Текст книги "Дни и ночи"

Автор книги: Жильбер Синуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

23

Сидя в пыли, прислонившись спиной к обломку стены, Александр слушал исповедь Рикардо. Он не решался шевельнуться, сдерживая дыхание из боязни порвать невидимую нить, связывающую его с рассказчиком. Не снилось ли все это ему? Не было ли небылицей, слуховой галлюцинацией, плодом воображения или потоком бессмысленных слов душевнобольного то, что он слышал? На все эти вопросы его интуиция давала отрицательный ответ. Достаточно было видеть искаженные черты Рикардо, ощущать его не поддающееся описанию волнение, чтобы осознать: тот говорил правду.

Когда аргентинец умолк, наступившая тишина все еще дрожала отголоском его слов.

– Вот, мой друг. Теперь вы знаете все…

Мысль о том, что вся эта история была чистейшим вымыслом, еще раз мелькнула в голове художника. Но всего на несколько секунд.

Он не выдержал:

– Я грек. Как и все греки, с молоком матери впитал страх перед дурным глазом, разные предрассудки. Я верю в гадание на кофейной гуще, в призраков. Уверен, есть люди везучие и невезучие. Я смутно чувствовал, что подобные вещи могли существовать, но и представить себе не мог, что мне удастся дотронуться до них.

– Вы хотя бы верите мне?

– Верю, и безоговорочно. Верю всей душой. – Понизив голос, он добавил на одном дыхании: – Ваше доверие делает мне честь, Рикардо. Оно трогает мое сердце.

Александр невольно назвал Вакарессу по имени, как бы в залог дружбы.

Вакаресса устремил взгляд на эти разрушенные домики с их зияющими окнами, в которые вливалась ночь.

– Уверен, я родом отсюда. Мне даже не надо делать усилий, чтобы убедить себя в этом. Я ходил по этой земле. Здесь я родился, здесь и умер.

– Но прежде чем умереть, вы любили.

– О да! Я любил. До потери сознания, беспредельно, без страха и сомнений. Я любил, несмотря ни на что. Я любил ее. И все еще люблю.

– У вас больше нет выбора. Да и был ли он у вас? Мы должны ее найти.

– Мы?

– Я вам помогу. Вы в этом сомневаетесь? Рикардо ссутулился, признавая свое бессилие.

– Но как? Мне непонятно…

– Зато мне понятно. Кажется, я знаю, где Сарра. Пока вы говорили, в моей голове крутилось одно имя: Эванс. Стергиу, который не питает к археологу нежных чувств, однажды встретил его на Крите. Как и все мы, он слышал о раскопках и возникших проблемах. Ему захотелось самому все понять, и он отправился в Кносс.

– Теперь мне ясно, почему Стергиу так детально описывал ход реставрационных работ. Можно было бы догадаться, что он побывал там.

– Он провел там два дня. По возвращении Стергиу поделился со мной впечатлениями, рассказал то же, что и вам. Больше того, он описал мне людей, работавших с Эвансом…

Рикардо застыл, ожидая продолжения.

– Женщина, – проговорил Влазаки. – На раскопках была одна женщина.

– Вы в этом уверены?

– Это факт. Он даже уточнил, что она прибыла на остров с неким Пенделбери, правой рукой Эванса.

– Правильно, вспоминаю. Стергиу упоминал в нашем разговоре эту фамилию. – Выдержав паузу, он осведомился: – А вам известна национальность этой женщины?

– По словам нашего друга, она смахивает на гречанку.

– Полагаю, он не назвал вам ее имени… Александр покачал головой и заметил:

– Надежда, конечно, призрачная, тем не менее стоит попробовать.

– Вы сказали, что у меня нет выбора… Я отправляюсь на Крит. Туда ходят пароходы?

– В Ираклион? Конечно. Но только из Пирея.

– Значит, я сяду на пароход в Пирее.

– Я поеду с вами, если вы не против. Вы не говорите по-гречески, а я знаю Крит. Островитяне могут быть довольно сдержанны при общении с иностранцами. После турецкой оккупации они не доверяют никому и ничему, даже ветру. Там я смогу вам быть полезным. И потом… – Он помолчал, и закончил фразу: – Мне необходимо двигаться.

Рикардо согласился. Кроме предстоящей поездки, его ничего не интересовало. Все, что помогало выиграть время, было благодатью.

– Когда мы сможем отправляться?

– Связь между Тирой и Пиреем нерегулярна. Сегодня понедельник. Если повезет, пароход придет в конце недели.

– Ждать? Вы что!

– Увы, к сожалению, у нас нет другого выхода. – Он улыбнулся. – Вы ждали три тысячи лет… Несколькими днями больше или меньше…

Александр оказался прав. Ночь над островом отличалась удивительной прозрачностью. Все небо светилось мириадами огоньков. Плеяды подрагивали очень высоко, но так отчетливо, словно были на расстоянии вытянутой руки.

Рикардо отпил глоток белого вина и поднял стакан к созвездиям:

– За богов… Пусть они будут к нам благосклонны.

– Я все думаю о том, что вы мне рассказали, – тихо сказал художник. – Больше всего, наверное, меня взволновал эпизод с изумрудом. Надеюсь, вы сохранили эту драгоценность.

– Он всегда со мной.

Рикардо сунул руку в карман и вытащил маленький кожаный кошелек. Развязав шнурок, осторожно вынул изумруд.

– Чудесный, правда? – спросил он, протягивая камень Влазаки.

– Голубой изумруд? Удивительно. Такого я еще не видел.

Художник поднял камень над головой, поближе к звездам, повертел, заставив его искриться, нежно ощупал пальцами.

– Действительно, чудесный.

– Для меня это доказательство существования Сарры. И того, что смерти нет, по крайней мере такой, какую я представлял. Я не могу больше верить в отвратительное небытие, в конец, который был бы венцом всему. Я больше не верю в абсурдный исход.

Влазаки хранил молчание. На его лице отражалось необычное волнение.

– Все настолько непрочно, – заметил он осторожно. Казалось, он готов был сказать больше, но сдержался.

– В чем дело? Вы считаете, что это чересчур, так? Художник уклонился от вопроса, допил свое вино и задумался ненадолго.

– Могу я говорить с вами так же откровенно, как это сделали вы сегодня утром в Акротири?

– Как вы можете в этом сомневаться? Мое доверие вам тому порукой. Говорите все, что считаете нужным.

– Вы осознаете всю серьезность вашего шага? Подумали ли вы о последствиях?

– О последствиях? Конечно. Раз волею судьбы у меня похищено существо, которое я любил, люблю, то я должен использовать возможность взять реванш и вернуть свое добро.

– Вы не можете не знать, что такая любовь, любовь, которая переживает смерть и бросает вызов законам природы, принадлежит другому измерению.

– Поэтому-то я и приехал сюда. Поэтому-то я бросил все. Я пойду на что угодно, лишь бы найти ее.

– А потом? Когда вы окажетесь лицом к лицу? Когда вы обнимете ее, когда поцелуете, что тогда? Что будет с вами обоими? Об этом вы подумали?

Рикардо вскинул руки:

– Жизнь, мой друг! Мы будем жить, вот и все! Мы растворимся друг в друге, выпьем до дна чашу, которую у нас украли. Что может быть лучше? Вы, вероятно, читали «Пир» Платона. Помните слова: «Тот, кому указали бы дорогу любви после того, как он лицезрел прекрасные вещи в их закономерной последовательности, дойдя до конца, неожиданно узрел бы красоту ее чудодейственной природы».

– А как же проклятие?

Тень недоверия промелькнула в глазах Вакарессы.

– Да, – продолжил художник, – проклятие. Я недавно говорил вам о нем. Та любовь, с которой вы собираетесь жить, любовь, близкая к божественной, безумная, не знающая границ, абсолютная, разве она возможна? Подумайте об избранных, познавших это возвышенное чувство. Где они? Какова их судьба? Позволю себе напомнить, что в ночи полнолуния реки Корнуолла все еще выходят из берегов от слез Изольды. На стенах старинных замков можно видеть выгравированный образ Тристана, умирающего от горя, и образ белокурой Изольды, падающей на бездыханное тело возлюбленного. Яд все еще растекается под белоснежной кожей Джульетты и течет в венах Ромео – вся Верона помнит об этом. А во Франции, в древнем монастыре, звучат жалобные мольбы Элоизы, призывающей смерть у гробницы Абеляра. Вы понимаете? Смерть неотвратима. Везде смерть. Сестра-близнец великой любви, умирающей по достижении совершенства. Будто какой-то рок с незапамятных времен преследовал влюбленных. Если абсолютная любовь является воплощением полноты жизни перед лицом смерти, она может выразить себя только через смерть. В таком случае если когда-нибудь… – Фраза Александра повисла в воздухе, как нож гильотины.

– Продолжайте…

Влазаки глубоко вздохнул и уклончиво ответил:

– Я тоже познал эту страсть. Познал и трагический исход.

Он умолк. Жилка лихорадочно билась на его виске. Казалось, художник сразу постарел.

– Я любил, – продолжил он. – Он был прекрасен. Он был сама красота. В нем было тонкое изящество, свойственное большим душам. Раз уж вы процитировали Платона, позвольте мне сделать то же: «Все лишенные мужского начала ищут свои мужские половины. Все они чувствуют себя чудесным образом подверженными сильным эмоциям в дружбе, родственных отношениях, любви». Я нашел свою мужскую половину. Найдя ее, жил только одним – желанием навечно соединиться с любимым, стать с ним единым целым…

На последних словах Влазаки прервался, в голосе его прозвучала нежданная жесткость.

– Парадоксально, что Греция, ставшая колыбелью связей, которые кое-кто считает противоестественными, никогда не потворствовала им. Подумайте сами: мнение церкви по этому вопросу хорошо известно… Когда наша страсть открылась, то общество, семьи – я ненавижу семьи – осудили нас и мгновенно заклеймили. В глазах моего отца я сразу стал воплощением безумия, греха и позора. Моя мать расцарапала ногтями свое лицо от горя и стыда. От меня потребовали немедленно разорвать эту связь или уйти из дома. Я ушел. Мой возлюбленный претерпел такую же пытку. Увы, юн был молод, намного моложе меня, и не настолько силен, чтобы противостоять ужасному давлению. Он не смог или не умел защититься… Художник поднял лицо к звездам. – Вы еще не побывали на мысе Суний. Колдовское, чарующее место. Думаю, красивее его нет ничего в мире. На высоком мысе возвышается храм в честь Посейдона. Может быть, вам известен этот миф. Лишив власти своего отца Кроноса, Посейдон и его два брата бросили жребий – кому владеть небом, морем и мрачным подземным миром. Зевсу досталось небо, Аиду – подземный мир, а Посейдон унаследовал море. Он тотчас принялся строить сказочный подводный дворец. В его конюшнях стояли златогривые лошади с бронзовыми копытами и колесница, при приближении которой утихали все бури.

Глухим голосом, не отрываясь от звезд, Влазаки закончил:

– В этом-то дворце мой любимый Ставрос, – он впервые назвал того по имени, – и нашел себе приют. Однажды, лучезарным летним утром, он нырнул в тень мыса, потом он плыл, плыл до тех пор, пока не иссякли силы… Еще и сейчас, по прошествии пяти лет, я иногда вглядываюсь в пучину и жду появления колесницы, которая утихомирит бурю, продолжающую бушевать во мне. – Художник впился взглядом в собеседника: – Теперь-то понимаете, почему я вас предостерегал?

Рикардо от всего сердца пожал его руку.

– Мне теперь хорошо понятны ваши страдания, и я разделяю их. Но клянусь, мой друг, клянусь вам, что рока не существует. Ни Сарра, ни вы, ни я, ни ваш несчастный друг не являемся любовниками из легенды, мы просто люди, которым несказанно повезло, потому что мы нашли свою вторую половину. Из-за этого не умирают. Вас, увы, сразили неудача и людская недоброжелательность…

– А если я был прав? – прервал его Влазаки. – Если мои доводы были не просто уговорами, а фактом? А что, если где-нибудь в большой книге написано, что не стоит разжигать ревность богов?

– Я не знаю, что вам ответить.

– Скажите себе, что, идя до конца в ваших поисках, вы именно свою жизнь подвергаете опасности.

Вакаресса безразлично махнул рукой:

– Моя жизнь без нее ничего не значит.

– А жизнь Сарры? Как вы поступите с ней? Ведь она тоже очень многим рискует. Если я прав, а вы ошибались, вы увлечете эту женщину туда, где не хотело бы оказаться ни одно разумное существо… – Он ткнул пальцем вниз: – В подземный мир. Навсегда.

Рикардо пожал плечами. Казалось, ничто не должно поколебать его спокойную уверенность.

– Думаю, горечь драмы, которую вы пережили, отражается на вашем рассудке, и я вас понимаю. Однако каждая история любви уникальна. Сарра и я будем жить. Знаете почему? Потому что я ее больше не потеряю. Слишком много знамений и событий привело меня к ней.

Художник молчал. Его глаза вновь обратились к звездам.

24

Солнечные лучи разбивались о стены оборонительных сооружений и падали в воду старинного порта Ираклион, все еще оглушенного криками убиваемых детей. По суровым лицам, медленной походке женщин в черной одежде можно было судить, что на Крите множество семей, которых коснулась трагедия.

Вот уже больше десяти минут Александр Влазаки беседовал с усачом, лицо которого напоминало пергамент. Судя по всему, торг еще не скоро кончится. Упрямый усач был истинный критянин: широкие штаны с буффами, черный жилет, широкий пояс со множеством складок на талии, лакированные сапоги.

Сидя на чемодане, Рикардо с нетерпением ждал окончания сделки. Ему невыносимо было все, что задерживало продвижение. Ожидание уже измотало его – сначала на Тире, потом на Пирее, – пароход, который должен был доставить их на Крит, появился на три дня позже назначенного срока. Пришлось воспользоваться вынужденным простоем, чтобы съездить в Афины к Ортису и передать ему письмо для Адельмы Майзани – по дипломатическим каналам оно быстрее дойдет до Буэнос-Айреса. Однако составление письма – в нем он изложил суть неожиданного поворота событий – не только не успокоило его, но еще больше усилило нетерпение.

– Готово! Договорились. Мы сможем уехать. Александр Влазаки весело улыбался, словно мальчишка, довольный собой.

– Трудная была дискуссия, – с облегчением сказал он, – но я все же добился своего.

– То есть?

– Я дам ему половину того, что он запросил. А что вы хотите – из двухвековой турецкой и арабской оккупации не выйдешь невредимым. Они сбросили захватчиков в море, но сохранили страсть к торгу. Пойдемте. Двуколка стоит за крепостью. Если все будет хорошо, мы будем в Кноссе через полчаса.

Рикардо поднял свой чемодан.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался художник.

– Хуже некуда. Вы надеялись на другой ответ? Не дожидаясь Влазаки, он зашагал к стоянке.

Александра почти не удивила сухость тона Вакарессы. Как только они покинули Тиру, он подметил в спутнике резкую перемену. Чем ближе они подходили к цели, тем более нервным и раздражительным становился Рикардо. Сегодня, осунувшийся и с темными кругами под глазами, он выглядел очень постаревшим.

Критянин ожидал их перед монументальными воротами крепостной стены.

Озадаченный, Рикардо остановился.

– Вы говорили о двуколке?

– Еще бы!

– Да это просто разбитая колымага! Ось вот-вот лопнет. А взгляните на колеса! Их съела ржавчина. Сиденья сгнили от сырости. А лошадь! Она по дороге сдохнет. Нет, не добраться нам до Кносса.

Александр был невозмутим.

– Мы на Крите, а не в Буэнос-Айресе. Благодарите небо за то, что мы нашли этого человека.

– Простите меня. Усталость сказывается. Рикардо взобрался на заднее сиденье. Руки его дрожали.

Критянин, убедившись, что чемоданы привязаны крепко, тронул лошадь.

В ослепительном свете город предстал переплетением улочек и развалин. Рим, Константинополь, Венеция, следы сарацинов, церкви и мечети, нимфы и тритоны – все напоминало о полной драматических событий истории Ираклиона. В воздухе чувствовался запах масла и восковых свечей.

За воротами открывался прекрасный вид на холмы и кипарисовые рощи. Едва они выехали из них, как в лица ударил горячий ветер, напоенный ароматами тмина и мускуса. Впереди расстилались сплошные поля с дикими смоковницами и оливковыми деревьями, в изобилии росшими на засушливой земле под оглушительное стрекотание кузнечиков.

Обогнув холм, они вынуждены были съехать на обочину, чтобы пропустить группу женщин и мужчин в черной траурной одежде. Во главе процессии, перед гробом, вышагивал бородатый священник. Лицо его было серьезным, в руке покачивалось кадило. Завывала плакальщица, ударяя себя в грудь.

– Похороны? – шепотом спросил Рикардо. Влазаки перекрестился одновременно с кучером.

– Да. Лишь бы это не принесло нам несчастья! – Он незаметно показал на одну фигуру: – Идущая за гробом женщина, которую поддерживают двое молодых людей, по всей видимости, вдова. На ее долю теперь выпадут тяжкие испытания.

– Вдовам всегда тяжело.

– На Крите им еще тяжелее. На сорок дней она должна заточить себя в доме с закрытыми окнами и поддерживать огонь в погребальном ночнике. Она истолчет в ступке свои украшения, если они у нее есть, не будет мыться, готовить будет только зерно в честь умерших, чтобы душа покойного могла что-нибудь предложить Всевышнему, когда предстанет перед ним. Быть вдовцом или вдовой здесь означает символически умереть.

На мгновение в памяти Рикардо промелькнул образ его матери. Она поступила лучше – умерла не символически…

Минут через сорок пять они подъехали к перекрестку. На краю дороги стоял сильно накренившийся деревянный щит. На его потрескавшейся поверхности было написано: «Кносс».

– Почти приехали, – объявил критянин. Влазаки искоса взглянул на Рикардо: руки аргентинца дрожали еще сильнее.

Сквозь поредевшие ряды кипарисов были видны стена и каменные ступени.

Какое-то время возница еще понукал лошадь, тянувшую двуколку, но та не желала идти по бездорожью.

– Вот и все, – произнес он, поворачиваясь к пассажирам. – В любом случае дальше хода нет.

Рикардо Вакаресса с трудом поднял глаза. Руки его вспотели, лоб горел, кровь стучала в висках.

«А если она там?.. Если тайком рассматривает меня?

Уехать… Бежать… Вернуться в Буэнос-Айрес… Разыскать Флору… Уехать».

– Так, значит, это Кносс? – разочарованно протянул Влазаки. – Символ могущества минойской цивилизации…

Рикардо рискнул осмотреться. Руин было множество, и занимали они значительную площадь, но в этом ансамбле не было величественности. Ничего, что впечатлило бы путешественника, ни намека на значительность. Даже здания, видневшиеся тут и там и заросшие крапивой и ежевикой, были тусклыми и неинтересными.

Художник заметил группу рабочих, обнаженных до пояса, которые копошились у подножия какой-то колонны.

– Пошли на разведку.

Он спрыгнул на землю и выжидательно посмотрел на Рикардо. Но тот сидел как изваяние.

– В чем дело? Почему вы не выходите?

– Я не знаю. Не знаю…

– Что? Уж не помышляете ли вы вернуться?

– Идите первым. Я – потом. Александр обогнул двуколку.

Поднялся легкий ветерок. Листья и ветки, покачиваясь, бросали дрожащие тени на каменистую почву. Рикардо шагал, упорно глядя в землю. Он видел в этих тенях размытые буквы имени Сарра.

Александр подошел к одному из рабочих.

Где она? Спряталась за колонной? Или за обломком стены? Занята расшифровкой подписи на цоколе портика? Как она его встретит? А он, сможет ли он найти нужные слова? Главное – не напугать ее. Быть спокойнее. Перестать бояться.

– Ее здесь нет! – сказал художник, незаметно приблизившись к Вакарессе.

– Что вы сказали?

– Была здесь одна женщина, участвовала в работах. Но вот уже полгода, как уехала.

– Полгода! И куда же?

– Рабочий ничего не знает. Его товарищи – тоже.

– Такое невозможно! Кто-нибудь должен знать! Она входила в бригаду?

– Успокойтесь. Да, она состояла в бригаде. По словам рабочего, здесь есть один человек, который может дать нам сведения. Я…

– Эванс?

– Нет. Он вернулся в Лондон. Я…

– Пенделбери! Вспомните. Пенделбери! Он сможет нам сказать. Не уплыли ли они вместе? Он знает…

– Успокойтесь, прошу вас, – умоляюще произнес Александр. – Дайте же мне досказать. Пенделбери тоже отсутствует. Зато здесь находится старший мастер, англичанин, господин Данстен.

Он указал на вход в одно из зданий:

– Он там. Следуйте за мной.

Приглашение оказалось ненужным. Рикардо уже опередил его.

Сотня метров отделяла их от указанного места. Они почти бегом преодолели это расстояние и вошли туда, где, вероятно, был некогда коридор, от которого сейчас остались лишь развалины под открытым небом. В самом конце угадывались остатки лестницы. Мастера пока не было видно. Они взобрались по ступеням и очутились в сводчатом зале. Пройдя еще немного, Рикардо резко остановился. Без паники, без страха, в каком-то полуобморочном состоянии.

Фреска «Принц с лилиями»… Именно такую он видел во сне: правая рука прижата к сердцу, левая – отброшена назад. Царь-жрец танцевал для него, повернувшись в профиль.

– Из всех этих зданий, лабиринты руин, развалин, фреска первая встретила нас. – Рикардо нежно провел ладонью по контуру изображения и добавил с неожиданной решительностью: – Мы найдем этого мастера.

Они пошли дальше под сумрачными сводами.

– Это не дворец, – пошутил Влазаки, – а какой-то некрополь.

Наконец они вышли на широкий мощеный двор. У подножия колонны на коленях стоял мужчина и что-то писал.

Вакаресса бросился к нему:

– Месье Данстен?

Мужчина удивленно поднял голову:

– Да, это я.

– Позвольте представиться. Моя фамилия Вакаресса. А это мой друг, господин Влазаки, грек.

Англичанин встал и тщательно отряхнул колени.

– Чем могу служить?

– Мы пытаемся встретиться с одним человеком, который работал здесь вместе с Пенделбери.

– Пенделбери? Вам не повезло. Вы разминулись. Сегодня утром он уехал в Афины. Вернется не раньше…

– Простите, что перебиваю, месье. Мне кажется, вы не совсем правильно поняли мой вопрос. Мы ищем не Пенделбери, а его сотрудницу.

– Дору?

Произнесенное имя произвело на Рикардо эффект взрыва.

Дора… ее зовут Дора. Но все же он ответил:

– Да… это она. Англичанин, похоже, огорчился.

– К сожалению, она больше здесь не работает. Возникли проблемы…

– Какие?

Мастер нахмурился и с подозрением оглядел обоих мужчин.

– Могу я узнать, зачем она вам?

– Ничего плохого, успокойтесь. Я друг… Доры (он чуть не сказал: Сарры), прибыл из Аргентины и очень хотел бы повидаться с ней.

– Не хочу вдаваться в детали. Сами знаете, жизнь на раскопках не всегда легкая. Очень часто происходят конфликты. Скажу одно: похоже, Эванс и Дора не сошлись во взглядах.

– А вы не знаете, где можно ее найти? Это очень важно.

– По последним сведениям, она должна быть в Фесте, в итальянской археологической экспедиции.

Александр заметил:

– Фест – в противоположной стороне, на юге острова.

– Далеко?

– Километров шестьдесят. Может, больше. Повисло молчание, Вакаресса с сосредоточенным видом смотрел вдаль. Художник продолжил:

– Слишком поздно, чтобы пускаться в путь. Впрочем, я даже не знаю, согласится ли кучер отвезти нас в Фест.

Рикардо неожиданно твердо возразил:

– Согласится, если заплатить хорошую цену. Я всю жизнь торговался из-за пустяков, а теперь не вижу в этом смысла. Кстати, вы не забыли, что у меня есть деньги, Александр? Много денег. Хватит, чтобы скупить все двуколки, всех лошадей, все кареты этого острова. Если нужно, вы дадите критянину сумму в сто, в тысячу раз большую той, которую заплатили. Но он должен отвезти нас в Фест сегодня же.

– Да уж почти полдень!

– Не важно. Будем ехать ночью. Поспим в двуколке. Я должен быть в Фесте не позднее завтрашнего дня. – Он уцепился за руку художника. – Не сердитесь, Александр. Поймите меня! Вы сказали однажды: «Вы ждали три тысячи лет… Несколько дней раньше или позже…» Нет. Я не могу больше ждать.

Англичанин, до сих пор наблюдавший за происходящим, не вмешиваясь, робко спросил:

– Три тысячи лет?..

Рикардо сделал вид, что не слышал. С самого начала беседы один вопрос жег ему губы.

– Скажите, месье Данстен… Вы хорошо знали Дору, правда?

– Конечно. Мы бок о бок работали около двух лет.

– Тогда ответьте, ради Бога… На ее лице… все еще есть родинка?

Англичанин вытаращил глаза.

– Родинка? Да, безусловно. – Он приставил указательный палец к левой ноздре. – Вот здесь. Точно… А зачем?