Текст книги "Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук"
Автор книги: Жинетт Парис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Психологи делали себе карьеру, рассуждая о патологии гомосексуальной личности и о том, что за ней стоит: неспособность к взрослению и соответствию требованиям традиционной гендерной роли; бессознательный страх беременности и деторождения; зависть к мужчинам (у женщин); зависть к женщинам (у мужчин); травмированные дочери отвергающих отцов; травмированные сыновья, чьи отцы были слишком жесткими; влюбленные, травмированные неудачными гетеросексуальными отношениями; «гадкие утята», нуждающиеся во внимании; регрессировавшие нарциссические личности, способные проявлять интерес лишь к собственному образу в однополой любви.
Тот факт, что гомосексуальность существовала всегда, во всех обществах, во все времена, показывает, что явление может быть вполне естественным, даже не будучи статистической нормой. Природа и культура часто противоречат друг другу, и психологи, будучи вписанными в культуру, часто принимают свои предубеждения за истину. Для того, чтобы данное противоречие было замечено и вызвало полемику, понадобилось восстание геев и лесбиянок. Многие из них были хорошо образованы, успешны и устали от стереотипов. Они нашли себе союзника в лице такого автора, как Томас Саас5, который усомнился в правильности существующих взглядов и провозгласил, что страх перед гомосексуальностью имеет такую же силу и основу, как и страх перед ересью. Саас также предположил, что врачи со своим фальшивым определением «нормальности» взяли на себя роль священников, заставляющих бунтующую часть общества не отбиваться от стада.
Только в процессе работы над изданием DSM 1973 года (собственно, DSM-IV) так называемые эксперты Американского Психиатрического Общества (АРА) решили поставить этот вопрос на голосование. Тринадцать из пятнадцати человек были готовы переписать теорию гомосексуальности и представить ее как-то иначе6.
В следующем 1974 году голосование было проведено среди 10000 членов АРА, и 58 процентов поддержали позицию лидеров. Голосование! Какой любопытный способ утверждения научных принципов! Странно, что они не диагностировали сами себе «расстройство мышления», то есть бессознательную склонность психологов считать болезнью любое неодобряемое ими поведение. Тот факт, что понятие психического здоровья определяется голосованием, не только ставит под сомнение претензии DSM на научность, но и вызывает в памяти псевдонаучную риторику врачей Средневековья. Они тоже устраивали состязания в красноречии вместо того, чтобы провести четкий эксперимент, и боролись за социальное влияние, решая, что нужно королю: кровопускание, чистка кишечника, банки или все это вместе. Они говорили, говорили, говорили, и длинные рукава их мантий развевались на ветру. Когда им надоедало распушать перья, они приходили к согласию по поводу той или иной процедуры. Было безопаснее согласиться, чем продолжать спор перед королем, особенно если того продолжали мучить боли.
Точно так же члены АРА до 1974 года, вероятно, чувствовали, что проще считать гомосексуалистов больными людьми, потому что, утверждая иное, они пошли бы против господствующего в обществе мнения и рисковали бы быть причисленными к тем, кого они защищают. Зато после 1974 года они уже рисковали быть воспринятыми как предубежденные против набравшего силу меньшинства. Результат голосования было несложно предвидеть.
Психологи в организациях, слепо применяющие так называемые «личностные профили», чтобы решить, кого принять на работу, а кого нет, кого понизить, а кого повысить в должности, работают по принципам, сходным с псевдонаучной логикой DSM. Это может быть не очень заметно благодаря тому, что их предубеждения облечены в сложную статистическую форму. Мультифакторный анализ, позволяющий компьютеру проверить корреляцию 200–300 ответов одного испытуемого с ответами нескольких тысяч других людей, случайно отобранных в качестве «нормы», действительно является мощным математическим инструментом. Этот математический процесс статистической проверки совершенно непогрешим. Что не может быть проверено, так это модель, скрывающаяся за фасадом так называемой «нормальной личности». Именно на этой невидной глазу модели базируется и составление опросника, и толкование статистических результатов. Вместо несуществующего определения нормальной личности, тесты, как и Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройст вам (DSM), используют статистическое среднее. Другими словами, чтобы решить, кто годится на ту или иную должность, а кто нет, пользователи тестов полагаются на некий усредненный портрет. В качестве примера снова возьмем гомосексуалистов. Они были и до сих пор остаются «отклонением», поскольку, как популяция, находятся не в центре статистической кривой. Но это всего лишь статистически значимое явление, как, например, люди, не различающие цвета, или рыжеволосые. Если статистическое отклонение приравнять к психологической ненормальности, то гомосексуалисты оказываются за пределами нормы. Аналогично кандидат с личностным профилем, который не полностью соответствует статистическому портрету, сталкивается с той же проблемой, и ему отказывают в должности.
Пока у нас есть четкая идея, что именно измеряет тест, и мы знаем, как назвать то, что мы пытаемся измерить, тестирование полезно. Если нам известно, что в среднем секретарь печатает Х слов в минуту, мы можем применить тест, чтобы посмотреть, сможет ли кандидат на эту должность показать результат не хуже. Мы знаем, что меряем: скорость работы на клавиатуре. Многие вещи могут быть измерены, если существует стандарт сравнения, с которым мы согласны: математические способности, словарный запас, кругозор в определенной области, навыки работы с компьютерной программой, точность при работе с калиброванным инструментом, способность следовать сложному ритму на тамтаме или запомнить последовательность шагов в хореографии, диапазон и высота голоса и т. д. Измерение может быть точным и не менее полезным, чем изобретение весов для торговцев. Ведь для того, чтобы договориться о цене за фунт картошки, нужно знать, что такое этот самый фунт. Проблема с «нормальной личностью» заключается в том, что она не может быть взвешена. Это понятие невидимо, эфемерно и переменчиво.
Клиницисты руководствуются относительно надежными критериями оценки ненормальной личности, потому что мы приняли стандарты развития человека. Если, например, пятилетний ребенок имеет меньший словарный запас, чем большинство двухлетних детей, мы можем утверждать, что уровень развития вербальных способностей пятилетнего ниже нормы, потому что у нас есть стандарты. Аналогично, если взрослый человек не в состоянии понять простые инструкции вроде «зеленый свет означает, что можно идти» и «на красный надо остановиться», здравый смысл подсказывает, что следует отказать этому человеку в выдаче водительских прав. Некоторые психологические нарушения столь же очевидны: если человек не может пожать другому руку без панической реакции, мы усматриваем в таком поведении ненормальность. Знание о том, что считается ненормальным, полезно и значимо не только для работодателей, но и для общества в целом.
Совершенно другое дело, когда рассматриваются стандарты для нормальной личности. Все стандарты нормальности были разработаны так же, как разрабатывался DSM. Поэтому, если вы гей, то каждый вечер вы отправляетесь в постель с клеймом больного человека. Но вдруг однажды вы просыпаетесь и узнаете, что создатели DSM проголосовали за смену социальных ценностей и признают вас нормальным! Ой! Мы признаем, что ошибались, теперь вы можете выйти из подполья. Мы просим прощения за причиненные вам оскорбления, изоляцию и страдания. Кто следующий? Чтобы решить, нормальна ли гомосексуальность (или нормально ли женщинам быть фригидными, или соответствует ли группа, раса, пол желательному профилю), надо сначала иметь рабочее определение нормального, психологически здорового человеческого существа. Однако определение того, что представляет собой нормальное человеческое существо, было и остается несовершенным. Это несовершенство – вопрос не для статистики, а для философии, поскольку оно связано с эволюцией всей человеческой культуры. Это определение не может и не должно диктоваться какой-либо организацией, церковью, обществом, объединением, министерством или комиссией специалистов. Диапазон между приемлемым и неприемлемым для «нормальной личности» неразрывно связан с историей, верой и эволюцией культуры. Он не имеет отношения к клиническим критериям или ненормальному поведению. Определение ненормальности – прерогатива клиницистов и представителей нейронаук, в то время как определение нормы зависит от того, какой миф имеет наибольшую власть. Фрейд считал, что религия есть культурный невроз, болезнь, которую, возможно, вылечит история, когда человечество достигнет большей зрелости. Верующие, естественно, имеют иное мнение, и дискуссия продолжается до сих пор.
Практические психологи виновны в нарушении культурных границ каждый раз, когда отвечают на вопрос о том, что такое «нормальность», исходя из медицинской модели «ненормальности». Множество глупостей, изрекаемых самопровозглашенными специалистами по психологии, не воспринимаются как ерунда, потому что мы убеждены, что у них есть адекватная модель нормальности и морали, хотя она никогда не будет четко определена. Благодаря этому морализаторство воспринимается как психологические советы. Допустим, ведущий ток-шоу на радио заявляет: «Если в течение нескольких месяцев ваш молодой человек не предлагает вам выйти за него замуж, у него, возможно, какая-та проблема, может быть, он не способен брать на себя ответственность. В таком случае вам следует бросить его!» Поучение замаскировано под психологический комментарий и потому незаметно. Некоторые из лжеэкспертов по душевным вопросам ухитрились убедить СМИ в том, что они имеют законное право говорить от лица всего профессионального сообщества, потому что используемый ими язык естественных наук якобы может объяснить душевную жизнь так же, как и жизнь клетки. Они делают вид, что знают, что такое «нормальность», и за счет этого претендуют на владение средством от всех болезней души.
Некоторые из них просто добродушные, приветливые самозванцы, не подозревающие, что их взгляд на проблему выражает скорее самомнение и снисходительность, а не сочувствие. Их слова – это слова Матери: «Иди ко мне, я Хорошая грудь». Другие, более авторитарные в своих методах, говорят голосом Отца, вцепившись зубами и когтями в свои псевдонаучные теории: «Ты страдаешь, потому что…» В отличие от политиков, которые для создания определенного образа манипулируют людьми совершенно сознательно, используя софистику и ложное сочувствие, большинство наших самопровозглашенных экспертов по вопросам внутреннего мира на самом деле не понимают псевдонаучной природы своих теорий. Политики могут вешать лапшу на уши, пока сохраняют свою должность. В психологии шарлатанов терпят, пока они способны производить впечатление своим жаргоном, популярным также среди представителей страховых компаний и социальных служб. Хотя все политические партии в той или иной степени участвуют в выгодных лишь им самим аферах, рядовые граждане получили в наследство от предыдущих поколений здоровое сомнение в политических обещаниях. У нас есть большой опыт распознания политических мошенников и политических гениев, некоторые из которых изменили человечество к лучшему. А вот для разоблачения диктаторов в области психики у нас часто не хватает бдительности, потому что они оперируют терминологией естественных наук, обещая «исцелить» душу.
Нормальных семей не существует
Мы учимся строить отношения в своих семьях, где происходит множество яростных конфликтов. Нас просят принять ту или иную сторону, сделать трудный, невозможный, трагический выбор. Следует ли отдать деньги, много лет откладываемые на пристройку для дома, на то, чтобы отправить бабушку в более комфортный дом престарелых? Эта пожилая пара много лет мечтала о путешествии по Италии, и теперь время пришло, но они также понимают, что нужно остаться дома. Их беременная дочь должна родить как раз в то время, когда они планировали уехать. Тихая женщина неожиданно обнаруживает, что испытывает ярость из-за того, что долгие годы должна была каждый день говорить по телефону со свекровью. Гнев противоречит ее представлению о себе как об образцовом носителе семейных ценностей. Отец любит своего сына, но ему кажется, что его родительским обязанностям никогда не будет конца.
Деспотизм, тирания, революции, фундаментализм, мракобесие, тройственные союзы, альянсы и предательство – все это имеет свои аналоги и в семейной жизни, где психические сражения происходят каждый день. Если норма подразумевает семью без напряжения, перемирий, слез, больших и маленьких драм, разрушений, ударов и душевных катастроф, то нормальных семей не бывает. С учетом этого психологическая литература, привлекающая наше внимание к растущему списку семейных дисфункций, кажется полнейшей ерундой. Разве существует некая идеальная семья, стерильный рай без проблем, теней и неврозов? Психиатрическая модель может сработать только тогда, когда есть стандарт нормальности. Мы сразу понимаем, когда сломана кость ноги, потому что у нас есть представления о том, каково это – ходить на «здоровой» ноге. Ощущение перелома может быть подтверждено рентгеном и вылечено соответствующими медицинскими методами. Для применения медицинской модели к семейной «системе» нам понадобится стандарт нормальности семейной жизни, которого никогда не существовало.
Следующий пример из жизни одного из моих клиентов показывает: только в нашей «семье» мы способны почувствовать то, о чем поется в песне Долли Партон: «Это все неправильно – ну и хорошо!»
Моя теория хаоса семейной жизни
Я уехал из Соединенных Штатов 15 лет назад, согласившись на предложение о работе в Париже. Каждое лето я на месяц возвращаюсь домой, навещаю всех родственников, семью и друзей, проводя по два-три дня в каждом доме, в пяти разных штатах. Будучи единственным, кто уехал, и скучая по ним больше, чем они скучают по мне, думаю, что я яснее их осознаю, что именно предлагают семейные узы и старая дружба. Это понимание того, что ты не единственный, кто страдает, борется и терпит неудачи. Моя двоюродная сестра Мэри вечно на диете, но так и не похудела. Вот и я тоже. Ее муж вложил все свои деньги в разведение лососей и в результате понял, что лососю для размножения нужен мягкий климат. Вся рыба погибла, а он разорился. Я тоже неудачно вкладывал деньги. Моя сестра убеждена, что ее сын пристрастился к марихуане, но сама она курит ее не меньше. У меня была похожая проблема с дочерью. Жена моего брата погибла три года назад в автокатастрофе, и брат не может «пережить» это, потому что чувствует себя виноватым за то, что выжил. Он был тогда за рулем. Я тоже чувствую себя виноватым, и мне стыдно, что я до сих пор не могу понять, как удержать любовь женщины.
Мои ежегодные визиты удовлетворяют психологическую потребность почувствовать, что я не лучше и не хуже остальных моих друзей и родственников. Мне необходимо ощущать хаос наших личностей, наших трагикомических драм, наших успехов, превращающихся в поражения, и катастроф, которые в конце концов оказываются началом нового успеха. Благодаря длительному, сложному и интимному переживанию взлетов и падений друг друга наши беспорядочные жизненные паттерны кажутся относительными. Я определяю «семью» как средоточие хаоса, где никого не винят в несовершенстве, потому что в несовершенстве и заключается человечность. В эту категорию я включаю и старых друзей: человек может быть родным не только по крови, но и по духу.
Ни одна терапия в мире не может сделать семью «нормальной», не лишив ее при этом психологической жизни. Поэтому медицинская модель, которая распространена в популярной психологии, предполагающей самостоятельную работу над собой, приносит больше вреда, чем пользы. Неблагополучная семья нуждается не в психиатрической помощи, а в обновлении своего мифа о «семье», в осознании того, что именно в семье впервые переживаются конфликты и это совершенно естественно. Представьте врача, который, посмотрев на картину, изображающую распятие, скажет, что она патологична, потому что содержит сцену насилия. Мы сочли бы, что такому человеку не хватает культуры. Точно так же, чтобы понять образы страдания души, нужно обратиться к гуманитарным наукам. Их не нужно рассматривать с клинической точки зрения. Наша неспособность отделить психиатрический подход от глубинно-психологического приводит к увеличению количества некомпетентных терапевтов, которые путают травму и горе, патологию и человеческую хрупкость. Психологи и психиатры все меньше изучают гуманитарные науки, зато курсов по нозологии («nosos» в переводе с греческого значит «болезнь»), фармакологии, юридическим и административным проблемам становится все больше.
Очень мало освещается тот факт, что фармацевтические компании спонсируют исследования в области медицинской диагностики, результаты которых включаются впоследствии в DSM-1V. В результате растет применение производимых ими лекарств. Например, синдром дефицита внимания с гиперактивностью (ADHD) представлен как категория DSM, и – о чудо! – для нового симптома уже есть новое лекарство. Давняя заинтересованность фармацевтической промышленности в существовании определенных диагностических категорий (и в не поддержке других) и средства, направленные на исследования этих «психических расстройств», влияют на то, каким будет DSM, и размывают границу между симптомами, вызванными мозговой патологией, и проявлениями душевного страдания.
Путаница между территорией естественных наук и территорией наук гуманитарных существует не только у неопытных терапевтов; она проявляется и в неоднозначных ожиданиях клиентов. Почти все клиенты начинают путешествие к самопознанию, используя медицинскую модель как карту. «Я сумасшедший? Доктор, вы можете меня вылечить? Я больше не могу выдерживать стресс, существует ли лекарство, средство, способное излечить меня?» Как и у большинства моих коллег, моя первая реакция – убедиться, что я не имею дела с чисто медицинской патологией. Затем я пытаюсь ободрить клиента и убедить его в том, что помощь уже на подходе. Я готова обсудить возможность медикаментозного лечения или выписать лекарство в случае острой тревоги или депрессии в качестве временной поддержки. Однако, если следовать принципам глубинной психологии, то рано или поздно и пациент, и аналитик должны отказаться от медицинской модели «лечения», так как исследуемая территория является местом, где страдающая часть каждого человека трансцендирует клинические категории. Нозологическая изощренность DSM и всевозможные психиатрические классификации быстро уводят в неверном направлении, когда речь заходит о работе с невыразимой, глубокой, пугающей, творческой и бесконечно сложной частью души. Ни одно толкование не может открыть тайну человеческого сознания, ни одна теория не может «объяснить» отношения с теми или иными людьми, как ни одна теория никогда не могла объяснить любовь. Ни один живой человек не способен полностью объяснить себя самому себе или другому, как невозможно объяснить, почему нас трогает музыка. Тем не менее мы все можем развить в себе способность понимать и ценить музыку и искусство. Точно так же можно научиться ценить богатство и глубину психики, что бесконечно обогащает нашу жизнь.
Поскольку DSM следует медицинской логике, психологические симптомы в нем определяются в терминах внешних характеристик, чтобы врач мог поставить диагноз, сделать прогноз, составить план лечения. Это единственный подход, за который готовы платить страховые компании, и это вполне понятно, поскольку они тоже работают в рамках клинической модели. Логика здравоохранения и DSM (они взаимосвязаны) исключает психодинамические подходы, потому что DSM основывается на описательном, а не на каузальном (этиологическом) критерии. Логика DSM является бинарной и работает как диагностическая компьютерная программа, превращая психотерапию в что-то все более механическое: а) руководство предлагает точное описание и статистические параметры психического расстройства б) с системой кодирования, позволяющей в) поставить диагноз, г) для которого фармацевтическая промышленность предлагает подходящее лекарство, д) за которое готовы платить страховые компании.
Медицинская логика вполне уместна, пока мы рассматриваем клиническую проблему. Следует заметить, что большинство компетентных клиницистов не работают по вышеописанной схеме, пригодной разве что для роботов. По меньшей мере, все те, кого я знаю, по-прежнему используют свой «нюх», чтобы отличить медицинскую патологию от обычного проявления экзистенционального кризиса. Тем не менее архетипическую потребность начать путешествие в бессознательное часто принимают за ту или иную форму «психического расстройства», тем самым только усугубляя страдание, причем эту ошибку совершают как пациенты, так и не очень опытные клиницисты.
