую пристройку, служившую гаражом, и извлек оттуда лопату. Потом проник в запретную зону, вскопал квадратный участок мягкой земли прямо над океаном и посадил цветы.

30 августа 2002 года

– Гарри?

Было шесть часов утра. Он сидел на террасе Гусиной бухты с чашкой кофе в руках. Он обернулся:

– Маркус? Вы весь потный… Только не говорите, что вы уже пробежались?

– Пробежался. Все восемь миль.

– Когда же вы встали?

– Рано. Помните, два года назад, когда я только начал сюда ездить, вы меня будили до зари? У меня теперь привычка. Встаю на заре, чтобы весь мир был мой. А вы что делаете на улице?

– Смотрю, Маркус.

– И куда вы смотрите?

– Видите вон ту лужайку прямо над пляжем, среди сосен? Я давно хочу что-нибудь из нее сделать. Это единственный ровный участок в моих владениях, там можно разбить маленький садик. Хочу соорудить красивый уголок – две скамейки, железный стол, а вокруг гортензии. Много гортензий.

– Почему именно гортензии?

– Я знал одного человека, который их любил. Мне хочется устроить цветники с гортензиями, чтобы помнить о ней всегда.

– Вы любили этого человека?

– Да.

– У вас грустный вид, Гарри.

– Не обращайте внимания.

– Гарри, почему вы никогда не рассказываете о своей любви?

– Потому что сказать нечего. Лучше посмотрите, посмотрите хорошенько! Или нет – лучше закройте глаза! Да, зажмурьтесь, и покрепче, чтобы никакой свет не проникал. Видите? Вот дорожка, она выложена плиткой и ведет от террасы к гортензиям. И две скамеечки, с них виден и океан, и роскошные цветы. Что может быть лучше, чем смотреть на океан и гортензии? Там есть даже прудик, а посередине – фонтан в виде статуи. Если прудик получится достаточно большой, я туда пущу разноцветных японских карпов.

– Рыб? Они там получаса не проживут, их сожрут чайки.

Он улыбнулся:

– Чайки тут имеют право делать что хотят, Маркус. Но вы правы: карпов я в пруд пускать не буду. И идите, ради бога, примите горячий душ, пока вы не умерли или не подхватили еще какую-нибудь гадость; а то ваши родители решат, что я о вас совсем не забочусь. А я пойду приготовлю завтрак. Маркус…

– Да, Гарри?

– Если бы у меня был сын…

– Я знаю, Гарри. Знаю.

* * *

В четверг 19 июня 2008 года я с утра отправился в мотель «Морской берег». Найти его оказалось очень легко: проехав по шоссе 1 четыре мили на север от Сайд-Крик-лейн, невозможно было не заметить огромный деревянный щит с надписью:

Мотель и ресторан

Морской берег

Построен в 1960 г.

Место, где Гарри ждал Нолу, существовало по-прежнему; я наверняка сотни раз проезжал мимо, но никогда не обращал на него внимания – да и какое мне было до него дело вплоть до сегодняшнего дня? Это было деревянное строение с красной крышей, окруженное кустами роз; прямо за ним начинался лес. Двери всех номеров на первом этаже выходили прямо на парковку; на второй этаж вела наружная лестница.

По словам администратора, мотель с момента постройки нисколько не изменился, разве что номера сделали более современными, а к основному зданию пристроили ресторан. В качестве доказательства он вытащил памятный альбом к сорокалетию мотеля и продемонстрировал мне фотографии того времени.

– Почему вас так интересует это место? – в конце концов спросил он.

– Потому что я ищу одно очень важное свидетельство, – ответил я.

– Слушаю вас.

– Мне нужно узнать, находился ли кто-нибудь здесь в восьмом номере в ночь с субботы 30 августа на воскресенье 31 августа 1975 года.

Он захохотал:

– Семьдесят пятого года? Это вы серьезно? С тех пор как ввели компьютерную регистрацию, в базе сохраняются данные максимум за последние два года. Если хотите, я могу вам сказать, кто здесь ночевал 30 августа 2006-го. Ну, то есть чисто теоретически, потому что я, естественно, не имею права раскрывать эту информацию.

– Значит, узнать никак нельзя?

– Кроме базы, мы храним только адреса электронной почты нашей рассылки. Не хотите получать нашу рассылку?

– Нет, спасибо. Но мне бы хотелось посмотреть на восьмой номер, если можно.

– Просто так смотреть нельзя. Но номер свободен. Хотите снять его на ночь? Сто долларов.

– У вас на рекламном щите написано, что все номера по семьдесят пять. Знаете что, я вам сейчас дам двадцать долларов, вы мне покажете номер, и все будут довольны.

– Да вы крутой! Ладно, так и быть.

Восьмой номер находился на втором этаже. Самый что ни на есть обычный номер: кровать, мини-бар, телевизор, маленький письменный стол и ванная.

– Почему вас так интересует этот номер? – спросил администратор.

– Трудно объяснить. Один мой друг говорит, что ночевал здесь тридцать лет назад. Если это правда, значит, он не виновен в том, в чем его обвиняют.

– А в чем его обвиняют?

Я не ответил и задал еще один вопрос:

– Почему ваш мотель называется «Морской берег»? Отсюда и моря-то не видно.

– Не видно, но через лес идет тропинка на пляж. Это написано в проспекте. Но клиентам на это плевать: те, кто у нас останавливается, на пляж не ходят.

– Вы хотите сказать, что можно, к примеру, идти вдоль моря от Авроры, пересечь лес и попасть к вам?

– Теоретически, да.

Остаток дня я провел в городской библиотеке – рылся в архивах, пытаясь восстановить события прошлого. В этом деле мне очень помог Эрни Пинкас, не жалевший времени, чтобы облегчить мои разыскания.

Судя по тогдашним газетам, в день исчезновения Нолы никто не заметил ничего странного: ни убегающей девочки, ни какого-нибудь человека, слонявшегося у ее дома. Все считали ее исчезновение большой загадкой, которую убийство Деборы Купер только усугубляло. Однако некоторые свидетели – в основном соседи – указывали, что в тот день из дома семейства Келлерган доносились крики и шум; другие, впрочем, объясняли, что шум – это музыка, которую его преподобие, по своему обыкновению, включил на полную громкость. По сведениям Aurora Star, Келлерган-отец любил мастерить у себя в гараже и за работой всегда слушал музыку. Звук он прибавлял, чтобы заглушить грохот инструментов: он полагал, что хорошая музыка, пусть даже слишком громкая, все равно лучше, чем стук молотка. Но если его дочь звала на помощь, он вполне мог не услышать. Пинкас сказал, что отец Келлерган не может себе простить, что включил музыку так громко; с тех пор он живет затворником в их доме на Террас-авеню и все время крутит этот самый диск так, что можно оглохнуть, как будто себе в наказание. Из всей семьи в живых остался он один. Мать Нолы, Луиза, давно умерла. По словам Пинкаса, когда стало известно, что откопали тело малышки Нолы, дом старого Дэвида Келлергана осадили журналисты.

– Это была невероятно грустная сцена. Он произнес что-то вроде: «Значит, она умерла… Я все это время копил деньги, чтобы она могла поступить в университет». И представь, на следующий день у его дверей выстроилось пять фальшивых Нол. За баблом. У бедняги от этого совсем крыша съехала. В дикие времена мы живем, Маркус, честное слово: столько дерьма у людей в душах. Я так думаю.

– А отец часто так делал, музыку ставил на полную мощность? – спросил я.

– Да, все время. Кстати, о Гарри… Знаешь, я тут вчера встретил в городе мамашу Куинн…

– Мамашу Куинн?

– Ну да, это прежняя владелица «Кларкса». Она тут всем направо и налево говорит, что всегда знала, что Гарри имел виды на Нолу… Якобы у нее тогда было неопровержимое доказательство.

– Что за доказательство?

– Понятия не имею. От Гарри есть какие-нибудь новости?

– Я к нему завтра поеду.

– Передавай от меня привет.

– Навести его, если хочешь… Ему будет приятно.

– Не уверен, что мне сильно хочется.

Я знал, что семидесятипятилетний пенсионер Пинкас, который всю жизнь работал на текстильной фабрике в Конкорде, нигде не учился и очень жалел, что может утолить свою страсть к книгам не иначе как в должности библиотекаря на общественных началах, был навеки благодарен Гарри за то, что тот разрешил ему посещать вольнослушателем лекции по литературе в Университете Берроуза. Поэтому я всегда считал его одним из самых верных друзей Гарри; и вот теперь даже он предпочитает держаться от него подальше.

– Знаешь, – сказал он, – Нола была такая необыкновенная девочка, кроткая, всегда приветливая. Ее здесь все любили! Она нам всем была как дочка. Так как же Гарри мог… Я хочу сказать, даже если он ее не убивал, он написал ей эту книгу! Блин, ей пятнадцать лет было! Девочка совсем! И так ее любить, чтобы книгу ей написать? Я со своей женой пятьдесят лет прожил, и мне ни разу не захотелось написать ей книгу.

– Но эта книга – шедевр.

– Эта книга – дьявол! Извращение! Кстати, я выбросил все экземпляры, какие тут были. Люди слишком потрясены.

Я вздохнул, но промолчал. Не хотелось с ним спорить. Только спросил:

– Эрни, можно мне пришлют посылку сюда, на адрес библиотеки?

– Посылку? Конечно. А почему?

– Я попросил домработницу взять у меня дома одну важную вещь и послать мне через FedEx. Но пусть лучше ее доставят сюда: я не так часто бываю в Гусиной бухте, и там почтовый ящик забит всякой дрянью, я в него даже не заглядываю… Здесь я, по крайней мере, буду уверен, что она дойдет.

Почтовый ящик в Гусиной бухте весьма точно отражал нынешнюю репутацию Гарри: вся Америка, прежде преклонявшаяся перед ним, теперь его освистывала и заваливала оскорбительными письмами. Разгорался крупнейший скандал в истории книгоиздания: «Истоки зла» отныне были изъяты из книжных магазинов и из школьной программы, Boston Globeв одностороннем порядке прекратила сотрудничество с ним, а что до административного совета Университета Берроуза, то он решил немедленно уволить Гарри с должности. Все газеты без стеснения изображали его сексуальным маньяком; все споры, все разговоры вертелись вокруг него. Рой Барнаски, учуяв, что дело пахнет колоссальной выгодой, и не желая ее упустить, непременно хотел выпустить об этом книгу. И поскольку Дуглас убедить меня так и не смог, он в конце концов позвонил мне лично, дабы прочесть небольшую лекцию о рыночной экономике.