Текст книги "Однажды в Париже"

Автор книги: Жиль Мартен-Шоффье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Дикобраз не может убрать свои иголки, и Аньес умела только подпускать шпильки. Это было выходкой, но честной: она просто изложила суть тех разговоров, которые мы с ней вели накануне. Я еще пару раз перечитал этот текст, чтобы использовать его для вступительного слова. А потом будем импровизировать. Если министр соблаговолит говорить медленно, моих знаний французского может оказаться достаточно, чтобы понять его. По сути дела, и ему, и мне нужно одно: тридцать секунд удачных кадров для теленовостей, две или три четко сформулированные фразы для газет – а потом расходимся по домам. Во всяком случае, я не люблю политиков. Если они республиканцы, они говорят «нет» любым предложениям демократов, и наоборот. По словам Аньес и журналиста из «Сенсаций», во Франции с этим обстоит еще хуже. Мифология «правый – левый» еще правит бал. Это ни в какие ворота не лезет. Как эти свихнувшиеся пресс-атташе, которые ненавидят «Вирджин», потому что работают на «И-эм-ай» [39]39
  Имеются в виду «Вирджин Рекордз» (англ. Virgin Records) и «И-эм-ай Рекордз» (англ. EMI Records) – английские звукозаписывающие компании.


[Закрыть]. Я лично всегда готов согласиться с тем, кто выступал последним. Никогда не занимаю твердых позиций за или против чего бы то ни было. И вообще, я не хожу на выборы. Не волнуйтесь, я не собирался этого говорить.

В любом случае меня пригласили не для того, чтобы я с речами тут выступал. Просто попозировать перед телекамерой. У входа в министерство нас ждала целая группа приема: трое молодых людей в костюмах, с галстуками, которые конечно же были скорее поклонниками Кейнса [40]40
  Джон Кейнс (1883–1946) – английский экономист, основатель кейнсианского направления в экономической теории.


[Закрыть], чем фанатами хип-хопа. Не знаю, за кого они меня принимали, но обращались они ко мне с поклонами. Прямо как при дворе короля. Но недолго. Как только мы прошли небольшой вестибюль в традиционном духе, мы попали в настоящую крепость из стекла и металла. Аньес задавала кучу вопросов. А я шел на автопилоте. Мы топали по коридорам минут десять. А затем очутились в великолепном кабинете, из огромных панорамных окон которого открывался вид на Сену и на заднюю стену Нотр-Дам. Но времени для того, чтобы восхищаться видом, не предусматривалось. Николя Саркози и его супруга уже были тут. Если охарактеризовать министра одним словом, подойдет эпитет «симпатичный». Министр сожалел, что здесь нет его сыновей, похоже, они были моими поклонниками. А может, он просто думал, что я смакую лесть, как грудной младенец – материнское молоко. Я ответил ему, что очень люблю детей, особенно когда они спят. Мои слова вызвали у министра смех. Он был упакован в костюм, как перевязанное жиго из барашка, руки у него оказались длиннее ног. Это было, несомненно, его козырем, поскольку с помощью рук он мог быстро лезть по веткам политически некорректного древа. Моя маленькая вступительная речь стимулировала красноречие Николя Саркози. У него была масса ответов на мои вопросы.

– Французский политический класс никого не слушает. Если вы проведете здесь несколько дней и посмотрите теледебаты, то быстро запомните фразу, которую чаще всего употребляют мои коллеги: «Позвольте мне объяснить вам, дайте мне разъяснить вам, дайте мне время на объяснение…» Они проводят все время, желая дать объяснения. А объяснять-то нечего: безработица растет, темпы роста экономики снижаются, число бедных увеличивается, богатые люди уезжают за границу… Наша модель полностью проржавела, а мы, мы без конца объясняем, что она незаменима. Из-за этого больше никто не верит ни слову из наших объяснений. И вдруг я. Я не даю объяснений. Я предлагаю решения. Ну, во всяком случае, пытаюсь предложить. Пока что это работает.

Одно было несомненным: можно было понять все, что говорил министр. Аньес утверждала потом, что для французского политика – это случай исключительный. Другие обладают настоящим даром описывать катастрофические ситуации так, что нельзя разобрать, о какой именно ситуации они говорят, никогда не произнося при этом само слово «катастрофа». Саркози говорил так, как мы с вами общаемся за столом. Он задал мне вопрос о будущем Кондолизы Райс, а его жена, очаровательная брюнетка, спросила, реально ли, чтобы на будущих президентских выборах соперничающими кандидатами стали Кондолиза Райс от республиканцев и Хиллари Клинтон от демократов. На этот вопрос дать ответа я не мог. Саркози заметил это и вынул из своего письменного стола старую виниловую пластинку, мой первый лонг-плей, который явно крутили сотню раз. Польщенный, я подписал пластинку ему на память, и гуд бай. Он достаточно насмотрелся на нас. В целом встреча заняла десять минут. Саркози обнял меня за плечи, пообещал прийти на мой концерт в июне, который пройдет во Дворце «Берси», прямо на противоположной стороне улицы, и направился к журналистке с «Телефранс-1», первого канала французского телевидения. Нам оставалось только уйти. Что мы и сделали. Направление – «Бристоль».

Именно в этот вечер Аньес впервые ознакомилась с услугами «рум сервис», оставшись ночевать.

Глава 4

Коко Дансени, пресс-атташе.

Эти звезды, никого из них больше не могу выносить. Все они считают себя неотъемлемой частью международного культурного наследия. Сначала восхищаешься их талантом, а затем видишь, как они превращаются в мелких тиранов. Их известность (приобретенная с моей помощью) и их богатство, по их мнению, дают им неограниченные права. Звукозаписывающая фирма становится двором этого короля. Ни один певец не отстает от другого, и каждый принимает себя за свой отретушированный образ. А каким тоном они разговаривают со мной? Если кто-то из них из-за неизвестно откуда взявшейся вежливости говорит «мы», не стоит строить иллюзий, он подразумевает только «я». Любой бред их не страшит. Заставить их прислушаться к голосу разума – все равно что вести переговоры с океанским приливом. Не там поставлена запятая в одном из моих пресс-коммюнике – и вот уже эти избалованные детки топают ногой. Брюс конечно же не являлся исключением из общего правила. Однако, бог знает почему, его приезд в Париж был мне приятен. Я ожидала хотя бы неделю спокойной работы с одним из редких джентльменов этой среды. Я нуждалась в этом спокойствии. Конец 2004 года был для меня кошмарным. Стефани Ванда затеяла абсурдный судебный процесс против журнала «Пари-Сенсации», который опубликовал две фотографии ее внучек, за две недели до того напечатанные в книге ее мемуаров. Какой книге? Набор белиберды, из-за которого она одолевала меня, чтобы ей уделили шесть страниц все в тех же «Сенсациях». Естественно, на меня обрушились все: «Сенсации», издатель, Стефани и Оливье, мой патрон, который пришел в ярость от одной только мысли (весьма странной), что другие наши артисты будут подвергнуты бойкоту журналом из-за этой «рухляди, которая уже не дает приличных сборов». Но это дело хотя бы имело место между людьми взрослыми. А левацкий бред певца «Куба либре»? На конкурсе «Музыкальные победы», получив премию «Диск года», он набросился с оскорблениями прямо на нашего патрона, а затем в перерывах представления предпринял многословную защиту своей позиции. А я до этого столько билась для того, чтобы достичь хоть видимости спокойствия в «Континенталь». Мой чокнутый подопечный тогда отправился сочинять музыку к телефильму, который снимали в Братиславе. Великий защитник маленьких людей трудился на деньги наших налогоплательщиков в стране, где в кинопроизводстве разрешено использование только местного технического персонала. Газета «Монд» здорово обыграла эту ситуацию, а потом «Либерасьон» и «Паризьен» тоже. Результат: вместо того чтобы переждать грозу, этот истеричный кретин оскорбил журналиста на первом канале «Телефранс-1», и телеведущий, в восторге от этого, вновь раздул пламя из головешек его маленького ребяческого восстания. Попав в центр этого вихря, я должна была играть роль пожарного и тут, и там, став объектом жалоб и презрения со стороны редакций газет и журналов, в то время как ансамбль «Куба либре» оскорблял меня, называя безвольной тряпкой, а Оливье клеймил меня позором, в нетерпении ожидая выхода статьи, которая сгладила бы все это дело. Не стоит говорить, что он ждет эту статью до сих пор. А дело Брюса отнюдь не улучшило моих отношений с дражайшими главными редакторами. Как только я увидела эту Аньес в «Бристоле», мой внутренний сигнал тревоги зазвучал во всю силу. Один взгляд, и эта промотавшаяся аристократка, которая считает себя существом высшего порядка, видна насквозь. Происходя из высших каст, она считала себя не банальной компаньонкой, но кем-то вроде мадам де Монтеспан. Она с первой же минуты стала смотреть на меня сверху вниз своими маленькими черными глазками, похожими на кофейные зерна. Конечно же не признаваясь в этом, бесцеремонно. В этих семьях лицемерие в крови уже с эпохи Средневековья. Она довольствовалась лишь тем, что в полном молчании вела себя, как принцесса в изгнании. Ее наряд говорил сам за себя: лодочки и платье, настолько короткое, что достаточно было дунуть снизу, чтобы его снять. И это в ее возрасте, в Париже, в январе! Я уж не говорю об ее грудях, которые болтались прямо перед вами, можно сказать, она носила спереди рюкзак. И ироничная улыбка насмешницы, которая думает, что весь мир – это лишь трамплин у нее под ногами. Могу сказать, она крепко вцепилась потом зубами в то, что оказалось у ее ног. И конечно, ее светлость не снизошла до того, чтобы обращаться ко мне. Каждый раз, когда мы оказывались вместе в одном помещении, она считала, судя по некоторым деталям, что меня там нет, я где-то далеко. Я мешала этой стареющей задаваке, которая спешила как можно быстрее пройти отмеченный губной помадой путь, который вел прямо к Брюсу. Но, как ни странно, будучи начеку, я совсем не испугалась Аньес. Ее маневры больше забавляли меня, нежели пугали, – они слишком бросались в глаза, чтобы вызывать беспокойство. Она меня раздражала, не более того. Я повидала достаточно таких воображал, мне насквозь видны все их кривляния: понимающий смешок, изысканная манера отказываться от своих утверждений, если те не подходят их собеседнику (само собой разумеется, малограмотному собеседнику, с которым девушке из хорошей семьи не пристало вступать в полемику), и в особенности эта манера выказывать полное незнание о Сен-Тропе, Каннах, Майами, потому что каждое лето в детстве они проводили за сбором ракушек под дождем в Ульгате, на севере Франции. При этом лишь такие карьеристки, как Аньес, всегда готовы признать правоту того, кто, как им кажется, может быть полезен. Я читала все в ней, как первую строчку в таблице для проверки зрения у глазного врача: ее бунтарство для шика, а не для шока. Она будет охмурять Брюса, а потом, дав ей пинок под зад, я расчищу пространство. Таково было мое впечатление. Ошибочное: эта вошь меня облапошила. Разрежь ее трусы на десять частей, она все равно найдет кусочек на продажу. В особенности с таким партнером, как Брюс. Она опутала его в два счета. К моему удивлению, потому что за внешностью главного героя из голливудских фильмов у Брюса скрывается осмотрительность и педантичность нотариуса.

Все журналисты подпадали под его обаяние и восхваляли его «естественность», узурпированное качество характера, ни одной из черт которого он не проявлял. Посмотрели бы вы, как он дает интервью. На первый взгляд – полнейшая раскованность. Никогда вы не заметили бы на нем часов во время беседы. Вас встречала настоящая звезда, добрый малый, готовый уделить вам столько времени, сколько потребуется. На самом деле искренний, но как осел, который упирается, чтобы не идти вперед, он каждую секунду контролировал свои драгоценные откровения. Если он находил, что блистает, и если вопросы вдохновляли его на оригинальные ответы, он мог говорить двадцать минут, полчаса, больше – никогда. Напротив, если что-то было ему не по нраву, если какая-то тема вопросов его смущала, он закуривал сигарету. Ничего больше, ни слова протеста, ни жеста раздражения, только «Уинстон» и спичка. Тогда мне следовало тут же вмешаться, сказать, что отведенное для интервью время уже истекло, взять за руку приставалу и проводить его или ее к двери под удрученным взглядом Брюса, который самой своей мимикой и устремленным к потолку взглядом изображал беднягу, порабощенного цепными псами из пресс-службы. Он вел себя как лицемер. Всегда готовый иронизировать по поводу капризов других звезд, но никогда не забывавший послать факс с собственными требованиями. Это печально известное пребывание в «Бристоле» не было исключением. Его агент составил список требований, длинный, как цепь прихотей Фэйрфилда. Во-первых, «Бристоль», обязательно. Во-вторых, апартаменты, с двумя спальнями. Затем машина для поездок – «мерседес», и только эта марка; кстати, Брюс говорил «бенц». С шофером, которому следовало дать указание не болтать: у великого артиста остались ужасные воспоминания о слишком разговорчивом водителе из Лондона. Напротив, он с удовольствием вспоминал парикмахера, который обслуживал его во время предыдущего визита в Париж. Этого мастера следовало найти во что бы то ни стало, и только его, никаких дополнительных инструкций в отношении него больше не было. В отношении шофера последовали четкие распоряжения: не курить в машине и не слушать музыку, кроме тех дисков, которые принесет сам Брюс. Требования на этом не заканчивались. Если в апартаменты поставят цветы, то лучше, чтобы они были белыми. Следовало предусмотреть инструктора по гимнастике на два часа в день (Брюс во время своего пребывания ни разу так и не надел спортивную обувь) и сеанс массажа с маслом карите через день (ни одного сеанса он не пропустил). Пропускаю устные указания по телефону относительно марки виски, которую он предпочитает. Не думайте, что я закончила с причудами Брюса. Следовало также предоставить в его распоряжение мобильник – обязательно «Самсунг», поскольку корейцы поставляли стереооборудование для его нью-йоркской квартиры. И не какой попадя, а с цифровой фотокамерой, с двойным экраном в миллионы пикселей и звуком системы диджитал саунд. Недоставало только того, чтобы это была модель, разработанная специально для него. Не забывайте о карманных деньгах: было договорено, что каждое утро я буду передавать ему по тысяче евро наличными. На этом остановлюсь, но я что-то забыла. И если я вспоминаю об этом сегодня, то из-за скандала и тех драматических последствий, которые он вызвал. В то время я не придавала никакого значения этим фантазиям. Многие другие звезды еще более требовательны. Повторяю: в моем перечне звезд Брюс был вполне ничего. С ним раньше никогда не было никаких историй.

Внимание: не думайте, что я наивная простофиля. Я не принимала Брюса за святого Венсана де Поля [41]41
  Святой Венсан де Поль (1581–1660) – католический святой, основатель конгрегации лазаристов и конгрегации дочерей милосердия.


[Закрыть]. Для него, как и для других звезд, я была только гравием на дороге, ведущей в замок. Если все пройдет хорошо, я обеспечу золотую рамку для передвижного произведения искусства по имени Брюс Фэйрфилд. Если хоть какая-либо деталь подкачает, я стану злой феей Карабосс. В тот день в 2002 году, когда он узнал, что выступает в Ницце после Дэвида Боуи, я думала, он меня убьет. Во время совещания по поводу этой кризисной ситуации он уничтожал меня шаг за шагом. Упомянуты были даже мои наряды и моя прическа. Принудительные требования маленького упрямого прокурора включали, в завуалированной форме, и мое увольнение с работы. В конце концов, оставалось только дать мне лопату, чтобы я сама себя погребла в земле. Через два дня после этого Брюс подарил мне кольца от Картье. По его мнению, инцидент был исчерпан. По моему мнению, кстати, тоже. По крайней мере, я так думала. Теперь я знаю, что у него чувствительности столько же, сколько у комода из вишневого дерева. Я больше не путаю лояльность и пособничество, я не приравниваю больше критику к отсутствию лояльности. Дело Аньес де Курруа раскрыло мне глаза. Так же, как и двери «Асседик», когда Оливье и фирма «Континенталь» захлопнули свои двери передо мной.

Должна сказать, Брюс дрогнул уже с первого взгляда на нее. Внезапно этот старчески расслабленный тип трансформировался в одного из подростков, которые видят чашу Грааля в каждом бюстгальтере. Я заметила, что он прямо тает, как мягкая карамель. Затем он уселся за фортепьяно, изобразил из себя восторженную деревенщину, прошелся пальцами по клавишам, исполнив, не знаю какой, классический отрывок, бледный, наводящий сон и, безусловно, без копирайта. Это так напоминало мелодраму, что я стала искать глазами режиссера и его громкоговоритель. Тщетно. Но я спрятала коготки и оставила свою иронию при себе. Вслед за чем он просто отослал меня на кухню. В два счета эта смешная жеманница вскружила ему голову. С первого же дня он стал принимать ее за мадам де Сталь. Это можно легко объяснить: наверное, он как раз прочитал мемуары знаменитой писательницы, один раз в своей жизни. Его культура ограничивается журналами «Вог» и «Вэнити фэйр». Не хочу сказать, что он был совсем неграмотным, кстати. Среди его требований фигурировала ежедневная доставка в номер «Нью-Йорк Таймс», и он, действительно, уделял чтению газеты по две минуты каждое утро. При этом он, конечно, сильно отличался от обычных «панков», прибывших из Огайо, которые два часа будут искать на карте Рим или Берлин. А здесь с этой школьной наставницей, у которой из-под юбки выглядывал пояс для чулок, он взлетел так высоко, что пропал с экранов радаров. На следующий день после визита к Саркози месье испарился. Куда же? Тайна, покрытая мраком. «Континенталь» уже не существовал для него. Большая часть его вещей осталась в номере, «бенц» ждал в паркинге «Бристоля», а Брюс любезничал где-то на природе. У него не было предусмотрено концертной программы. Поэтому мы не слишком были обеспокоены. Но все-таки. Оливье сердился. Он требовал, чтобы я отыскала звезду. И быстро. И конфиденциально. И речи не было о том, чтобы обратиться в полицию. И что я должна была делать в этом случае? Не знаю. Он, наверное, думал, что я стану обзванивать все отели и замки Европы. Я, может быть, и решилась бы на это, если бы чудом, через три дня после их исчезновения, не раздался телефонный звонок, посланный самим Провидением. От кого? Ну, от этого дражайшего Эдуара, короля бездельников из «Сенсаций», чудом ставшего главным редактором журнала, который сидит как пришитый в редакции и возвращается отовсюду, никуда не уезжая.

Должна сказать, я опешила, когда секретарша объявила мне по телефону его имя. Месье никогда не звонил. Сюжеты о знаменитостях были недостойны его высокой культуры. Когда мне удавалось иногда до него добраться, у меня всегда было такое впечатление, что я играю у него на нервах. Естественно, он не подавал признаков жизни после ужина в «Кристал Рум». Но он опубликовал интервью с Брюсом на восьми страницах с великолепным фото его на пляже Лонг-Айленда, перед загородным домом звезды. Четыре листа в «Сенсациях». Оливье, страшно довольный, тут же послал ему коробку сигар «Монте-Кристо № 4». Я думала, он звонит нам, чтобы поблагодарить. Вовсе нет. Журналистов так же легко купить, как пакетик жевательной резинки, но с Эдуаром – без комментариев. Его жизнь мелкого маркиза массмедиа напоминает магазин самообслуживания: берешь товары на всех полках и выходишь, не сказав никому ни слова. Кроме того, он изображал неподкупность. Сидя на насесте со своими ходулями цифр – результатов продаж, он делал вид, что ему никто не нужен. Отсюда мое удивление, когда он попросил меня встретиться с ним. Сейчас же. И в каком-нибудь незаметном месте. Так чтобы нас не видели вместе. Я согласилась. Мы перебрали пять или шесть забегаловок. В конце концов он предложил пообедать у него дома, у площади Бастилии.

Эдуар не уродлив. Но и не красив по-настоящему. Нечто среднее, привлекательный мужчина, но странный на вид. Темные прямые волосы, как у индейца, а кожа бледная, как у скандинава, прямой греческий нос и мясистые, как у таитян, губы. Очень длинная шея и довольно узкий лоб… Явно, что его мамаша никому не могла отказать. Никто с первого взгляда не сможет угадать его национальность. Со второго взгляда обратит внимание на довольно инфантильный вид: классические костюмы, рубашки «Лакост» с длинными рукавами и страшно дорогие английские туфли – в целом полный джентльменский набор богемных буржуа из Ла Мюэтт-Ранелаг-Жасмен. Классика в сочетании с чем-то небрежным. Никогда никаких галстуков, но и никаких кроссовок. Отмеренные, но неизбежные отклонения от правила. Такой тип никогда не берет на себя ответственности. Он всем дает авансы. В его квартире модерновые картины соседствовали со старинными зеркалами, кожаные диваны-канапе были поставлены на паркете с рисунком в шашечку, плазменная панель телевизора находилась в окружении книжных стеллажей из окрашенного белой краской дуба, до отказа заполненных книгами: на его мельнице мололи любую муку. Ничего, кстати, удивительного для журналиста, ведь, чтобы заполнить страницы, им приходится пробовать любые блюда. Перейти от этого к плите? Ну, нет. Эдуар нечего не умеет делать на кухне, он может только открыть бутылку вина. Его кухня была похожа на блок операционной. Великолепная и, несомненно, разорительно дорогая, но чисто декоративная. Когда я открыла холодильник, опись содержимого была сделана быстро: один этаж занимали бутылки «легкой» кока-колы, другой этаж – баночки йогурта, батальоны сашими, водка «Абсолют» в ящике для льда, вот и все. Для данного случая Эдуар сделал закупки, и мне была предложена пармская ветчина с дыней. Затем сразу же меня ожидал десерт: шоколадное суфле. Эдуар не брал на себя риска. Но вино будет отличным – он давал гарантию. Это было кьянти, и я запомнила его название, потому что действительно хозяин сдержал свое обещание: «Монтепульчьяно» 1998 года. Мы поставили все на столик на колесиках и пошли в салон, где доминировали огромные окна, выходившие на Оперу. Внизу была видна городская суета, но в помещение не проникало ни звука. Ночью вид огней, должно быть, навевал лирические мысли.

Встретить меня, разрезать дыню, вынуть кубики льда, сказать мне, где взять тарелки и приборы, приготовить закуску для себя – все это заняло у Эдуара добрую четверть часа. Он воспользовался этим временем, чтобы поумничать. Еще один экземпляр, у которого есть свои идеи по любому поводу. Я забыла большинство из них, помню только самую несуразную. Постоянно злословя о звездах «Континенталя», Эдуар радовался по поводу старлеток из телевизионного реалити-шоу. Они, как он считал, способствовали тому, что звезды и их капризы, к которым публика научилась относиться настороженно, выходили из моды.

– Эти девицы из «Академии звезд» [42]42
  Аналог популярного в России шоу «Фабрика звезд».


[Закрыть]говорят, как мы с тобой, – вещал Эдуар. – У них еще нет этой задубевшей речи. Они не раскрывают рот только для того, чтобы упомянуть великолепный новый фильм, в котором они снялись, его талантливого режиссера и идеальную работу оператора, которые останутся особыми воспоминаниями.

Я уже сотню раз слышала эти аргументы. Со стороны журналистов нападать на звезд, фото которых они помещают на обложки, – все равно что кусать руку, которая их кормит. Если эти малахольные не могут отказать себе в этом небольшом удовольствии, тем хуже для них. Я не стала спорить. Напротив, когда мы расставили угощение для нашего пикника на низком столике в гостиной, я спросила Эдуара о причине этого приглашения. И тут – о удивление! – он вынул пачку фотографий из маленького портфеля, лежавшего рядом с ним на диване-канапе. Один взгляд – и я поняла: Аньес наложила лапы на Брюса. Они были сняты отдыхающими в белых шезлонгах у бассейна, сидящими в беседке из виноградных лоз за столом с белой скатертью и роскошными приборами, идущими в обнимку по дорожке над морем, целующимися… На первый взгляд это было на Корсике, в Сан-Ремо или где-то в том же районе. Снимки пахли маслом для загара и сухим мартини. Сосны, лавры и розы попадались на каждой фотографии. У Аньес, разумеется, был вид стопроцентной Жаклин Кеннеди: узкие короткие брюки, подходящая к ним майка, большие черные очки и мокасины фирмы «Тодд». Скрытое послание: я простая женщина, но в своем карманчике я держу только кредитные карточки «Виза платина» «Банка Лазар». У Брюса прическа растрепалась, на нем были мятые джинсы и белая рубашка: стиль отдыхающего без церемоний, скромного и незаметного нувориша на рыбалке. Можно было подумать, что ты попал в «Сладкую жизнь» [43]43
  «Сладкая жизнь» (1960) – фильм выдающегося итальянского режиссера Федерико Феллини (1920–1993).


[Закрыть]. И птичка Аньес исполняла свою роль в совершенстве. В то время как он, странным образом, не был заранее предупрежден, что с буквальной точностью играет по сценарию, написанному не им. Его обычное безразличие растворилось как сахар в чашке кофе. Каждый второй снимок показывал, как он созерцает женщину своей мечты. Честно говоря, это был просто фотороман. Это возмутило меня, не до глубины души, но почти. Эта вошь добивалась-таки своего! Я заговорила строго профессиональным тоном, спросив, где они. Эдуар ответил мне с вздохом:

– В Порто-Эрколе, на полуострове Монте Арджентарио, недалеко от Рима, в «Пелликано», отеле над Тирренским морем. Зеленые холмы, террасы виноградников, уютные пляжи в окаймленных скалами бухтах. Трумэн Капоте, Теннесси Уильямс [44]44
  Трумэн Капоте (1924–1984) – американский писатель; Теннесси Уильямс (1911–1983) – американский драматург и сценарист.


[Закрыть]и многие знаменитые американские оригиналы часто приезжали туда. Конечно, именно Брюс выбрал это место.

О ля-ля. Великая скорбь придавала горечь его тону. Он вновь стал повторять, не делая на этом акцента, обычные инсинуации в адрес Брюса, которому приписывали тайную и двусмысленную личную жизнь. В противоположность тому, что я подумала на мгновение, мы должны были договориться не только о том, как подать эту сенсацию. Я попала в эпицентр настоящей драмы. Эдуар тоже влюбился в эту Аньес. Кто-то перепутал проводки в голове каждого из этой троицы во время их недавнего совместного ужина в «Кристал Рум»? Что на них нашло? Я предпочла сразу же разобраться в этом драматическом представлении:

– Честно говоря, ничего не понимаю. Обычно вечная история любви трогает меня: ловкий парень, любопытная девица – и вот скрипки заиграли. Но тут другое. Я слышу только звуки кассового аппарата и звукозаписывающей аппаратуры. Девица и парень давно уже знают, за какие веревочки нужно дергать. Чего они ищут? Она – деньги. Но он? Не говори мне, что он околдован шармом этой увядшей задаваки. Может, он думает, что она представит его Людовику XIV?

После этой недолгой тирады Эдуар понял, что не стоит пудрить мне мозги россказнями о прелестях Аньес. Джентльмен, вволю позлословив о Брюсе, стал восхвалять ее:

– Не все мужчины западают на девиц двадцати лет, у которых показатель ай-кью меньше, чем объем талии. Шарм нельзя разложить на размеры. Знаешь, Аньес очень забавная.

Ну да. Я так и знала. Эти господа смаковали каждое удачное словцо своей Селимены [45]45
  Селимена – героиня комедии «Мизантроп» (1666) великого комедиографа Франции Мольера (1622–1673). В Селимену были влюблены два молодых человека, Альцест и Оронт.


[Закрыть], как засахаренные фрукты. Чтобы у меня от злости не подскочило давление, я попросила Эдуара раскрыть карты. Почему он показал эти фотографии мне?

И тут – держу пари, не угадаете – главный редактор «Сенсаций» сообщил о желании, чтобы эти фотографии были опубликованы в журнале «Вот так!». На какое-то мгновение я просто остолбенела. Застигнутая врасплох, я решила разыграть святую невинность:

– Как это «Вот так!»? Ты говоришь об этом немецком журнале? Что, есть еще люди, которые интересуются их стряпней?

Да, люди. Сотни тысяч. Я хорошо знала это. Эдуар – тоже. Однако он счел нужным мне объяснить.

– Мы сами не можем этого опубликовать. Это было бы поводом для судебного преследования. И вообще, это не наш формат. Мы не шпионим за звездами. Не фотографируем их при выходе из отеля с любовницами. Это как раз формат «Вот так!». Зато, если я дам тебе пару фото из серии и «Вот так!» их опубликует, мы через неделю после этого можем обратиться к Брюсу и сделать хороший сюжет об его истории любви с француженкой. Но только с его согласия. То есть с твоего.

Это выглядело вполне правдоподобным. Так же, когда знаменитости притворно скрываются от папарацци! Звезды знают, что их будут фотографировать, но снимок делается издалека, содержание текста под снимком контролируется, и часть доходов от съемки идет тем, кто служил моделями для снимка. Их снимки появляются в «Сенсациях», это приносит им доход, а они при этом принимают вид бедных жертв, страдающих от своей известности. Примерно через три месяца после этого их адвокат может начать судебное преследование журнала «Гала» за фотографии гораздо менее интимного содержания, утверждая, что его клиентов лишают права на частную жизнь. Откровенно говоря, предложение Эдуара меня отнюдь не шокировало. Наплевать мне, если суд обяжет журнал «Вот так!» оплатить Брюсу стоимость его коротких каникул у макаронников. Более того, это предложение меня, скорее, устраивало. Уже полтора десятка журналов недвусмысленно намекали на то, что Брюс заливает виски свою импотенцию или скрытую гомосексуальность. Публикация в «Вот так!» придаст мужественности его имиджу, привлечет к нему внимание и, возможно, будет способствовать росту продаж билетов на два его концерта в «Берси» – пока что мы подумывали о том, чтобы отменить один из концертов. Поэтому я произнесла слово «аморально» лишь по какому-то условному рефлексу. Эдуар, однако, прицепился к моим словам.

– Прекращай такие разговоры, – сказал он. – Хотя мораль пользуется хорошей славой, она совсем ничего не значит, это просто сакральное слово, которое используют в своих интересах уже на протяжении десяти тысячи лет богачи и священнослужители. Мир аморален. Говорить о морали – значит хотеть, чтобы ничего не менялось. Бунт, злоба, расчет, наглость… Все, что приносит выгоду, является аморальным. Поэтому ты должна подумать над моим предложением.

Ну, конечно же. Мне только это и надо было. Но я хотела понять. Прежде всего то, почему Эдуар сам занялся этим делом. Недавно пришлось долго буквально умолять его, чтобы он лично встретился с Брюсом. Сюжеты о знаменитостях до смерти надоели ему. А теперь, вместо того чтобы доверить младенца кому-нибудь из своих журналистов, он сам поправляет ему одеяльце. В кругу массмедиа и шоу-бизнеса все дружат друг с дружкой как кошка с собакой, поэтому оказывать услугу мне никто не собирался. Я задала Эдуару вопрос просто, без уловок. Ответ тоже был обиняков:

– Я люблю эту женщину. Не хочу, чтобы она уехала с Фэйрфилдом в Америку. Что я могу поделать? Рыдать? Уже рыдал. Или попытаться вставить ему палки в колеса? Это я и стремлюсь сделать. Поживем – увидим.

Пока что он видел только фото, пристально разглядывал уже тридцать секунд: Аньес, склонившись к Брюсу и положив руку ему на плечо, что-то шепчет ему на ухо. Впечатление было такое, словно вы проникли в их интимную жизнь. Эдуар меланхолично сказал, что Аньес, должно быть, поверяет Брюсу свои тайны. Доведенная до ручки этим болваном, я высказала гипотезу: