Текст книги "Моя семья, мой друг, мой брат (СИ)"

Автор книги: Жанна Даниленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Вечером за ужином в гостях у Говоровых Глеб эту историю пересказывал несколько раз, и они ухохатывались на пару с Сашей.

***

– Говорова! – голос врача вернул Машу в реальность. – Я тут вашего мужа встретила, спросила, как он относится к партнёрским родам. Так он перепугался так и сказал, что не муж. Что ж тогда ходит к вам каждый день?

– Вы про Глеба? Нет, это друг… – а потом тихонько добавила: – семьи.

(Машина соседка по палате покачала головой и одними губами произнесла: «Ну и шалава». Слова больно кольнули где-то под сердцем, и возникла мысль: «Я?Никогда!»)

– Да, он так назвался.

– Нет-нет, это не муж. Мой муж здесь у вас в терапии работает.

– Александр Юрьевич?

– Да.

– Так как вы относитесь к партнёрским родам? Мне поговорить с Александром Юрьевичем?

– Можно, я сама, без мужчин?

– Можно, это же только ваш выбор. Друг семьи, говорите? Ну и дела, тут к жёнам так не ходят, как этот друг к вам. И лекарства, какие ни скажу – всё приносит, хоть и самые-самые.

– Лекарства?! Что ж вы мне не говорили?

– Так я уверена была, что он муж, и он не отрицал ничего до сегодняшнего дня.

Маша расстроилась и загордилась одновременно. Такого друга у неё отродясь не было. Да и у Саши тоже.

Только узнать бы, что за лекарства, и деньги отдать. Так не возьмёт же!

========== Леня ==========

В школе Лёньку с первого класса прозвали Химиком.

Таким прозвищем он обязан своей первой учительнице, Марии Ивановне. Та, в один прекрасный день разглядывая тетрадку первоклассника Заболоцкого с палочками и кружочками, с весёлым изумлением округлила глаза и воскликнула: «Ну ты и нахимичил, дружок!» Лёнька палочкам и кружкам пририсовал ручки, ножки, где получилось – глазки с носиками. Зато никому теперь не было одиноко на тетрадных листах!

Упражнение Лёня переписал, а прозвище Химик приклеилось намертво.

Говорят, имя определяет судьбу человека. А вот судьбу Лёни определило его школьное прозвище. Когда начались уроки химии, он понял, чем будет заниматься после школы. Может даже, всю жизнь.

А потом случилась ещё одна вещь. В гимназию, где учился Лёня, по весне начали приглашать преподавателей из курирующих вузов. Старшеклассникам рассказывали о разных профессиях, описывали, какая интересная жизнь их ждёт в студенчестве. Лёнька на этих лекциях добросовестно отсиживал, но не слушал. Он устраивался подальше от сцены актового зала и резался в виртуальную бродилку на планшете вместе со своим лучшим другом Генкой – по-тихому, чтобы не завуч не просёк. Свою дорогу друзья уже выбрали – Генка собирался на юрфак, а Лёнька решал тесты для абитуриентов химико-технологического.

На одной из таких презентаций Генке позвонила мать, что-то срочное. Ленька, пока ждал друга обратно, от скуки принялся слушать, о чём там вещает со сцены представительный высокий мужчина в отлично сидящем на нём деловом костюме.

Наверное, дело было в весне. Она уже нахально лезла в широкие окна актового зала начинающими зеленеть ивовыми ветвями, клочками пронзительно-голубого неба, яркими солнечными бликами. Весенний ветер просачивался сквозь щели в оконных рамах юркими сквозняками и холодил щёки, заставляя розоветь кожу. А когда открыли несколько фрамуг, стало слышно, как звонко чвиркают на проводах благополучно отзимовавшие воробьи.

Лёнька мало что понимал из рассказа лектора. Его как будто загипнотизировал сам низкий голос мужчины – богатый оттенками, какой-то мягкий и в то же время властный. Если бы Лёне пришло в тот момент на ум попытаться сравнить этот голос с чем-нибудь, наверное, он бы сравнил его с мехом или бархатом. Такое же приятное чувство, когда гладишь мех, только от звучания голоса. Лёнька не был романтиком. Вот ни разу. Но то, как рокотал этот низкий голос, оттеняя радостное птичье щебетанье, то, как лектор добродушно щурился, когда солнечные зайчики лезли ему в лицо, и ещё руки мужчины – красивые, сильные, которыми тот поправлял волосы, взъерошенные ветерком из открытого окна – всё это словно заворожило старшеклассника Заболоцкого. Почему – он и сам не знал.

Когда Генка вернулся, Лёня будто проснулся. Доиграть им не удалось, обзорная лекция закончилась. На стенде возле актового зала Лёня в первый раз за всё время посмотрел, что за вуз им нынче пропагандировали.

Оказалось, факультет биотехнологий в региональном университете. Лектор – профессор кафедры биохимии НИИБ Г.О. Поддубный.

Уже став старше, Лёня вспомнил этот день. День, когда он первый раз увидел своего особенного человека.

***

– На лекцию идёшь?

– А чё, её не отменили?

– Не, какой-то новый препод вместо Зайцевой будет читать. Говорят, какой-то профессор из другого вуза.

– Тогда иду.

Надежда на то, что сегодня удастся вернуться домой пораньше, испарилась, но Лёня не очень расстроился. Экзамены скоро, а без лекционного материала разбираться сложно. В учебнике такая муть. Доцент Зайцева, куратор их группы, уже второй месяц болеет. Семинары ещё худо-бедно проводятся, но многое всё равно остаётся непонятным.

В лекционной аудитории народу было мало, все уже привыкли, что по средам нет лекций. Лёня по своему обыкновению устроился на галёрке, вытащил потрёпанную тетрадь. Звякнул мобильный. Генка. Спрашивает, в силах ли их договорённость насчёт субботы. Лёня принялся набирать ответное: «Само собой!», и пропустил момент появления в аудитории нового лектора.

– Добрый день, студенты! Что-то вас как-то маловато. Эпидемия гриппа в разгаре?

До настоящей весны ещё было далеко. За окном кружил мокрый снегопад, а на голых ветках деревьев зябко жались нахохлившиеся галки. Даже солнца в небе не было видно из-за серых тяжёлых облаков.

Но при звуке этого голоса Лёне показалось, что по всему лекционному залу рассыпались солнечные зайчики.

***

В этот вечер Лёня вернулся домой гораздо позже обычного. Но его никто ни ругал. Мать сразу же засуетилась на кухне, подогревая щи и картошку, сестрёнки облепили в четыре руки. Отец выглянул из зала с газетой в руках – старший Заболоцкий принципиально не верил новостям по телевизору и интернету, предпочитая по старинке выписывать печатную периодику.

– Здорово, Лёнь. Как там гранит науки, не весь ещё сгрыз?

Лёня смог только устало улыбнуться. Обычно с отцом они устраивали целые словесные баталии на тему этого самого «гранита». Павел Заболоцкий всю жизнь проработал на химкомбинате слесарем, женился поздно и Лёнька у них с Ларисой родился, когда им обоим было уже по тридцать пять. А через десять лет к священному ужасу четы Заболоцких у Лёни появились сестрёнки-близнецы. Ужас быстро прошёл, остались бесконечные хлопоты и неожиданное счастье. Лёня умом пошёл в мать, которая, хоть и без высшего образования, но уже давно в мастерах участка ходит в своём цеху и потому на пенсию её никто не отпускает. Когда старший сын сам, без всякой помощи поступил в химико-технологический университет, отец с матерью аж помолодели, Лариса вообще начала на работу в строгом костюме ходить, не дать не взять – бизнес-вумен. Мама будущего начальника, это вам не хухры-мухры! Павел гордился сыном безмерно, но на словах вечно ехидно подкалывал – инженеров нынче пруд пруди, а вот квалифицированных рабочих кот наплакал. Лёнька вспыхивал и бросался в бой, доказывая, что скоро вообще отпадёт нужда в человеческом труде, всё роботы будут делать, а люди только мозг развивать. От их таких ежевечерних споров оба получали колоссальное удовольствие, а сестрёнки слушали, раскрыв рты.

Но сегодня Лёня не поддержал привычную пикировку. Осторожно отцепил от себя Маринку и Настюшу, разделся, вымыл руки. Машинально улыбался и кивал матери, пока та рассказывала что-то, наливая ему щи в тарелку и нарезая хлеб.

– Лёнь, ты не заболел? – мать озабоченно потрогала сыну лоб. – Горишь весь.

– Всё в порядке, мам, просто устал. Пешком шёл, автобусы плохо ходят.

Закрыв за собой дверь своей комнаты, Лёня с минуту постоял, бездумно глядя на кровать. А потом сполз по двери на пол, и так и остался сидеть, уткнувшись лбом в колени. Что-то странное происходило с ним, и не было рядом никого, у кого бы Лёня Заболоцкий мог спросить, почему это происходит.

***

– Ген, слушай, у тебя так бывало – слушаешь чей-то голос, и крыша едет?

– А как же! – Генка ткнул в клавиатуру, и компьютерные колонки вздрогнули от мощного аккорда. – Вот от этого голоса меня вообще в пыль разносит!

Как в Соловьёве уживались врождённая интеллигентность и любовь к хулиганскому джаз-року, Лёня уже не пытался понять. Генка есть Генка, он такой, и другого друга Лёне не надо. Только теперь у Лёни появился секрет от лучшего друга, и это бесит. Особенно потому, что Лёня, вроде как, встречается с двоюродной сестрой Соловьёва.

Серьёзно с кем-то встречаться Лёне как-то не хотелось. С девушками сложно общаться, они похожи на неуправляемые химические реакции – никогда не знаешь, какое твоё слово или действие сыграет роль катализатора, а которое напрочь заингибирует только-только наметившуюся близость. Спокойному, даже немного флегматичному Заболоцкому быстро надоедали перепады настроения его подружек. То ли дело Генка – с ним можно болтать о чём угодно или просто сидеть за компом, слушать грохочущую музыку и пить пиво из кружек (замаскированное под чай, у Соловьёва мать строгая).

– Да я не про певцов! Обычный голос, у какого-нибудь знакомого!

– А-а. Неа. Не было такого. Усыплять вот получается, особенно у нашего препода по гражданскому праву. А что? У тебя кто-то появился? С Зойкой разбежались, что ли? То-то она вчера в кафе с каким-то Серёжей ходила, мать по телефону с тёть Дашей болтала. Разбежались?

– Да вроде нет. Разговора пока не было.

– Разбегайтесь. Зойке за границу охота свалить, а ты же у нас патриот, к родителям на завод собрался, династию продолжать.

Родители Заболоцкого на самом деле ожидали, что Лёня после учёбы устроится на химкомбинат. Мать даже справки наводила – нужны ли родному предприятию инженеры-технологи. Нужны, кто б сомневался. Только вот Лёня теперь не знал, какое у него впереди будущее.

Куратор их группы неожиданно для всех ушла из университета. Говорили, грипп дал осложнение на сердце, чуть ли не до инвалидности дело дошло. Лекции по её предмету весь семестр читал профессор Поддубный.

Лёня на второй же лекции устроился на первом ряду. Накатившаяся на город селевым потоком ранняя весна исправно швыряла в окна пригоршни солнечных зайчиков, и голос Глеба Олеговича казался Лёне мягким бархатом, в котором тонут солнечные искры.

О таком ведь никому не расскажешь, правда? Можно восхищаться этим человеком как преподавателем, блестяще разбирающимся в своём непрофильном предмете. По основному роду занятий Поддубный биохимик, Лёня уже всё про него разузнал. Но органическую химию и основы биотехнологий разжёвывает так, что даже учебники читать не надо. Вот про это можно рассказывать и хвалить умницу-профессора.

Но кому рассказать, что каждое слово, произнесённое Глебом Олеговичем, отдаётся у Лёни где-то в груди глубинной вибрацией? Как признаться – даже самому близкому другу – что Заболоцкому нравится смотреть на руки профессора? Они такие… такие… Вот нет у не-романтика Лёни подходящих слов, чтобы описывать то, что ему нравится. У него получается только смотреть и внутренне замирать.

Вот что это, а? Любовь? Да о какой любви может вообще идти речь? Нет, Лёня не ханжа, и гей-порно они с Генкой как-то раз посмотрели – чисто для общего развития. В Лёнином универе полно студентов, смахивающих на геев, или просто прикидывающихся таковыми – это же теперь в тренде. Заболоцкого никогда это не задевало и не шокировало. Как однажды Генка высказался: «Вне зависимости от сексуальной ориентации, приключения все себе находят на одно и то же место».

Так что теперь получается, он, Леонид Заболоцкий – гей? Так ведь даже мыслей у него нет, чтобы как-то сблизиться с профессором Поддубным! Который, к тому же, пользуется бешеным успехом у женщин всех возрастов, на его лекциях даже на ступеньках лестниц девушки сидят. Правда, обручального кольца у Глеба Олеговича нет. Лёня так внимательно рассматривал его руки со своего первого ряда, что даже нарисовать бы их мог, если бы умел.

Что же это, а? Что же это за непонятная, почти наркотическая тяга – слушать этот голос, смотреть на эти руки? Кто бы помог разобраться, а?

***

В тот ночной клуб Лёня попал совершенно случайно. Праздновали закрытие сессии, сначала чинно сидели в кафе, потом постепенно разогрелись пивом и водкой – и понеслась.

Лёня даже названия этого заведения не успел прочитать, две его одногруппницы, повиснув на локтях Заболоцкого, заволокли Лёню внутрь с энергичностью муравьёв, вцепившихся в дохлую гусеницу.

Пить Лёня умел, но в этот вечер он выпил слишком много. Всё плыло перед глазами, и в какой-то момент ему стало совсем плохо.

Когда Лёня вернулся из туалета, одногруппники уже рассеялись по всему танцполу, а за их столиком сидели какие-то незнакомые люди. Лёне, в общем-то, было наплевать, с кем пить дальше, хотя уже не очень-то и хотелось.

Возле барной стойки было не протолкнуться. Пока Лёня стоял среди таких же страждущих, ожидая момента, чтобы нырнуть в просвет между спинами и взять у бармена ещё пару коктейлей, его кто-то чувствительно толкнул в бок.

– Осторожнее!

– Прости.

Даже музыка, от громкости которой закладывало уши, не смогла испортить бархат этого мягкого и властного голоса.

Лёня пошёл за Поддубным как крыса за дудочкой кудесника из Гаммельна. Сел за столик, спрятанный в стенной нише. Заговорил с ним первый – что-то о выпивке, о субботнем вечере, о слишком жарком лете. Не напрягся, когда Глеб Олегович взял его за руку. Поддубный тоже был пьян – полностью, почти до потери сознания. И было вполне естественно, что профессор не узнал своего студента. Они вышли из ночного клуба вместе, и Лёне было всё равно, что о нём подумает таксист – руки Поддубного, те самые руки обнимали его, и всё остальное перестало существовать.

Наверное, будь Лёня хотя бы на капельку трезвее, он не поднялся бы в квартиру Глеба. Не разрешил бы раздеть себя, не раздевал бы его в ответ. Ничего бы не было – ни угара какой-то тёмной, звериной похоти, не оглушительной боли от первого в Лёниной жизни опыта с мужчиной. Поддубный не был с ним груб. Он просто не знал, что он у Лёни первый. Потом, кажется, понял, но это уже не играло никакой роли. Лёня не дал ему остановиться.

Утро, наступившее после сумасшедшей ночи, было самым прекрасным в жизни Лёни Заболоцкого.

И самым страшным.

***

После того, как Поддубный вытолкал его из своей квартиры, Лёня не сразу вернулся домой. На последние деньги он купил билет на электричку и уехал за город. Забрёл в какой-то дачный посёлок, долго шёл по улице с ровными рядами домиков. Когда домики закончились, асфальтовая дорога превратилась в тропинку. А тропинка вывела Лёню к озеру.

О том, чтобы покончить с собой, Лёня не думал ни разу в жизни. Не думал и сейчас. Просто сидел на берегу озера и смотрел на воду.

– Друг, закурить не будет?

Незаметно подошедший пожилой мужчина чем-то напомнил Лёне отца. Наверное, такими же, как у Павла Заболоцкого натруженными руками с широкими, крепкими ладонями. Лёня покачал головой.

– Извините, не курю.

– Ну и правильно. Я тоже вроде как бросил, а тут видишь, какое дело… Вот что бабам от нас вечно надо, а? Что они вечно мозг выедают – то не сделал, это не сделал! Прямо с утра пилить начала, зар-раза!

Случайный Лёнин собеседник присел рядом с ним на взгорке, тоже уставился на озёрную гладь.

– Ты-то чего тут один сидишь? Тоже из дому погнали?

– Погнали.

– А ты не бери в голову. Никуда они от нас не денутся. Кому они нужны, кроме нас-то? Вот кто ещё будет слушать их, если не мы? Правильно я говорю?

«Кому они нужны, кроме нас?» Эти слова словно эхом отдались в Лёниной голове. Ночью Глеб сказал что-то похожее, только не совсем.

«Кому я теперь нужен, кроме самого себя?»

Вот что он сказал.

Лёня встал и забросил в озеро камешек, который вертел в пальцах. По воде пошли круги.

– Спасибо. Я пойду.

– Бывай.

Домой Лёня вернулся только вечером – пришлось добираться пешком, из электрички его высадили на первой же станции как безбилетника.

***

На кафедру биохимии НИИБ Лёня устроился без труда. Там всегда была нехватка именно младших лаборантов. Родители, узнав о том, что Лёня пошёл работать, сначала попытались его отговорить, напирая на то, что учёба важнее. Но Лёня не стал учиться хуже.

Наоборот, теперь он учился как проклятый. И на работу бегом бежал. У него появилась вполне определённая цель в жизни.

Однажды он сможет подойти к Глебу Олеговичу Поддубному как равный. Как человек, получивший высшее образование и чего-то уже добившийся в жизни. Он подойдёт и скажет тому, кого любит: «Вы нужны не только себе, Глеб Олегович. Вы нужны мне. Очень нужны».

Пусть пока Лёня мог только издали смотреть на Поддубного. Это ничего. Время ничего не значит и не решает, если у человека есть цель.

***

Теперешнему Лёне Заболоцкому было смешно и грустно вспоминать себя тогдашнего – почти полтора года назад. Как он обрадовался, когда секретарь Поддубного отправил его за кофе и бутербродами для Глеба! Как бежал к нему домой, плюнув на транспорт и проскакивая светофоры перед капотами автомобилей!

Как звонко эхо в подъезде повторяло «Я люблю вас!», вырвавшееся так не вовремя, так не к месту…

Лёня почти сразу же после этого случая уволился с кафедры. Родители обрадовались. Теперь Лёня вечерами сидел дома, помогал с уроками сестрёнкам и слушал пространные отцовские рассуждения о мировой политике.

Когда в их ТУ началась ярмарка вакансий, Лёня набрал полный пакет рекламных проспектов.

Куда угодно. В другой город, в другую страну, хоть в Антарктиду. Лишь бы подальше от любимого человека, с которым Лёне никогда не быть вместе, которому он совершенно не нужен.

Только одного Лёня не учёл, строя новые планы и выбирая новую цель взамен потерянных.

Жизнь такая штука, которой свойственно любые человеческие мечты выполнять во что бы то ни стало, только не так, как человек запланировал это сделать.

***

Хорошо, что дождь зарядил уже тогда, когда Лёня добрался до кафе с лампами под зелёными абажурами – так его описал Гена. А потом друг позвонил и умирающим голосом поведал, что уже на выходе от души прищемил себе палец дверью, теперь лежит при последнем издыхании и праздновать свой собственный день рождения – наверное, последний! – не в состоянии. Лёне было одновременно и смешно, и досадно. Ладно, с кем не бывает. Кажется, дождь поутих, можно закупиться в супермаркете, доехать до страдальца, и посидеть с Геной у него дома. С этими мыслями Лёня поднялся и начал пробираться к выходу.

И увидел за столиком возле окна Глеба Поддубного.

***

Меньше всего Лёня ожидал от себя, что не пойдёт к Гене. Ноги сами привели его к дому Глеба. Если бы эти самые ноги не замёрзли до полной потери чувствительности, Лёня простоял бы рядом с его домом всю ночь.

Ещё меньше Лёня понимал, почему он вернулся сюда снова на следующий вечер.

Пытаться что-либо понять почти инженер-технолог Заболоцкий перестал, когда «Ауди» представительского класса, за рулём которой сидел профессор Поддубный, чуть не толкнула его капотом, паркуясь в неположенном месте – прямо под окнами дома Глеба.

========== Брат ==========

– Ты хочешь уехать?

Глеб прокручивал разговор с Машей уже который раз и даже злился. Вот что за женщина такая! Лишь бы все были с ней рядом, лишь бы за юбку её держались. И слезы неподдельные в глазах…

Как можно отказаться от такого предложения? Такие шансы каждый день не выпадают. Это была мечта всей его жизни – работать в Национальном институте общемедицинских наук США. А тут сам Джон Гёрдон, лауреат Нобелевской премии предлагает участие в проекте. Конечно, он за! Конечно, надо ехать! Это то, это оно, это просто невообразимо что!

Вот с этой радостной новостью он и летел на встречу с Машей. А кому можно рассказать и кто ещё может порадоваться совершенно искренне за него? А нарвался на слёзы.

Нет, она улыбалась и поздравляла, и вроде радовалась, только глаза уж очень неестественно блестели. ЕЁ такие говорящие глаза.

Глеб ушёл немного с обидой. Он ждал искренней радости, и участия, и соучастия. Он ведь потом через пару лет и её туда бы перетащил с семьей…

Только Маша сказала, что это нереально. Сашина мать никогда не подпишет отказ от материальных претензий к сыну, обязательного для выезда за границу на ПМЖ. Просто из вредности и зависти не подпишет.

И Глеб ушёл. С обидой от недопонимания.

На работе всё не ладилось. Этому раздолбаю Виталию Глеб вообще предложил написать заявление по собственному желанию, иначе пообещал уволить по несоответствию. Как можно, имея красный диплом, быть таким придурком?! Вот это у Глеба совсем в голове не укладывалось.

От грустных мыслей спасала работа. Вот работой он и занимался, не поднимая глаз от компьютера и бумаг с таблицами, когда позвонил Саша.

– Глеб, привет! Прости нахала, я сегодня задерживаюсь чуток. Аню глянешь? Просто зайди и посмотри, что делает ребёнок.

– Хорошо, и уроки проверю. Не волнуйся. Саш, мы там с Марией чуток повздорили, не сильно, но к взаимопониманию не пришли.

– Что ты хочешь от глубоко беременной женщины? Она мыслит эмоциями и выводами на их основе. Это особый вид мышления, неподвластный вообще ничему, даже её собственному пониманию.

Глеб рассмеялся и его отпустило. Действительно, срок у Маши уже большой, а он ей о работе с американцами рассказывает… Сам сглупил, потом надо будет вернуться к этому вопросу, через пару месяцев, когда родит.

Виталий принёс заявление на увольнение. Ныл, унижался, просил. Его не было жалко, вот совсем не было. Поддубный молча подписал и отправил в отдел кадров. Пусть других дураков ищет – клевать на липовый красный диплом. Кстати, его же кто-то привёл… Только бы вспомнить, кто? Ну да ладно, потом разберётся.

***

Маша плакала. Остановить слёзы никак не получалось. Конечно, Глеб выберет работу в этом институте американском, конечно, это перспектива, это то, чего он так хотел! А что ещё у него есть, кроме работы?

Да, он великий учёный, это его стезя. Он всю свою жизнь посвятил своему делу, он гений. А чего хочет она? Правильно, чтобы он был рядом. Потому что он родной и близкий. И она его любит. Просто любит настолько, что жизни своей без него уже не представляет. Потому и отпустить не может. Пропадёт она без него. Нет, не пропадёт, но такого чувства и такой привязанности больше ни к кому не случится.

Зачем ему уезжать?! Она говорила с ним про себя, произносила целые пафосные речи, которые никогда не посмеет произнести вслух.

Потому что это эгоизм. Она должна радоваться за него, а она о себе думает. Нельзя так.

Но только легче от понимания своей неправоты не становится, он же ей как брат, старший и самый лучший.

Глеб – второй по счёту настолько необходимый для неё человек. Первый –Саша. А до Саши была мама. Но мама умерла, а она, Маша, живёт. Пережила ли? Отпустила ли ту боль утраты? Нет. Не пережила и не отпустила, живёт с болью. Просто она не такая резкая, как тогда. Теперь уже привычная, почти естественная, тупая, а иногда ноющая боль.

Ладно, надо прекращать распускать нюни и просто переспать ночь с так внезапно свалившимся на неё горем. А утром она сможет спокойно думать и принимать действительность такой, какая она есть.

Есть не хотелось, двигаться тоже. И Маша попыталась уснуть.

***

Саша сегодня был в приёмном отделении. Там путём самообращения пришёл мужчина с жалобами на боли в желудке. Выглядел он не очень, за день до обращения явно злоупотреблял спиртным и его спихнули молоденькой докторше. В приёмном было не протолкнуться, и девушка, опутав пациента проводами переносного ЭКГ-аппарата, снимала кардиограмму на банкетке. Почему Саша заглянул ей через плечо, он и сам не понял. Наверное, сказалась привычка контролировать вся и всё, а Люсе, которая работала всего первый год, он особо не доверял.

– Ничего страшного, – успокаивающе говорила та. – Обычная ишемия. Вы сейчас посидите немного, отдышитесь и ступайте домой. А завтра придёте в поликлинику, к участковому терапевту…

– Можно вас на секундочку, доктор?– позвал её Саша.

– Вы что, не видите, что я занята? – с вызовом произнесла Люся, но всё-таки поднялась и зашла следом за Сашей в дежурку, прикрыв за собой дверь.

– Это не ишемия, а начало инфаркта, – сказал Саша. – Сегмент «эс – тэ» уже попёр вверх…

– Это наводка, – возразила Люся. – Это же старая модель переносного аппарата. Я же вижу, что там на самом деле.

– Зато я умею читать кардиограммы, милая девушка. Пациента надо госпитализировать с острым инфарктом.

– Что вы там умеете? Если бы не были протеже Поддубного, то вас и на работу бы никто не взял!

Саша не отступил и разговор продолжился у главного врача. Мужчину госпитализировали, а через пару часов ЭКГ уже отчётливо показывала инфаркт миокарда.

Естественно, всё закончилось разбором полётов, и написанием объяснительных, а потом ещё истерикой и гневной речью Люсечки.

Дальше выяснилось, что работать в таком перевозбуждённом и расстроенном состоянии она не может, и Сашу попросили ей помочь.

Вот из-за всех этих событий он был вынужден позвонить Глебу с просьбой приглядеть за дочкой.

Глеб обещал.

***

Звонок на сотовый Саши раздался в районе девяти вечера. Это был дежурный врач из отделения патологии беременности. Звонил он с самыми неутешительными вестями. Давление у Маши подскочило очень сильно и не сбивается, её перевели в отделение реанимации, и сейчас решается вопрос о дальнейшей тактике.

Его просили срочно подойти.

Пришлось объяснять всё той же Люсе, что дежурить она будет одна, пока он не разберётся в ситуации с женой.

Пока шёл в родильный корпус, Саша набрал номер Глеба.

И вот тут психика дала сбой. Голос Саши задрожал, и справиться с нарастающим нервным напряжением, переходящим в панику он уже не мог. А Глеб так долго не брал трубку.

– Да, Саша, всё хорошо, я заруливаю во двор и сразу к Анютке.

– Глеб, Машка в реанимации, говорят, всё плохо, и ребёнок недоношенный. Гинекологи решают, я уже тут под дверью, но меня не пускают. Ты с Анюткой побудь…

– Хорошо, как скажешь. Звони. Сам хоть держись…

Саша не ответил. Но сигналы отбоя Глеб не услышал.

***

Глеб думал. Ему надо быть там. Не с Анюткой, а там, в больнице, с Сашей, и всё разузнать, и, может быть, помочь. У него же и связи есть, и деньги. Он там нужнее. Только куда пристроить ребёнка? И надо это сделать быстро!

Может, Анюту с собой взять?

Пока Глеб пытался припарковаться – места было мало, а ведь надо было ещё и развернуться – светом фар выхватило чью-то смутно знакомую фигуру.

Удивляться и раздумывать было некогда. Что Лёня делает во дворе его дома сейчас неважно, об этом Глеб подумает позже.

Главное – это человек, которому можно доверять. Настолько, что можно доверить ребёнка.

– Лёня, ты тут по делам или как? Ты торопишься? Можешь помочь? Это важно, просто очень важно! Гораздо важнее, чем тогда… ну, в тот раз.

– Что нужно сделать, Глеб Олегович?

– С племянницей посидеть.

– С племянницей?! – Лёню чуть не разобрал смех, но глянув на жутко обеспокоенное лицо Поддубного, он понял, что тот не шутит. И согласился.

***

Через сорок минут Глеб загнал свою машину на парковку больницы и бегом влетел в зал ожидания приёмного покоя. Саша в белом халате, с фонендоскопом на шее стоял около окна в пустом зале, его плечи содрогались.

Глеб подошёл к нему.

– Саша, что?

– Взяли в операционную. Если бы ты знал, как я боюсь…

Глеб прижал его к себе.

– Я тоже, Саша.

========== Анюта ==========

Анюта Говорова совершенно точно выяснила к своим шести годам: её родители – страшные паникёры.

Нет, ну правда! Всё время волнуются из-за каких-то смешных вещей! Например, боятся отпускать её одну на улицу. Мама даже хотела Аню в школу водить и встречать после уроков! За руку водить, вы только подумайте! Это её, уже самую настоящую школьницу, практически взрослого человека!

Да все её одноклассники умерли бы со смеху! Хорошо, что удалось уговорить дядю Глеба заходить за ней по утрам. Мама из окна наблюдала, как они вместе выходят со двора и сворачивают за угол. И не переживала.

А про то, что за углом дядя Глеб торжественно пожимал Анюте руку, желал ей хорошего дня и потом они расходились в разные стороны, они оба маме не говорили. Вот совершенно ни к чему!

Дядя Глеб её понимает гораздо лучше, чем мама с папой. Для родителей она всё ещё маленькая девочка, которую нужно баловать, от всего оберегать, и не про всё рассказывать. Дядя Глеб тоже говорит, что есть много вещей, которые ей пока не понять. Но тут же добавляет – не потому, что она глупая, а потому, что пока нет «жизненного опыта».

Ане очень нравится, что дядя Глеб общается с ней как со взрослой. И советуется обо всём. Например, про папу они разговаривали: дядя Глеб спрашивал у Ани, как будет лучше для папы – если он будет работать в обычной больнице рядом с домом или в большом больничном комплексе, до которого ехать дольше. Аня сразу сказала – в большом. Папа часто говорил маме – ещё там, в их старом доме – что если бы он работал в каком-нибудь крупном стационаре (да-да, Аня знает такие слова, и знает, что они значат!), то зарабатывал бы больше денег. Папа из-за денег всё время переживает, боится, что недостаточно зарабатывает для «своих родных девочек». Мама его утешает, но он всё равно переживает.

Родители и не подозревают, что дети многое слышат, даже когда разговоры взрослых ведутся за закрытой кухонной дверью. Аня не специально подслушивает, вовсе нет! Просто так получается – иногда не сразу засыпается. Поэтому Анюта знает про своих маму с папой много разных вещей.

Мама всё ещё часто плачет по своей маме, Аниной бабушке. Она умерла, когда Ани ещё не было на свете. А папина мама не хочет видеть свою внучку, и с папой не хочет разговаривать. И папа всегда мрачнеет, когда слышит слово «бабушка». Вот глупая она, эта папина мама! Папа же самый лучший!

То, что они переехали – это здорово! Город, такой большой, такой красивый, Ане нравится. И школа нравится, и дядя Глеб, с которым мама сначала переписывалась, а потом подружилась, и папа тоже. Иногда дядя Глеб доходит вместе с ней до школы, и тогда Анюта идёт по школьному двору совсем гордая – ни у кого из провожающих своих детей родителей нет такого красивого пальто, и ботинки у дяди Глеба особенные, и вообще он самый красивый и высокий, вот!

Когда Аня спросила у дяди Глеба – он её взаправдашний дядя или нет, он твёрдо сказал – самый что ни на есть взаправдашний, родной. Значит, он и маме родной, и папе тоже. Правильно же?

Пожалуй, дядя Глеб пока что единственный взрослый, которого Анюта считает по-настоящему взрослым. Папа с мамой у неё, конечно, замечательные, но иногда не понимают самых простых вещей и расстраиваются из-за глупостей! Например, из-за того, что теперь Ане приходится по вечерам сидеть одной – мама лежит в больнице, а папа всё время на работе. Будто бы Анюта без них тут с голоду помрёт или заскучает. Вот ещё! Она давно прекрасно умеет греть суп в кастрюльке и делать бутерброды с сыром в микроволновке, и даже чай умеет заваривать! Из пакетика. Этому всему её дядя Глеб научил. А ещё он обещал Анюту научить делать королевский омлет. У него очень вкусно получается. И дядя Глеб в эти дни совсем не переживает, когда Анюта остаётся одна. Он просто звонит ей на её новенький телефон – кстати, его тоже дядя Глеб подарил! – и говорит, чтобы ставила чайник, а он скоро приедет. И всегда привозит к чаю какие-нибудь вкусные конфеты. А потом они вместе дожидаются папу с работы и делают уроки.