Текст книги "Исповедь школьника"

Автор книги: Женя Золотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Часть 7

– Женька! Женька, просыпайся! Пришел твой друг! Хватит спать!

Я открыл глаза. Вся комната была залита солнечным светом. За окном шумела листва. У моей постели стоял отец и встряхивал градусником.

– Сколько времени? – спросил я, зевая и сладко потягиваясь.

– Полдвенадцатого. Просыпайся, к тебе пришел Леонид. На, возьми, подержи. – Отец протянул мне градусник.

– Лёнька пришел? – у меня приятно дрогнуло сердце и перехватило дыхание. Сон сразу улетучился. Я машинально взял из рук отца градусник, быстро поправляя волосы – было как-то неудобно просить у отца зеркало и расческу – получилось бы смешно. Почему я так волнуюсь, почему так смущен после того, что произошло тогда ночью в яблоневом саду, словно мы должны увидеться впервые!

– Лёня, заходи! – позвал отец.

Дверь открылась, и в комнату вошел Лёнька. На нем была темно-синяя школьная форма с блестящими пуговицами, белая рубашка и галстук, что ему очень шло. Он был аккуратно причесан.

«Какой он красивый, – подумал я, – как я скучал по нему, как долго его не видел!»

– Привет, Женька! – сказал он просто.

– Привет! – ответил я и пожал протянутую мне руку. Какая она сильная и надежная, какой я дурак! Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, как обычно. Мне сразу стало легко на душе, сразу ушли тревоги, и я вдруг понял, как необычайно счастлив.

Лёнька осторожно присел в кресло у моей постели, продолжая держать меня за руку и, не отрываясь, смотреть на меня, словно видел впервые. Как интересно: мы, наверное, совсем одинаково думаем и чувствуем…

– Откуда ты взялся? – спросил я, улыбаясь. – Почему ты пришел? Ты же должен быть в школе, уроки ведь еще не кончились.

– А у нас была сначала торжественная линейка, потом общее собрание в актовом зале, а потом всех отпустили домой, – простодушно объяснил он. – Ну, а я сразу же пошел к тебе. Тебя же не было, знаешь, как я испугался!

Мы снова рассмеялись.

– Как хорошо иметь такого друга: настоящего, проверенного в деле, правда, Женя? – сказал отец весело. – Смотри, Леонид, какое у него счастливое лицо! Надо же, смотри, покраснел! Совсем, как девчонка. Давай-ка сюда градусник! Ну вот, температура уже нормальная. Как ты вообще себя чувствуешь? Уже лучше?

Я лежал расслабленный, веселый, в своей постели, в комнате, залитой осенним солнцем, держал Лёньку за руку и чувствовал себя абсолютно счастливым и, как следствие, почти совершенно здоровым. Так я и сказал отцу.

– Ну, вот и прекрасно, все-таки хорошие у Ивана лекарства, дорогие, но хорошие! Так что можешь встать, если хочешь, хватит валяться, – он улыбнулся. – Но из дому пока никуда, минимум неделю. Ты уже достаточно погулял. Вот что, ребята, – он посмотрел на часы, – мне нужно по делам. Оставляю его, Леонид, на твое попечение. Смотри, береги его! – он потрепал меня по волосам, и я блаженно зажмурился. – Знаешь, мне этот мальчишка почему-то дорог!

Лёнька серьезно кивнул.

– Мне тоже, – сказал он. – Я буду его беречь!

Все засмеялись.

– Во сколько ты вернешься? – спросил я.

– В шесть. – Отец, подняв воротничок рубашки, завязывал перед моим зеркалом галстук.

– Смотри, не раньше, – сказал я, передразнивая отца.

Лёнька хмыкнул.

– В шесть ноль-ноль. – Отец точными движениями расчески пригладил редкие седеющие волосы. – Чем собираетесь заняться?

Я подумал. Мы с Лёнькой переглянулись.

– Ну, я сейчас встану… Может быть, порисуем. Или… – я обвел комнату взглядом, – или, может быть, немножко позанимаемся на тренажерах. Давай, Лёнька?

– Точно! – обрадовался мой друг. – У меня как раз есть с собой плавки и полотенце. Я же собирался пойти в бассейн.

– Вот и отлично. – Отец поднял трубку телефона, набрал номер, сказал другим, бесцветным голосом, от которого пробежал мороз по коже: – Это Золотов. Машину к подъезду через пять минут. – Он снова повернулся к нам, опять веселый и шутливый. – Только особенно себя не утруждай, Женька. Смотри, Леонид, он еще не совсем здоров, надо с ним… поаккуратнее. Побереги его, ладно? А то он сам ничего не соображает… – отец легонько потянул меня за ухо. Лёнька кивнул. – Когда закончите, можешь тоже пойти принять душ, вместе с Женей. Ну, там, разберетесь. Особенно ты, Женька, вымойся, как следует, приведи себя в порядок. Я приеду, пообедаем и вечером поедем беседовать с психологом. Буду в шесть ноль-ноль. Договорились? – Мы согласно закивали головами.

Отец застегнул пиджак, сделал прощальный знак рукой и вышел. В прихожей щелкнул замок. Мы остались одни.

Солнце весело светило в окно. Странная деталь: вот теперь, когда отец ушел, я почувствовал, что действительно очень волнуюсь и краснею… Мы переглянулись. Мне вдруг стало весело.

– Ну что, будешь вставать? – спросил Лёнька, улыбаясь.

– Зачем? Знаешь, как тут хорошо… – я сладко потянулся под одеялом, тоже с озорной, ленивой улыбкой, повернулся набок, так что волосы закрыли мое лицо, и сказал, почти зарывшись лицом в подушку: – Лучше ты ложись ко мне! Раздевайся… чтобы было по-настоящему…

Лёнька молниеносно облизнул губы, встал, окинул комнату быстрым взглядом.

– Женька, где твои плавки? – он взглянул на меня.

Я рассмеялся.

– У меня их нет. Только длинная майка, – весело – лениво проговорил я, стягивая белую майку и отбрасывая в сторону. – А теперь и ее нет, теперь я совсем голый, и что тогда? – Я вытянулся под одеялом, закинув руки за голову, чувствуя, как от Лёнькиного взгляда все мое тело уже начинает охватывать веселое, счастливое возбуждение.

– Нет, не в этом смысле, – Лёнька открыл шкаф, взял мои ярко-красные плавки, достал из сумки свои – синие, бросил те и другие на кресло, возле кровати. – Если отец вернется, услышишь?

– Конечно, – я кивнул. – В прихожей щелкнет замок.

– Как только щелкнет, быстро вскакиваем, надеваем плавки и – на тренажеры: ты – на беговую дорожку, я – на силовой. Запомнил?

– Хитрый какой! – я засмеялся. – Запомнил!

– Хорошо бы, конечно, запереть дверь изнутри, – задумчиво сказал Лёнька, – но нет, нельзя: отец что-нибудь может заподозрить. – Он усмехнулся. – Я, конечно, побаиваюсь строгости моего отца, он чуть что накажет, но, в действительности, твой выглядит намного опаснее…

Я кивнул:

– Это точно. Надо быть осторожнее… насколько получится. Может быть, включишь музыку?

– Нет, – сказал Лёнька. – Лучше не надо. Хочется, конечно, но ты можешь не услышать, как придет твой отец.

– Правильно, – я кивнул. – Иди сюда…

Я любовался, как мой друг, красиво освещенный полуденным солнцем, снимает пиджак, брюки, складывая на кресле – он все делал так аккуратно, как на военной службе – даже когда явно волновался; как он развязывает галстук, как соскальзывает белая, крахмальная рубашка с его легкого, мускулистого тела. Мне нравилось смотреть, как он смущается и краснеет, стягивая узенькие белые хлопковые трусики, как становится видно его неудержимое возбуждение… внутри у меня пробежала сладкая дрожь… Он скинул с себя все, и так, совсем голый забрался ко мне под одеяло, обнял меня… Это было совсем новое ощущение – в теплой, мягкой постели, при ярком свете дня. Мы словно заново узнавали друг друга – наши лица, наши тела, наши волосы. Я сразу почувствовал, как у меня тоже все мучительно напряглось до предела, как обжигает изнутри – и как часто бьются наши сердца.

– Какой ты, Лёнька! – шептал я ему в ухо, гладя его плечи, грудь, его бедра, его живот. – Какой ты сильный… какие у тебя мышцы – прямо как каменные! Ты очень красивый, Лёнька! Знаешь, как я по тебе скучал! Тебя так долго не было!..

Он обнимал меня, и я таял в его руках, как теплый воск. Все произошло удивительно быстро, почти неожиданно – видно, для наших тел было достаточно лишь нескольких беглых, легких ласк, минутных объятий, одного настоящего, тесного прикосновения и мы одновременно затрепетали. Я почувствовал, как меня охватывает сладкий огонь, еще мгновение – и наша общая страсть бурно пролилась в наши ладони, а мы забились в объятиях друг у друга, учащенно дыша… Потом мы лежали, закрыв глаза, в нежной истоме, тихо переговариваясь. Мы совершенно не замечали, как идет время. Силы быстро возвращались к нам – и вот уже мы снова обнимали и ласкали друг друга.

Лёнька целовал меня в губы, я чувствовал во рту его живой острый язычок, и отвечал ему тем же – эта игра так бешено заводила! Его сильные руки скользили по моему телу – по спине, по бедрам, по ногам – с внутренней стороны, где особо нежная и чувствительная кожа. Я чувствовал, как у меня внизу живота снова все бешено разгорается, как наши здоровые, молодые тела мучительно, до боли наливаются новой страстью…

– Женька, – шептал Леонид задыхающимся голосом, касаясь губами моих волос, моего лица. – Женька, милый, как я тебя люблю! Ты такой… сладкий, такой нежный! Женька, а давай… по-настоящему – ну, чтобы я – тебя… чтобы мы… Я хочу тебя всего, хочу чувствовать тебя по-настоящему, чтобы мы были… как одно целое, чтобы я был в тебе весь… и чтобы ты весь был мой. Давай?..

Я издал слабый стон, еще крепче прижимаясь к нему и обнимая его, уткнувшись головой в его плечо. Он нежно приподнял мою голову, и мы взглянули друг другу в глаза. Он смотрел на меня с нежностью, с беспокойством – я и сам не мог понять, что со мной происходит, мне было даже стыдно своего малодушия…

– Женька… – он гладил мои волосы, целовал мои губы, глаза, – милый, родной, ты стесняешься? Ты чего-то боишься? Не бойся, я буду беречь тебя, я тебе не сделаю плохо, что ты, маленький мой… – он так ласкал меня, что я чуть не умирал от нежности.

– Ох, Лёнька, если бы ты знал, как я счастлив, что ты мне говоришь эти слова, – произнес я еле слышно. – Знаешь, я так долго мечтал о тебе, так ждал, что ты это скажешь – и не верил. Я тоже – жутко хочу, чтобы ты весь был мой, хочу почувствовать тебя всего, чтобы ты был во мне, хочу – если бы ты знал, как – до боли… Лёнька, вот если бы, если бы сейчас была ночь… если бы было темно… Лёнька, а ты не будешь меня потом презирать?

– Что ты говоришь, Женя, что ты такое говоришь! – жарко шептал Леонид, обнимая меня, гладя мои ноги, бедра – так, что у меня внутри все горело. И я вдруг со всей ясностью почувствовал, как я и сам этого хочу – быть с ним по-настоящему, ощутить его всего – и сейчас, немедленно, потому что мы оба опять уже были на пределе.

– Лёнька, – пробормотал я, – а если сейчас придет мой отец?

– Нет, нет, Женя, еще есть время, мы успеем. Иди ко мне, иначе я умру… – прошептал мой друг.

Да я и сам чувствовал, что умру, но мы не успели. Едва мы прильнули друг к другу, еще толком не сообразив, как собираемся действовать дальше, как снова внутри все вспыхнуло, задрожало и обожгло, и нам уже ничего не оставалось, как торопливыми объятиями и прикосновениями рук и тел дать нашему восторгу пролиться наружу и завершиться тому, что уже было не остановить…

Потом, когда мы лежали, откинувшись вдвоем на одну подушку, тяжело дыша, и глядели друг на друга счастливыми глазами, став еще ближе, я сказал, неловко улыбаясь, какую-то глупость:

– Не вышло… Мы не успели. Видишь, как у нас опять получилось…

– Да… да, – Лёнька тоже улыбнулся, – главное одновременно. У нас все время одновременно… – Мы нежно рассмеялись – мы всегда в такой момент говорили друг другу всякую ерунду, как вы, наверное, уже заметили. Мне было неудобно, но я все-таки задал мучивший меня вопрос:

– Лёня, – спросил я, – а у тебя уже когда-нибудь было с кем-нибудь… По-настоящему?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, ни разу…

– Даже… в лагере? Может быть, с девушками? Он усмехнулся.

– В лагере девушки проявляли ко мне внимание. Многие. Там, вообще-то, были все условия. Мне предлагали… разное…

– А ты?

– А я уже тогда думал только о тебе. – Он вздохнул. – Еще туманно, неопределенно, но только о тебе. И уже ни на кого больше смотреть не мог. Ты знаешь, я тебя рисовал по памяти.

Я нежно прижался к нему и сказал:

– А я в это время думал только о тебе. Все лето. Знаешь, как я плакал…

Мы помолчали. Потом Лёнька сказал:

– Так что, если честно, у меня еще ни с кем не было…

Я кивнул:

– И у меня – ни с кем…

Лёнька помолчал, потом сказал серьезно:

– Это и не могло случиться. Потому что мы, наверное, ждали друг друга… даже еще не зная этого. Но у нас это обязательно произойдет – по-настоящему.

Я кивнул:

– Обязательно. Значит, я у тебя буду первый…

– Да, – сказал Лёнька. – Первый и единственный.

– А ты – у меня. Первый и единственный.

В комнате уже стояли прозрачные, светлые сумерки. Мы лежали, гладя друг друга, целуя – в губы, в глаза, в уши – это были уже другие ласки, нежные и тихие. Мы оба были очень счастливы, по-детски – полностью и безоглядно.

– Мне с тобой так хорошо, – сказал я тихо. – Только одно грустно…

– В чем дело, Женька? – Леонид с беспокойством обнял меня и прижал к себе.

Я опустил голову ему на плечо.

– Жаль, что нужно расставаться… ожидать, грустить, беспокоиться, – объяснил я. – Вот если бы я мог засыпать и просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя во сне, а утром – вместе идти в школу. Мы бы продолжали учиться рисовать, ходить в бассейн, а вечером возвращались бы домой, – продолжал фантазировать я, – квартира большая, у меня достаточно денег, отца бы мы не стеснили. Мы бы вместе делали уроки, потом – ужинали с отцом, перед телевизором, а потом вместе принимали бы душ и вдвоем ложились в постель – здесь, в нашей спальне… Представляешь? Жаль, что так нельзя. Вот было бы здорово!

– Это верно, – согласился он со вздохом. – Вообще-то, кто знает… Может быть, когда-нибудь… что-то такое получится. Хотя не знаю, как…

В это время в прихожей щелкнул замок, и было слышно, как открывается дверь. Мы вихрем взлетели с постели, моментально надели плавки (хорошо, что не перепутали), и мигом заняли свои места на тренажерах. Когда отец распахнул дверь комнаты, мы раскрасневшиеся, со спутанными волосами, в красных и синих плавках, подбадривали друг друга, давясь от смеха:

– Что, устал? Давай еще немного! Отец кивнул:

– Молодцы, ребята! – он взглянул на Лёньку, потрогал его плечо, бицепс: – Надо же, так с виду, в одежде, худенький, а потрогать – словно литые! Вот, Жень, бери пример с друга, занимайся этим чаще с ним, и у тебя будут такие же. Прямо как каменные – ты трогал его тело?

– Конечно! – я весело кивнул. – Еще бы!

– Зато Женька очень гибкий, пластичный, – сказал Лёнька. – Это тоже красиво.

– Да, – отец кивнул, – он у меня красавчик. – Он посмотрел на часы. – Все, ребята, вы закончили? Давайте быстро в ванную, по очереди. Женька, ты первый: тебе надо еще высушить голову, приготовиться – сейчас пообедаем вместе – и к доктору… – он подмигнул. – А ты, Леонид, одевайся, пойдем пока со мной на кухню, поможешь чистить картошку!

Лёнька надел пока одни брюки, рубашку решил надеть потом, после душа.

– Она белая, – объяснил он отцу, – на кухне все равно испачкаю…

Отец расхохотался:

– Спасибо, что объяснил. Я бы сам не догадался, что она белая. Правильно, пока наденешь фартук… Пойдем скорее!

Он ушел, а Лёнька задержался в дверях, быстро оглянувшись, обнял меня, а я – его, и мы страстно, глубоко поцеловались – в губы, вложив в это все яростное нежелание расставаться. Шли долгие секунды. Все вокруг окуталось туманом, нас опять охватило волнение, и это уже начинало быть заметно обоим… Слышно было, как отец поет на кухне:

 
Добрый доктор Айболит,
Он под деревом сидит,
И идут к нему слепые,
Прокаженные, глухие,
Каждый слезно говорит:
«Исцели нас, Айболит!»
 

А он ставит и ставит им градусники…

– Эй, ребята! – крикнул отец. – Вы что там, скончались? Леонид, ну-ка иди сюда! Женька, быстро в ванную!

Лёнька оторвался от меня и грустно улыбнулся.

– Похоже, Женька, на сегодня – все… Я кивнул:

– Жаль…

Но это было еще не все.

В ванной я старательно вымыл голову американским яблочным шампунем, хорошенько намылился мылом из лепестков роз – у него такой же одуряющий, безумный сексуальный запах, как теперь и у всей моей жизни, постучал кулаком в дверь и крикнул:

– Отец, потри мне спину! Отец заорал в ответ с кухни:

– Не могу, Женька, не могу, я жарю котлеты! Сейчас Леонид к тебе придет, все тебе сделает, что нужно… Он уже большой мальчик, я думаю, ничего принципиально нового он у тебя не увидит, правильно? Или ты другого мнения? – он захохотал. – А потом можете поменяться ролями… в смысле, пусть он моется, а ты бери сушилку для волос и иди сюда…

Через минуту Лёнька проскользнул ко мне в ванную, разумеется, не закрывая за собой дверь, чтобы не вызывать подозрений. Он снял клеенчатый фартук, а вслед за ним брюки: «Чтоб не замочить…» – стыдливо объяснил он по направлению кухни, но отец все равно не слышал. Лёнька взял в руки губку и медленно, осторожно водил ею по моей спине, бедрам, по ногам – вверх и вниз, справа – налево… и снова – вдоль спины, вверх и вниз… Пена стекала по моему телу густыми хлопьями. Я вытянулся, выгнув спину, запрокинул голову, держась поднятыми вверх руками за выступы на кафельной стене, закусывая губы, чтобы сдержать стон – я не знал, что это так приятно… Это было даже лучше, чем на простынях… Я чувствовал, как бьется мое сердце, и слышал Лёнькино учащенное дыхание за спипой. Он продолжал нежно гладить меня – уже с боков, штем губка скользнула по моему животу, который я судорожно втягивал, уже не в силах терпеть… Я не знал, что делать.

В это время отец крикнул в кухни:

– Ребята, вы бы закрыли дверь, от вас пар идет по всей квартире! Что вы, совсем стыд потеряли? У нас же обои отклеятся…

«Это точно, – подумал я в бреду, – пар от нас валит, не то что по всей квартире, по всей Москве, и уже третий день; что дальше будет – не знаю…» Щелкнула задвижка – дверь в ванную была заперта.

– Лёнька, – позвал я тихо, – иди сюда… Я сейчас с ума сойду… – Я открыл душ на полную мощность, – пусть он заглушит все остальное, пусть смоет все, а потом – будь, что будет – я уже ничего не соображал.

Лёнька в мгновение ока очутился возле меня в ванне, его синие плавки остались лежать на стуле за занавеской.

Наша просторная ванная, как я уже писал, была окружена зеркалами, и в них мы отражались со всех сторон. Я никогда еще не видел нас одновременно в зеркалах, обнаженными, под струями воды – это так меня завело, что я уже не мог остановиться, если бы и хотел – да я и не собирался… Лёнька едва дотронулся до моего тела мокрыми пальцами. Его руки скользнули по моим бедрам, по животу – и тут же я пролил в них свою любовь, трепеща и прижимаясь к нему всем телом, едва не задохнувшись и припадая губами к его рту – я не знаю, откуда во мне был такой неиссякаемый поток этой страсти, и все мне казалось мало… Вы осуждаете меня, господа строгие читатели? Вы считаете меня безнравственным, развращенным, испорченным мальчишкой, считает, что я утратил всякий стыд – а что мне было делать теперь, скажите, что? Ведь я же любил его, я его любил – любил больше жизни… и видел, как он безумно любит меня. Я так долго мечтал о нем, я страдал, я плакал, я так добивался его любви – а теперь я должен был остановиться?

…Лёнька стоял передо мной, весь как есть – обнаженный, загорелый, омываемый струями воды, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по его лицу, падавшими на плечи – такой безумно красивый… Лицо его разрумянилось, глаза светились, он учащенно дышал, он был весь, до краев, наполнен любовью и страстью, и эта страсть была устремлена на меня. Что, если я скажу вам, что опустился перед ним на колени и, не в силах сдержаться, открыл рот и, как бы в жарком поцелуе, припал губами к тому, чем он так желал соединиться со мной, в чем была сосредоточены его страсть, и нежность, и сила. Лёнькины руки неистово ласкали мои волосы, мои плечи, он тяжело дышал – это была ТАКАЯ близость, какую мы с ним еще не испытывали ни разу. Я обнимал и гладил его мокрое тело – божественно прекрасное, такое безумно любимое и так мучительно желающее меня, его напрягшийся живот, его подвижные бедра… Все опять произошло, и завершилось так же стремительно и так же бурно, как и у меня – и я едва не захлебнулся. Я чувствовал во рту его содрогания и ощущал незнакомый терпкий, горячий вкус – мой язык, мои раскрытые губы и подбородок были обильно залиты влагой его любви… Когда все закончилось и утихло, я осторожно поднял на него глаза – он смотрел на меня потрясенно, и я сказал, как всегда, в своем духе:

– Теперь ты, наверное, больше никогда не будешь меня целовать?..

Я еще говорил, а он уже целовал меня в губы, опустившись рядом со мной на колени в ванне, обнимая меня, гладя мои мокрые плечи, волосы, щеки, все тело. И так мы ласкали и ласкали друг друга, до бесконечности, под шумящими струями теплой воды, забыв обо псем… пока отец не постучал в дверь, приглашая нас к столу.

Вот, я рассказал, как было. Я не утаил ничего. Теперь можете судить меня, как хотите…