Текст книги "Звонок из Ленинграда"

Автор книги: Жанна Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

VIII. Александр Новиков

Румяный мальчик с белым чубом и карими, круглыми, как у Буратино, глазами стоял возле книжных полок в коридоре, придерживая за ошейник большую рыжую собаку. Ксюша задержалась в открытой двери, любуясь собакой, – такая она была красивая. На широкой груди топорщилась белая манишка, а на стройных сильных лапах красовались белые носочки; одно ухо торчало, другое висело, и от этого казалось, что собака вот-вот засмеется.

Дядя Павел легонько ткнул Ксюшу в спину чемоданом.

– Иди, иди, не бойся, – сказал он.

И прошел вперед, пронеся чемодан над Ксюшиной головой. Большое доброе лицо дяди Павла с мясистым носом и толстыми губами было красным от ветра и мокрого снега. На белом кудрявом чубе, свисавшем на лоб из-под сбитой на затылок серой шляпы, искрились мокрые снежинки. И весь он был какой-то немыслимо громадный. И сильный. Ксюша, когда увидела его на аэродроме, сразу подумала, что он похож на Илью Муромца, и пожалела, что сейчас другое время и никто не носит блестящие кольчуги и богатырские шлемы. Дяде Павлу они пошли бы больше, чем пальто и шляпа.

– Я не боюсь, – сказала Ксюша, – я никогда собак не боюсь. Папа говорит, что бояться надо глупых людей, а не собак.

– А когда я гуляю с Мишкой, – сказал мальчик, – некоторые люди почему-то боятся и кричат: «Почему без намордника? Еще укусит, кто будет отвечать?»

Он так смешно произнес эти слова, подражая сварливому женскому голосу, что Ксюша и мама рассмеялись.

– А папа говорит, что храбрый человек – тот, кто сам себя не трусит, – вставила Ксюша.

Дядя Павел глянул на нее сверху. Лицо его сморщилось, а глаза превратились в темные насмешливые щелки.

– Красиво, но непонятно. Объяснись.

– Правду сам себе про себя говорит. А трус сам себя обманывает от страха.

– Ничего себе, – изумленно сказал дядя Павел и повернулся к маме, – растут младенчики-то на нашу голову…

– А ты думал, – гордо сказала мама, сияя глазами.

Такая у нее особенность: стоило кому-нибудь сказать хорошее про папу или Ксюшу, она начинала вся светиться.

– Ну, здравствуй, Сашенька. С ума сойти, как ты вырос! – Она сбросила шубу на руки дяде Павлу и шагнула к мальчику.

Саша вежливо улыбнулся, словно хотел сказать: «Да, вырос… вы уж извините, что так получилось». И уставился на Ксюшу серьезно и с ожиданием.

Дядя Павел взял сына за плечи и переставил, как свечку, от книжных полок к вешалке. Пес радостно подпрыгнул и лизнул Сашу в щеку.

– Знакомься, сын. Это и есть та самая Ксения Ермакова – дочь Андрея Савельевича и тети Лиды, которых ты знаешь с пеленок.

Мальчик кивнул, протянул руку.

– Санька. А по-настоящему – Александр Новиков.

– Что за странная манера знакомиться? – удивленно спросил дядя Павел. – Сам изобрел?

– Нет, – сказал Санька. – Так со мной одна девочка в деревне знакомилась. Тебе не нравится?

Из кухни выбежала худенькая высокая женщина, смуглая, как цыганка. Не хватало только длинных золотых серег и цветастой шали. Женщина схватила маму и закружила вокруг себя. Мишка прыгал рядом, радостно взлаивал и все пытался втиснуться между ними.

– Натка, задушишь! – кричала мама, смеясь.

Тетя Наташа отпустила маму и всплеснула руками.

– А это что за девица? Неужели твоя Ксюха?! Ну, знаешь…

Она наклонилась, обдав Ксюшу запахом ванили, расцеловала ее в обе щеки и сказала:

– Саня, пока картошка сварится, покажи Ксюше свою комнату.

Мишка побежал вперед, открыл носом дверь и остановился, помахивая хвостом, точно радовался, что может показать гостье комнату хозяина. Она была небольшой и кроме тахты, письменного стола и полки с книгами ничего здесь не было. Но зато на стенах висело так много, что не было видно, какого цвета обои: теннисная ракетка, боксерские перчатки, рапира, черные африканские маски и… миллион картин!

На одних картинах скалили зубы невиданные фиолетовые и оранжевые звери с глазами, как фонари. На других сквозь черный жутковатый космос неслись пылающие ракеты, окутанные голубоватым сиянием. На третьих вообще ничего не понять – все цвета сразу. У Ксюши даже голова закружилась от многоцветья.

– Это ты рисовал? Сам? – спросила она.

– Нравится?

– Ужасно! Ты просто самый настоящий художник! У нас в школе так никто не сможет, даже старшеклассники.

Санька вспыхнул от удовольствия. Большие, как у отца, губы растянулись в счастливую и немного смущенную улыбку.

– Я сейчас маму позову, пусть тоже посмотрит, – сказала Ксюша.

Санька перестал улыбаться.

– Не надо. Понимаешь… это не совсем я…

– Как это – не совсем ты? А кто?

Санька опустил голову, помолчал, потом сказал нехотя:

– Ну… это больше Тимка рисовал… – И заторопился, словно боялся, что Ксюша не станет слушать и уйдет. – Ты не думай, и я тоже рисовал. Я вот этому дракону хвост и рог на носу нарисовал… И вот эту ракету закрасил красным цветом, а вот этот трактор я рисовал… Летом в деревне я одному пограничнику такую картину нарисовал, что все ахнули. Честное слово! И Нюся тоже тогда сказала, что я настоящий художник…

Он запнулся и замолчал. Он даже вспотел от смущения. Ксюше стало его жаль. Картины были такими прекрасными, что было уже не важно, кто их рисовал на самом деле. На них хотелось смотреть и смотреть…

– А ты бы так смог? – тихо спросила Ксюша.

– Еще бы! – Санька воодушевился. – Конечно! Правда, пока не совсем. Мама обещала мне настоящую акварель достать, «Ленинград». Это самые лучшие краски. Тогда я еще не так нарисую.

– А этот Тимка у вас в доме живет?

– У нас. На первом этаже. Только он не ходит.

– Как это не ходит?

– Ну, откуда я знаю… Что-то с ногами… Он и в школу не ходит, дома учится.

– А кто ему уроки носит?

– Учителя, наверное, кто же еще? Я его раньше и не знал совсем. А когда из деревни вернулся, иду себе, а он сидит возле окна и говорит: «Как тебя зовут?» Я говорю: «Санька, а что?» А он говорит: «Санька, хочешь я тебе картину подарю?» И подарил. И потом еще много дарил. И другим ребятам тоже. Ой, Мишка! Отдай сейчас же!

Санька кинулся к тахте. Ксюша оглянулась. Оказывается, пока они разговаривали, пес вытащил из-под тахты толстый коричневый альбом и с наслаждением грыз переплет.

Санька выхватил альбом и замахнулся им на Мишку. Пес жалобно тявкнул, поджал хвост и на брюхе уполз под тахту. Санька чуть не плакал.

– Мой альбом с марками! У-у, бессовестная собака! Получишь еще!

Он вытер альбом, сунул его в ящик стола и, схватив длинную деревянную линейку, начал шарить ею под тахтой.

– Вылезай сейчас же!

Мишка тоскливо взвыл, но не вылез.

– Зачем ты его ругаешь? – спросила Ксюша.

– Я должен его наказать, чтоб в следующий раз знал.

– Так он же не виноват.

– Здрасте! А кто виноват? Вчера арифметику сожрал, а сегодня за альбом принялся. У-у… дурацкая собака!

– Ты и виноват. Собака думает: раз на пол брошено, значит, никому не нужное.

Санька перестал шарить линейкой и поднял к Ксюше красное, злое лицо.

– Думает, – передразнил он, – много ты понимаешь. Собаки не думают, если хочешь знать.

– Нет, думают.

– Нет, не думают! У них рефлексы, понятно?

Ксюша тоже рассердилась. Видел бы этот белобрысый мальчишка Найду, собаку деда Савелия. Недаром отец всегда берет с собой Найду в поле.

– Это у тебя рефлексы! А моего дедушки собака Найда даже железо под землей отыскивает, понятно? А когда дедушка заболел и не мог даже рукой двинуть, Найда сама побежала в село за десять километров и под окном у дедушкиного друга фельдшера выла и лаяла, пока он не проснулся и не вышел. Найда тогда схватила его зубами за штаны и стала тянуть… Фельдшер сначала испугался, думал, бешеная собака, а потом жена его сказала: «Ой, никак лесникова собака! Иди же, старый, живее, поди, захворал лесник-то наш».

Санька швырнул линейку и сел на пол.

– Заливаешь?

– Можешь у моей мамы спросить. Я никогда не заливаю, как некоторые.

Санька нахмурился и снова зашарил линейкой под тахтой. Было видно, что его задели Ксюшины слова и теперь он цеплялся к Мишке просто из упрямства. Под тахтой не было слышно ни звука. Ксюша усмехнулась.

– Не пойдет он сейчас к тебе, можешь не звать. И рефлексы не помогут. А вот ко мне пойдет.

Она села на стул и ласково позвала:

– Мишка, иди ко мне… Ну иди, иди, собаченька…

Мишка заворочался. Осторожно выбрался из-под тахты, подполз к Ксюше, боязливо косясь на Саньку, затем встал на задние лапы и уткнул голову Ксюше в колени.

– Дурацкий пес, – обиженно сказал Санька и отвернулся.

– И не дурацкий совсем, а умный. Ты же его сам несправедливо обидел. Дед говорит, что собаки лучше людей правду и ласку понимают. Я раз на Найду закричала, так она два дня со мной разговаривать не хотела. Я даже у нее прощения просила.

– И все равно, – упрямо сказал Санька, – я его хозяин, а не ты.

– От хозяина-то еще обидней.

В комнату вошла тетя Наташа. Фартук она уже сняла и была в черных брюках и голубом пушистом свитере.

– Все готово, дети. Прошу к столу. Ну, вы уже подружились?

– Подружились, – ответила Ксюша, весело поглядывая на Александра Новикова, сидевшего с оскорбленным видом на полу.

IX. Пирожки с изюмом

Мама и дядя Павел стояли в коридоре возле карты Ленинграда и разговаривали.

– Люди, быстро к столу. Все остынет, – сказала тетя Наташа.

Застекленные двери комнаты были распахнуты, и Ксюша увидела посередине квадратный стол, заставленный всякой снедью. А в центре стола возвышалось массивное зеленое блюдо с пирожками.

– Натка-а! – вскричал над головой Ксюши дядя Павел. – Пирожки! Вот это сюрприз! С чем?

– С изюмом. Ваши с Андреем любимые.

Любимые папины пирожки! В эту минуту Ксюша будто увидела отца в белой тоскливой комнате, на белой кровати… Лежит он там совсем один и ждет, ждет, когда же они наконец приедут. Ксюша представила себе, как они с мамой входят в палату, а отец, увидев их, позовет, как зовет всегда, возвращаясь из командировки или экспедиции:

«Зайцы, я здесь! Идите скорей, будем обниматься! – Обнимет сразу маму и Ксюшу, потрется носом об их щеки и спросит: – Скучали?»

«Еще как!» – ответят в один голос мама и Ксюша.

«Это хорошо, – обрадуется отец, – это замечательно, когда скучают, если тебя нет рядом».

А когда отец уезжает, не прощается, как все: «До свидания», «До скорой встречи», или еще хуже: «Привет». Подхватит чемодан или рюкзак и спросит:

«Я вам очень нужен?»

«Очень», – ответят сразу мама и Ксюша.

«Значит, будет мне удача в пути. Скучайте обо мне, зайцы!»

А получается, будто они не очень-то и скучают. Все так веселятся, точно Ксюша с мамой в гости приехали, а не к папе…

– Ксюшенька, – позвал дядя Павел, – садись вот сюда. На этом стуле твой отец всегда сидит.

– Нет, – сказала Ксюша, – нам надо к папе скорее.

– Сейчас поедим и поедем, – сказала тетя Наташа.

А мама ничего не сказала. Только посмотрела на Ксюшу. Конечно, мама и сама стремится поскорее к отцу, но у нее, как утверждает папа, «деликатный» характер. Она боится отказом от еды огорчить тетю Наташу. Пока дядя Павел ездил за ними в аэропорт, тетя Наташа даже пирожки успела испечь, так хотела угостить получше.

– Что за спешка, – удивился дядя Павел. – Я вчера вечером был у Андрея. Он весел и прекрасно себя чувствует.

– Все равно, – сказала Ксюша, – папа не может себя прекрасно чувствовать, раз он ждет, а мы… мы пирожки…

Дядя Павел открыл было рот, потом закрыл. Доброе лицо его сделалось растерянным и немного виноватым. Он подергал себя за нос и пробормотал:

– Н-да-а… в общем-то, конечно…

Мама покраснела и принялась поспешно рыться в сумочке. Ксюша поняла, что маме стыдно и она не знает, как теперь быть. Сейчас она, конечно, ничего не скажет, потому что они не одни, но потом… Ну и пусть! Пусть бестактная, пусть невоспитанная, пусть… Не может Ксюша сидеть за нарядным столом, есть вкусные вещи и эти пирожки, когда папа там один и ждет…

Тетя Наташа решительно вышла из-за стола и сказала:

– Едем. Новиков, не забудь книгу Радунской – Андрей просил.

Мишка лизнул Ксюшу в руку и умильно посмотрел на нее. Может, он ждал, что Ксюша даст ему со стола что-нибудь вкусненькое? Ксюша только грустно покачала головой. Хотя взрослые поняли ее и не рассердились, на душе у Ксюши было невесело. Мама хоть и обрадовалась заметно, что они скоро увидят отца, но на Ксюшу так ни разу и не взглянула. Значит, крепко обижена. Отец всегда говорит: «Нужно быть совсем бессердечным человеком, чтобы обидеть такую маму, как наша». Но разве Ксюша хотела ее обидеть? Если б не эти пирожки с изюмом… И потом, что она такого сказала? Разве дело в словах? Отец всегда говорит: «Важны не слова, а поступки…» Но сейчас-то Ксюша ничего не сделала, только сказала, а маме стало стыдно, что Ксюша получилась такая невоспитанная… Выходит, слово тоже может стать поступком? Что же тогда получается? Если слово – поступок, значит, и молчание, как тогда на комбинате, тоже? Фу, как все запуталось… Ведь решила же больше не думать, так нет… словно оно само, нарочно, в голову лезет.

– Ну, что задумалась? – окликнул ее Санька. – Сама торопила всех, а сама стоит.

Ксюша виновато улыбнулась и вышла в коридор. Мама, одетая, уже стояла на лестнице, а дядя Павел поспешно доедал пирожок.

Ксюша подпрыгнула и сдернула с вешалки свою старенькую цигейковую шубку и шапку.

– Дядя Павел, а в какой квартире Тима живет?

– Тима? Какой Тима?

– Ну, этот, который не ходит, – подсказал Санька.

– Не знаю… Как-то не пришлось. А ты знаешь, сын?

– Я только окно знаю. Он всегда возле него сидит.

– Это удивительный мальчик, – вмешалась тетя Наташа. – Я вижу, Ксюшенька, его картины и на тебя произвели впечатление.

Ксюша кивнула.

– А вы были у него?

– Я?! – переспросил с удивлением дядя Павел. – Нет, не был. Ну, посуди сама, с чего бы это я взял и пошел к незнакомым людям? Что бы я им сказал?

«Интересно, а папа пошел бы, если бы у них в доме жил такой мальчик?» Ксюша натянула шапку поглубже, чтобы не лезли в глаза непокорные волосы, и вышла на лестницу. Мама подняла Ксюше воротник – на улице дул промозглый мартовский ветер – и провела теплой ладонью по щеке.

– Мама, давай отвезем папе пирожков с изюмом?

– Что ты, детеныш, ему сейчас вредно тесто.

– Все равно, – сказала Ксюша, – не может быть вредно, раз они его любимые. Ну, хоть две штуки, ладно?

X. Секрет фирмы

Автобуса долго не было. Мама нервничала, а когда она нервничает, – начинает ходить: три шага туда, три шага сюда, как маятник, и беспокойно хрустит пальцами. В такие минуты лучше с мамой не заговаривать, все равно не услышит.

Дядя Павел и тетя Наташа укрылись от ветра за пустым цветочным киоском.

Снежный дождь прекратился. На газонах и толстых ветках деревьев еще белела снежная опушка, но на дороге и там, где ходили люди, снег превратился в серую холодную кашу.

Высоко впереди, над домами, появилось солнце. Оно выкатилось из темной хвостатой тучи как-то сразу, точно вырвалось из пасти крокодила. И все вокруг ожило: проснулись дома, помчались быстрее машины, забрызгивая прохожих сверкающими кусочками мокрого снега.

Возле поребрика тротуара закручивалась воронкой темная тяжелая вода и уходила под землю с сердитым бульканьем. Ксюше подумалось, что там внизу, под асфальтом, сидит мохнатый подземный зверь и жадно пьет талую воду. Ему там холодно, темно и одиноко. Наверное, думает, что, когда выпьет всю воду и на газонах зазеленеет травка, он сможет выбраться наверх и погреться на солнце…

– Ксюша, иди к нам! – крикнула тетя Наташа, когда мимо проехал мокрый троллейбус. – Посмотри, тебя всю забрызгало!

– Совсем немножко! – крикнула Ксюша, отряхиваясь.

Ксюша была разочарована. Ленинград оказался не таким сказочным, необыкновенным городом, каким она ожидала его увидеть. Все вокруг было знакомым давным-давно, точно она никуда и не уезжала из Сыктывкара.

Даже кинотеатр такой же – одна стена совсем стеклянная, и через нее, как в аквариуме, виден красивый зеленоватый зал с цветами и портретами знаменитых киноартистов; две широкие лестницы расходились друг от друга на второй этаж; такой же зал с цветами на втором этаже… И даже люди возле буфета словно те же самые…А во-он дом через дорогу, возле кинотеатра – длинный, похожий на уложенную ребром белую косточку домино, – точно в таком доме живет Ксюша. И деревья вдоль дома, только здесь тополя, а у них ольха и береза. И мебельный магазин через весь первый этаж.

Ксюша вспомнила, как ворчала Марья Петровна, что мама «тащит девчонку с собой в чужой город неизвестно зачем». Какой же он чужой? Свой. Привычный. Совсем не такой, как в кино или по телевизору. Ксюша чувствовала себя обманутой, словно ей обещали показать жар-птицу, а принесли воробья на ладони…

К остановке подъехало такси, притормозило, мигая зеленым глазом.

– Ксения, за мной! – крикнул дядя Павел и, схватив тетю Наташу и маму за руки, потащил их к машине.

– Как у вас тепло, – сказала мама, усаживаясь на заднее сиденье, – я вся продрогла на ветру.

– Ксюша, садись в серединку, к маме, – предложила тетя Наташа, – или ты хочешь впереди?

Ксюша пожала плечами. Какая разница, где сидеть, если смотреть особенно не на что?

– Садись вперед, – сказал дядя Павел, – здесь обзор, как на капитанском мостике! И смотри во все глаза!

Ксюша покорно села вперед. Шофер улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Он был совсем молодой, курносый и весь сверкал, как его золотой зуб: блестел желтый герб на черной фуражке, блестела куртка с молниями вместо карманов, даже медный колпачок авторучки, торчащей из кармана, и тот светился огоньками на солнце.

– Первый раз в Ленинграде? – спросил шофер.

– Первый, – грустно сказала Ксюша.

– А чего такая невеселая?

– Я думала, Ленинград совсем другой.

– Какой другой?

Ксюша подумала и сказала:

– Необыкновенный. А он одинаковый… у нас дома тоже такие.

Сзади басовито засмеялся дядя Павел. Сквозь смех что-то сказала тетя Наташа; Ксюша не расслышала.

– Такие, да не такие, – обиженно сказал шофер. – Ты памятник Победы видела? А Петропавловку? А Дворцовую площадь? А Смольный?..

– Да они только сегодня прилетели, – сказал дядя Павел.

Шофер посмотрел на Ксюшу с укоризной.

– Не успела приехать, а уже судишь…

Ксюше стало неловко. Наверное, этот шофер очень любит свой город, раз обижается. Ксюша бы тоже обиделась, если бы кто-нибудь сказал плохое про Сыктывкар.

– Я больше не буду.

Шофер понял ее и улыбнулся.

– И правильно. Смотреть надо, а не судить. Город – как человек: одному улыбнется, а от другого отвернется. Как ты ему приглянешься.

А что, если она просто не понравилась городу, вдруг подумала Ксюша, если он не захотел показаться ей красивым? Машка Митрохина съездила в Ленинград на зимних каникулах, так потом на каждой перемене трещала всем: ах, какой Ленинград красивый, ах, какой он чудесный!.. Не может такого быть, чтобы Митрохина понравилась, а она, Ксюша, не понравилась. Не может, и все.

Машина неслась в черный провал под мостом. Вверху, над провалом, грохотала электричка. Зеленая, тупомордая… Ксюша похолодела от внезапного страха – ей показалось, что они въехали прямо под электричку…

А машина уже выехала на солнце и… понеслась по широченному проспекту. Справа и слева мелькали разноцветные дома, длились красные корпуса заводов. За железными и каменными заборами вырастали трубы.

Город летел навстречу, расширяясь во все стороны: бесконечный, меняющийся, как в калейдоскопе. Улицы, улицы, переулки, будто складные книжки-картинки, то раздвигались и становились широкими, как река, то сдвигались, наползая домами на машину, и Ксюша видела людей в комнатах.

И вдруг… машина будто вырвалась из каменного коридора домов и повисла над водой. Река чернела внизу, за узкой решеткой. Стоит машине чуть свернуть в сторону – и она понесется по воде между льдинами с синеватыми подтаявшими краями…

– Нева… – прошептала Ксюша и закричала: – Мама, смотри, это настоящая Нева!

– Невы державное теченье, – торжественно сказала сзади тетя Наташа.

Но Ксюша не видала никакого течения. Нева жила внизу, огромная, разбухшая, и, содрогаясь от ветра, сгоняла с себя льдины, словно хотела быстрее освободиться от зимней чешуи… А вдали виднелся еще мост, и еще… Мосты висели над водой, как нарисованные синей краской. За ближним мостом виднелась старинная крепость, точно богатырский корабль причалил к берегу и застыл неподвижно, сверкая на солнце высоченной мачтой.

Ксюша повернула счастливое лицо к шоферу и тут же развернулась к нему спиной, чтобы еще раз увидеть оставшуюся позади крепость.

Она крутилась на сиденье, вскрикивая от восторга. Хотела сразу увидеть все. Но машина неслась так быстро, что Ксюше удавалось выхватить только отдельные кусочки города: красивый балкон, шпиль на высокой крыше, витрину ателье или магазина. А вокруг такси лилась улица: звенели трамваи, двигались красные важные автобусы, тихие синие троллейбусы. По тротуарам в разные стороны шли нарядные люди. Их было так много, как бывает в Сыктывкаре в праздничные дни.

Шофер лихо развернул машину и остановил такси возле высокого решетчатого железного забора с белым домиком на краю.

– Приехали, – сказал дядя Павел.

Ксюша вышла из машины, потом вернулась и сунула голову в открытое окно:

– Знаете… наверное, я ему тоже понравлюсь…

– Я думаю, – сказал шофер серьезно.

– Кому понравишься? – спросила мама.

Шофер усмехнулся, подмигнул Ксюше и сказал загадочно:

– Секрет фирмы.