Текст книги "Золотоискатель"

Автор книги: Жан-Мари Гюстав Леклезио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Родригес, Английская лощина, 1911 год

* * *

Так, зимним утром 1911 года (думаю, это был август или начало сентября), я добираюсь наконец до холмов, возвышающихся над Английской лощиной, где предстоит развернуться моим поискам.

До этого, в течение долгих недель, месяцев, я исходил весь Родригес – с юга, где напротив острова Гомбрани открывается еще один проход сквозь рифовый барьер, через горы Манго, Патата и Бон-Дье в центральной части острова до Малагасийской бухты, с ее нагромождением черных базальтовых скал, на севере. В своих поисках я руководствовался выписками из книги Пенгре. «К востоку от Большого порта, – писал он в 1761 году, – не было вдоволь воды, чтобы удерживать нашу пирогу, или же вóды эти, сообщавшиеся с большим морем, были слишком бурны, чтобы нести столь утлое судно. Посему г-н де Пенгре отослал пироги обратно, тем путем, которым они приплыли, с приказом вернуться за нами на следующий день к Впадине среди Больших Известняковых камней…» И далее: «Склоны гор Четырех Проходов отвесны, и поскольку там почти не имеется рифов, а берег открыт всем ветрам, море бьется о него со столь яростной силой, что отваживаться на проход этим путем было бы более чем неосмотрительно». Описание Пенгре, которое я читал при дрожащем свете свечи в гостиничном номере в Порт-Матюрене, напомнило мне письмо одного старого моряка, заключенного в Бастилии, то самое, что навело отца на след клада: «На западном побережье острова, там, где море бьется о берег, есть река. Следуйте за ее течением, и вы придете к роднику, а рядом с родником увидите тамариндовое дерево. В восемнадцати футах от тамаринда, под каменной кладкой, сокрыты несметные сокровища».

Ранним утром, дрожа от нетерпения, я отправился в поход вдоль побережья. Перейдя мост Дженер, обозначающий границу города, я прошел дальше и у маленького кладбища перебрался вброд через реку Бамб у . С этого места дома вокруг исчезают, дорога вдоль берега сужается. Я поворачиваю направо и иду по тропе, ведущей к строениям английской телеграфной компании «Кейблз энд Вайалесс», что находится на вершине холма, возвышающегося над мысом Венеры.

Здания телеграфа я обошел стороной, возможно, из опасения повстречать англичан, которых на Родригесе побаиваются.

С замиранием сердца поднимаюсь я на вершину холма. Теперь я уверен: именно отсюда в 1761 году Пенгре наблюдал за транзитом Венеры, задолго до того, как сопровождавшие в 1874 году лейтенанта Нита астрономы дали мысу Венеры его название.

Яростный восточный ветер чуть не сбивает меня с ног. О подножие утеса бьются короткие волны, проникающие с океана через проход между рифами. Прямо подо мной – здания «Кейблз энд Вайалесс», длинные деревянные бараки, покрашенные серой краской и обшитые металлическими листами с заклепками, – как пароходы. Чуть выше, среди пальм вакоа, белый домик директора с зашторенной верандой. В этот час телеграф еще закрыт, лишь на ступеньках склада сидит и курит, не глядя на меня, одинокий негр.

Я продолжаю свой путь меж зарослей и вскоре добираюсь до края утеса, откуда открывается обширная долина. И я понимаю, что наконец нашел место, которое искал.

Английская лощина широко раскинулась по обе стороны устья Камышовой реки. С моего места хорошо видна вся долина, до самых гор. Я различаю каждый куст, каждое дерево, каждый камень. Долина пуста – ни дома, ни малейшего следа человеческого присутствия. Только камни, песок, тонкая линия речки да пучки пустынной растительности. Я следую взглядом вверх по течению реки, туда, где в глубине Лощины высятся еще темные горы. Мне вдруг вспоминаются наши походы к ущелью Мананава, когда мы с Дени останавливались, словно на пороге запретной территории, прислушиваясь к пронзительным крикам «травохвостов».

Здесь в небе нет птиц. Только облака, что поднимаются прямо из моря, там, на севере, и плывут к горам, тенью пробегая по долине.

Я долго стою на ветру у края утеса. Надо найти место для спуска. Там, где я сейчас, спуститься невозможно. Скалы отвесной стеной нависают над устьем речки. Продираясь через заросли, я возвращаюсь на вершину холма. В листьях пальм вакоа стонет ветер, усиливая впечатление заброшенности этого места.

Немного не доходя до вершины холма, я обнаруживаю место для спуска: это каменная осыпь, тянущаяся до самой долины.

И вот я уже иду по долине Камышовой реки, сам не зная куда. Отсюда долина выглядит широкой, вдали ее окаймляют черные холмы и высокие горы. Дующий от устья реки северный ветер доносит рокот моря, взвихряет похожий на пепел песок, и на какой-то миг мне мерещится, что меня нагоняют всадники. Но кругом тишина, особенно странная при всем этом свете.

По ту сторону мыса Венеры кипит жизнью Порт-Матюрен, шумит городской рынок, снуют пироги в бухте Ласкар. А тут тихо, как на необитаемом острове. Что же я найду здесь? Кто ждет меня?

До самого вечера я шагаю наугад по дну долины. Мне хочется понять, где я. Понять, зачем я пришел, что сорвало меня с места, пригнало сюда. На сухом речном песке я черчу веточкой карту: вход в Лощину, по сторонам которого, с востока и запада, высятся базальтовые утесы. Русло Камышовой реки почти прямой линией поднимается к югу и, изогнувшись, теряется в ущелье среди гор. Мне нет нужды сравнивать мой рисунок с картой Корсара, оставшейся среди отцовских документов: я и так знаю, что нахожусь в тех самых местах, где спрятан клад.

И снова я будто пьяный, у меня кружится голова. Как тихо здесь, как пустынно! Лишь ветер свищет среди скал и зарослей, донося далекий шум бьющихся о рифы волн, но это звуки безлюдного мира. По ослепительному небу бегут облака, клубятся, исчезают за холмами. Я не могу больше хранить в себе свою тайну. Мне хочется кричать, орать что есть мочи, чтобы меня услышали там, за холмами, и еще дальше – за морем, в Форест-Сайде, чтобы мой крик сквозь стены долетел до самого сердца Лоры.

Может, я и правда кричал? Не знаю, моя жизнь давно уже стала похожа на сон, где желание равно его осуществлению. Я мчусь по дну долины, перепрыгиваю через черные камни, через ручьи, несусь сквозь заросли, среди опаленных солнцем тамариндов. Бегу не знаю куда, бегу – будто падаю, и ветер свистит у меня в ушах. Но вот я бросаюсь на землю, на острые камни – не чувствуя боли, тяжело дыша, обливаясь потом. И долго лежу на земле лицом к облакам, что по-прежнему плывут к югу.

Теперь я знаю, где я. Я нашел место, которое искал. После стольких месяцев бесплодных блужданий, я вновь ощущаю душевный покой и исполнен жажды деятельности. После открытия, сделанного в Английской лощине, я начинаю готовиться к своим изысканиям. На Дуглас-стрит, в магазине Джереми Байрама, я приобретаю кирку, лопату, веревку, штормовой фонарь, покупаю парусины, мыла и кое-каких съестных припасов. Это снаряжение путешественника я дополняю большой шляпой из волокон пальмы вакоа, из тех, что носят манафы, чернокожие горцы. Что касается остального, мне вполне хватит моего небогатого гардероба и старой конской попоны. Остатки своих скудных средств я отношу в банк Беркли. Управляющий, любезный англичанин с пергаментным лицом, пометил только, что я прибыл на Родригес по делам, и, будучи одновременно представителем почтовой фирмы «Элиас Маллак», предложил свои услуги для сохранения моей корреспонденции.

Закончив все приготовления, я, как обычно, иду в полдень к китайцу, чтобы съесть свой рис с рыбой. Он знает, что я уезжаю, и после обеда подходит к моему столику попрощаться. Вопросов он не задает: как большинство из тех, с кем я познакомился на Родригесе, он считает, что я отправляюсь в горы на поиски золота. Я же предусмотрительно не опровергаю этих слухов. Несколько дней назад, когда я заканчивал ужинать в этом же зале, со мной пожелали побеседовать двое мужчин, оба уроженцы Родригеса. Не тратя попусту слов, они высыпали передо мной из кожаного мешочка горстку земли, в которой поблескивали сверкающие крупинки. «Это золото, сударь?» Благодаря отцовским урокам я сразу узнал халькопирит, или медный колчедан, обманувший немало старателей, за что его и называют «золотом дураков». Мужчины с тревогой смотрели на меня в свете масляной лампы. Я не захотел разочаровывать их вот так, сразу: «Нет, это не золото, но, возможно, признак того, что вы его скоро найдете». Я посоветовал им обзавестись флаконом царской водки, чтобы больше не ошибаться. И они ушли со своим кожаным мешочком, наполовину удовлетворенные. Думаю, что именно так я прослыл геологом.

После обеда я усаживаюсь в нанятую для путешествия конную повозку. Возница, старый веселый негр, кладет туда же мои вещи и снаряжение. Я сажусь рядом с ним, и мы отправляемся по пустынным улицам Порт-Матюрена к Английской лощине. Мы едем по Хитченс-стрит мимо дома Беге, затем по Беркли-стрит доезжаем до губернаторской резиденции. После этого поворачиваем на запад, мимо храма и складов, через имение Раффо. Чернокожие ребятишки бегут какое-то время за повозкой, но потом им это надоедает и они возвращаются обратно в порт купаться. Мы переезжаем реку Ласкар по деревянному мосту. Спасаясь от солнца, я надвинул огромную манафскую шляпу на глаза. Представляю веселье Лоры, если бы она могла видеть, как я трясусь в тележке рядом с черным возницей, громкими криками погоняющим мула, да еще и в таком наряде.

Но вот мы добираемся до вершины холма на мысе Венеры, возница сгружает перед зданием телеграфа мои вещи и снаряжение, а также джутовые мешки с провизией. Затем, положив в карман причитающуюся ему плату, он уезжает, пожелав мне удачи (опять эта легенда о золотоискателе!), и я остаюсь один со своими пожитками на краю утеса, в свистящей ветром тишине, со странным ощущением, что высадился на необитаемом острове.

Солнце спускается к холмам на западе, и вот уже тень ложится на долину Камышовой реки, удлиняет деревья, заостряет концы листьев пальм вакоа. Меня охватывает смутная тревога. Мне страшно спускаться в эту долину, словно это запретная земля. Застыв на краю утеса, я смотрю на ландшафт – такой, каким увидел его в первый раз.

Резкий порыв ветра выводит меня из оцепенения. Еще раньше я заметил где-то на середине склона каменистую площадку, которая вполне может приютить меня, защитив от ночного холода и дождя. Там я и разобью свой первый лагерь. Взвалив на плечо тяжелый сундук, я начинаю спускаться. Несмотря на поздний час, солнце заливает склон, так что до площадки я добираюсь весь мокрый от пота. Мне приходится довольно долго приходить в себя, прежде чем я снова возвращаюсь наверх за снаряжением, киркой, лопатой, мешками с провизией и куском парусины, который будет служить мне палаткой.

Площадка опирается на нагроможденные над пропастью базальтовые глыбы, что делает ее похожей на балкон. Образовалась она, должно быть, очень давно, потому что на ней успели вырасти большие пальмы вакоа, корни которых раздвинули базальтовые стены. Дальше, вверх по долине, на склоне холма, виднеются такие же площадки. Кто же соорудил эти балконы? Может, моряки, американские китобои, которые здесь охотились? Но мне невольно представляется Корсар, на поиски которого я явился. Может, это он велел устроить здесь наблюдательные пункты, чтобы следить за сооружением «каменной кладки», под которой решил спрятать свое сокровище?

И снова у меня кружится голова, снова я как в лихорадке. Я лазаю взад-вперед по склону холма, перетаскивая вещи, и вдруг мне кажется, что я вижу их, там, в глубине долины, среди высохших деревьев и пальм вакоа: какие-то тени идут цепочкой от моря в сторону окутанных сумраком холмов на западе, с тяжелыми мешками и кирками на плечах!

Сердце бешено колотится, пот заливает лицо. Мне приходится лечь на землю на вершине утеса, чтобы, глядя в сумеречное желтое небо, унять охватившее меня волнение.

Быстро темнеет. Надо разбить бивуак, пока не стало совсем темно. Я собираю у речки оставшиеся после разлива ветки и хворост для костра. Из толстых сучьев на скорую руку сооружаю некую конструкцию, на которую натягиваю парусину и укрепляю всё камнями. К концу работы я настолько выбиваюсь из сил, что не могу и думать о разжигании костра, а потому, сидя на краю площадки, просто съедаю пару морских галет. Ночь наступила внезапно, утопив во мраке раскинувшуюся внизу долину, скрыв море и горы. Холодно, кругом скалы, никаких лишних звуков, только свистит в зарослях ветер, потрескивают камни, сжимаясь после дневного зноя, да рокочут вдали, разбиваясь о рифы, волны.

Я устал, дрожу от холода, но, несмотря на это, мне безумно радостно, что я здесь, в этом месте, о котором так давно мечтал, даже не зная о его существовании. Внутри меня все трепещет, я сижу, вглядываясь в ночь широко открытыми глазами. Медленно плывут на запад звезды, спускаются к невидимому горизонту. Яростный ветер вздувает позади меня парусину, будто я не закончил еще своего плавания. Завтра я пойду туда, я увижу, где проходили те тени. Что-то ждет меня там – кто-то?.. Ради встречи с ним я и приехал сюда, оставил Мам и Лору. Я должен быть готов ко всему, что явится мне в этой долине, на краю света. Так я и засыпаю, у входа в палатку, прислонившись спиной к большому камню, обратив к черному небу широко раскрытые глаза.

* * *

Как давно я уже здесь, в этой долине? Сколько дней, месяцев? Мне следовало бы завести календарь и делать, по примеру Робинзона Крузо, зарубки на дереве. Эта пустынная долина поглотила меня, как безбрежное море. Дни и ночи сменяют друг друга, и каждый новый день стирает из памяти предыдущий. Потому я и пишу заметки в купленных у китайца в Порт-Матюрене тетрадях – чтобы проходящее время оставляло хоть какой-то след.

И что же остается? Одни и те же действия, повторяющиеся каждый день, когда я снова и снова обследую долину в поисках ориентиров. Я встаю до рассвета, чтобы воспользоваться утренней прохладой. На заре долина необычайно прекрасна. При первых проблесках дня базальтовые и сланцевые глыбы сверкают от росы. Темнеют деревца, тамаринды и пальмы вакоа, еще сонные после холодной ночи. Ветер едва чувствуется, а за ровной линией кокосовых пальм виднеется неподвижное море. Темно-синее, пока без солнечных бликов, оно словно сдерживает свой рокот. Я больше всего люблю эти мгновения, когда всё вокруг застыло в ожидании. В небе, по-прежнему пустом и чистом, появляются первые птицы: олуши, бакланы, фрегаты пролетают над Английской лощиной и уносятся дальше к северу, на близлежащие островки.

Это единственные живые существа, которых я вижу с самого первого дня моего пребывания здесь, если не считать крабов – земляных, что роют норки в дюнах в устье реки, и крошечных морских, огромными полчищами бегающих по тине. Когда птицы возвращаются, снова пролетая над долиной, я понимаю, что день кончается. Мне кажется, что я знаю каждую из них и что они тоже узнают меня – этого смешного муравья, что ползает по дну долины.

Каждое утро я возобновляю свои поиски, следуя разработанному накануне плану. Я иду от вехи к вехе, делая с помощью теодолита замеры, затем, описав дугу – с каждым разом все б о льшую, – возвращаюсь обратно, чтобы тщательно обследовать каждый арпан земли. Солнце поднимается все выше, зажигает искры на остроконечных скалах, четко прорисовывает тени. Под полуденным солнцем долина меняется, становится жесткой, враждебной, щетинится всеми своими остриями и колючками. Скалы отражают солнечный свет и тепло, и от этого, несмотря на порывистый ветер, становится все жарче. Я чувствую на лице жаркое дуновение – как из печи, глаза наполняются слезами, я с трудом удерживаюсь на ногах.

Приходится остановиться, подождать. Я иду к реке, пью из ладони. Потом сажусь в тени тамаринда, прислонившись спиной к его обнаженным разливами корням. Не шевелясь, ни о чем не думая, жду, пока солнце не обойдет вокруг дерева и не начнет своего медленного падения за черные холмы.

Иногда мне кажется, что я снова вижу на холмах тени, неясные фигуры. Тогда я иду туда по руслу реки, чувствуя, как горят от зноя глаза. Но тени исчезают, прячутся в свои тайные убежища, сливаются с черными стволами тамариндов. Больше всего я боюсь этого часа, когда голова тяжелеет от тишины и света, а ветер режет, словно разогретый нож.

Я сижу в тени старого тамаринда на берегу реки. Это дерево было первым, что я увидел, проснувшись там, наверху, на своей площадке. Я спустился к нему, подумав, что это может быть тот самый тамаринд у родника, о котором говорится в письме про клад. Он показался мне настоящим властелином долины. Дерево не высоко, но под защитой его раскидистых ветвей, в их тени, ощущаешь мир и покой. Теперь я хорошо знаю его кряжистый, потемневший от времени, жары и засухи ствол, его узловатые ветви, покрытые тонким кружевом такой нежной, такой молодой листвы. Земля вокруг него усеяна длинными золотистыми стручками, лопающимися от спелых зерен. Каждый день я прихожу сюда со своими тетрадями и карандашами, сосу кисленькие зернышки, раздумывая над новыми планами, подальше от нестерпимого зноя, что царит в моей палатке.

Я пытаюсь определить параллельные линии и пять точек, служащие ориентирами на карте Корсара. Точки – это, вне всякого сомнения, вершины гор, которые видны при входе в Лощину. Вечером, до темноты, я дошел до устья реки и увидел эти вершины. Заходящее солнце еще освещало их, и меня снова охватило странное волнение, словно что-то вот-вот должно мне открыться.

Без конца черчу я на бумаге одни и те же линии: до боли знакомый изгиб реки, уходящая в горы, прямая как струна долина. По сторонам базальтовыми замками стоят холмы.

Сегодня, когда солнце стало клониться к западу, я решил подняться вверх по склону восточного холма, чтобы поискать там «проушины» – отметины, оставленные Корсаром. Если он и правда был здесь, что кажется мне все более и более вероятным, то не мог не оставить на скалах или на каком-нибудь другом камне таких отметин. С этой стороны склон более удобен для подъема, но вершина словно удаляется, по мере того как я карабкаюсь вверх. То, что издали виделось мне ровной стенкой, оказалось в действительности множеством ступеней, которые совершенно сбивают меня с толку. Вскоре я оказываюсь так далеко от противоположного склона, что с трудом различаю белое пятнышко парусиновой палатки, служащей мне убежищем. Дно долины выглядит серо-зеленой пустыней, усеянной черными каменными глыбами, среди которых теряется русло реки. При входе в долину я вижу высокий утес мыса Венеры. Как одинок я здесь, несмотря на близость людей! Наверно, это и беспокоит меня больше всего: ведь я могу тут умереть, и никто этого не узнает. Разве что какой-нибудь ловец осьминогов заметит мой лагерь и поднимется посмотреть. А может, вода и ветер унесут всё, разметают, разбросают среди камней и опаленных солнцем деревьев.

Я внимательно вглядываюсь в возвышающийся напротив западный холм. Что это – оптический обман? Чуть выше мыса Венеры я вижу выбитую в скале большую букву «M». Сейчас, при сумеречном, косо падающем свете, она проступает с особой отчетливостью, словно сделанный гигантской рукой надлом. Дальше, на вершине зубца, виднеется наполовину разрушенная каменная башня: я просто не заметил ее, устраивая свой лагерь прямо под ней.

Я потрясен этими открытиями. Тут же, не медля ни минуты, я спускаюсь обратно по склону холма и бегом пересекаю долину, чтобы успеть до темноты. Вздымая снопы холодных брызг, я переправляюсь вброд через Камышовую реку и по каменной осыпи, которой следовал в первый день, взбираюсь на западный холм.

Добравшись до верха склона, тщетно ищу я очертания буквы «М» – вблизи они распались. Края скалы, образовывавшие боковые линии, расступились, а в центре между ними оказалось нечто вроде плато, поросшего искривленными ветром, перекрещенными деревцами. Согнувшись под ударами порывистого ветра, я лезу дальше и слышу, как срываются вниз камни. Между кустами молочая и пальмами вакоа мелькают и прячутся коричневые тени. Это дикие козы, может быть сбежавшие из стада манафов.

Наконец я добираюсь до башни. Она стоит на вершине утеса, нависая над долиной. Как же я не заметил ее сразу, когда пришел сюда? Полуразрушенная башня сложена из больших кусков базальта, скрепленных между собой известковым раствором. С одной стороны видны остатки двери или бойницы. Я вхожу внутрь развалин и сажусь на корточки, чтобы спрятаться от ветра. Через отверстие в стене виднеется море. В сумеречном свете оно предстает бескрайним, неистово синим; подернутый серой дымкой горизонт сливается с небом.

Отсюда, с вершины утеса, открывается огромное пространство, от рейда Порт-Матюрена до восточной оконечности острова. И я понимаю, что эта наспех построенная башня возведена здесь для того, чтобы наблюдать за морем и высматривать приближающегося врага. Кто же соорудил этот наблюдательный пункт? Явно не британское Адмиралтейство: владея морским путем в Индию, оно могло не бояться опасности с моря. Впрочем, ни английские военно-морские силы, ни флот его величества короля Франции не стали бы строить столь непрочное сооружение, и в таком пустынном месте. Рассказывая о своем путешествии, предпринятом ради возможности наблюдать транзит Венеры в 1761 году, Пенгре об этом строении не упоминает. Зато я помню описание первого английского лагеря, разбитого в 1810 году на мысе Венеры, на месте будущей обсерватории, именно там, где я сейчас нахожусь. В «Маврикийском альманахе», который я читал в библиотеке Карнеги, говорилось о небольшой «батарее», построенной в ущелье для наблюдения за морем. Тьма сгущается, тем временем мой мозг лихорадочно работает, как бывает в полузабытьи, которое предшествует сну. Я читаю вслух наизусть фразы из читаного-перечитаного письма Нажеона де Лестана, написанного размашистым наклонным почерком на изодранном клочке бумаги:

Первая веха: возьмите камень убт

Взять второй V, сделать зюйд-норд,

то же – низ.

От восточного родника угол – проушина.

Знак на песке у родника.

Для во влево

И там каждый из отметины BnShe.

Там скребите напротив фарватера, после чего найдете, что думаете.

Ищите :: S

Идите х – 1 зн м диагонали на Командорскую Вышку.

Ночная мгла постепенно накрывает долину, я сижу на развалинах Командорской Вышки. Я не чувствую больше ни усталости, ни холодного ветра, ни одиночества. Только что мне открылся первый знак Неизвестного Корсара.