Текст книги "Правда о деле Гарри Квеберта"

Автор книги: Жоэль Диккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

21. О том, как трудно любить

– Знаете, Маркус, каков единственный способ понять, насколько вы любите человека?

– Нет.

– Потерять его.

По дороге в Монберри есть небольшое озерцо, известное во всей округе; в жаркие дни его осаждают семьи и дети из летних лагерей. Люди стекаются с самого утра: берега покрываются пляжными подстилками и зонтиками, под которыми млеют родители, покуда их дети шумно плещутся в зеленой тепловатой воде с пятнами пены там, куда течение сносит мусор от пикников. С тех пор как какой-то ребенок напоролся на использованный шприц, брошенный на берегу, – это было два года назад, – городские власти Монберри постарались благоустроить территорию вокруг озера. Появились столы для пикников и барбекю, чтобы больше никто не жег костры, превращавшие газон в лунный пейзаж, значительно увеличилось количество урн, были установлены сборные туалеты, расширена и забетонирована парковка рядом с берегом, а с июня по август бригада уборщиков ежедневно чистила пляж от мусора, презервативов и собачьих какашек.

В тот день, когда я, собирая материал для книги, приехал на озеро, дети поймали лягушку – наверно, последнего обитателя этого водоема – и тянули ее за задние ноги, пытаясь их оторвать.

Эрни Пинкас сказал, что это озеро – отличная иллюстрация человеческого упадка, поразившего Америку и весь остальной мир. Тридцать три года назад туда мало кто ходил. Добраться до него было трудно: надо было, оставив машину на обочине шоссе, пересечь лесок, а потом еще добрых полмили пробираться среди высокой травы и кустов шиповника. Но результат стоил затраченных усилий – взгляду открывалось великолепное озеро, сплошь покрытое розовыми кувшинками, в обрамлении огромных плакучих ив. В прозрачной воде мелькали стайки золотистых окуньков; их подстерегали серебристые цапли, неподвижно застывшие в тростнике. Был даже кусочек пляжа с серым песком.

На это озеро и приехал Гарри, скрываясь от Нолы. Именно здесь он находился в субботу, 5 июля, когда она оставила первое свое письмо в дверях его дома.

Суббота, 5 июля 1975 года

Он подъехал к озеру около полудня. Эрни Пинкас уже поджидал его, растянувшись на берегу.

– Приехали все-таки? – усмехнулся Пинкас. – Прямо удивительно видеть вас не в «Кларксе».

Гарри улыбнулся:

– Вы мне столько рассказывали про это озеро, что я не мог не приехать.

– Красиво, а?

– Потрясающе.

– Вот она, Новая Англия, Гарри. Заповедный рай, и как раз это мне и нравится. В остальных местах они вечно что-то строят и бетонируют. А здесь другое дело: могу поспорить, что через тридцать лет этот уголок останется таким же, каким и был.

Искупавшись, они уселись обсыхать на солнце и заговорили о литературе.

– Кстати о книжках, как подвигается ваш роман? – спросил Пинкас.

– Пфф, – только и ответил Гарри.

– Не стройте такую мину, я уверен, что это очень здорово.

– Нет, по-моему, все очень плохо.

– Дайте почитать, я вам скажу объективное мнение, обещаю. Что вам не нравится?

– Все. У меня нет вдохновения. Не знаю, как начать. По-моему, я сам не знаю, о чем пишу.

– А сюжет какой?

– История любви.

– А, про любовь… – вздохнул Пинкас. – Вы влюблены?

– Да.

– Хорошее начало. Скажите, Гарри, вы не слишком скучаете по жизни в большом городе?

– Нет. Мне здесь хорошо. Мне нужен был покой.

– А чем вы, собственно, занимаетесь в Нью-Йорке?

– Я… Я писатель.

– Гарри… – Пинкас на миг запнулся. – Не обижайтесь, но я говорил с одним своим другом, он живет в Нью-Йорке…

– И что?

– Он сказал, что первый раз о вас слышит.

– Не все же меня знают… Знаете, сколько народу живет в Нью-Йорке?

Пинкас улыбнулся, показывая, что говорит без задней мысли:

– По-моему, вас никто не знает, Гарри. Я связался с издательством, выпустившим вашу книгу… Хотел заказать еще экземпляры… Я не знал, что это за издатель, думал, это я невежда… Пока не обнаружил, что это типография в Бруклине… Я им звонил, Гарри… Вы напечатали книгу за свой счет…

Гарри, покраснев, опустил голову.

– Значит, вы все знаете, – прошептал он.

– Что я такого знаю?

– Что я самозванец.

Пинкас дружески положил руку ему на плечо.

– Самозванец? Еще чего! Не говорите глупости! Я читал вашу книжку, мне очень понравилось! Потому и хотел заказать еще. Великолепная книга, Гарри! Разве обязательно быть знаменитым, чтобы быть хорошим писателем? У вас огромный талант, я уверен, что скоро вы будете известны всем. Кто знает, может, та книга, которую вы пишете, будет шедевром.

– А если не получится?

– У вас получится. Я знаю.

– Спасибо, Эрни.

– Не благодарите, это чистая правда. И не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Это останется между нами.

Воскресенье, 6 июля 1975 года

Ровно в три часа дня Тамара Куинн водворила мужа на крыльцо – в костюме, с бокалом шампанского в руке и с сигарой во рту.

– Только не двигайся! – строго приказала она.

– Но у меня рубашка колется, Котеночек.

– Замолчи, Боббо! Это очень дорогие рубашки, а дорогие вещи не колются.

Котеночек купила новые рубашки в одном из центральных магазинов Конкорда.

– Почему мне больше нельзя надевать мои другие рубашки?

– Я же тебе сказала: я не хочу, чтобы ты надевал свое старое мерзкое тряпье, когда к нам придет великий писатель!

– И мне не нравится вкус сигары…

– Другой стороной, бестолочь! Ты ее не тем концом в рот сунул. Не видишь, что ли, у головки кольцо?

– Я думал, это колпачок.

– Ты совсем ничего не смыслишь в шикоте?

– В шикоте?

– Это все то, что высший шик.

– Не знал, что так говорят, – шикота.

– Да потому что ты ничего не знаешь, бедный мой Боббо. Гарри должен появиться через пятнадцать минут, постарайся быть на высоте. И произвести на него впечатление.

– И что мне делать?

– Кури сигару с задумчивым видом. Как крупный делец. А когда он заговорит с тобой, отвечай с видом превосходства.

– А это как – с видом превосходства?

– Отличный вопрос. Раз уж ты глуп и вообще ничего не знаешь, надо вести себя уклончиво и отвечать вопросом на вопрос. Если он тебя спросит: «Вы были за или против войны во Вьетнаме?» – отвечай: «Раз вы задаете такой вопрос, значит, у вас есть на этот счет четкое мнение?» И тут – оп! – наливаешь ему шампанского. Это называется «отвлечь внимание».

– Хорошо, Котеночек.

– Не подведи меня.

– Хорошо, Котеночек.

Тамара пошла обратно в дом, и раздосадованный Роберт уселся в плетеное кресло. Ему был противен этот Гарри Квеберт, этот якобы несравненный писатель, который, по всему судя, был прежде всего несравненным кривлякой. И ему противно было смотреть на жену, устраивающую вокруг него брачные танцы. Он слушался только потому, что она обещала: сегодня вечером он сможет быть ее Робертом-Поросеночком и даже спать в ее комнате – у супругов Куинн были разные спальни. Обычно она раз в три-четыре месяца соглашалась на половой акт, чаще всего после долгих слезных уговоров, но права спать с ней он был лишен уже давно.

В доме, на втором этаже, Дженни кончила наряжаться: на ней было длинное, широкое вечернее платье с пышными плечиками и фальшивое ожерелье; на пальцах несколько лишних колец, на губах слишком много помады. Тамара поправила дочери платье и улыбнулась:

– Ты великолепна, дорогая. У этого Квеберта просто крыша слетит, когда он тебя увидит!

– Спасибо, мама. А не чересчур?

– Чересчур? Нет, в самый раз.

– Но мы всего лишь идем в кино!

– А потом? А если потом будет шикарный ужин? Об этом ты подумала?

– В Авроре нет шикарных ресторанов.

– А вдруг Гарри заказал для своей невесты столик в роскошном ресторане в Конкорде?

– Мама, мы еще не помолвлены.

– О, дорогая, это дело ближайшего времени, я уверена. Вы уже целовались?

– Нет еще.

– Во всяком случае, если он захочет тебя потискать, ради бога, не упрямься!

– Хорошо, мама.

– И какая чудная мысль ему пришла – пригласить тебя в кино!

– На самом деле это я его пригласила. Набралась духу, позвонила ему и сказала: «Милый Гарри, вы слишком много работаете! Давайте сегодня вечером сходим в кино».

– И он согласился…

– Сразу! Без всяких колебаний!

– Вот видишь, как будто он сам это придумал.

– Мне всегда так неловко его беспокоить, когда он пишет… Потому что он пишет обо мне. Я знаю, я видела кусочек. Он там говорит, что ходит в «Кларкс», только чтобы видеть меня.

– О, милая! Это так волнительно.

Тамара схватила коробочку румян и размалевала дочери лицо, погрузившись в мечты. Он пишет книгу о ней: значит, скоро в Нью-Йорке все узнают про «Кларкс» и про Дженни. Наверно, и фильм будет. Какая чудесная перспектива! Этого Квеберта сам Бог послал: были они хорошими, добрыми христианами, вот и награда. Она быстро раскинула мозгами: в ближайшее воскресенье непременно нужно закатить обед под открытым небом, чтобы все стало официально. Времени мало, но ничего не поделаешь, еще через неделю, в субботу, будет уже летний бал, и весь потрясенный город станет завистливо взирать на Дженни под ручку с великим писателем. Значит, ее, Тамары, подруги должны увидеть дочь и Гарри вместе до бала, чтобы слух успел облететь всю Аврору, тогда на балу они будут гвоздем вечера. Ах, какое счастье! Она так волновалась за дочь: ведь та в итоге могла выскочить за какого-нибудь проезжего дальнобойщика. Или хуже – за социалиста. Или еще хуже – за негра. От этой мысли ее бросило в дрожь – ее Дженни и ужасный негр! Вдруг она встревожилась: многие великие писатели были евреи. А вдруг Квеберт – еврей? Какой кошмар! Может, даже еврей-социалист! Как жалко, что у евреев белая кожа, их так просто не опознаешь. Негры, по крайней мере, честны, они черные, чтобы всем было ясно видно. А евреи – притворщики. Она почувствовала боль в животе, у нее свело желудок. После дела Розенбергов она ужасно боялась евреев. Они же передали Советам атомную бомбу! Как узнать, не еврей ли Квеберт? Внезапно ее осенило. Она взглянула на часы: как раз успеет до его прихода. И бросилась в магазин.

В двадцать минут четвертого перед домом Куиннов остановился черный «шевроле-монте-карло», и Роберт Куинн с удивлением увидел, как из него выходит Гарри Квеберт: ему самому особенно нравилась эта модель. Еще он отметил, что великий писатель был совсем не при параде. Тем не менее он обратился к нему с напыщенным приветствием и немедленно предложил выпить истинной шикоты,как и учила жена:

– Шампанского? – проревел он.

– Э-э, честно говоря, я не большой любитель шампанского, – отозвался Гарри. – Может, просто пива, если у вас есть…

– Ну конечно! – вдруг совершенно по-свойски возликовал Роберт.

Вот в пиве он знал толк. У него даже была книга обо всех сортах пива, какие варят в Америке. Он поспешил к холодильнику взять две холодные бутылки, а по пути объявил дамам на втором этаже, что не-такой-уж-великий Гарри Квеберт прибыл. Мужчины уселись под маркизой, закатав рукава рубашек, чокнулись бутылками и заговорили о машинах.

– Почему у вас «монте-карло»? – спросил Роберт. – То есть я хочу сказать, при вашем-то положении вы могли выбрать какую угодно модель, а взяли «монте-карло»…

– Она спортивная и в то же время практичная. И потом, мне нравится ее дизайн.

– Мне тоже! В прошлом году я чуть не сломался и не купил!

– Почему же не купили?

– Жена не захотела.

– Надо было сперва купить, а потом уже спрашивать ее мнение.

Роберт расхохотался; этот Квеберт, оказывается, совсем простой, приветливый, а главное, очень симпатичный. В эту минуту на крыльцо выкатилась Тамара, неся в руках то, за чем она бегала в супермаркет: блюдо с нарезанным салом и колбасами. «Добрый день, мистер Квеберт! – заголосила она. – Добро пожаловать! Хотите свининки?» Гарри поздоровался и взял ветчины. При виде гостя, жующего ветчину, ее охватило сладостное чувство облегчения. Идеальный мужчина – и не негр, и не еврей.

Придя в себя, она обнаружила, что Роберт снял галстук и что мужчины пьют пиво прямо из бутылки.

– Чем это вы занимаетесь? Вы не пьете шампанское? А ты, Роберт, почему такой расхристанный?

– Мне жарко! – жалобно отозвался Боббо.

– А я больше люблю пиво, – объяснил Гарри.

И тут вышла Дженни в своем вечернем платье – чересчур нарядная, но обворожительная.

В это самое время в доме на Террас-авеню, 245, преподобный Келлерган, войдя в комнату дочери, застал ее в слезах.

– Что случилось, моя милая?

– О, папа, мне так грустно…

– Почему?

– Из-за мамы…

– Не говори так…

Нола сидела на полу с заплаканными глазами. Преподобному стало ее очень жаль.

– А давай пойдем в кино? – предложил он, чтобы ее утешить. – Ты, я и огромный пакет попкорна! Сеанс в четыре, мы еще успеем.

– Моя Дженни – особенная девочка, – говорила Тамара, пока Роберт, пользуясь тем, что жена отвернулась, напихивался колбасой. – Представляете, она уже в десять лет побеждала на всех местных конкурсах красоты. Дженни, милая, ты помнишь?

– Да, мама, – вздохнула Дженни. Ей было очень неловко.

– А давайте посмотрим старые альбомы с фотографиями? – предложил Роберт с набитым ртом, вспомнив пьесу, которую его когда-то заставила выучить жена.

– О да! Альбомы! – воодушевилась Тамара.

Она немедленно притащила целую кучу альбомов, отражающих первые двадцать четыре года существования Дженни на свете. И, переворачивая страницы, все время восклицала: «А кто эта чудесная девушка?» – «Это Дженни!» – отвечали они с Робертом хором.

Когда с фотографиями было покончено, Тамара приказала мужу наполнить бокалы шампанским и решилась наконец заговорить о приеме, который рассчитывала устроить в ближайшее воскресенье.

– Если вы не заняты, мистер Квеберт, приходите к нам на обед в будущее воскресенье.

– С удовольствием.

– Не волнуйтесь, ничего особо мудреного не будет. То есть, в смысле, я знаю, что вы приехали сюда отдохнуть от нью-йоркской светской суеты. Будет просто деревенский обед с приличными людьми.

Без десяти четыре, когда Нола с отцом входили в кино, перед входом остановился черный «шевроле-монте-карло».

– Иди займи места, а я займусь попкорном, – предложил дочери Дэвид Келлерган.

Нола вошла в зал в ту самую минуту, когда Гарри и Дженни оказались в вестибюле кинотеатра.

– Иди займи места, а я на минутку забегу в туалет, – предложила Дженни.

Гарри вошел в зал и, пробираясь сквозь толпу зрителей, нос к носу столкнулся с Нолой.

Увидев ее, он почувствовал, что сердце выпрыгивает из груди. Ему так ее не хватало.

Увидев его, она почувствовала, что сердце выпрыгивает из груди. Ей надо было с ним поговорить: если он с этой Дженни, пусть скажет. Она хотела услышать это от него.

– Гарри, я…

– Нола…

В этот момент из толпы вынырнула Дженни, и Нола, поняв, что она пришла с Гарри, метнулась прочь из зала.

– С тобой все в порядке, Гарри? – спросила Дженни. Она не успела заметить Нолу. – Ты какой-то странный.

– Да… Я… я сейчас приду. Займи нам места, я куплю попкорна.

– Да! Попкорна! Попроси, чтобы положили побольше масла.

Гарри толкнул двери зала и увидел, как Нола, пробежав через вестибюль, поднимается на галерею второго этажа, закрытую для публики. Он кинулся за ней, перескакивая через две ступеньки.

На втором этаже было безлюдно; он нагнал ее, схватил за руку и прижал к стене.

– Пустите меня, – сказала она, – пустите, или я закричу!

– Нола! Нола, не сердись на меня.

– Почему вы меня избегаете? Почему больше не приходите в «Кларкс»?

– Прости…

– Я для вас не красивая, поэтому, да? Почему вы мне не сказали, что помолвлены с Дженни Куинн?

– Что? Ни с кем я не помолвлен. Кто тебе такое сказал?

Она широко, с огромным облегчением улыбнулась:

– То есть вы с Дженни не вместе.

– Нет! Говорю тебе – нет.

– Значит, вы не считаете меня уродиной?

– Уродиной? Что ты, Нола, ты такая красивая.

– Правда? Мне было так грустно… Я думала, я вам не нравлюсь. Мне даже хотелось выброситься в окно.

– Не надо говорить такие вещи.

– Тогда скажите еще раз, что я красивая…

– По-моему, ты очень красивая. Прости, что огорчил тебя.

Она опять улыбнулась. Вся эта история – просто недоразумение! Он любит ее. Они любят друг друга! Она прошептала:

– Забудем об этом. Обнимите меня покрепче… Вы такой замечательный, такой красивый, такой изящный.

– Не могу, Нола.

– Почему? Если бы вы на самом деле считали меня красивой, вы бы меня не отталкивали!

– Я считаю тебя очень красивой. Но ты еще девочка.

– Я не девочка!

– Нола… Нам с тобой нельзя быть вместе.

– Почему вы так жестоки со мной? Не хочу с вами больше разговаривать, никогда!

– Нола, я…

– Уходите сейчас же! Уходите, не говорите со мной. Не говорите больше со мной, а то я всем скажу, что вы извращенец. Идите к своей миленькой! Это она мне сказала, что вы вместе. Я все знаю! Я все знаю, Гарри, и я вас ненавижу! Уйдите! Уйдите!

Она оттолкнула его, скатилась по ступенькам и выбежала из кинотеатра. Гарри понуро поплелся в зал. В дверях он столкнулся с отцом Келлерганом.

– Добрый день, Гарри.

– Преподобный отец!

– Я ищу свою дочь, вы ее не видели? Я ей поручил занять нам места, а она как в воду канула.

– Я… По-моему, она только что ушла.

– Ушла? То есть как? Ведь фильм сейчас начнется.

После кино они съездили в Монберри, поесть пиццы. На обратном пути в Аврору Дженни сияла: какой чудесный вечер! Ей хотелось проводить с этим человеком каждый вечер, всю жизнь.

– Гарри, не отвози меня сразу домой, – попросила она. – Все было так прекрасно… Мне не хочется, чтобы этот вечер кончался. Мы можем пойти на пляж.

– На пляж? Почему на пляж?

– Потому что это так романтично! Остановись у Гранд-Бич, там никогда никого не бывает. Мы сможем флиртовать, как студенты, лежа на капоте. Смотреть на звезды и наслаждаться темнотой. Пожалуйста…

Он хотел отказаться, но она настаивала. Тогда он предложил не пляж, а лес: пляж был местом Нолы. Он остановился у Сайд-Крик-лейн и едва успел выключить мотор, как Дженни набросилась на него и, не спрашивая позволения, изо всех сил поцеловала в губы. Она держала его голову и душила своим языком. Ее руки шарили по его телу, она отвратительно постанывала. В салоне машины было тесно; она залезла на него верхом, и он чувствовал, как ее твердые соски упираются ему в грудь. Она была восхитительная женщина, из нее вышла бы идеальная жена, она только этого и хотела. Он без колебаний женился бы на ней хоть завтра: такая женщина, как Дженни, – мечта многих мужчин. Но в его сердце не оставалось места, его целиком занимали четыре буквы: Н-О-Л-А.

– Гарри, – сказала Дженни, – ты тот мужчина, какого я ждала всю жизнь.

– Спасибо.

– Тебе хорошо со мной?

Он не ответил, только ласково отстранил ее:

– Нам пора возвращаться, Дженни. Я и не видел, что уже так поздно.

Машина тронулась с места и покатила к Авроре.

Он высадил ее у дома, не заметив, что она плачет. Почему он не ответил? Он ее не любит? Почему ей так одиноко? Ведь ей так немного нужно: все, о чем она мечтает, – это чтобы нашелся славный мужчина, который бы любил ее и защищал, дарил время от времени цветы и водил ужинать. Пусть даже хот-догами, если он небогат. Просто ради удовольствия сходить куда-нибудь вместе. В сущности, какое ей дело до Голливуда, если найдется человек, которого она любит и который любит ее. Стоя под маркизой, она смотрела вслед черному «шевроле», пока он не скрылся в темноте, а потом разрыдалась, закрыв лицо руками, чтобы не услышали родители. Особенно мать, ей не хотелось перед ней отчитываться. Она не пойдет домой, пока на втором этаже не погаснет свет. Вдруг до ее слуха донесся рокот мотора; она подняла голову в надежде, что это вернулся Гарри, что сейчас он обнимет ее и утешит. Но нет: перед домом остановилась полицейская машина. Она узнала Тревиса Доуна – он патрулировал улицы и случайно оказался у дома Куиннов.

– Дженни? Все в порядке? – спросил он из открытого окна машины.

Она пожала плечами. Он заглушил мотор и открыл дверцу, но перед тем, как выйти из автомобиля, развернул клочок бумаги, который бережно хранил в кармане, и быстро перечитал то, что было на нем написано:

Я: Привет, Дженни, как дела?

Она: Привет, Тревис! Что новенького?

Я: Я тут случайно мимо проходил. Ты великолепна. Ты все хорошеешь. Ты хорошо выглядишь. Я тут подумал: у тебя есть кавалер для летнего бала? А то мы могли бы пойти вместе.

– ИМПРОВИЗИРОВАТЬ —

предложить ей прогуляться и/или молочный коктейль.

Он поднялся к ней на крыльцо и сел рядом.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил он.

– Ничего, – отозвалась Дженни, вытирая глаза.

– Нет, не ничего. Ты же плачешь, я вижу.

– Меня обидел один человек.

– Что? Кто? Скажи мне кто! Мне ты все можешь сказать… Я с ним разделаюсь, вот увидишь!

Она грустно улыбнулась и положила голову ему на плечо:

– Это не важно. Но спасибо, Тревис, ты классный парень. Хорошо, что ты здесь.

Он набрался смелости и ободряюще обнял ее за плечи.

– Знаешь, – продолжала Дженни, – я получила письмо от Эмили Каннингем, той, что училась с нами в школе. Она теперь живет в Нью-Йорке. Нашла хорошую работу, беременна первым ребенком. Иногда я вдруг понимаю, что все отсюда уехали. Все, кроме меня. И тебя. А собственно, почему мы остались в Авроре, Тревис?

– Не знаю. Это смотря кто…

– Ну а ты, например, ты почему остался?

– Я хотел остаться рядом с человеком, которого очень люблю.

– А с кем? Я ее знаю?

– Ну да, конечно. Знаешь, Дженни, я хотел… Я хотел тебя спросить… В общем, если ты… По поводу…

Он сжал в кармане листок и попытался успокоиться: надо предложить ей быть его партнершей на балу. Дело нехитрое. Но в этот миг входная дверь с грохотом отворилась. На пороге стояла Тамара в халате и в бигуди.

– Дженни, дорогая? Что это ты сидишь под дверью? Мне показалось, я слышала голоса… А, это наш славный Тревис. Как дела, мой мальчик?

– Добрый вечер, миссис Куинн.

– Дженни, ты как раз вовремя. Пойдем, помоги мне, ладно? Мне надо снять эти штуки с головы, а твой отец совершенно беспомощен. Можно подумать, у него руки из задницы растут.

Дженни встала и помахала Тревису рукой на прощание. Дверь за ней закрылась, а он еще долго сидел один на крыльце.

Той же ночью Нола вылезла в окно своей комнаты и побежала к Гарри. Ей надо было его видеть, надо было выяснить, почему он больше не хочет ее знать. Почему даже не ответил на ее письмо? Ей потребовалось добрых полчаса, чтобы дойти до Гусиной бухты. На террасе горел свет: Гарри, сидя за большим деревянным столом, смотрел на океан. Она окликнула его, и он подскочил от неожиданности.

– Нола, черт возьми! Как ты меня напугала!

– Значит, вот что я вам внушаю? Страх?

– Ты прекрасно знаешь, что это неправда… Что ты здесь делаешь?

Она расплакалась:

– Понятия не имею… Я вас так люблю. Я никогда ничего такого не чувствовала…

– Ты убежала из дому?

– Да. Я люблю вас, Гарри. Слышите? Я вас люблю, как никогда никого не любила и никогда больше не буду любить.

– Не говори так, Нола…

– Почему?

У него сводило живот. Листок, который лежал перед ним и который он прятал, был первой главой его романа. У него наконец получилось начать. Это была книга о ней. Он писал ей книгу. Он любил ее так, что писал ей книгу. Но не осмелился ей сказать. Он слишком боялся того, что могло случиться, если он будет ее любить.

– Я не могу любить тебя, – сказал он с напускным безразличием.

Слезы полились у нее из глаз.

– Вы лжете! Вы негодяй, и вы лжете! Зачем тогда Рокленд? Зачем тогда все?

Он заставил себя быть злым.

– Это была ошибка.

– Нет! Нет! Я думала, что вы и я – это что-то особенное! Это из-за Дженни? Вы ее любите, да? Что такое в ней есть, чего нет у меня, а?

Гарри, не в силах вымолвить ни слова, смотрел, как Нола, вся в слезах, стремглав убегает в ночь.

* * *

– Это была ужасная ночь, – рассказывал мне Гарри в зале для свиданий тюрьмы штата. – Мы с Нолой – это было что-то очень сильное. Невероятно сильное, понимаете? Полнейшее безумие! Любовь, какая бывает раз в жизни! Я до сих пор вижу, как она убегала в ту ночь по пляжу. И себя, не знающего, что делать: бежать за ней? Оставаться дома, но уйти в подполье? Или набраться мужества и уехать из города? Все следующие дни я проводил на озере в Монберри, просто чтобы не оставаться в Гусиной бухте, чтобы она не могла ко мне прийти. А моя книга, та самая, ради которой я приехал в Аврору, ради которой пожертвовал всеми своими сбережениями, – она не двигалась. Или дальше не двигалась. Я написал первые страницы, но теперь меня снова заклинило. Это была книга о Ноле, но как ее писать без Нолы? Как писать историю любви, обреченной заранее? Я часами просиживал перед своими листками, часами, и писал несколько слов, пару строчек. Плохих строчек, пошлых и банальных. Плачевное состояние, когда начинаешь ненавидеть любые печатные тексты, потому что все они в тысячу раз лучше, чем можешь написать ты сам, и даже меню в ресторане кажется гениальным: «Бифштекс на косточке: 8 долларов» – только подумать, какое мастерство! Это был совершеннейший ужас, Маркус; я был несчастен, и Нола тоже была несчастна, из-за меня. Почти всю неделю я, как мог, избегал ее. И все же она несколько раз приходила в Гусиную бухту, по вечерам. Приносила полевые цветы, собирала их для меня. Стучалась в дверь, умоляла: «Гарри, милый Гарри, я не могу без вас. Впустите меня, пожалуйста. Дайте мне хотя бы поговорить с вами». А я таился, не подавал признаков жизни. Слышал, как она бьется о дверь, и снова стучит, и плачет. И сидел по другую сторону, не шевелясь. Ждал. Иногда она оставалась у входа больше часа. Потом я слышал, как она кладет цветы у двери и уходит. Я бросался к окну кухни и смотрел, как она удаляется по гравийной дорожке. Мне хотелось вырвать у себя сердце, так я ее любил. Но ей было пятнадцать. Той, кого я любил до безумия, было пятнадцать лет! Тогда я выходил, подбирал цветы и ставил в вазу в гостиной. Все букеты, что она приносила. И часами смотрел на эти цветы. Мне было так одиноко и так грустно. А потом, в следующее воскресенье, 13 июля 1975 года, случилось нечто ужасное.

Воскресенье, 13 июля 1975 года

Перед домом номер 245 по Террас-авеню собралась плотная толпа. Новость уже облетела весь город. Исходила она от шефа Пратта, вернее, от его жены Эми: мужа срочно вызвали к Келлерганам. Эми Пратт тут же сообщила об этом соседке, та позвонила своей подруге, а та предупредила сестру, дети которой, оседлав велосипеды, помчались звонить в двери своим приятелям: случилось что-то серьезное. У дома Келлерганов стояли две полицейские машины и скорая помощь; Тревис Доун удерживал любопытных на тротуаре. Из гаража неслась оглушительная музыка.

Гарри узнал обо всем от Эрни Пинкаса, ровно в десять утра. Тот долго барабанил в дверь и, увидев Гарри в халате, с всклокоченными волосами, понял, что разбудил его.

– Я подумал, что вам точно никто не скажет, вот и пришел, – сказал он.

– О чем не скажет?

– Это Нола.

– Что – Нола?

– Она пыталась наложить на себя руки. Пыталась покончить с собой.