Текст книги "Укрощенная любовью"
Автор книги: Жанна Монтегю
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Удар получился настолько сильным, что он отшатнулся. Только благодаря самообладанию он устоял перед желанием немедленно свернуть ее тонкую шею. Вместо этого он холодно улыбнулся, сложив на груди руки:
– Маленькая смутьянка! В какую игру ты играешь?
Онемевшая от негодования, она удовлетворилась тем, что послала ему презрительный взгляд и направилась к выходу, где ее ждала Люсинда. Беренис все дрожала. Ее единственным желанием было оказаться как можно дальше от этого ужасного человека и забыть о его поцелуе, которого она боялась больше, чем любого зла, которое он мог ей причинить.
Даже сейчас, в спасительной безопасности своей кареты, рядом с Люсиндой, пытающейся скрыть досаду, она не могла отогнать воспоминания о том горячем объятии. Он словно заклеймил ее печатью позора, и она яростно негодовала. Еще она была в бешенстве от того, что он принял ее за проститутку.
– Как он посмел?! – кричала она, чуть не плача. – Как он мог?! Разве я хоть каплю похожа на уличную девицу?
– Конечно же, нет, дорогая, – уверяла ее Люсинда. – Постарайся забыть о нем! Он просто грубый, неотесанный болван!
Перегрин был уязвлен тем, что из него публично сделали посмешище, и, плюхнувшись на сиденье рядом с Беренис, негодующе воскликнул:
– Ну и хулиган! Клянусь честью, если джентльмен не может выпить, чтобы при этом не набрасываться на людей, это не приведет к добру! Он не сделал вам больно, милая леди? Черт возьми, с каким бы удовольствием я проткнул его за наглость!
– Нет, он не сделал мне больно! Немного поздновато проявлять свой героизм, вы не находите? – Беренис была зла даже на Перегрина. Это был самый неприятный случай в ее жизни.
Неожиданно их разговор был прерван сильным шумом в конце улицы. Задняя дверца кареты распахнулась, и в то же мгновение внутри оказалась девушка. Волосы ее были растрепаны, в глазах стояли страх и отчаянье.
– Пожалуйста, мэм! – взмолилась она, обратившись к Беренис. – Скажите им, что я ваша служанка! – Ее хорошенькое личико было напряжено, голос звучал умоляюще. – О Боже! Вот они идут! Пожалуйста, мэм, помогите мне!
Она послала Беренис еще один, последний, взгляд, полный страдания и смятения, затем забилась в угол, набросив капюшон накидки на свои рыжие кудряшки. Беренис уставилась на нее, потрясенная, на мгновение забыв о своих собственных проблемах. В этот момент дверца широко распахнулась, и констебль в голубом мундире просунул внутрь голову. Позади него стояли еще двое полицейских, вооруженные и, очевидно, намеревающиеся произвести арест.
При виде этих стражей закона, с которыми, имея на то свои причины, Перегрину совсем не хотелось встречаться, он, шепнув Беренис, что сегодня вечером будет ждать ее в гроте, протиснулся через другую дверь на улицу. Через мгновение было слышно, как он выругался, оступившись на скользкой от дождя обочине.
Старший офицер отдал честь.
– Прошу прощения, ваша милость, но эта девка только что украла отрез ткани. Я арестую тебя, именем короля Георга! – рявкнул он, резко протянув руку через плечо Беренис в сторону девушки, которая съежилась в углу кареты.
Неожиданно придя в ярость при воспоминании о том, что такой же офицер чуть не арестовал дуэлянтов и втянул ее в скандальную историю, Беренис энергично шлепнула веером по его запястью:
– Руки прочь, сэр! Она моя служанка!
Беренис знала, что в городе полным-полно преступников, и что из-за нехватки стражей порядка они становились все наглее, а их действия оставались безнаказанными. Но она так же слышала, что с теми, кто был пойман, обращались очень жестоко. Эта бедняжка, без сомнения, будет брошена в Ньюгейтскую тюрьму в ожидании суда, а потом публично повешена за кражу. Даже со своего места Беренис чувствовала, как дрожала девушка.
Констебль, явно удивленный, отступил.
– Мадам, я далек от того, чтобы называть леди лгуньей, но я своими глазами видел, как она украла шелк и удрала! Так что буду благодарен вам, если вы позволите мне выполнить свой долг.
Беренис уже чувствовала неприязнь к его красной, напыщенной физиономии и еще больше возмутилась, когда он снова протянул руку и схватил девушку за колено, пытаясь вытащить из кареты. На сегодня с нее достаточно высокомерных грубиянов! На улице, возле таверны, уже начала собираться толпа, получавшая удовольствие от стычки с полицией, популярность которой у лондонцев явно была невелика. Беренис действовала быстро, резко ударив полицейского в живот носком туфли и так сильно пихнув, что он бы, вероятнее всего, упал, если бы его не подхватили двое других полицейских. Толпа восторженно заревела.
– Поехали, Томас! – крикнула Беренис, откинувшись на сиденье, и карета покатилась прочь. Люсинда, изумленная, повернулась к ней:
– Дитя, мудро ли ты поступила? Я никогда не думала о тебе как о защитнице бедных и нуждающихся…
– Ты не права, Люсинда! Я часто ношу пищу и одежду крестьянам в имении моего отца. Кажется ужасно несправедливым, что они имеют так мало, когда мы – так много.
– Боже правый! Неужели ты начиталась Руссо? – воскликнула Люсинда, удивленная столь неожиданно открывшейся чертой характера подруги.
– Я не могла позволить им арестовать ее! – ответила Беренис, хотя и не могла бы объяснить свой неожиданный порыв.
Спасенная девушка не отрывала от нее взгляда, карие глаза светились признательностью:
– О, мэм, как мне вас отблагодарить? Ради вас я теперь готова пойти в эту ужасную тюрьму. Понимаете, я была в этой мануфактурной лавке и увидела отрез материи. Он все еще у меня под накидкой. Вы можете взять его, если хотите – в знак благодарности!
Она вытащила из-под накидки кусок розового шелка, но Беренис отрицательно покачала головой. Люсинда оглядывала и ткань, и девушку с презрением.
– Что ты хотела с ним сделать? – резко спросила она.
– Это не для меня, мадам! Для чего мне такая красивая ткань? Но я умираю с голоду – вот уже два дня у меня во рту не было ни крошки – с тех пор, как меня выгнали с моей последней работы. Я знаю одного парня в Сант-Гайлс – это трущобы, мэм, где живут преступники, – торопливо ответила девушка, видя озадаченное выражение лица Беренис.
Люсинда сделала нетерпеливый жест:
– Не нужно мне рассказывать об этом убогом квартале, кишащем карманниками, проститутками и жадными сводниками, которые обдирают их до нитки. Я жила там!
Беренис была ошарашена: она ничего не знала об этой стороне прошлого Люсинды. Было почти невозможно представить столь утонченное создание с молочно-белой кожей, в изящной одежде на грязных улочках Сант-Гайлса.
– Ты никогда прежде об этом не упоминала… Я не знала, – удалось ей вымолвить.
Люсинда пожала плечами:
– Это не то, чем можно похвалиться! Мне удалось накрепко забыть это – до сегодняшнего дня…
Юная воровка пришла в себя и продолжила свой рассказ:
– Как я уже сказала, миледи, этот скупщик краденого купил бы у меня отрез – конечно, по цене намного меньше его настоящей стоимости – но у меня была бы возможность купить еду и уплатить за жилье, чтобы прожить хотя бы еще несколько дней, пока я не найду новую работу…
Сейчас, когда у Беренис появилась возможность получше разглядеть ее, она увидела, что девушка была изящной и миловидной (хотя ее следовало бы хорошенько вымыть), с дерзко вздернутым курносым носиком и веселыми глазами. И разговаривала она легко и непринужденно. Беренис предположила, что они были примерно одного возраста, и почувствовала, что девушка ей нравится.
– Тебе действительно некуда пойти? – спросила она.
– У меня никого нет, мэм, ни одной живой души, – последовал быстрый ответ. Беренис потянулась за своим ридикюлем, намереваясь дать ей немного денег и отослать восвояси. Неожиданно ее осенила идея:
– Кем ты работала прежде?
– Я прислуживала одной леди, мэм.
– Почему же ты потеряла место? – Люсинда, менее доверчивая, чем Беренис, остановила на девушке строгий взгляд.
Та откровенно ухмыльнулась, затем попыталась спрятать ухмылку и подавить смешок, но напрасно:
– Меня выгнали, мадам…
– За кражу? – быстро спросила Беренис, потому что она уже поддалась другому порыву и хотела удостовериться, что девушка безупречно честна.
– Упаси вас Боже, мэм! – Устремленные на Беренис глаза были большими и невинными. – Я честная девушка, я… если только не умираю с голоду, как теперь. Нет, моя хозяйка обвинила меня в том, что я сбиваю с пути ее мужа… Но это было не так – совсем наоборот! Это он хотел побаловаться со мной и не давал мне проходу – без конца приставал, а мне он ни капли не нравился, старый болван! Это правда, клянусь вам!
– Как тебя зовут? – губы Беренис дрогнули в ответ на озорной блеск в глазах девушки. Было легко поверить, что ее хозяин находил это игривое обаяние таким соблазнительным.
– Далси Райли, мэм, – она, не колеблясь, назвала свое имя, что убедило Беренис в ее искренности.
– Не верь ей, моя дорогая! Держу пари, ее окрестили не этим именем, – откровенно заявила Люсинда. – У нее, возможно, так много имен, что она забыла настоящее!
Беренис предпочла проигнорировать ее слова:
– Ну, Далси, тебе лучше поехать со мной! Я как раз подыскиваю горничную, потому что моя теперешняя служанка скоро выходит замуж. Ты не хочешь занять ее место? – она произнесла это твердо, не обращая внимания на неодобрительное фырканье Люсинды.
По лицу Далси одно за другим промелькнули выражения сомнения, надежды и радости. Она всплеснула руками, наклонившись к Беренис:
– О, моя леди! Я буду так счастлива служить вам! Тысячу раз спасибо! Я никогда не забуду вашу доброту. Я все сделаю для вас – только скажите!
Это было богатое событиями утро, решила Беренис, попрощавшись с Люсиндой, которая сошла у своего красивого дома, расположенного на прелестной тенистой улице. Да, она сегодня потеряла двух поклонников, хотя Перегрин остался, но зато, кажется, приобрела преданного союзника. Беренис решительно выбросила из головы воспоминание о жестоком лице с горящими зелеными глазами и твердым ртом, который пробудил в ней такие странные и беспокойные чувства. Лучше бы ее глаза никогда не видели этого презренного мерзавца, строго говорила она себе. Он просто надменный, самодовольный, деспотичный негодяй. Ее щеки вспыхнули, когда она вспомнила ту унизительную сцену в таверне.
Когда же карета въехала во внушительные железные ворота городского дома, все мысли разом вылетели из ее головы: на вымощенном булыжником дворе стояла лучшая карета ее отца – тщательно ухоженный экипаж с прекрасными рессорами. Он вернулся из деревни раньше, чем ожидалось. Ее отец, маркиз, был единственным в мире человеком, перед которым она склоняла свою гордую голову.
Глава 2
Дав указание одному из форейторов отвести Далси в то крыло дома, где размещались слуги, и пообещав увидеться с ней позже, Беренис вошла в величественный дом, проходя сквозь ряд рифленых колонн, расположенных у центрального входа. Дверь ей открыл швейцар.
Она стремительно прошла по выложенному плиткой холлу, мимо висящих на стенах зеркал в богато украшенных рамах, мимо скульптур, одни из которых располагались в нишах, другие держали медные канделябры с гнездами для свечей, зажигаемых при наступлении темноты. Витая лестница вела наверх, и Беренис на дрожащих ногах взошла по широким ступеням, горячо молясь, чтобы маркиз еще не слышал о дуэли. Тем не менее она знала, что особенно надеяться не стоит, потому что слуги – это скопище сплетников и доносчиков – всегда готовы преувеличить, обсуждая проделки леди Беренис и виконта Норвудского. Но даже если они будут молчать, то всегда есть мисс Осборн с ее болтливым языком. Беренис почувствовала большое облегчение от того, что компаньонка останется на ночь в доме подруги. Все-таки одним меньше в стане врага.
Когда Беренис вошла в спальню, Шеба, ее миниатюрный спаниель, приветствовала ее энергичным тявканьем. Девушка схватила на руки мягкий комочек бело-каштанового меха и нежно улыбнулась: собачка радостно виляла пушистым хвостом, задевая при этом свою хозяйку, а потом лизнула ее в нос алым шершавым языком. Миллисент, служанка Беренис, была в спальне, занятая раскладыванием вечернего платья, делая все в своей обычной спокойной, послушной и нудной манере, поглощенная мыслями о предстоящем браке с одним из дворецких. Беренис поймала себя на том, что скучает по оживленной болтовне Далси и мысленно отметила, что следует заменить Миллисент как можно скорее.
Вытащив булавки из шляпки, украшенной лентами и перьями, она бросила ее на прекрасную кровать с пологом на витых столбиках из слоновой кости и муслиновой драпировкой. Как и все в этой светлой, просторной комнате, кровать соответствовала последней моде, а в моде был индийский стиль. Стены были оклеены обоями ручной росписи с изобилием пагод, стилизованных хризантем и птиц в ярком оперении; эти же мотивы повторялись на портьерах, висящих на высоких, узких окнах. Стулья и ночной столик, сделанные из красного дерева, инкрустированного самшитом, были обязаны своим совершенством мастеру-краснодеревщику Чеппельуайту.
Эта атмосфера тепла, дружеского спокойствия и безопасности немного утешила Беренис, когда она, сняв перчатки, протянула тонкие изящные пальцы к огню, горящему в камине, выложенном из розового мрамора. Она подошла к окну, оглядывая заботливо ухоженный сад позади особняка, но снова заволновалась, тяжело вздохнув и нервно перебирая пальцы в ожидании приглашения к отцу. Миллисент подошла, чтобы помочь ей снять мантилью.
Под ней на Беренис было темно-зеленое платье модного фасона с длинными рукавами, застегнутыми на запястьях на крошечные пуговицы, с высокой талией и мягкими складками юбки, с декольте, украшенным изысканным кружевом цвета слоновой кости, прекрасно гармонирующим с ее сияющими темными волосами.
Накинув кашемировую шаль на плечи хозяйки, служанка опустилась на колени, чтобы снять ботинки на пуговицах и заменить их черными кожаными туфлями на низких каблуках.
Беренис критически оглядела себя в висящее над туалетным столиком зеркало и добавила немного бледно-розовой пудры на щеки. Она не осмелилась накрасить губы, поэтому покусала их, чтобы сделать немного ярче их естественный розовый цвет и даже слегка удивилась, что они не выглядят разбитыми и распухшими после поцелуя незнакомца. Она вздрогнула, злясь на себя за эту повышенную чувствительность, и все же ничто – даже неприятные мысли! – не могло заставить Беренис выбросить из головы этого человека. Казалось, его лицо и фигура навсегда отпечатались в ее памяти. С легким стоном поражения она стала размышлять об их короткой встрече. Трепет страха и чего-то еще, пока не узнанного, прошел по ее жилам, когда она воскресила в памяти его высокую фигуру, широкие плечи, небрежную элегантность одежды, ауру мужской страсти, которую она так явно ощущала, когда он держал ее в своих руках. С томлением глядя в окно, она отчаянно пыталась привести в порядок смятенные чувства и отсрочить тот зловещий миг, когда ей придется предстать перед маркизом. Она задержала взгляд на террасе, заставляя себя сосредоточиться на зеленых лужайках между рядами подстриженных тисовых деревьев, на декоративном пруду с небольшим фонтаном. Здесь, как и в Стреттон Корте, все было устроено в соответствии со вкусами маркиза и его любовью к архитектуре барокко. Здесь были лабиринты и – солнечные часы, даже бутафорский храм, под которым находился грот, где они с Перегрином договорились встретиться сегодня ночью. Она беспокойно поежилась, вспоминая его нежные, настойчивые ухаживания, в то время как Миллисент последний раз брызнула на нее духами и подала веер и сумочку. Затем служанка открыла дверь, отступая назад, и Беренис выскользнула из комнаты.
На пути к гостиной она почти не ощущала повсеместного присутствия лакеев в красивых черных с золотом ливреях. Они были постоянным фоном ее жизни, и она принимала их как нечто само собой разумеющееся. Молчаливые, незаметные, они облегчали жизненную стезю своих благородных хозяев, выполняя скромную, но необходимую домашнюю работу.
Когда она подошла к холлу, один из лакеев важно ей поклонился, говоря:
– Его милость желают видеть вас в библиотеке, миледи.
Все внутри у нее похолодело, но она слегка кивнула и изменила направление, храбро пытаясь убедить себя, что это не более чем естественное родительское желание увидеть свою дочь после долгого отсутствия. Она на мгновение задержалась у двери, затем постучала с уверенностью, которой отнюдь не чувствовала. Отрывистый ответ маркиза позволил ей войти.
Лорд Герберт Росситер, десятый маркиз рода Стреттонов, выглядел внушительно. Он стоял перед богато отделанным мраморным камином, повернувшись лицом к двери, и окинул Беренис изучающим взглядом, когда она переступила порог библиотеки. Как обычно, он был одет в черный бархат с простыми серебряными украшениями, резко контрастирующий с белоснежной рубашкой. В его одежде не было ничего показного, но каждая деталь свидетельствовала о совершенном покрое и безупречном вкусе. Черные шелковые рейтузы и лакированные башмаки с блестящими металлическими бляшками завершали этот наряд. Голову маркиза венчал серебристо-серый парик в старомодном стиле, с косичкой, схваченной лентой.
Суровый, аскетичный и надменный, маркиз всегда вставал рано и если не работал со счетами или не ездил верхом, то непременно находился в своей любимой библиотеке. Он не одобрял игорной лихорадки, которая в то время охватила знать, и никогда не появлялся за игорными столами или на скачках, считая такие занятия в равной степени вульгарной и безнравственной тратой времени и денег. Он требовал соответствующего поведения от прислуги и своих детей.
Беренис трусила, но держала голову высоко, приседая перед ним в реверансе:
– Добрый день, папа! Надеюсь, путешествие не слишком вас утомило.
В действительности ей хотелось, чтобы он был так изнурен, что не выходил бы из своей комнаты несколько дней, и, таким образом, не услышал бы историй о ее подвигах.
Взгляд Беренис блуждал по библиотеке, и девушка проклинала свою все ту же повышенную чувствительность, которая заставляла ее слишком хорошо осознавать, что в самом воздухе было разлито нечто, предвещавшее дурное. Комната была скромных размеров, стены почти полностью скрыты полками, на которых размещались объемистые тома в кожаных переплетах. Над каминной полкой в позолоченной раме висел портрет предыдущего маркиза – чопорного пожилого джентльмена, щеголявшего накрахмаленными брыжами в елизаветинском стиле, а чертами лица напоминавшего ее отца – тот же аристократический нос и холодные глаза, которые, казалось, вонзились в нее желчным взглядом.
Маркиз холодно кивнул, слегка покачиваясь на каблуках перед огнем, стоя со сцепленными под длинными фалдами сюртука руками. На его узком лице ясно обозначились морщины, свидетельствующие о неодобрении – морщины, которые она сейчас слишком хорошо узнавала.
– Путешествие не расстроило меня, мисс, но новости, которыми я был встречен по возвращении, очень сильно меня тревожат, – сказал он ровно.
Беренис не могла вынести упрека в его глазах, потому что любила отца и хотела заслужить его одобрение, но, казалось, единственный способ доставить ему удовольствие заключался в том, чтобы стать такой же ученой и степенной, такой же серьезной и богобоязненной, как и он сам, трудная задача для молодой девушки, обуреваемой своевольными порывами. Горячая волна бунтарского гнева поднималась в ней. Какое право он имеет обращаться с ней, словно с какой-нибудь кухонной шваброй? Она была Беренис – живое, дышащее существо, нуждающееся в уважении и любви. Перегрин это понимал, и она жаждала увидеть его, с нетерпением ожидая ночи и их тайного свидания. Если бы только он мог оказаться здесь, чтобы поддержать ее сейчас… Но это была глупая фантазия: маркиз бы презрительно усмехнулся и назвал его хлыщом.
Беренис было трудно держать себя в руках, когда внутри все кипело, но она заставила себя не спеша подойти к отцу и с беспокойством заглянуть ему в лицо. Ее красивый рот был неестественно сжат, но она вымолвила довольно мягко:
– Что это за неприятная новость, папа? Что-то связанное с вашей морской торговлей? Или, может быть, вашему архитектору не удалось найти подлинные колонны храма Афины Паллады для Стреттон Корта?
Маркиз нашел эти вопросы оскорбительно дерзкими.
– Не пытайтесь притворяться! – Его голос хлестал, как плеть. – Вы прекрасно понимаете, какой инцидент я имею в виду. Произошла дуэль между двумя известными в городе джентльменами, и вы были ее причиной. Что вы можете сказать в свою защиту.
Беренис немедленно парировала его вопрос встречным.
– Кто вам это сказал, папа? – возмутилась она, вызывающе глядя ему в лицо. Она унаследовала его сильный характер вместе с высокомерно вздернутым носом.
– Экономка! – рявкнул он, нахмурившись.
У Беренис возникло желание бежать из комнаты. Его горячий нрав был хорошо известен, и все трепетали перед этими его вспышками гнева, причиной которых была обычно чья-либо некомпетентность или нечестность – два недостатка, которые он не мог выносить.
«Я это подозревала, – гневно думала Беренис. – Эта старая любопытная болтунья не упустит случая очернить мое имя и втереться в доверие к папе». Вслух она произнесла:
– Я удивлена, что вы снизошли до того, чтобы выслушивать сплетни черни! Что еще я могу добавить, если вы предпочитаете верить ее слову, а не моему?
– Я не позволю этого, Беренис! – прогремел он, ткнув в нее пальцем. – Вы повсюду разъезжаете с Люсиндой Клейтон, этой женщиной, называющей себя актрисой, хотя всем известно, что она не более чем размалеванная ночная бабочка!
– Она мой друг! – набросилась на него Беренис. – И нас сопровождают джентльмены.
– Возможно, – отметил он мрачно. – Но вы уже связаны обязательством, и не забывайте этого!
– О да, связана обязательством брака, которого я не хочу и который был мне навязан! – крикнула она. Глаза Беренис блестели от слез, но она была слишком горда, чтобы пролить их. – О папа, неужели нельзя было предоставить право выбора мне самой?
Они спорили об этом много раз, и всегда маркиз твердо придерживался убеждения, что этот альянс должен быть заключен, отказываясь поддаться протестам девушки, которую он считал слишком молодой, чтобы разбираться в собственных желаниях. Именно так устраивались браки на протяжении столетий, и он не видел соответствующих оснований для изменения установленного правила. Маркиз расправил плечи и строго посмотрел на свое юное дитя, видя красоту дочери, ее стройную и мягкую фигуру в полном расцвете женственности, ее гордую осанку, проявляющуюся в царственном наклоне головы и твердой линии подбородка и свидетельствующую об аристократическом происхождении. Лишь в лазурных глазах светилась ранимость, которая выдавала себя – как и трепетная нежность ее губ.
Сердце маркиза защемило, потому что Беренис слишком напоминала свою мать, его жену, которую он любил. Воспоминания нахлынули, грозя ослабить его твердость и непреклонность.
– Теперь слишком поздно! Ваш жених уже приехал, – резко сказал он.
Беренис отступила назад, сложив на груди руки, ее глаза стали огромными в блекнущем свете дня. Волны страха поднялись в ее жилах, слепая паника пойманного в ловушку животного выплеснулась наружу.
– Он здесь? В Лондоне? – ахнула она. Краска сбежала с ее лица, оно стало алебастровым.
Маркиз испытал угрызения совести от того, что так неожиданно и резко сообщил эту новость. «Но, черт возьми, – думал он, – большинство девушек были бы в восторге от перспективы столь выгодной партии! Какой дьявол вселился в нее?»
– Он будет обедать у нас сегодня вечером, – продолжил он. – Я рассчитываю на ваше присутствие – и никаких сцен. Это понятно?
Она молча кивнула; ужасное чувство неизбежности парализовало ее мозг. Что бы она ни сказала и ни сделала, та же участь ожидала ее – брак, который висел над ней, словно грозовая туча, вот уже много лет, омрачая ее молодость. И вот он пришел – день, которого она так боялась. Предстояло встретиться с мужчиной, предназначенным ей в мужья, и очень скоро состоится церемония, которая соединит их навечно. И совсем несущественно, будут они любить друг друга или ненавидеть. Это было предопределено. И ей придется покинуть свою родину – Англию, с ее нежными туманными пейзажами, с ее влажным, мягким климатом, с ее неяркими, свежими веснами, с ее жаркими, пахнущими сеном днями середины лета, с ее золотой осенью и запорошенными снегом зимами. Все это такое знакомое и доброе она должна будет сменить на огромную, неизвестную и ужасную страну, лежащую далеко за океаном. Америка! Где обширные пространства до сих пор еще не освоены и заселены индейцами. Нецивилизованная. Некультурная. И ее выдадут замуж за иностранца!
Беренис отчаянно пыталась подавить рыдание, которое поднималось в ее груди, с такой силой сжав кулаки, что ее острые ногти впились в ладони. Она не собиралась давать волю слезам перед этим непреклонным человеком, который называл себя ее отцом и, тем не менее, без колебаний мог услать свою единственную дочь за тысячи миль к чужому берегу. Она послала ему последний агонизирующий взгляд и бросилась к двери.
Его голос остановил ее:
– Я буду ждать вашего выхода ровно в семь часов, – напомнил маркиз.
Беренис чуть не закричала от отчаяния. То, что ее сердце разбито, не имеет значения! О нет, пусть обрушатся небеса, пусть земля перестанет вертеться, – они должны обедать в семь!
– Хорошо, папа, – выдавила она сквозь сжатые зубы и закрыла за собой дверь.
Слуга, который подслушивал, с виноватым видом отскочил назад. Беренис бросила на него уничтожающий взгляд и быстро побежала вверх по лестнице, высоко подняв юбки, стремясь поскорее укрыться в спасительном уединении своей комнаты. Переполненная гневом и отчаянием, несколько минут она, не отрываясь, смотрела на свое отражение в зеркале, словно ища в нем решение всех проблем. Очень скоро она станет чужой даже для себя – «госпожа графиня!» – и все же она не могла представить свою будущую жизнь. Она учила французский, но никогда не была во Франции. Англия воевала с этой страной с 1793 года, а как бы ей хотелось, чтобы семья Лажуниссе никогда не покидала родину и не спасалась бегством в Новый Свет! Приготовления, сделанные задолго до начала военных действий, было бы легко отменить, но теперь ее будущий муж больше не был французом – он был американцем.
Она не нашла успокоения в изучении собственного отражения. Испуганные, бессвязные мысли проносились в ее голове, словно рой пчел. Как выглядит ее будущий муж? Она представляла его пожилым, маленьким и темным, похожим на тех эмигрантов, которые поселились в Англии после революции. Как она сможет вынести это? Если ей суждено быть несчастной, то нечего ждать спасения. Перегрин, ее дорогой, романтичный Перегрин! Боль пронзила ее при мысли о разлуке с ним. Это невозможно. Она должна поговорить с ним сегодня ночью. Может, они смогут убежать, пока не поздно.
Сколько времени она стояла так, затерянная в пустыне страдания, Беренис не знала. Наконец, ее потревожило бесшумное появление Миллисент: настала пора готовиться к обеду. Словно живая кукла, Беренис позволила искупать себя в медной ванне, наполненной теплой, нежно пахнущей водой. Ванна стояла на коврике перед камином, и мерцающие блики пламени танцевали на ее поверхности, сливаясь с блеском множества свечей, расставленных по всей комнате. От мягкой заботливости Миллисент Беренис немного расслабилась. Но все равно ее мозг жгла мысль, что скоро и такое уединение станет ей недоступно. В любую минуту на него сможет посягнуть ее муж. Душа ее, казалось, съежилась от страха, краска залила щеки при мысли о незнакомце, разглядывающем ее тело – и можно не сомневаться, что он не ограничится одним лишь простым разглядыванием…
Эта мысль вызвала у нее отвращение, но ее раздражала и собственная неопытность, она злилась на тех, кто дал ей такое ханжеское воспитание. Конечно же, они были виноваты в том, что ее сейчас наполнял такой безудержный страх! О, Люсинда рассказывала о сексе и об отношениях с мужчинами – циничная, искушенная, она словно выставила на всеобщее осмеяние три зеркала, в которых Беренис могла видеть три отражения мужского естества, три его ипостаси. Муж – обычно пьяный, скаредный негодяй, не имеющий ни малейшего представления о чувствах жены; любовник – покорный коврик у двери, о который его обожаемая может вытирать свои изящные ножки, покупающий подарки, слагающий дифирамбы в ее честь. Вписывается ли Перегрин в этот образ? Есть еще и третий тип мужчин – подлый совратитель, набрасывающийся на девственницу. Люсинда заботливо предостерегала ее от всех трех, но этот совет привел Беренис в смятение.
Окончив купание, она села на пуф перед туалетным столиком, завернутая в толстое белое полотенце, а Миллисент начала расчесывать ее роскошные волосы перед тем, как уложить в сверкающий каскад локонов. Потом она была обильно посыпана душистой пудрой и одета в тончайшую газовую сорочку. Следующим в ее туалете было платье – простой белый муслин, обшитый прямо под грудью розовой атласной лентой, которая давала возможность юбке ниспадать до пола. Сходство с греческим одеянием завершалось низким, квадратным вырезом и пышными рукавами. Затем Миллисент натянула белые чулки на ноги Беренис, застегнула их на подвязки и обула ее в розовые атласные туфли.
Позолоченные часы над камином пробили без четверти семь. Беренис застыла. Она так нервничала, что у нее вспотели ладони под спадающими на них кружевными манжетами. Она торопливо положила еще один легкий мазок помады на губы и румян на щеки, пока служанка приколола к ее локонам ленту, украшенную единственным завитым белым страусовым пером. Она была готова идти. Готова? Бог мой, думала она, разве к этому когда-нибудь можно быть готовой?
Огромные хрустальные канделябры в холле сверкали от множества свечей, когда Беренис молча прошла по мозаичным плитам и остановилась, дрожа, у двери в гостиную.
Сердце ее гулко стучало, и она зябко поежилась, хотя вечер был достаточно теплым и дом хорошо прогревался затопленными повсюду каминами. Ледяной покров, казалось, окутывал ее, вызывая внутренний, полный страха и тревоги, трепет, который невозможно было унять. Чопорный лакей в форменной ливрее и напудренном белом парике торжественно распахнул двери и объявил ее выход. На мгновение Беренис заколебалась, ослепленная ярким светом, заливающим комнату, которая, казалось, отражалась до бесконечности в длинных зеркалах. Ее отец и брат Дэмиан стояли у буфета красного дерева, окруженные гостями. Маркиз прервал разговор, выступая вперед, чтобы приветствовать ее, сопровождаемый одним из гостей.
