Текст книги "Исповедь школьника"

Автор книги: Женя Золотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

…Звучала музыка, пары двигались на танцполе. Я чувствовал, что пора отодвинуть рукав и взглянуть на часы, но мне не хотелось этого делать. За окном уже было довольно сумеречно, взошла луна. Я видел, как она отражается в хрустальной поверхности моего пустого бокала. Наш разговор утих. Латиноамериканская музыка навевала какие-то странные, непонятные мечты. Мы доели кровавый стейк. Я налил еще вина – себе и Лёньке. Мы чокнулись. Бокалы издали мелодичный звон.

– За нашу дружбу, – сказал Леонид тихо. Я кивнул.

– Извините, пожалуйста, – вдруг услышали мы мужской голос и быстро оглянулись. Рядом стоял высокий кавказец с усами, в замшевом рыжем пиджаке, и обращался к Лёньке. – Извините, пожалуйста, могу ли я пригласить вашу девушку на танец?

Ну это уже начиналась комедия. Я замер. Лёнька широко раскрыл глаза, в смятении посмотрел на меня, потом – на кавказца, опять на меня и, наконец, ответил:

– Нет, не можете. – Как отрезал.

– Почему, слушай? Такой девушка должен танцевать!

– Нет, он не должен. Она не должна. Она не танцует! – сказал Леонид твердо и нахмурился.

– Слушай, один танец, да? – кавказец широко улыбнулся, наклонившись к Лёньке несколько вызывающе.

Пауза.

Лёнька опустил глаза и плотно сжал губы, и я заметил, как побледнело его лицо. Я никогда еще не видел его таким. Он, не спеша, аккуратно вытер руки салфеткой и медленно поднялся из-за стола. Он был выше кавказца на полголовы. С ним, я знал, лучше было не связываться даже взрослому человеку.

– Видимо, Вы меня плохо поняли, – сказал Леонид кавказцу тихо, но жестко. – Эта… девушка не хочет с Вами танцевать. Что Вам не ясно?

Это было уже слишком. Не знаю, что меня подбросило, но тут я встал и громко произнес:

– Да, что Вам неясно? Этот танец я танцую с ним! Лёнька в изумлении выкатил на меня глаза, и даже открыл было рот, но я, не дав опомниться ни ему, ни кавказцу, ни себе, быстро вышел из-за стола, с шумом отодвинув стул и, схватил Лёньку за руку, увлек его на танц-пол, оставив кавказца в замешательстве.

– Женя, что ты делаешь? – Шептал мне в ухо Лёнька. – Мне кажется, на нас и так все смотрят…

– Ерунда! – шептал я ему, смеясь, – положи мне руку на спину и слушай музыку! Вспомни занятие бальными танцами!..

Как раз начиналась новая песня. Я услышал аккорды гитары, и, Боже мой, это была «Бесаме мучо». Голос Фрэнка Синатры, мелодичный звон струн и перестук мексиканских бонгов охватили меня, как нежный огонь, пронизывая насквозь, до самых костей. Музыка понесла и закружила нас в танце, и уже не нужно было ни о чем думать – пусть все течет, как течет! Я положил руку в горячую Лёнькину ладонь, другую закинул ему за шею, а он обнял меня за талию, и так мы двигались, легко и энергично, среди других танцующих пар. В нашем танце было нечто необычное – я вел Лёньку. Со стороны казалось, что это он исполняет роль кавалера, но именно я задавал и направлял движения-то отступая от него, лишь держась за его руку кончиками пальцев, то прижимаясь к нему все телом; совершал стремительные повороты, откидываясь назад, на мгновение повисая на его сильной, нежной руке, встряхивая летящими по воздуху волосами. Меня охватило какое-то веселое безумие, а я двигался как бы вслепую, увлекая Лёньку за собой, а он поддерживал нашу чисто условную связь с землей, не давая музыке унести нас вовсе – далеко-далеко, прочь, как перышки, под самый купол неба, кружа и бросая в черном воздухе. Мое настроение передалось и Лёньке – он тоже уже, словно не видел ничего вокруг, его широко открытые глаза сияли, его вдохновенное, разрумянившееся лицо было сосредоточенно-серьезным. Мы в упор смотрели друг на друга, и я слышал его дыхание. Нас двоих словно пронизывал электрический ток, и к этому времени сладостное возбуждение наших здоровых, молодых тел достигло такого градуса, при котором все жидкие субстанции человеческого организма еще немного – и закипают… И это было особенно заметно, когда мы с налета нежно прижимались друг к другу все телом, а Лёнька при этом обнимал меня за талию. Тогда внутри у меня все горело, и, если милосердный читатель помнит (извините за такую подробность), на нас с Лёнькой не было нижнего белья – мы сняли мокрые плавки в яблоневом саду, и нам нечего было переодеть. Это воздушное ощущение легкости и свободы в движениях придавало особую остроту, и хотя это была двойная игра с огнем, но теперь это нам было совершенно не важно – знаете, бывает такое состояние, когда уже ничего не боишься. Я неожиданно обнаружил, что другие танцующие расступились, и вокруг нас образовалось кольцо, в котором мы одни исполняли наш зачарованный танец с такой страстью. Не помню, как мы смогли его закончить, не знаю, почему мы не вспыхнули и не сгорели дотла. Люди с восхищением смотрели на нас, и когда музыка кончилась – нам аплодировали.

Под общими взглядами мы проскользнули между рядами столиков в наш темный уголок со свечами, под пальмой, где нас уже ждал улыбающийся официант, чтобы мы расплатились. Лёнька взял из его рук счет, и стал внимательно его изучать. Он забавно поднимал брови, с удивлением складывая огромные цифры; еще больше удивился, открыв бумажник и отсчитывая деньги. За цветы он заплатил сам. Я тем временем сидел в тени пальмы, стараясь дать остыть своему телу, и постепенно приходя в себя.

– Потрясающе, – услышал я сзади негромкий голос. – Ты был великолепен! – Я стремительно оглянулся и увидел в полумраке за соседним столиком одинокого солидного мужчину с гладко зачесанными назад седыми волосами. Он курил сигарету и внимательно смотрел на меня. Я узнал вчерашнего незнакомца, который разговаривал с нами на бульваре. – Ты был просто прекрасен, как и твой товарищ. К сожалению, вчера я вас недооценил. Вы оба просто шедевр природы. Давно уже не видел такой страсти. И так откровенно! А ты уверен, мальчик, что никто ничего не понял? – он усмехнулся. Я молчал. Он продолжал:

– Я не знаю, кто ты такой, что с легкостью бросаешь на ветер столько денег, да еще беззаботно танцуешь с приятелем – таким же несерьезным мальчишкой, как и ты – у всех на виду. Но все-таки хочу сказать, что в определенном месте, определенные люди за то, чтобы посмотреть на этот танец – только посмотреть! – отдали бы очень и очень приличную сумму, а за… – он помедлил, – участие в таком «танце» с любым из вас – или с обоими – возможно, и обеспечили бы приличное состояние. Но, как ты мне сказал, вас это не интересует, вы же с другом просто гуляете? – он подождал, не отвечу ли я что-нибудь, но я молчал, и он сказал: – Что ж, желаю приятно провести вечер. Поклон твоему другу. – Он помолчал и добавил: – Однако советую быть осторожнее.

Тем временем Лёнька уже расплатился с официантом и позвал меня. Я встал, поправляя брюки, взял белый букет подаренных мне Лёнькой цветов. Мы вышли на вечернюю улицу, вдыхая ее прохладный воздух. Я первый раз за весь вечер взглянул на часы. Полдесятого. Лёнька проследил за моим взглядом и тоже увидел.

– Так, – сказал он задумчиво. – Отец давно дома, гулять он меня утром не отпускал, вчера я был наказан, завтра школа, и от меня пахнет вином. Ну, и будет мне сегодня… – Он вздохнул. – Да ладно, я привычный. Пошли, я тебя провожу до дома, ну, а потом – будь, что будет.

– Нет, Лёнька, – сказал я решительно. – Сегодня, позволь, я тебя провожу. Во-первых, у меня время еще терпит, во-вторых… – я весело блеснул на него глазами, – я должен вернуть тебе долг. Пойдем! – Я увлек Лёньку за собой, и мы быстро зашагали в сторону его дома. Голова моя кружилась от вина и танца, я был сейчас очень смелым и уже твердо решил, как собираюсь поступить.

Когда мы звонили в дверь, по спине у меня пробежал холодок, словно мне сейчас предстояло сдавать экзамен. Лёньке тоже, видно, было не по себе. Мы переглянулись, и я быстро пожал ему руку, словно перед прыжком с обрыва в море.

Нам открыла высокая, нервная женщина с Лёнькиными глазами. Лицо ее было возмущенным.

– Лёня! – начала она сразу, как только увидела сына, – Лёня, что ты делаешь!..

– Мама! – остановил ее мой друг. – Мама, познакомься. Это Женя Золотов.

Я неловко поклонился.

Лицо ее сразу изменилось, приняв другое выражение. Она пропустила нас, и мы вошли в квартиру. Она улыбнулась, разглядывая меня с букетом цветом.

– Здравствуйте, Женя, – сказала она. – Так вот Вы какой красивый мальчик. Лёня много о Вас рассказывал. Вы знаете, он все время про Вас говорит. Но, Леонид, – она обратилась к сыну уже значительно мягче, – о чем же ты думаешь? У вас же завтра школа. – Она посмотрела на меня, потом опять на Лёньку, – а вы все гуляете…

– Мама, – стал успокаивать ее Лёнька, – мама, у нас все готово… – Он неосторожно приблизился к ней, она подозрительно потянула носом воздух, и снова нахмурилась.

– Да от тебя пахнет! От вас обоих пахнет! И это накануне Первого сентября. Ну, ребята, не знаю, что вы о себе думаете. Это Вы, Женя, его учите? – она горестно посмотрела на меня. – В общем, не знаю, Леонид, иди, разговаривай с отцом! Пусть он тебя воспитывает! – она повернулась и ушла в комнату.

Из комнаты навстречу нам вышел Павел Иванович, Лёнькин отец, молодой мужчина, такой же высокий, как Лёнька, но плотнее и шире в плечах, и коротко остриженный.

– Ну что, Леонид, все по-прежнему? – устало заговорил он. – Теперь еще и за пьянство взялся. Вчера тебе, видно, было недостаточно. Что, не терпится? – Он увидел меня и осекся.

– Здравствуйте, Павел Иванович! – сказал я, улыбаясь.

– Папа, познакомься, – сказал Лёнька, – это мой друг…

– Я лучше тебя знаю, кто это такой, – перебил его Павел Иванович и вздохнул, совсем как Лёнька, («все-таки они здорово похожи», – подумал я, и это меня к нему как-то сразу расположило.) – Здравствуй, Женя. Вот, воспитываю своего мальчишку, как умею – и все нет результатов. Теперь еще и ты подключился…

– Нет, Павел Иванович! – я улыбнулся. – Он у Вас замечательный, ответственный. – И как бы между прочим, я добавил: – И мой отец им очень доволен. Говорит, он надежно обеспечивает мою безопасность на улице. Он такой сильный, я с ним ничего не боюсь, как за каменной стеной!

Лёнька, слушая это, заулыбался и опустил глаза. При упоминании о моем отце Павел Иванович сразу стал мягче, приветливее, даже чуть-чуть улыбнулся.

– Да, это есть, – сказал он с гордостью. – Уж я его тренирую: он и гимнастику делает, и закаляется… В этом смысле все в порядке. Только вот несерьезный… Приходится воспитывать по-домашнему. – Он вздохнул ну точно, как Лёнька.

«Он совсем не злой, – подумал я. – Но он строгий, это видно».

Обстановка была разряжена. Но это было только полдела. И я исполнился решимости.

– Павел Иванович, – твердо сказал я, – у меня есть к Вам мужской разговор насчет нашего с Лёнькой воспитания.

– В чем дело, Женя? – Лёнькин отец с интересом посмотрел на меня.

– Павел Иванович, не наказывайте его сегодня! – выпалил я. – Это я во всем виноват. Я позвал его в сад играть в бадминтон, а потом я пригласил его в кафе. Ну и там мы немного выпили. Это тоже я его угощал. Я виноват, а не он!! Не надо его наказывать.

Лёнька с удивлением уставился на меня и, как мне показалось, с благодарностью. Он явно не ожидал с моей стороны таких решительных действий. Его отец, казалось, тоже был удивлен, и я решил идти до конца.

Я сказал:

– И еще… вчера тоже. Это ведь Лёнька меня провожал домой. Просто, когда мы гуляли, к нам на улице пристал… м-м… хулиган, ну и Лёнька не захотел, чтобы я один ночью шел домой, и он проводил меня. Вот и все. Это из-за меня вы его вчера наказали, а во всем виноват я. И мне сейчас очень стыдно, – закончил я упавшим голосом и опустил голову.

– Так, Женя, понятно, – сказал Павел Иванович. – Ну и что же мне с тобой делать? Как с моим сыном мне поступать я знаю, а что делать с тобой?

Лёнька смотрел то на отца, то на меня с тревогой, ожидая, что я еще скажу. Я помолчал, чувствуя, что краснею до самых ушей, и шепотом сказал:

– Проучить меня надо как следует! За вчерашнее… («Господи, какие глупые слова», – подумал я.) Потом помолчал и добавил: – И за сегодняшнее…

– Как же проучить тебя, юноша? – удивленно спросил Лёнькин отец.

Я снова собрался с духом и прошептал:

– Меня нужно выпороть. – Я покосился на Лёньку – он смотрел на меня, широко раскрыв глаза. – Да. Мне это нужно для воспитания, – добавил я более твердо, хотя и с ноткой неуверенности.

– Выпороть?!! – спросил Павел Иванович. – Я не ослышался?

– Да, розгами, как его… – Я кивнул в сторону Лёньки.

– Понятно. – Павел Иванович кивнул. – Ну, допустим, я считаю, что ты это вполне заслужил, тем более, сам об этом просишь. И я считаю, что такой метод воспитания тебе вполне подходит. – Я почувствовал, что еще больше краснею, а он продолжал: – А что скажет твой отец? Может быть, пусть все-таки он занимается твоим воспитанием? По крайней мере, надо поставить его в известность о твоем желании. Скажем, перенесем это дело на завтра, а?

– Не надо ему ничего говорить! – горячо воскликнул я. – Он не позволит! Он меня до того любит – пылинки с меня сдувает! Если кто-нибудь меня тронет – что Вы, не дай Бог! А Лёнька один должен расплачиваться за себя и за меня? Это нечестно!

Я говорил с таким жаром, что Павел Иванович, а за ним и Лёнька, слушая меня, расхохотались.

До сих пор не могу понять, откуда у меня взялось столько смелости – может быть, потому, что я был немножко пьян, или еще почему-то… У меня было странное ощущение, как будто все это происходит в каком-то странном сне.

– А ты не боишься? – спросил Лёнькин отец испытующе.

Я запнулся на секунду, потом твердо сказал:

– Нет. Я виноват и должен быть наказан, по-настоящему.

Лёнькин отец пожал плечами и сказал:

– Ну, идем, если так.

Он взял меня за локоть и провел в комнату.

– Раздевайся! Сейчас будет тебе по-настоящему.

Я вдруг почувствовал, как по спине моей пробежал холодок, и руки задрожали.

– Да-да, – прошептал я, – сейчас.

Лёнька неслышно проскользнул в комнату и встал за моей спиной.

Бросив пиджак на стул, я стал торопливо расстегивать пуговицы рубашки, путаясь в них. Руки мои дрожали и не слушались. Сбросив рубашку и обнажившись до пояса, я остановился, все более и более краснея от стыда.

Павел Иванович выжидающе смотрел на меня.

– Что, испугался?

Я мысленно погрозил себе кулаком: «Трус! Наказание легким не бывает! И пусть мне будет стыдно! А как бы вел себя Лёнька на моем месте?» – прошептал я себе, быстро расстегивая и снимая брюки, под которыми у меня ничего не было. Мне хотелось, чтобы все произошло как можно быстрее, хотя я точно знал, что не смогу, как Лёнька, перенести все в молчании.

Через минуту, скинув с себя совершенно все, я уже стоял босой, полностью обнаженный, на ковре, посередине комнаты. Стараясь выглядеть смелым, я стоял, расправив плечи и опустив руки вдоль тела, как бы по стойке смирно, учащенно дыша от волнения. Лицо и уши у меня горели. Мне, которого никогда не пороли, было, конечно, очень стыдно и, если честно, то и очень страшно. Но Лёнька стоял сзади, я чувствовал своей спиной его взгляд, и это мне придавало силы перенести все, что угодно.

– Я готов, – произнес я с дрожью в голосе, хотя старался говорить твердо. – Накажите меня, как следует, как я того заслужил.

– Я понимаю, – сказал Павел Иванович. – Ты хочешь пережить то, что пережил твой друг. Уверяю тебя, это не так уж страшно. Возможно, ты даже останешься благодарен.

Я кивнул.

– Так сколько, считаешь, тебе полагается? – спросил Павел Иванович строго, но едва заметно улыбаясь.

– Мне полагается, – запинаясь, словно на уроке, ответил я – пятьдесят розог за вчерашнее, и пятьдесят за сегодняшнее. Всего сто розог. И не наказывайте Лёньку. Я провинился, мне и отвечать. – Я чувствовал, что колени у меня предательски дрожат, хотя я изо всех сил старался показать смелость.

– Отец, не надо так! – воскликнул Лёнька, до тех пор молчавший, и обнял меня сзади за плечи. – Ты что, сто розог! Не надо все Женьке, смотри, какой он нежный! Давай нам поровну что ли! Мы же вместе все делали… – он начал быстро расстегивать куртку, но отец остановил его.

– Ты, Леонид, подожди. Тебя я наказывать не буду. Хотя бы из уважения к твоему другу, смотри, как он за тебя просит. А ты, Женя, ложись…

На середину комнату была выдвинута длинная скамья, покрытая белоснежной простыней (это Лёнька постелил, не зная, что еще для меня сделать). Я с готовностью лег на нее ничком, вытянувшись по струнке и, сгорая от стыда, послушно лежал, ожидая начала наказания. У меня все похолодело внутри, когда Павел Иванович, не спеша, аккуратно извлек несколько идеально прямых, гладких ивовых прутьев – намного длиннее и внушительнее, чем я себе представлял! – и подошел к скамье. Я почувствовал, как напряглось мое тело… Лёнькин отец грозно взмахнул розгой в воздухе, пробуя ее на гибкость. Розга свистнула, и я затрепетал от страха… Он снова размахнулся, уже по-настоящему. Розга засвистела в воздухе и звонко хлестнула по голому телу – ниже спины, по мягкому месту. Меня словно обожгло, я дернулся и застонал.

– Как же можно, проговорил Лёнькин отец, – как же можно так непорядочно относиться к родителям! Как же можно, – повторял он, снова взмахивая розгой, стегая меня второй, третий раз, тщательно отсчитывая удары, – быть таким легкомысленным… таким безответственным! – Не знаю, так ли сильно порол он меня, как Лёньку, думаю, вряд ли, конечно нет, но о том, чтобы терпеть молча, не могло быть и речи, это бы я точно не смог. Я стонал от боли, но смирно лежал, вытянувшись на скамье, не смея пошевелиться, решив получить наказание сполна – за себя и за Лёньку. Я чувствовал, что он стоит рядом и смотрит на меня, и это меня согревало и придавало силы. А розга опять свистела и опускалась, звучно стегая по моему телу, и я чувствовал, как на нем остаются новые и новые длинные следы, наверное, такие же, как и у Лёньки. А Павел Иванович продолжал сечь меня, приговаривая: – Как же можно употреблять спиртное накануне начала учебного года! Да за это можно всыпать и посильнее. Аи – яй – яй! Как нехорошо! – Он размахнулся и вытянул меня пониже спины так хорошенько, что я дернулся и вскрикнул, но тут же прикусил губу – сам виноват, должен терпеть. (Лёнька ведь терпел за меня). А розга уже свистела снова и снова. Меня обожгло столько раз, сколько следовало – это было за пьянство. Порка продолжалась, казалось, бесконечно. Раздавался свист розги, новая боль пронизывала мое тело, я чувствовал, как у меня на бедрах, на спине, на плечах появлялись новые и новые следы. Иногда мне даже казалось, что я теряю сознание. Однако Лёнькин отец счет вел точно, и не забывал напоминать в педагогических целях:

– Как же можно обманывать чужих родителей, тайком уводить друга из дома, когда ему нужно готовиться к школе? Ай-яй-яй! – И еще десять раз розга больно обожгла меня.

«Так мне и надо, – думал я, – сильнее закусывая губы, чтобы не кричать, – так и надо».

– А разве можно считать, что если у тебя влиятельный папаша, если он тебя очень любит, все тебе позволяет и дает много денег, то тебе уже все можно, и ты ни за что не отвечаешь? Ай-яй-яй, как нехорошо! – приговаривал Павел Иванович, тщательно отмеривая мне последние удары. – Вот так тебе за это… вот так… и вот так! – розга просвистела в воздухе последний раз, звучно стегнув напоследок посильнее, и я застонал, чувствуя, как на теле проступает последний длинный болезненный след. – Очень стыдно все это, юноша, ай-яй-яй!

Порка закончилась.

– Ну, все, хватит, – сказал совсем другим тоном Павел Иванович, откладывая розгу, и неожиданно ласково погладил меня по спине. – Молодец, Женя! Давай, приходи в себя. А ты, Леонид, помоги ему одеться, – и он вышел. Лёнька подошел и сел рядом. Я лежал расслабленный, не в силах пошевелиться (как мне казалось). Лёнька взял мою руку и пожал своими горячими пальцами. Я повернул голову, взглянул на него и улыбнулся. Он смотрел на меня широко раскрытыми, влюбленными глазами… и вдруг быстро приблизился ко мне и поцеловал мое плечо со следами от розги. Этот поцелуй, словно огнем, запечатлелся на моем теле. Я прикрыл глаза, блаженно улыбаясь. Как я был счастлив сейчас!..

Потом я легко вскочил на ноги. Боль от розги быстро проходила. Потом Лёнька протирал мою спину одеколоном, и я извивался и визжал от боли. Это уж точно было больнее всякой розги, и мы хохотали. Потом я оделся, и мы пили чай с Лёнькиными родителями – весело и дружно, как будто ничего не произошло, и вечер закончился прекрасно. Павел Иванович сам позвонил моему отцу, сообщил, что я у них в гостях и просил не волноваться: скоро я буду дома.

– Мне ничего не остается, – сказал он, обращаясь к нам, – как самому отправить Леонида проводить тебя, Женя, домой, драгоценный ты наш! Ступайте поскорее! Но только смотри, Лёнька, быстро – туда и обратно!