Текст книги "Дороги свободы. I.Возраст зрелости"

Автор книги: Жан-Поль Шарль Эмар Сартр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она посмотрела на корзинку и вскрикнула:

– Но вы принесли назад своих милашек!

– Увы, мадам Дюпюи, – сказал Даниель, – может, это и глупо, но я не смог с ними расстаться.

«Это Матье, – подумал он, поднимаясь по лестнице, – ничего не скажешь, вовремя свалился». Он был рад возможности ненавидеть другого.

Матье он встретил на площадке четвертого этажа.

– Привет, – сказал тот, – я не надеялся тебя увидеть.

– Я ходил гулять с кошками, – пояснил Даниель. Он, к собственному удивлению, ощутил в себе некую теплоту.

– Зайдешь? – поспешно спросил он.

– Да. Хочу попросить тебя об одной услуге. Даниель бросил на него быстрый взгляд и заметил, что у Матье землистое лицо. «У него чертовски озабоченный вид», – подумал он. Ему захотелось помочь Матье. Они поднялись. Даниель вставил ключ в замочную скважину и толкнул дверь.

– Проходи, – сказал он. Он слегка коснулся плеча Матье и сразу же отдернул руку. Тот вошел в комнату и сел в кресло.

– Я ничего не понял из того, что говорила консьержка, – сказал он. – Она утверждала, что ты повез своих кошек к сестре. Ты что, помирился с сестрой?

Внезапно в Даниеле что-то заледенело.

«Какую он скроил бы физиономию, если б узнал, откуда я пришел?» Без всякой симпатии он смотрел в рассудительные и пронизывающие глаза своего друга: «Да, это правда, он совершенно нормальный». Даниель почувствовал, что отделен от него пропастью. Он засмеялся.

– Ах, да! К сестре... это было невинное вранье, – сказал он. Он знал, что Матье не будет настаивать: у того была досадная привычка считать Даниеля фантазером, и он никогда не старался выяснить, что толкнуло его на очередную ложь. И действительно, Матье покосился на корзину с недоуменным видом и замолчал.

– Ты позволишь? – спросил Даниель.

Он почувствовал себя удивительно сухим. У него было только одно желание – как можно скорее открыть корзину: «Что это за капля крови?» Он стал на колени, думая:

«Сейчас они вцепятся мне в лицо», – и он наклонил лицо над крышкой так, чтобы оно было в пределах их досягаемости. Он думал, отпирая замок: «Маленькое неприятное происшествие ему не повредит. На время оно заставит его потерять благодушие и степенный вид». Поппея рыча выскочила из корзины и скрылась в кухне. Вышел, в свою очередь, Сципион: он сохранил достоинство, но не был спокоен. Он прошел размеренным шагом до шкафа, украдкой огляделся, потянулся и проскользнул под кровать. Мальвина не шевелилась. «Она ранена», – подумал Даниель. Она лежала на дне корзины распластанная. Даниель поднял пальцем ее за подбородок и насильно приподнял голову: она получила хороший удар когтями по носу, левый глаз был закрыт, но крови не было. На мордочке чернела корочка, а вокруг нее шерсть была жесткой и клейкой.

– Что случилось? – спросил Матье. Он привстал и вежливо посмотрел на кошку. «Он считает меня смешным, потому что я вожусь с кошкой. Ему бы показалось совершенно естественным, если бы я возился с ребенком».

– Мальвину сильно поранили, – объяснил Даниель. – Наверняка ее исцарапала Поппея, она невыносима. Извини, мой дорогой, подожди минутку, пока я окажу ей помощь.

Он подошел к шкафу, взял оттуда пузырек арники и пакет ваты. Матье следил за ним глазами, не говоря ни слова, затем стариковским жестом провел рукой по лбу. Даниель начал промывать Мальвине нос. Кошка слабо отбивалась.

– Будь хорошей, – промолвил Даниель, – будь умницей. Ну же! Ну!

Он считал, что всячески раздражает Матье, и это ему придавало усердия. Но когда он поднял голову, то увидел, что Матье мрачно смотрит в пустоту.

– Извини, дорогой, – сказал Даниель самым проникновенным голосом, – еще минутку. Необходимо вымыть животное, знаешь, они мгновенно подхватывают инфекцию. Ты не сердишься? – добавил он, искренне улыбаясь ему. Матье вздрогнул и засмеялся.

– Продолжай, продолжай, – сказал он, – только отведи свои бархатные глаза.

«Мои бархатные глаза!» Превосходство Матье было отвратительным: «Он думает, что знает меня, он говорит о моих фантазиях, о моих бархатных глазах. Он меня совсем не знает, но его забавляет вешать на меня ярлыки, как будто я неодушевленный предмет».

Даниель сердечно рассмеялся и заботливо вытер голову Мальвине. Она закрыла глаза, вид ее выражал экстаз, но Даниель знал, что она страдает. Он легонько шлепнул ее по заду.

– Ну вот, – сказал он, поднимаясь, – завтра все пройдет. Но, знаешь, Поппея хорошо царапнула ее когтями.

– Поппея? Вот злюка, – сказал Матье с отсутствующим видом.

Внезапно он сказал:

– Марсель беременна.

– Беременна!

Удивление Даниеля длилось недолго, он боролся с неудержимым желанием рассмеяться. «Вот оно что! Вот оно что! Мало того, что это существо ежемесячно писает кровью, оно еще и плодовито, как скат». Он с отвращением подумал, что сегодня вечером увидит ее. «Интересно, хватит ли у меня выдержки коснуться ее руки».

– Я чертовски озабочен, – с рассудительным видом сказал Матье.

Даниель посмотрел на него и сдержанно проговорил:

– Я тебя понимаю.

Потом поспешно повернулся к нему спиной под предлогом, что ему надо поставить пузырек с арникой в шкаф. Даниель боялся расхохотаться ему в лицо. Он начал думать о смерти матери, в подобных ситуациях это всегда успокаивало. Он отделался двумя-тремя конвульсивными подергиваниями. За его спиной Матье продолжал рассуждать:

– Главное, это ее унижает, – сказал он. – Ты нечасто ее видел, ты не можешь себе представить, какая это Валькирия. Валькирия в спальне, – без злости сказал он. – Для нее это ужасное падение.

– Да, – сказал участливо Даниель, – но для тебя тоже немногим лучше: как бы ты ни старался, теперь она должна вызывать у тебя отвращение. Я знаю, у меня это убило бы любовь.

– У меня больше нет любви к ней, – сказал Матье.

– Нет?

Даниель был сильно удивлен, он навострил уши: «Сегодня вечером будет драка». Он спросил:

– Ты ей об этом сказал?

– Конечно, нет.

– Почему «конечно»? Нужно, чтоб она об этом знала. Ты ее...

– Нет. Я не хочу ее бросать, если ты это имеешь в виду.

– Но тогда как?

Даниель сильно развеселился. Теперь он спешил увидеть Марсель.

– А никак, – ответил Матье. – Тем хуже для меня. Не ее вина, что я ее больше не люблю.

– А что, разве твоя?

– Да, – коротко сказал Матье.

– Ты будешь тайно приходить к ней и...

– Ну, разумеется.

– Так вот, – сказал Даниель; – если ты надолго затянешь эту игру, ты ее в конце концов возненавидишь. У Матье был угрюмый и упрямый вид.

– Я не хочу причинять ей страданий.

– Ну, раз ты предпочитаешь принести себя в жертву... – равнодушно сказал Даниель. Когда Матье начинал корчить из себя квакера, Даниель его ненавидел.

– А что я теряю? Я буду ходить в лицей, по-прежнему встречаться с Марсель. Буду писать по новелле каждые два года. Именно так я поступал до сих пор. – Он добавил с горечью, которой Даниель у него дотоле не замечал: – Я воскресный писатель. Однако, – продолжал он, – я привязан к ней, меня крайне огорчило бы, если бы я не смог видеть ее. Для меня это почти семейные узы.

Наступило молчание. Даниель сел в кресло напротив Матье.

– Мне необходима твоя помощь, – сказал Матье. – У меня есть адрес, но нет денег. Одолжи мне пять тысяч.

– Пять тысяч... – неуверенно повторил Даниель. Его набитый бумажник был спрятан во внутреннем кармане, бумажник свиноторговца, достаточно было открыть его и взять пять купюр. Матье раньше часто помогал ему.

– К концу месяца я верну тебе половину, – сказал Матье, – а потом, четырнадцатого июля, – вторую, тогда я получу жалованье сразу за август и сентябрь.

Даниель посмотрел на землистое лицо Матье и подумал: «Этот фрукт ужасно расстроен». Потом он подумал о кошках и почувствовал себя безжалостным.

– Пять тысяч франков! – проговорил он виновато. – Но у меня их нет, старик, очень сожалею.

– Но ты же мне на днях сказал, что скоро провернешь одно дельце.

– Увы, старичок, – сказал Даниель, – дельце оказалось липой; ты ведь знаешь, что такое биржа. К тому же все просто: у меня полно долгов.

В голос он не вложил слишком много искренности, потому что вовсе не желал убедить Матье. Но, когда увидел, что тот ему не верит, разъярился: «Пусть он катится к чертовой матери! Он считает себя таким проницательным, он воображает, будто видит меня насквозь, спрашивается, почему я должен ему помогать: пусть стреляет деньги у себе подобных». Что было невыносимо, так это его нормальный глубокомысленный вид, который Матье не терял даже в скорби.

– Ладно! – с горячностью сказал Матье. – Ты правда не можешь?

Даниель подумал: «Как он настаивает, должно быть, серьезно нуждается в деньгах».

– Конечно, правда. Очень сожалею, старик.

Сконфуженность Матье его стесняла, но это было не так уж неприятно: впечатление такое, будто вывернул ноготь. Даниель очень любил двусмысленные ситуации.

– Тебе срочно нужно? – спросил он участливо. – Ты не можешь обратиться к кому-нибудь другому?

– Знаешь, мне не особенно хотелось бы беспокоить Жака.

– А ведь правда, – немного разочарованно сказал Даниель, – есть еще твой брат. Тогда можешь быть уверен, что деньги у тебя будут.

Матье выглядел обескураженным.

– Сомневаюсь. Он вбил себе в голову, что одолжить мне хотя бы су – значит оказать дурную услугу. «В твоем возрасте, – говорит он мне, – пора быть независимым».

– Ну, тогда он тебе точно одолжит, – со всей прямотой заявил Даниель. Он медленно высунул кончик языка и с удовлетворением стал облизывать верхнюю губу: с самого начала он сумел найти тон напускного и лихого оптимизма, который приводил собеседника в ярость.

Матье покраснел.

– Вот-вот. Я не хочу ему говорить, для чего мне понадобились эти деньги.

– И правильно, – одобрил Даниель. На мгновенье он задумался. – Но ведь есть еще эти кассы, ты знаешь, о чем я говорю, ну которые дают служащим взаймы. Должен сказать, часто попадают к ростовщикам, но тебе можно плевать на проценты, как только ты получишь деньги.

Матье заинтересовался, и Даниель с досадой решил, что немного его успокоил.

– Что это за люди? Деньги сразу дают?

– Нет, – живо отозвался Даниель, – тянут дней десять: им сначала нужно навести справки.

Матье замолчал, казалось, он размышлял; Даниель вдруг почувствовал легкий толчок: Мальвина прыгнула ему на колени и, мурлыча, устроилась там. «Вот кто не таит обид», – подумал Даниель с отвращением. Он начал легко и небрежно ее поглаживать. Животным и людям не удавалось ненавидеть его по причине их инертного добродушия, а может, из-за его лица. Матье углубился в ничтожно мелкие расчеты: он тоже не таил обиды. Даниель склонился над Мальвиной и стал чесать ей загривок: рука его подрагивала.

– В глубине души, – сказал он, не глядя на Матье, – я почти рад, что у меня нет денег. Ведь ты всегда стремился к свободе, вот тебе и представился случай совершить поистине свободный поступок.

– Свободный поступок?

У Матье был непонимающий вид. Даниель поднял голову.

– Да, – сказал он, – тебе остается только жениться на Марсель.

Матье посмотрел на него нахмурившись: должно быть, он подумал, не смеется ли над ним Даниель. Тот выдержал его взгляд со скромной серьезностью.

– Ты что, спятил? – спросил Матье.

– Почему? Скажешь всего одно слово – и разом изменишь всю свою жизнь, такое случается не каждый день.

Матье расхохотался. «Он решил над этим посмеяться», – раздосадовано подумал Даниель.

– Тебе не удастся ввести меня в искушение, – сказал Матье, – и особенно в этот момент.

– Да, но... именно это, – продолжал Даниель тем же легкомысленным тоном, – будет самым занятным. Сделать прямо противоположное тому, что хочешь. И почувствовать, что становишься совсем другим человеком.

– Каким другим? – воскликнул Матье. – Может, мне еще сделать троих ребятишек ради удовольствия почувствовать себя совсем другим, когда я их буду прогуливать по Люксембургскому саду? Тогда я и в самом деле изменюсь: стану окончательно пропащим человеком.

«Не настолько, – подумал Даниель, – не настолько, как ты считаешь».

– По правде говоря, – сказал он, – не так уж плохо быть пропащим человеком. Пропащим до мозга костей, погребенным. Женатый субъект с тремя малышками, как ты говоришь. Такое должно умиротворять!

– Действительно, – ответил Матье. – Подобных типов я встречаю каждый день. К примеру, отцы моих учеников, которые ко мне приходят. Имеют по четверо детей, все сплошь рогоносцы, члены родительского совета. У них обычно степенный вид. Я бы даже сказал – благодушный.

– У них тоже есть нечто вроде веселости, – заговорил Даниель. – Хоть меня от них и мутит. А тебя действительно это не соблазняет? Я вижу тебя удачно женатым, – продолжал он, – ты будешь, как они, толстым, ухоженным балагуром с целлулоидными глазами. Не так уж плохо.

– Да, но это на твой вкус, – спокойно сказал Матье. – Уж лучше я попрошу пять тысяч у брата.

Он встал. Даниель спустил Мальвину на пол и тоже встал. «Он знает, что у меня есть деньги, и тем не менее он меня не ненавидит: как же ему подобных еще пронять?»

Бумажник был рядом, Даниелю стоило только опустить руку в карман, он скажет: «Вот, старик, я только хотел малость тебя разыграть». Но он побоялся, что будет себя презирать.

– Сожалею, – нерешительно начал он, – если появится возможность, я тебе напишу...

Даниель проводил Матье до входной двери.

– Не расстраивайся, – весело ответил Матье, – я выкручусь.

Он закрыл дверь. Когда Даниель услышал на лестнице его легкие шаги, он подумал: «Это непоправимо», – и у него перехватило дыхание. Но это скоро кончилось. «Ни на одно мгновение, – сказал он себе, – Матье не переставал быть уравновешенным, бодрым, в совершенном согласии с самим собой. Конечно, он расстроен, но это только внешне. Изнутри он чувствует себя в норме». Он подошел к зеркалу посмотреть на свое красивое мрачное лицо и подумал: «Однако если б ему пришлось жениться на Марсель, это стоило б и тысячи».

VIII

Теперь она давно уже проснулась и наверняка терзается. Нужно ее успокоить, надо сказать ей, что она ни в коем случае не пойдет к бабке. Матье с нежностью представил ее несчастное, изможденное лицо накануне, и она вдруг показалась ему невероятно беззащитной. «Нужно ей позвонить». Но сначала он должен пойти к Жаку: «Тогда, возможно, я смогу сообщить ей хорошую новость». Он с раздражением думал о том, с каким видом примет его Жак. Он будет, как всегда, весел и благоразумен, по ту сторону как порицания, так и снисходительности; голову склонит набок и, полузакрыв глаза, спросит: «Как? Опять деньги?» Матье покрылся мурашками. Он пересек мостовую и подумал о Даниеле: он не сердился на него. Он такой: на него нельзя сердиться. Но он заранее сердился на Жака. Матье остановился перед приземистым домом на улице Реомюр и, как всегда, с раздражением прочел: «Жак Деларю, адвокат, третий этаж». Адвокат! Он вошел в лифт «Надеюсь, Одетты не будет дома», – подумал он.

Увы, она была дома, Матье увидел ее через застекленную дверь гостиной: она сидела на диване, элегантная, длинная и чистенькая до стерильности; она читала. Жак охотно говорил: «Одетта одна из немногих парижанок, которые находят время читать».

– Месье Матье хочет видеть мадам? – спросила Роза.

– Да, я зайду к ней поздороваться, но предупредите, пожалуйста, месье, что я пришел к нему.

Он толкнул дверь. Одетта подняла чем-то неприятное нарумяненное лицо.

– Здравствуйте, Тье, – сказала она с довольным видом. – Вы пришли нанести визит мне?

– Вам? – переспросил Матье.

Он смотрел со смущенной симпатией на высокий спокойный лоб и зеленые глаза. Вне всякого сомнения, она была красива, но той красотой, которая как бы ускользала, когда на нее смотришь. Привыкший к таким лицам, как у Лолы, смысл которых грубо открывался с первого взгляда, Матье сто раз пытался воссоединить эти ускользающие черты, но они выскальзывали, их совокупность ежесекундно разрушалась; лицо Одетты таило обманчивую буржуазную тайну.

– Очень хотел бы, чтобы мой визит относился к вам, – проговорил он, – но мне необходимо повидать Жака, хочу попросить его об одной услуге.

– Можете не торопиться, – сказала Одетта, – Жак никуда не денется. Присядьте здесь.

Она освободила ему место рядом с собой.

– Осторожно, – улыбаясь, сказала она, – однажды я рассержусь. Вы мною пренебрегаете. Я заслужила личный визит, вы мне его обещали.

– А на самом деле вы мне пообещали как-нибудь принять меня.

– Как вы вежливы, – смеясь сказала она, – тем не менее у вас явно неспокойная совесть.

Матье сел. Ему нравилась Одетта, только он никогда не знал, что ей сказать.

– Как поживаете, Одетта?

Он придал голосу теплоту, чтобы скрыть неуклюжесть вопроса.

– Очень хорошо, – сказала она. – Знаете, где я была сегодня утром? Я выезжала на машине в Сен-Жермен, чтобы повидать Франсуазу, это меня развеяло.

– А Жак?

– У Жака в эти дни много дел, я его почти не вижу. Но он, как всегда, пренебрегает здоровьем.

Матье вдруг ощутил острую досаду. «Она принадлежит Жаку», – подумал он. Он с тяжелым чувством посмотрел на длинную смуглую руку, выглядывавшую из рукава очень простого платья с красным поясом, платья почти как у девочки. Рука, платье и тело под платьем принадлежали Жаку, как и кресло, как и секретер из красного дерева, как диван. Эта сдержанная благонравная женщина носила на себе печать чужого обладания. Наступила пауза, затем Матье произнес теплым и слегка гнусавым голосом, который он приберегал для Одетты:

– У вас очень красивое платье.

– Да ну вас! – воскликнула с возмущенным смехом Одетта. – Оставьте мое платье в покое; всякий раз, когда вы меня видите, вы мне говорите о моих платьях. Лучше скажите, что вы делали на этой неделе.

Матье тоже засмеялся: он почувствовал, что отмякает.

– Нет, я кое-что хочу сказать именно об этом платье.

– Боже! – вскричала Одетта. – Что бы это могло быть?

– Так вот, когда оно на вас, не следует ли вам надевать серьги?

– Серьги?

Одетта посмотрела на него с интересом.

– Вы считаете, что это вульгарно? – спросил Матье.

– Вовсе нет. Но это делает лицо нескромным. – И продолжила, рассмеявшись: – Так вам, конечно же, будет со мной привычней.

– Нет, почему же... – неопределенно пробормотал Матье.

Он был удивлен и подумал: «А она решительно неглупа». В уме Одетты, как и в ее красоте, было что-то неуловимое.

Наступило молчание. Матье не знал, что сказать. Тем не менее ему не хотелось уходить, он наслаждался какой-то душевной тишиной. Одетта мило сказала ему:

– Я виновата, что задерживаю вас, идите скорее к Жаку, вы чем-то озабочены.

Матье встал. Он вспомнил, что идет просить у Жака денег, и почувствовал, как закололо кончики пальцев.

– До свидания, Одетта, – произнес он нежно. – Нет, нет, не беспокойтесь, я еще зайду попрощаться с вами.

«До какой степени она жертва? – задавался он вопросом, стуча в дверь к Жаку. – С таким типом женщин ничего в точности не известно».

– Входи, – сказал Жак.

Он встал, оживленный, очень прямой, и пошел навстречу Матье.

– Привет, старина, – тепло сказал он. – Все в норме?

Он казался гораздо моложе Матье, хотя и был старше. Матье полагал, что он нагулял жиру на бедрах. К тому же он вынужден был носить корсет.

– Здравствуй, – ответил Матье с дружелюбной улыбкой.

Он почувствовал себя виноватым: уже двадцать лет он это чувствовал всякий раз, когда думал о брате или видел его.

– Итак, – продолжал Жак, – что тебя привело?

Матье уныло махнул рукой.

– Плохи дела? – спросил Жак. – Послушай, сядь в кресло. Хочешь виски?

– Пожалуй, – коротко ответил Матье. Он сел, у него перехватило горло. «Пью виски и, ничего не сказав, сматываюсь». Но было слишком поздно. Жак прекрасно знал, чего ожидать: «Он просто подумает, что я не осмелился попросить денег». Жак взял бутылку виски и наполнил два стакана.

– Это последняя бутылка, – пояснил он, – но до осени я не стану пополнять запасы. Хотя говорят, что во время жары хорош шипучий джин, виски все-таки лучше. А как по-твоему?

Матье не ответил, он хмуро смотрел на розовое свежее лицо совсем молодого человека, на коротко подстриженные светлые волосы. Жак невинно улыбался, он весь дышал невинностью, но глаза его были жесткими. «Он играет в невинность, – с бешенством подумал Матье, – он прекрасно знает, зачем я пришел, сейчас он подбирает нужную роль». Он решился:

– Ты прекрасно знаешь, что я пришел одолжить у тебя денег.

Итак, слово было сказано. Теперь отступление невозможно; брат изумленно поднял брови. «Нет, он меня не пощадит», – удрученно подумал Матье.

– Что ты, у меня и мысли такой не было, – сказал Жак, – почему ты считаешь, что я об этом подумал? Ты хочешь намекнуть, что это единственная цель твоих визитов?

Жак сел, все еще очень прямой, немного напряженный, он гибко положил ногу на ногу, как бы компенсируя напряженность туловища. На нем был превосходный спортивный костюм английского сукна.

– Я не намекаю, – сказал Матье.

Он сощурил глаза. И добавил, крепко сжимая стакан:

– Но мне нужны четыре тысячи франков не позднее, чем завтра.

«Сейчас он откажет. Лишь бы только побыстрее, тогда я смогу сразу же смыться». Но Жак никогда не спешил: он был адвокатом, времени у него хватало.

– Четыре тысячи, – повторил он, покачивая головой с видом знатока. – Скажи, пожалуйста!

Он вытянул ноги и стал с удовлетворением созерцать свои туфли.

– Ты меня забавляешь, Тье, – сказал он, – ты меня забавляешь, а заодно и просвещаешь. Нет, не думай, что я имею в виду что-то дурное, – живо добавил он, – я не считаю возможным критиковать твое поведение, я просто размышляю, задаю себе вопросы и гляжу на все это со стороны, я бы сказал, по-философски, если бы не обращался к философу. Видишь ли, когда я о тебе думаю, то утверждаюсь в мысли, что не следует быть человеком принципов. Ты же ими напичкан, ты их изобретаешь и, однако, с ними не сообразуешься. Теоретически нет человека более независимого: да, это прекрасно, ты живешь над классами. Только спрашивается: что бы с тобой сталось, не будь меня? Заметь, я счастлив, я, человек без принципов, что могу время от времени тебе помогать. Но мне кажется, будь я человеком идеи, мне было бы не по душе просить что бы то ни было у отвратительного буржуа. Ибо я и есть отвратительный буржуа, – добавил он, добродушно смеясь.

Он продолжил, не закончив смеяться:

– Есть кое-что и похуже: ты, не имеющий семьи, используешь семейные узы, чтобы одалживать у меня деньги. Ибо ты не обратился бы ко мне, не будь я твоим братом.

Он напустил на себя искренне заинтересованный вид.

– Тебя все это в глубине души не смущает?

– Обстоятельства вынуждают, – тоже смеясь, сказал Матье.

Он не собирался вступать в идейный спор. Идейные споры с Жаком всегда плохо кончались. Матье сразу же терял хладнокровие.

– Да, очевидно, – холодно проговорил Жак. – Ты не считаешь, что будь ты более организован... Но это, бесспорно, противоречит твоим идеям. Заметь, я не говорю о твоей вине: для меня здесь повинны твои принципы.

– Знаешь, – заметил Матье, лишь бы что-то ответить, – отказ от принципов – это тоже принцип.

– Вот как! – воскликнул Жак.

«Теперь, – подумал Матье, – он их оставит в покое». Он посмотрел на полные щеки брата, на цветущее лицо, на его открытое и все-таки упрямое выражение и подумал со сжавшимся сердцем: «У него прижимистый вид». К счастью, Жак заговорил снова.

– Четыре тысячи, – повторил он. – Это что-то неожиданное, так как на прошлой неделе, когда ты... когда ты забежал попросить меня о небольшой услуге, речи о деньгах не было.

– Действительно, – сказал Матье, – необходимость возникла только вчера.

Внезапно он подумал о Марсель, увидел ее, мрачную и голую в розовой комнате, и добавил настойчивым тоном, удивившим его самого:

– Жак, мне действительно нужны деньги.

Жак с любопытством посмотрел на него, и Матье прикусил губы: когда братья были вместе, они не имели привычки так откровенно обнаруживать свои чувства.

– До такой степени? Странно... Обычно ты одалживаешь у меня немного, потому что не умеешь или не хочешь себя организовать, но никогда бы не подумал... Естественно, я у тебя ничего не спрашиваю, – добавил он тоном вопроса.

Матье колебался: сказать ему, что это для налогов? Нет, он знает, что я их заплатил в мае. Внезапно он выпалил:

– Марсель беременна.

Он почувствовал, что краснеет, и передернул плечами, но в конце концов почему бы и нет? Откуда же этот неожиданный жгучий стыд? Он вызывающе посмотрел в лицо брату. Жак выглядел явно заинтересованным.

– Вы хотите ребенка?

 Он делал вид, что не понимает.

– Нет, – сказал Матье резко, – это случайность.

– Это меня тоже удивляет, – сказал Жак, – но ты мог бы довести до конца свои нестандартные житейские принципы...

– Все не так просто.

Наступило молчание, потом Жак совершенно спокойно продолжил:

– И что? Когда свадьба?

Матье побагровел от гнева: как всегда, Жак отказывался честно рассматривать ситуацию, он просто кружил вокруг нее, а в это время его ум прилагал усилия, чтобы найти орлиное гнездо, откуда он смог бы сверху вниз пристально наблюдать за поведением других. Что бы ему ни говорили, что бы ни делали, первым его побуждением было возвыситься над спорами, он мог взирать только сверху, у него была страсть к орлиным гнездам.

– Мы решили, что она сделает аборт, – грубо сказал Матье.

Жак даже не поморщился.

– Ты нашел врача? – безразлично спросил он.

– Да.

– Надежный человек? Исходя из того, что ты мне говорил, у этой молодой женщины слабое здоровье.

– У меня есть друзья, которые ручаются за него.

– Да, – сказал Жак, – да, конечно, конечно. Он на мгновенье закрыл глаза, снова открыл их и сплел пальцы.

– В общем, – сказал он, – если я тебя правильно понял, случилось следующее: ты узнал, что твоя подруга беременна; ты не хочешь жениться из-за своих принципов, но ты считаешь себя связанным с ней обязательствами, столь же неукоснительными, как брак. Не желая ни жениться на ней, ни нанести урон ее репутации, ты решил позволить ей сделать аборт. По возможности в наилучших условиях. Друзья порекомендовали тебе надежного врача, запросившего четыре тысячи франков, и тебе ничего не остается, как достать эту сумму. Так?

– Именно так, – согласился Матье.

– А почему тебе нужны деньги так срочно?

– Врач, которого я имею в виду, через неделю уезжает в Америку.

– Ладно, – сказал Жак, – я все понял. Он поднял сплетенные руки на уровень глаз и посмотрел на них с таким видом, как будто ему требовалось лишь сделать выводы из того, что Матье ему только что сказал. Но Матье не обманывался: адвокат так скоро не решает. Жак опустил руки и, разняв их, положил на колени, он откинулся в кресле, глаза его потускнели. Сонным голосом он проговорил:

– Сейчас в отношении абортов большие строгости.

– Знаю, – сказал Матье, – время от времени на этих идиотов находит: сажают в тюрьму несколько бедных повитух, не имеющих протекции, но настоящих специалистов никогда не тревожат.

– Ты хочешь сказать, что здесь наличествует несправедливость. Я совершенно с тобою согласен. Но я не осуждаю эти меры. В силу обстоятельств твои бедные повитухи – это фельдшерицы или женщины, незаконно делающие аборты, они часто калечат пациентку грязными инструментами; облавы производят отбор, вот и все.

– Так вот, – продолжал измученный Матье, – я пришел попросить у тебя четыре тысячи франков.

– А ты... – сказал Жак, – а ты уверен, что аборт согласуется с твоими принципами?

– Почему бы и нет?

– Не знаю, тебе лучше знать. Ты пацифист из уважения к человеческой жизни, а собираешься прервать чью-то жизнь.

– Я все решил, – сказал Матье. – К тому же, может быть, я и пацифист, но человеческую жизнь я не уважаю, тут ты что-то путаешь.

– Да? А я-то думал... – удивился Жак.

Он посмотрел на Матье с веселой безмятежностью.

– И вот ты детоубийца? Это так тебе не идет, мой бедный Тье.

«Он боится, что меня схватят, – подумал Матье, – он не даст мне ни сантима». Нужно было бы ему сказать: «Если ты дашь деньги, ты не подвергнешься никакому риску, я обращусь к ловкому человеку, которого нет в списках полиции. Если ты откажешься, я вынужден буду отправить Марсель к знахарке, и тут я ничего не гарантирую, потому что полиция знает их наперечет и может закрутить гайки со дня на день». Но эти аргументы были слишком прямолинейными, чтобы пронять Жака; Матье просто сказал:

– Аборт – не детоубийство. Жак взял сигарету и закурил.

– Да, – вымолвил он безразлично, – согласен: аборт – не детоубийство, но это метафизическое убийство. – Он серьезно добавил: – Мой бедный Матье, у меня нет возражения против метафизического убийства, а также против хорошо продуманных убийств. Но то, что метафизическое убийство совершаешь именно ты... ты, такой, как ты есть... – Он причмокнул языком с видом порицания. – Нет, для тебя это была бы фальшивая нота.

Конечно, Жак отказывал, Матье мог уходить. Он откашлялся и для очистки совести спросил:

– Итак, ты не хочешь мне помочь?

– Пойми меня правильно, – сказал Жак, – я не отказываю тебе в услуге. Но будет ли это действительно услуга? К тому же я убежден, что ты легко найдешь нужные тебе деньги...

Он резко встал, как будто принял решение, и дружески положил руку на плечо брата.

– Послушай, Тье, – с жаром сказал он, – допустим, я тебе отказал: не хочу тебе помогать обманывать самого себя. Но я предложу тебе другое...

Матье, собиравшийся встать, снова сел в кресло, и его снова охватил застарелый братский гнев. Это ласковое и твердое давление на плечо было непереносимо; он откинул назад голову и увидел лицо Жака.

– Обманывать самого себя! Лучше скажи, что не хочешь встревать в дело с абортом, которого не одобряешь, или что у тебя нет свободных денег, это твое право, и я на тебя не в обиде. Но что ты там говоришь об обмане? Здесь нет обмана. Я не хочу ребенка. У меня он получился случайно, я от него избавляюсь, вот и все.

Жак убрал руку и сделал несколько шагов с задумчивым видом: «Сейчас он произнесет речь, – подумал Матье, – не нужно было ввязываться в спор».

– Матье, – произнес Жак хорошо поставленным голосом, – я тебя знаю лучше, чем ты думаешь, и ты меня ужасаешь. Я давно уже опасался чего-то в этом роде: этот ребенок, которому предстоит родиться, является логическим завершением ситуации, в каковую ты попал добровольно, и ты хочешь от него избавиться, ибо не желаешь принять на себя все последствия своих поступков. Слушай, хочешь, я скажу тебе правду? Возможно, в данный момент ты себя не обманываешь, но вся твоя жизнь зиждется на обмане.

– Не стесняйся, пожалуйста, – сказал Матье, – поведай мне, что я скрываю от себя самого.

Он улыбался.

– От себя ты скрываешь, – сказал Жак, – что ты стыдливый буржуа. Я вернулся к буржуазии после многих блужданий, я заключил с ней брак по расчету, но ты буржуа по вкусам, по характеру, и твой характер толкает тебя к браку. Ибо ты женат, Матье, – изрек он.