Текст книги "Жизнь актера"

Автор книги: Жан Маре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

В тот день, когда я собрался это сделать, никаких манифестаций уже не было! Это настолько выбило меня из колеи, что я остался недоволен своей игрой.

На следующий день снова поднялся сильный шум в зале. И так в течение месяца – регулярно, через день. Как тут не поверить в травлю?

Однажды, в день очередной битвы, ко мне в гримерную пришел Лукино Висконти. Я очень огорчился, что он попал на спектакль именно в такой день. Но он в восторге:

– Только во Франции возможно такое – скандал из-за «Британика»!

Вскоре битвы вовсе прекратились. Но несколькими неделями позже освистали Жана Шеврие, игравшего Бурра. Тут же двое полицейских задержали юношу и девушку. Их допросили в присутствии Жана Шеврие и Мари Белл.

– Вы освистали Жана Шеврие, потому что спутали его с Жаном Маре?

– Нет, потому, что нам не нравится Жан Шеврие.

Мне рассказали этот случай.

По окончании спектакля актер «Комеди Франсез» господин де Шамбрёй, присутствовавший в зале, поздравил меня и спросил, где найти Мари Белл.

– Если ее нет в гримерной, она может быть в душе, я как раз иду туда.

Мы направляемся в душевые, де Шамбрёй идет впереди. Он позвал Мари. Через закрытую дверь Шамбрёй высказал ей свое восхищение.

Мари не знает, что я здесь. Я слышу, как она говорит господину де Шамбрёю:

– Ты видел, Жана Шеврие освистали, потому что приняли его за Жана Маре.

Жан показал мне письмо, которое ему прислал Роже Мартен дю Гар:

«Я обязан Вам чудесным вечером, дорогой друг. Жан Маре просто великолепен. Я восхищаюсь им с самого начала его карьеры и думаю, что видел его во всех ролях. Однако вчера вечером мне показалось, что до сих пор я не знал всей глубины его дарования трагика. Меня потрясли его царственное благородство поз, уверенность жеста, мощь голоса. Некоторые интонации, некоторые моменты страсти напомнили мне де Макса.

Удивительный сплав простоты, человеческих чувств и величия. Я два часа не отводил бинокля от его лица, я не упустил ни одного движения губ, ни одного взгляда из-под полуопущенных век. Я знал, что он умен, начитан, знал, что он артист до мозга костей. И тем не менее я восхищен силой его экспрессии, точностью и разнообразием нюансов.

Просто возмутительно, когда думаешь обо всех глупостях, которые писали об этом героическом исполнении.

Еще раз благодарю Вас, дорогой друг, всегда Ваш,

Роже Мартен дю Гар».

Меня вызвал к себе господин Тушар.

– Садитесь, – сказал он. – Угадайте, кто вас приглашает на роль Ксифареса в «Митридате» [37]37
  «Митридат» – трагедия Жана Расина (1673 г.)


[Закрыть]? Ионнель.

Администратор часто говорил мне, что для этого человека я был воплощением всего, что он ненавидел в театре.

– Что вы намерены делать?

– Согласиться.

Этот актер традиционного стиля считал, не знаю уж почему, что я буду строить из себя звезду и не захочу подчиняться его указаниям. И был удивлен тем, что я всегда первым приходил на репетиции, старательно следовал его указаниям. Для меня это было естественно, поскольку я считаю, что, если ты согласился, чтобы тобой руководили, нужно слушаться. Очень скоро этот человек стал питать ко мне уважение и даже дружбу.

Спектакль имел большой успех. На этот раз я был принят публикой и критиками.

В истории «Комеди Франсез» постановка «Британика» была первым и пока единственным случаем, когда актер дебютировал одновременно как режиссер, декоратор и актер. В «Митридате» я довольствовался тем, что играл Ксифареса. Однако я не смог побороть желание улучшить свой костюм. В этом спектакле я снова встретился с Анни Дюко.

Мне предложили сыграть Ромео. Напрасно я объясняю, что стар для этой роли – мне исполнилось тридцать шесть лет. И мне не нравился перевод Сармана. Об этом, однако, я не говорил.

Зарабатывал я мало: восемьдесят тысяч франков в месяц, отказываясь от предложений сниматься в фильмах. Я хотел посвятить себя классической трагедии.

Мой импресарио переживала настоящую трагедию из-за того, что я должен был уплатить одиннадцать миллионов франков налогов. Она не представляла себе, как с моим маленьким жалованьем в «Комеди Франсез» (я получал меньше, чем главный машинист сцены) я смогу выйти из положения.

Меня пригласили на роль отца Роберто Бенци в фильме «Призыв судьбы». Предложили очень деликатно, опасаясь, что я откажусь играть отца. Я же, наоборот, согласился только по этой причине, так как собирался менять амплуа.

Подошло время отпусков. Значит, никаких проблем с «Комеди Франсез». Мне полагается три месяца отпуска.

Я уже готов отбыть в Италию, где должен сниматься фильм. Дирекция «Комеди Франсез» осведомляется, не смогу ли я отложить свой отъезд на два дня, чтобы сыграть «Британика» в классическом дневном спектакле в четверг. Ладно. Я договариваюсь с продюсером фильма. В четверг утром мне снова звонят из дирекции, чтобы предупредить, что после дневного спектакля будет репетиция «Ромео и Джульетты». Удивленный, я спрашиваю, настолько ли это необходимо, потому что на следующий день я уезжаю на три месяца. Не лучше ли все репетиции провести после моего возвращения. Дирекция соглашается и освобождает меня от репетиции.

Я играю «Британика». Между сценами отдыхаю в гримерной Рашель, которая служит нам фойе. Там меня нашел взбешенный Жюльен Берто.

– Итак, корчишь из себя звезду, отказываешься репетировать Ромео?

Я не отношусь к тому типу актеров, которым нужно много времени, чтобы сосредоточиться перед выходом на сцену. Но тем не менее мне важно быть спокойным и нормально себя чувствовать.

Поэтому я отказываюсь обсуждать этот вопрос с Жюльеном и прошу его уйти.

– Я здесь у себя, – кричит он (он – акционер театра, а я только актер на окладе).

– Тем более, если ты здесь у себя, то должен принять меня вежливо. Теперь будь любезен покинуть мою гримерную, или мне придется применить силу.

– Значит, ты не будешь играть Ромео.

– Тем лучше, у меня нет на это никакого желания.

В тот же вечер я послал нашему администратору письмо с просьбой об отставке. Я уже не помню точных выражений, но это было примерно следующее:

«Господин администратор!

Я решил оставаться актером на окладе всю жизнь, но если я терплю оскорбления от части публики, а также от части прессы, я не позволю, чтобы актер, являющийся акционером «Комеди Франсез», позволял себе относиться ко мне с меньшим уважением, чем ко мне относились, когда я работал статистом у Шарля Дюллена. Поэтому прошу меня уволить».

И отправился в Италию. По дороге остановился в Сен-Жан-Кап-Ферра, чтобы обнять Жана. Я застал его негодующим на окружающую его роскошь. Мне знакомы такие его кризисы. Постарался его успокоить. Едва только я пересек границу, как увидел голосующего на обочине дороги человека. Останавливаюсь. «Куда вы едете?» – спрашивает он. «В Рим». – «Я тоже». И зачем только я сказал, что еду в Рим! В мою машину садится некто очень странно одетый: на нем что-то вроде зеленого костюма с широкой черной полосой по шву драных брюк, порванная куртка, такая же грязная, как он сам. На ногах видавшие виды сандалии. Белья у него не было. Наверное, когда его волосы чистые, он блондин. Видно, что он не брился несколько дней. Он худой и кажется некрасивым. Воображаю, какое темное у него прошлое. Скоро мне придется остановиться пообедать. Как же его пригласить даже в самую скромную харчевню. Он рассказал, что сидел в тюрьме и только что освободился. Теперь едет в Рим, где живет его семья.

– Скажите, вы не хотели бы побриться? – спрашиваю я осторожно.

– Хотел бы, но у меня нет денег.

Я останавливаюсь возле парикмахерской в ближайшей деревне, даю моему спутнику деньги и жду его на террасе соседнего бистро. У меня возникает желание уехать. Но я не чувствую себя вправе поступить так. Вдруг подходит какой-то незнакомец. Ба! Да это же обладатель зеленого костюма. Да, это он, но неузнаваемый. Его не только побрили, но и подстригли, и причесали. Теплая салфетка после бритья очистила лицо.

Мы снова отправляемся в путь. Боясь его обидеть, я робко спрашиваю, не хотел бы он надеть чистое белье. Останавливаюсь прямо на горной дороге, открываю свои чемоданы и даю ему брюки, рубашку, сандалии. Возможно, он воспользуется этим пустынным местом, чтобы убить меня...

Мы останавливаемся у ближайшего ресторана. Я смотрю на своего спутника, он так преобразился, что стал почти красивым.

– Возьмите меня к себе на службу, я буду чистить вам обувь.

Наверное, это казалось ему выражением высшей преданности. Но я не мог оставить его у себя.

Я снимаюсь в фильме «Призыв судьбы». Мне доставляет огромную радость сниматься с Роберто Бенци, я играю его отца. Нет ничего более волнующего, чем видеть, как этот ребенок мгновенно превращается в выдающегося дирижера, а после этого снова становится ребенком. На первых репетициях многие музыканты не верили в его исключительный дар. Они расставляли ему ловушки. Роберто стучал по пюпитру своей дирижерской палочкой и кричал: «до-диез» или называл какую-нибудь другую ноту, которой ему не сыграли. Вскоре все его обожали.

Я согласился участвовать в этом фильме в надежде на то, что теперь меня будут приглашать не только на роли героев-любовников.

Вернувшись в Париж, я отправился к администратору «Комеди Франсез». На лестнице я столкнулся с Мари Белл и Фернаном Леду. Они стали расспрашивать о моих планах.

– Как? Вы не знаете, что я уволился?

Господин Тушар принял меня очень сердечно.

– Я никому не говорил о вашем уходе, надеясь, что вы передумаете.

– Нет, господин администратор. Впрочем, все равно уже слишком поздно. Я только что сказал об этом Мари Белл и Фернану Леду.

Оказалось, что заявление нужно подавать за шесть месяцев до ухода. Следовательно, я должен работать в театре еще три месяца. Кроме того, Лоренс Оливье приглашает меня в свой театр в Лондоне, чтобы я показал свою постановку «Британика». Но, поскольку вместе со мной приглашается вся «Комеди Франсез», я не могу принять приглашение, если не буду членом труппы. Господин Тушар предложил возобновить контракт на год, обещая, что предоставит мне полную свободу.

Комитет направил письмо Лоренсу Оливье, в котором сообщалось, что я играл в двух пьесах Расина: в «Британике» и «Митридате». Ему советовали посмотреть обе и сделать выбор. Лоренс Оливье приехал в Париж и в субботу посмотрел вечерний спектакль «Митридат», а в воскресенье утром – «Британик». Это был последний раз, когда я играл Нерона. Публика устроила мне овацию, и в конце спектакля меня одного вызывали на поклон не менее пятнадцати раз. Мне несли охапки цветов, а площадь перед «Комеди Франсез» была черна от народа, когда я выходил из театра. Толпа окружила меня. Каждый старался протиснуться поближе.

Вернувшись в Лондон, Лоренс Оливье сообщил, что он выбирает «Британик». Было еще несколько писем. В конце концов Лоренс Оливье прислал телеграмму. Телеграммы обычно кратки и точны, иногда их текст может показаться резким. Телеграмма Оливье была составлена следующим образом: «Если я не получу «Британика» с Маре, я отказываюсь приглашать «Комеди Франсез».

Значит, приглашают не «Комеди Франсез», а Жана Маре в окружении «Комеди Франсез»! Разразился грандиозный скандал.

Неожиданно серьезно заболела находившаяся в Голливуде Вивьен Ли, и Лоренс Оливье тут же отправился к ней. А администрация «Комеди Франсез» напрямую договорилась с театром Олд Вик, что труппа приедет со спектаклем «Британик» без Жана Маре.

19

Кокто снимает «Завещание Орфея». Мое участие ограничивается одним днем съемок, и я снова поражаюсь и восхищаюсь всем, что делает Жан.

Я отправляюсь в турне, которое устраивает Эрбер, играть в спектакле «Адская машина». Во время поездки я узнаю о смерти Ивонны де Бре. Она играла в пьесе Жана Жироду «Ради Лукреции». Однажды она сказала смеясь:

– Представь себе, меня просят играть в пьесе Жана Жироду.

– И что же?

– Я не могу играть в пьесах Жироду.

– Ты все можешь, Ивонна. Нужно, чтобы ты сыграла в этой пьесе.

Она сыграла потрясающе. Настолько потрясающе, что, когда она появлялась, все остальное становилось ничтожным.

Та зима была очень холодной. Она возвращалась из театра, расположенного неподалеку от ее дома, без пальто и заболела. Диагноз – гиперемия в результате воспаления легких. Она умерла в своей постели, читая книгу.

Я был потрясен. Мое горе было безмерно. И я сам удивился, что могу страдать так сильно. Я абсолютно не отдавал себе отчета в том, как сильно люблю Ивонну.

Первой моей мыслью было прервать турне и лететь в Париж. Вся труппа отговаривала меня, доказывая, что сама Ивонна предпочла бы, чтобы я остался.

– Что ты будешь делать в Париже? Лучше, если ты сохранишь ее в памяти живой.

Я остался. Вечером, после спектакля, друзья говорили:

– Когда ты сказал об Иокасте: «Она умерла», – это прозвучало очень убедительно и сильно.

– Если вы полагаете, что я думал об Ивонне, вы ошибаетесь, – ответил я. – Я ни секунды не думал о ней.

Ивонна так радовалась при мысли, что побывает в моем доме в Марне. Увы! Она не увидела его. Мой друг Люлю Ватье приходила в отчаяние от сумм, которые я тратил на содержание дома. Однако, видя, что она не сможет меня ограничить, уже гораздо позже она сказала:

– Чтобы заставить тебя сохранить хоть что-то, нужно позволить тебе тратить,

Подруга Жана Мисиа Серт говаривала:

– Люди, которые копят, ничего не имеют. Богат только тогда, когда тратишь.

Еще будучи совсем молодым, я заметил: когда я трачу, деньги сами текут ко мне, а когда экономлю – их приток прекращается. Я и сейчас придерживаюсь этого принципа.

У меня всегда бывали то взлеты, то падения в области финансов. Пока я строил дом в Марне, то претерпевал период весьма угрожающего падения. Люлю рассказала об этом Жану, а он, чтобы помочь мне, предложил выкупить за четыре миллиона мою часть дома в Мийи-ля-Форе. Сумма показалась мне несколько маленькой, но я знаю, что дружба подвергается опасности, когда возникают денежные вопросы. Жан добавил, конечно, чтобы оправдать свое скромное предложение:

– Этот дом всегда останется твоим.

Я не хотел торговаться и сделал встречное предложение – выкупить его часть за шесть миллионов, при этом, разумеется, Мийи всегда останется его домом. И напротив, если он выкупит мою часть за шесть миллионов, эти деньги послужат мне для строительства Марн-ля-Кокет, который станет также и его домом.

Пока мы обсуждали сумму, мое финансовое положение улучшилось. В конечном итоге Жан выкупил мою часть в Мийи за шесть миллионов.

Я поселился в Марне, Жан часто приезжал туда.

– Твой дом досконально продуман, – говорил он, – хотя он новый, в нем есть душа.

И еще он как-то при мне сказал друзьям:

– Когда Жанно обзаводится домом, это отвращает вас от вашего.

Я снимаюсь в «Дортуаре для старшеклассниц». Я упоминаю об этом фильме, потому что на съемках я познакомился с Жанной Моро, она играла эпизодическую роль. Я восхищен ее талантом и внешностью. Спрашиваю, какую роль она мечтает сыграть в театре. Оказывается, Элизу в «Пигмалионе» [38]38
  «Пигмалион» – пьеса Бернарда Шоу (1912).


[Закрыть].

Я пообещал поставить эту пьесу для нее. Альбер Виллемец предложил мне стать его компаньоном в театре «Буфф-Паризьен». Я становлюсь художественным руководителем театра. Чтобы положить хорошее начало, выбираю пьесу Жана и предлагаю Жанне Моро сыграть Сфинкса в «Адской машине» до «Пигмалиона», который я поставлю следующим.

Я пригласил на роль Иокасты Эльвиру Попеско, специально написанную для нее, от которой она поначалу отказалась. Пьеса заявлена на сорок представлений, но мы играем вдвое больше. Эльвира и Жанна великолепны.

Из уважения к памяти Берара я использовал его декорации. Режиссуру я осуществляю сам. Эльвира говорит более сложным языком, чем язык пьесы. Я обращаю ее внимание на это.

– Прррравда?

– Уверяю тебя. Поэтому ты и не помнишь текста. Постарайся произносить то, что написано у автора, и ты увидишь, насколько будет легче.

Она следует моему совету и говорит: «Верррррно».

Появление Эльвиры всегда сопровождалось аплодисментами. Когда появляюсь на сцене я, аплодисментов нет. Однажды, выйдя на сцену, я увидел, как стали хлопать в ладоши сначала рабочие сцены, а за ними и публика. Я покраснел от стыда. Вернувшись за кулисы, я попросил рабочих больше этого не делать. Они объяснили, что это Эльвира просила аплодировать при ее выходе, а они считают несправедливым не делать этого же для меня.

Этот случай напомнил мне о моем самом большом разочаровании в театре. Выше я рассказывал о том, что пока играл «Трудных родителей» в театре «Амбассадёр», мне аплодировали при каждом выходе и в середине второго акта. Я очень гордился этим. И вдруг на Рождество в мою гримерную стучатся какие-то молодые люди:

– Мы пришли за рождественскими подарками.

– Кто вы?

– Клакеры.

Ловко же все устроил мой директор господин Капгра! Какое разочарование! И какая гротескная ситуация! Оплачивать своих собственных клакеров...

Роль Сфинкса написана в восхитительно точном стиле. Актриса, исполняющая эту роль, должна как бы скользить по рельсам. Но Жанна противится моим указаниям. У нее свое видение, свой подход к роли, и я напрасно спорю с ней.

Через месяц после генеральной репетиции Жанна все же признала, что я был прав. Слишком поздно: она уже встала на другие рельсы, свои, и не могла с них сойти. И, несмотря на это, она была замечательна.

Мне предложили сняться в фильме «Жюльетта» по книге Луизы де Вильморен. Книга мне очень понравилась. Я читал ее в самолете и хохотал так громко, что пассажиры удивленно оборачивались в мою сторону. Я с радостью согласился сниматься.

Но, читая сценарий, я ни разу не улыбнулся. Сценаристка, стремясь оправдать свой контракт, все поставила с ног на голову! Я отправился к Марку Аллегре, чтобы отказаться от съемок. Он спросил о причине. Я прочел ему вслух отрывки из книги. Все присутствующие надрывались от хохота.

– Вот причина моего отказа. Все смешное выхолощено в вашем сценарии.

Меня спросили, не знаю ли я другого сценариста, поскольку Луиза отсутствует. Я позвонил Жану в надежде, что он согласится. Он направил меня к молодому талантливому журналисту Роже Вадиму. Все сложилось очень удачно: Вадим – друг Марка Аллегре.

У нас нет Жюльетты. Нужна пятнадцатилетняя девушка, которая обладала бы одновременно и сексапильностью, и чистотой. Мы не можем найти такую. Дома, в Марне, я рассказал об этом Жоржу, который жил у меня. Он вспомнил, что видел на обложке «Пари-Матч» именно такую девушку. Как-то вечером мы пошли на премьеру в «Лидо». В перерыве между двумя отделениями публика танцевала.

– Смотри, – говорит мне Жорж, – вон девушка с обложки «Пари-Матч».

Я замечаю Вадима за другим столиком и бросаюсь к нему:

– Смотри, вон Жюльетта! – И показываю ему на женщину-ребенка.

– Это моя жена, – отвечает он, – ее зовут Брижитт.

– Ты знаешь, что мы повсюду ищем Жюльетту. А внешность твоей жены в точности соответствует внешности персонажа, и ты молчишь!

– Потому что она моя жена. В любом случае уже слишком поздно. Сегодня Марк уже подписал контракт с Дани Робен.

Я разговариваю с Марком. Может быть, еще можно что-то изменить? Нет, слишком поздно, но он обещает занять ее в своем следующем фильме «Будущие звезды». Имя этой девушки Брижитт Бардо.

Во время представлений «Адской машины» Марк Аллегре каждый вечер приходил ко мне за кулисы, уговаривая сняться в «Будущих звездах». Я объяснял ему, что, поскольку я занимаюсь декорациями и играю главную мужскую роль в «Пигмалионе», мне трудно будет еще и сниматься. Это было правдой, но правдой было и то, что мне не нравился фильм. Да и Брижитт Бардо я не представлял себе в роли вагнеровской певицы... Но в конце концов я уступил.

Как я мог выполнять все эти обязательства одновременно? Кроме всего прочего, мне еще пришлось осуществлять режиссуру «Пигмалиона». Я выбрал Жана Валла в качестве режиссера, потому что мы очень хорошо работали с ним над «Шери». К несчастью, через три дня Жанна Моро заявила:

– Или он, или я. Я не могу работать под руководством Жана Валла, его указания всегда противоречат тому, что чувствую я.

– Кого же ты хочешь в качестве режиссера?

– Тебя.

Нужно было срочно что-то делать. По истечении шести дней контракт считается принятым, а при его расторжении приходится платить большую неустойку.

Больше всего я дорожу Жанной Моро. Пришлось пожертвовать Жаном Валлом.

И вот я – импровизированный режиссер. Подготовка декораций, примерка костюмов, режиссура, съемки, работа над ролью Хиггинса, роль в «Будущих звездах», участие в пьесе «Адская машина» – и все это одновременно! Я снимаю комнату в отеле напротив театра, сплю два часа в сутки. Любопытная деталь: профессор Хиггинс – пурист фонетики, а меня постоянно критиковали за то, как я говорю на сцене. То есть этой ролью я бросаю вызов. Так что помимо всей той работы, которую я взял на себя, мне пришлось еще выполнять упражнения по дикции, зажав карандаш между зубами. Со временем я убедился, что упражнения помогают мне поставить голос и снимают усталость голосовых связок. После этого спектакля я уже больше никогда не услышу замечаний по поводу своего голоса.

«Пигмалион» пользуется огромным успехом – каждый вечер мы играем при переполненном зале. Жанна Моро тоже имеет настоящий успех. Хвалят мое благородство по отношению к ней, потому что я строю мизансцену в ее пользу, а не в свою. Я объясняю, что делаю это с эгоистической целью: хочу, чтобы она стала звездой и чтобы мой театр работал и в случае моих вынужденных отлучек. Это была правда.

Жорж ушел из «Лидо». Он хочет иметь собственную труппу.

– Так создай ее, – посоветовал я.

– Но никто не ангажирует неизвестную труппу.

– Ты создай, а я обеспечу ей популярность. Он сформировал труппу. Я сделал макеты декораций, придумал костюмы. В театре «Буфф-Паризьен» снова оборудовали оркестровую яму. Я пригласил двадцать пять человек, в основном директоров мюзик-холлов. Но зал переполнен. Этого я не предвидел. Мне пришлось стать импровизированной билетершей и самому размещать людей. Спектакль длился всего сорок пять минут. Цель Жоржа – выступать в «Бобино» или в «Олимпии», то есть составлять часть программы. Мы показывали эти балеты днем, поэтому удалось пригласить оркестр из «Лидо». Джаз звучал совершенно фантастически в этом небольшом, прекрасно спроектированном театре. Он задал такой тон, что с момента поднятия занавеса и до финального аккорда аплодисменты не смолкали. Жорж едва успевал подписывать контракты.

Мой импресарио так хорошо составила мой контракт с «Буфф-Паризьен», что, если удача мне не изменит, я могу стать владельцем театра. Виллемец испугался и решил его продать. Я пользуюсь приоритетом как покупатель, но у меня нет необходимых средств.

Мне предложили сыграть в спектакле «Цезарь и Клеопатра» в «Театре Сары Бернар». Мы репетируем уже месяц, а до генеральной репетиции осталось две недели. Роль меня увлекает, потому что позволяет мне опередить свой возраст.

– Ты же не собираешься себя старить, – забеспокоился Андре Жюльен. – Я пригласил Жана Маре вовсе не для того, чтобы он себя обезобразил и состарил.

– Нужно воздать Цезарю Цезарево.

У моего Цезаря почти лысая голова, нос с горбинкой. Голос я также изменяю. Выхожу я спиной к публике, так как разговариваю со Сфинксом, находящимся в глубине сцены. Зрители не узнают моего голоса, я поворачиваюсь к залу, они не узнают моего лица. Я слышу, как один зритель в первом ряду говорит: «Это не Жан Маре играет». Именно этот невольный комплимент был одним из самых приятных в моей артистической карьере.

Жорж Невё написал мне письмо.

«Дорогой Жан Маре!

Вам удалось все, вплоть до удивительной головы вашего персонажа. Считается, что юмор и величие несовместимы. Вам удалась эта сложнейшая задача – совместить их. Ваш Цезарь – именно Цезарь Шоу, но в вашей трактовке он становится героем. Да, это необыкновенно. Вашего Цезаря невозможно забыть. С дружеским приветом,

Жорж Невё».

Я занимаю гримерную Сары Бернар. Мне немного совестно нарушать неприкосновенность места, которое должно было бы быть запретным для всех. Ее телефон еще здесь. Как бы мне хотелось, чтобы она позвонила! Я вспоминаю Дюллена, он тоже нарушил табу этого святилища, заняв его в свое время, как я занимаю его сегодня.

Дюллен... Сколько воспоминаний! Я не переставал почитать его. Помню, как радостно он меня встретил, когда я проведывал его в больнице Ларибуазьер. «Ты пришел, ты!» В этих словах было столько признательности... Я любил Шарля Дюллена, как любил театр, и театр, как и я, потерял с его смертью что-то очень важное.