Текст книги "Ночь эльфов"

Автор книги: Жан-Луи Фетжен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Одна стрела задела ему щеку и, может быть, выбила парочку зубов… Это пустяки…

Ульфин проворчал что-то в знак протеста, но Мерлин не обратил на это никакого внимания.

– Она говорила со мной, – прошептал Утер.

– Я знаю, Кариад. Но пойдем поищем гнома, пока они его не прикончили.

Стоя рядом на коленях в молельне королевы[6]6
  обычно – часть комнаты, отгороженная ковровой занавесью


[Закрыть] перед статуей Пресвятой Девы, на которую падал слабый свет из высокого витражного окна, они молились. Комната, расположенная рядом с молельней, благоухала свежим ароматом роз, лепестками которых посыпали пол каждое утро. Было прохладно, но епископ Бедвин обливался потом. Игрейна не осмеливалась даже до конца додумать свою кощунственную мысль, особенно в отношении Божьего человека,– но от него воняло. Запах пота был резким, словно запах прокисшего вина. Вдобавок епископ шумно сопел и отдувался, как кузнечные мехи, будто прошел десяток лье. Королева сдержала улыбку и попыталась сосредоточиться на «Аве Мария». Но она уже произнесла молитву столько раз, сколько у нее было четок, и к тому же у нее было неотвязное ощущение, что епископ Бедвин, опустивший голову на скрещенные руки, а широко расставленные локти – на перекладину молитвенной скамеечки и закрывший глаза, никак не проспится с похмелья. Она быстро перекрестилась и поднялась, чуть отодвинув молитвенную скамеечку, которая скрипнула по каменному полу. Потом приподняла тяжелую ковровую занавесь, отделявшую молельню от комнаты, и вышла. Занавесь опустилась с глухим хлопком.

Если епископ действительно спал, то сон его был глубок – или же многолетний опыт приучил его не вскакивать сразу в подобных обстоятельствах. Он слегка пошевелился, на секунду приоткрыл глаза, а потом продолжал молиться еще несколько минут, в то время как юная королева, растерявшись, вернулась, не зная, что ей делать, и боясь даже шелохнуться, из страха потревожить святого отца.

Наконец он перекрестился, смиренно склонив голову, с трудом поднялся и испустил тяжелый вздох. Бедвин с самого прибытия в Лот был обременен атрибутами своей высокой должности: на нем были епитрахиль, риза, митра и тяжелый крест, он носил длинное одеяние с высоким воротником, которое придавало ему скорее вид знатного господина, чем священнослужителя, и в котором он по такой жаре едва мог дышать. Проведя пухлой рукой по темным волосам, заботливо ухоженным и даже слегка завитым, и густой бороде клином, призванной скрыть толщину двойного подбородка, он повернулся к Игрейне, улыбнулся ей и, избегая ее вопросительного взгляда, вышел из молельни, приблизился к окну и, кажется, углубился в созерцание открывающегося вида. Затем с явной неохотой отошел и сел на скамейку, покрытую узорчатой гобеленовой тканью. Наконец, взглянув Игрейне прямо в глаза, он сделал ей знак сесть рядом с ним.

– Дочь моя, – начал он, взяв ее за руку, – мне известно твое благочестие и все твои благие дела, совершенные ради нашей матери-Церкви. И однако, ты живешь во грехе…

Игрейна попыталась что-то возразить, но он остановил ее, чуть сильнее сжав ее руку.

– Да, я знаю… герцог тебя к этому принудил, из-за своей жажды власти и любви к роскоши. Ты ничего не могла поделать, не так ли? Конечно, святая предпочла бы смерть, но мы ведь не святые, правда?

Игрейна не отвечала. В горле у нее был комок, к глазам подступали слезы.

– Истинная вера – это великая борьба, – продолжал епископ. – И эта борьба тысячекратно превосходит превратности нашего жалкого существования. Испытание, которое Небо тебе посылает, может в конечном счете обернуться благом… Кто мы такие, чтобы судить о воле Божьей? Domini viae impenetrabiles sunt…[7]7
  Пути Господни неисповедимы… (лат.)


[Закрыть] Каждый из нас должен служить Господу на свой лад, ради того чтобы слово Божье проникло во все сердца человеческие… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он повернулся к юной королеве, и его поразило выражение ее лица. Слезы, сверкавшие в ее глазах, были уже не проявлением слабости, а свидетельством охватившего ее гнева. От отвращения к себе ее всю трясло, щеки ее пылали, губы дрожали.

– Я ненавижу этого человека, – прошептала она. – Я ненавижу этот замок, эту корону и все, что она воплощает собой… Вы думаете, я не хотела умереть? Без брата Блейза я бы уже давно была мертва, гораздо раньше, чем герцог Горлуа осмелился коснуться меня… Еще раньше, чем король был убит! Я была бы мертва уже давным-давно!

Она вырвала руку из руки епископа, резко поднялась, отошла на другой конец комнаты и отдернула кожаный занавес, загораживающий квадратное окно.

– Если вам нужна моя жизнь, дайте мне отпущение грехов, и я с радостью выброшусь из этого окна!

– Нет, нет!

Бедвин сделал умиротворяющий жест, но в его глазах промелькнула тревога,

– Вернись и сядь подле меня, – сказал он. – Ты всего лишь ребенок, ты не понимаешь, чего Господь ждет от тебя. Ничего удивительного… Именно поэтому я здесь. Позволь тебе объяснить…

Игрейна оставалась неподвижной. Рука ее по-прежнему сжимала занавес. Она вздрагивала всем телом, несмотря на летнюю жару. Епископ был достаточно искушен по части женщин, и теперь, глядя на фигуру королевы на фоне окна, освещенную солнцем, он отметил изящную линию ее шеи и белизну кожи, оттененную узким корсажем темно-синего шелкового платья, расшитого серебром, стройность ее талии и округлость бедер – и нашел ее весьма привлекательной.

– Аббат Илльтуд говорил с герцогом, – продолжал он, пытаясь отогнать неподобающие мысли. – Конечно, это не тот муж, о котором ты могла мечтать, но он может стать королем, и он пообещал сочетаться с тобой браком по христианскому обычаю. Ты должна выйти за него замуж, и я заклинаю тебя, чтобы ты это сделала – ради того чтобы истинная вера спасла эту обитель скорби. И тем ты послужишь Богу.

При звуке имени святого человека в глазах Игрейны зажглась слабая надежда. Значит, брат Блейз, ее духовник, сдержал слово и сообщил о ее деле тем, кто обладает наивысшей духовной властью в королевстве. Быть может, теперь она уже не будет так одинока…

– Впрочем, взгляни…

Епископ громко хлопнул в ладоши (от этого резкого звука Игрейна чуть не подскочила на месте). Тут же вошел священник из его приближенных, неся в руках щит – с такой почтительностью, словно это была священная реликвия.

Игрейна еще никогда не видела настолько простой и в то же время красивой работы – крест на серебряном фоне.

– Это будет новый герб королевства, если ты захочешь, – торжественно произнес Бедвин. – Крест в честь Господа нашего Иисуса Христа – красный, ибо это цвет победы, на белом фоне – ибо это цвет чистоты и непорочности. Какое оружие сможет лучше защитить славу Божию?

Он отпустил священника кивком головы и, подождав, пока дверь за ним закроется, продолжал:

– Под этим крестом я освящу ваш брак, чтобы все знали, что герцог отрекся от старой веры. Итак, ваш грех будет смыт, и я дам тебе отпущение – но не для того, чтобы ты умирала, а для того, чтобы продолжала жить и стала самой великой христианской правительницей, какую только знало королевство Логр! И благословенна будешь ты между женами, benedicta eris inter omnes mulieres. Ты подаришь мужу наследника, во имя вящей славы Божией, а потом, если таково будет твое желание, удалишься от мира. Аббат охотно примет тебя в монастырь.

Говоря это, Бедвин приблизился к ней. Игрейна подняла на него глаза, в которых еще стояли слезы, потом опустилась на колени и поцеловала его перстень. Она все еще вздрагивала – такая юная и растерянная – и цеплялась за его руку, словно утопающая.

– Я самая смиренная и покорная из слуг Господа, – прошептала она.

– Оставьте меня одного.

Горлуа, закутавшись в плащ, даже не взглянул на грязных тюремщиков, которых его рыцари выгнали как последний сброд, ударами стальных перчаток. Стены караульной, расположенной как раз под банями, были сырыми, и от соломы, устилавшей пол, поднимался едкий запах плесени. Даже факелы, вставленные в железные кольца в стене, чадили – настолько дерево отсырело. Облако синеватого дыма плавало на высоте человеческого роста – узкие вентиляционные отверстия в потолке почти не вытягивали его. Но, по крайней мере, у тюремщиков было хоть немного света…

Он натянул перчатки, взял факел, потом жестом велел одному из рыцарей в стальных латах открыть дверь подземного застенка. Густая волна смрада, еще более сильного, чем зловоние караульной, заставила его попятиться. Это был запах запустения, грязи, скотного двора, отвратительный и жуткий, в котором смешалось зловоние нечистот, гнили и страха. Люди, заключенные там, в темноте и сырости, никогда не задерживались подолгу: либо они погибали сами – избитые и порой изнасилованные, особенно молодые, лишенные одежды и еды, отнимаемой более сильными, либо их казнили по приказу короля. Те, чьи семьи были достаточно богаты, могли быть освобождены за выкуп по закону Вергельда: каждое преступление имело ту цену, которую назначали жертва или ее близкие. В те далекие времена не было полумер, и тюрьма никогда не становилась местом длительного заключения – она была всего лишь недолгой остановкой на пути к освобождению или казни. Поэтому никто особенно не заботился о том, чтобы создать в ней хоть сколько-нибудь приемлемые условия для существования. И даже наиболее закаленные преступники, проведя несколько дней в этом чудовищном месте, порой ждали смерти как освобождения.

Еще до того, как единственный глаз Горлуа смог что-то различить в темноте, к нему бросилась какая-то темная фигура – с той стороны, к которой его лицо было обращено пустой глазницей. Он увидел ее только в последний момент, когда она оказалась в круге света от его факела, и успел лишь пригнуться, чтобы смягчить удар. Рука человека скользнула по стальному наплечнику Горлуа, невидимому под плащом, и нанесла удар по ребрам, от которого весь воздух мгновенно вышел из его легких. Герцог-сенешаль упал и выронил факел, который зашипел в грязи. Вокруг него послышалось почти звериное рычание, чьи-то отвратительные руки с кривыми, наполовину обломанными ногтями вцепились ему в воротник, удары задубевших босых ног обрушились на его кольчугу.

– Гильдия, ко мне! – заревел он, придавленный к земле этими чудовищами.

По окружившей его толпе пробежало некое движение – узники словно заколебались. Горлуа воспользовался этим, чтобы вырваться из их рук и подняться. Он выхватил длинный кинжал конической формы с двумя заточенными гранями, но теперь его противники, кажется, дрались между собой. Или, скорее, двое из них – здоровенные верзилы, едва одетые, мощные, как быки, отвешивали остальным пинки и оплеухи, расчищая себе дорогу. Один из них подобрал факел и резким жестом обвел им вокруг себя, осветив испуганные лица и простертые в грязи тела своих товарищей по несчастью, а затем вскинул его над головой, и Горлуа увидел его грубую физиономию, наполовину скрытую длинными светлыми волосами, пегими от грязи, и всклокоченной бородой.

В этот момент в подземный застенок ворвались рыцари, грохоча стальными доспехами.

– Оставьте меня одного, я вам сказал!

– Но, мессир…

Но Горлуа достаточно было лишь посмотреть в их сторону, и они вышли, опустив головы, сопровождаемые презрительными взглядами двух верзил.

Не говоря ни слова, герцог протянул вперед правую руку, на которой сверкало золотое кольцо, украшенное простым рисунком – дерево с тремя ветвями, поднятыми к небу. Руна Беорна, знак Гильдии – всемогущего братства воров и убийц. Белокурый гигант мгновенно опустился на одно колено и протянул кулак – у него на пальце было кольцо с тем же знаком, но медное, что указывало на гораздо более низкий ранг.

– Другие здесь есть? – спросил Горлуа.

– Нет, мессир. Я один.

Горлуа сделал ему знак подняться. Шея у него все еще ныла, и он ощущал ломоту во всем теле после недавней потасовки.

– А он? – спросил герцог, указывая на второго гиганта, почти такого же здоровенного, как тот, кто носил кольцо.

– Он со мной, мессир.

Горлуа кивнул и сделал второму узнику знак приблизиться. Он взял его руки одну за другой и осмотрел: кольца не было. Герцог отпустил его и в следующее мгновение вонзил свой кинжал прямо ему в сердце, отчего на его собственное лицо и одежду брызнул фонтан крови. В глазах узника на миг промелькнуло удивление, но они почти сразу же остекленели, и Горлуа вытащил оружие из тела жертвы.

– Пойдешь со мной, – сказал он другому.

Когда они вышли, удивленные взгляды рыцарей скользнули по забрызганным кровью лицу и одежде Горлуа, а потом по высокому узнику, который шел очень осторожно, помаргивая глазами – даже слабый свет караульной был для них непривычен.

Горлуа вытер лицо, руки и куртку полой плаща, затем расстегнул его и швырнул в подземную камеру.

– Заткнитесь там! – прорычал он.

Потом, уперев кулаки в бедра, отошел от двери и насмешливо взглянул на гиганта, одетого в лохмотья и покрытого нечистотами,– борода у того кишела паразитами, а длинные волосы слиплись от грязи.

– Отведите его в баню, оденьте как следует и приведите ко мне, когда он станет похож на человека! – приказал он рыцарям.

Узник быстро поднял глаза и пробежал взглядом по ступенькам витой лестницы, уходящим вверх. Потом снова опустил голову.

– Я вижу, ты вполне разумен, – сказал ему Горлуа. – Как тебя зовут?

– Освульф, мессир.

– Варвар… я должен был догадаться. Вор или убийца?

Гигант снова поднял глаза и с беспокойством взглянул на своего спасителя.

– Мессир, я…

– Вор или убийца? Отвечай!

– Вор…

Горлуа повернулся к рыцарям и указал им на узника шутливо-почтительным жестом.

– Придется довольствоваться тем, что есть, не так ли? Уведите его!

Рыцари окружили варвара и подтолкнули его к выходу. Вскоре все исчезли наверху каменной лестницы. Горлуа минуту постоял неподвижно, прислушиваясь к их грохочущим шагам, потом закрыл глаза и, ощупав ребра, застонал от боли – этот стон эхом отозвался под каменным сводом задымленной караульной.

Глава 10
Свадьба

От крепостных стен до сторожевых башен королевского дворца и до самых жалких лачуг нижних кварталов Лот был украшен знаменами новых цветов королевского дома – белыми орифламмами с красным крестом. Те, кто побогаче, украсили свои дома вышитыми тканями, бедняки вывесили обычные простыни – и от всей этой белизны на улицах словно посветлело. Казалось, она скрыла следы бесчестья, творившегося здесь всего несколько месяцев назад. Сегодня все это представлялось давным-давно забытым. Улицы гудели от криков и смеха. Можно было подумать, что весь город пьян. Трактирщики выкатывали на площади бочки пива, эля и вина по одному денье за пинту – почти даром, и узкие улочки заполнились людьми, стремящимися утолить жажду, вызванную лучами палящего солнца.

Однако за последнее время Лот сильно изменился. Древняя резиденция Великого Совета, где некогда во множестве встречались представители разных рас, теперь превратилась в город людей. Да, конечно, здесь иногда попадались группки гномов-торговцев, которые невесть как разузнали о предстоящем событии и сейчас предлагали праздношатающимся горожанам всякую дребедень прямо со своих ручных тележек. Иногда встречался какой-нибудь гном, нагруженный товарами, купленными в лавке, или ведущий пони к колодцу на водопой, но это были по большей части слуги, одетые скромно, почти бедно – никаких дорогих тканей и украшений, в которых они щеголяли прежде, до войны. Большинство людей отводили взгляд при их появлении, словно один лишь вид гнома был для них укором. И, разумеется, во всем городе не осталось ни одного эльфа.

Свинцовая жара опустилась на город уже с самого утра. Оконные решетки из ивовых прутьев, а также ткань или промасленная бумага, закрывавшие окна саманных домов, были убраны, двери широко открыты, чтобы впустить побольше воздуха; и поскольку большинство мужчин ушли на праздник, охранять дома пришлось женщинам и слугам. Кумушки перекликались с одного конца улицы на другой, добавляя свои пронзительные крики к общей городской какофонии,– но горе было тому неосторожному, кто, воспользовавшись случаем, попытался бы проникнуть в их лачуги! Впрочем, грабители об этом прекрасно знали, но у них хватало поживы в других местах. Снаружи суетились собаки и даже свиньи, роясь в сточных канавах, бегая за вьючными ослами, нагруженными съестным, или за домашней птицей. Иногда им перепадало кое-что из отбросов, выкинутых на улицы, устланные в честь праздника свежей травой и камышом. Каждая лавка или цех, узнаваемые по своим расписным эмблемам (висевшим порой так низко, что о них можно было стукнуться головой), были украшены красным крестом на белом фоне и ломились от товаров. Булочники, свечники, продававшие сальные или восковые свечи, разносчики свежей воды, оружейники, старьевщики – все выставляли на прилавках свои товары. Слуги у порогов таверн устраивали бесплатную дегустацию, чтобы завлечь прохожих внутрь. Продавцы вафельных трубочек и других сластей, осаждаемые детворой, торговали с лотков на углах улиц и вращали лотерейные колеса, где выпадало число пирожных, которые тот или иной покупатель мог забрать. Банщики толкались тут и там, крича, что вода нагрелась; но это был напрасный труд, потому что большинство горожан уже вымылись и облачились в свои лучшие наряды. По сравнению с унылыми цветами повседневных одежд сейчас на улицах царило настоящее буйство красок, сверкали и переливались дорогие ткани: шелк, бархат, парча. Даже грубые льняные одежды были окрашены в яркие цвета. На молодых людях были длинные рубашки навыпуск и шляпы, напоминающие формой шлемы, закрывающие шею и плечи. Некоторые надевали сверху яркие кафтаны с рукавами, разрезанными до локтей, и широкие пояса, украшенные разноцветной вышивкой или драгоценными камнями, на которых висели кошельки – за целый день их, конечно, предстояло открыть не один раз. Женщины заплели волосы в косы или уложили в узлы и надели широкие соломенные шляпы, чтобы защитить кожу от солнечных лучей. Многие, и молодые и старые, развязали верхние завязки на корсажах своих ярких платьев, чтобы подчеркнуть округлость груди.

Герцог Горлуа велел открыть тюрьмы, чтобы устроить по всему городу публичные наказания осужденных на потеху толпе. Ростовщик был брошен со связанными руками в ров за городской стеной, как раз в то самое место, куда стекались сточные воды со всего города, и зеваки, столпившись на берегу, хохотали во все горло, глядя, как он барахтается и захлебывается в густом потоке нечистот, Других привязали к позорным столбам, к большой радости детей, которые забрасывали их камнями и гнилыми фруктами.

На церковных папертях монахи и служки разыгрывали сцены из Священного Писания, немилосердно потея под своими картонными масками. Одна сторона сцены изображала рай, где восседал Бог со своими ангелами. В центре помещались люди, в основном неуклюжие увальни, а с другой стороны зияла преисподняя, где горело настоящее пламя, и плясали черти, вразнобой колотя в барабаны и трубя в трубы.

Королевский замок тоже был охвачен предпраздничной суетой.

Там было прохладнее, чем в нижнем городе, но коридоры заполонили слуги, которые носились туда-сюда, нагруженные парадными одеждами и кувшинами с вином, подгоняемые распорядителями, теснимые солдатами, сопровождающими знатных вельмож и одетыми в их цвета. Утренняя служба[8]8
  девять часов утра


[Закрыть] кончилась давным-давно, и близился час торжественной мессы. Герцог-сенешаль приказал всем приглашенным явиться без оружия и в парадных одеждах – в честь королевы Игрейны. Кортеж должен был выстроиться при первом ударе колокола, проехать через нижний город, оцепленный королевской стражей, и подойти к церкви, расположенной вплотную к крепостной стене. Лихорадка последних приготовлений подействовала и на самых невозмутимых баронов, и противоречивые слухи о том, в каком порядке им надлежит занять места в процессии, в зависимости от ранга, уже начали будоражить умы и вызывать пререкания.

Герцог Лео де Гран де Кармелид чувствовал себя выше всех этих разногласий. Облаченный, несмотря на жару, в кольчугу и поверх нее – в стальные черные латы, украшенные гербом Кармелидов -черный лев, стоящий на задних лапах, с высунутым языком, на серебряном фоне, – он расхаживал по длинному залу, откровенно выставляя напоказ длинный меч, висевший у него на боку, несмотря на запрет Горлуа. Как старший брат королевы Игрейны, он считал делом чести устраниться от всего этого маскарада и презрительно поглядывал на баронов, разодетых в шелка, с завитыми, как у женщин, волосами, обутых в сапоги из мягкой жеребячьей кожи, которые почтительно склонялись перед ним, когда он проходил мимо.

Редко случалось, чтобы брат и сестра были до такой степени непохожи. Игрейна была блондинкой, роста скорее невысокого, тогда как Лео – огромным, словно варвар с Севера, черноволосым, и своими повадками и тяжелой поступью походил на медведя.

Как и все остальные приглашенные, он узнал о смерти короля из того же самого послания, в котором ему предписывалось явиться в Лот по приказу королевы. Он ожидал, что сестра сразу примет его, уже заготовил речь, полную нежности и участия, и был заранее готов принять регентство, которое она, конечно же, не преминет ему доверить. Но, как и все остальные, он провел ночь в замке, так ни с кем и не увидевшись, даже не удостоившись аудиенции у этого проклятого Горлуа, и теперь с некоторым трудом сохранял маску спокойного безразличия, которую выбрал для себя с самого начала.

Огромный зал мало-помалу заполнялся народом, отчего расхаживать взад-вперед герцогу становилось все труднее. Но он находил некоторое развлечение в том, чтобы наблюдать за придворными дамами в парадных одеждах, с их лукавыми взглядами и высокой грудью, еще приподнятой с помощью шелковых платков, завязанных прямо под ней, так что она едва не вываливалась из вышитого корсажа[9]9
  в Средние века уже была мода на высокую грудь, и тогдашние красавицы изобрели что-то вроде современных лифчиков, куда подкладывались шерстяные клубки, если природная величина груди была недостаточной


[Закрыть], на котором порой были боковые разрезы, позволявшие увидеть тонкую нижнюю рубашку. От ответных взглядов у него порой теплело на душе. Простые рыцари, облаченные, как и он сам, в доспехи, а не в эти дурацкие маскарадные костюмы, приветствовали его кивками головы. Старые товарищи по оружию…

С первым ударом колокола в толпе собравшихся началось движение, всколыхнувшее ее от дверей до самой глубины зала. Герцоги, графы, рыцари, буржуа, благородные дамы, оруженосцы, музыканты, толкаясь, устремились к высокой двустворчатой двери, что должна была вот-вот открыться. Сначала герцог Лео де Гран ничего не увидел – несмотря на всю свою мощь, ему пришлось изрядно поработать локтями, чтобы найти подходящее место в толпе придворных, колыхавшейся туда-сюда, как морские волны. Втайне он проклинал всю эту бессмысленную суету. Когда он, наконец, поднял глаза, ряды стражников, ощетинившиеся копьями, оттеснили толпу по обе стороны прохода, давая место герольду, одетому в двухцветный, красный с белым шелковый камзол, который ударил в пол своим резным жезлом и провозгласил:

– Ее величество королева!

Вошла Игрейна, еще более бледная, чем обычно, опираясьна руку герцога-сенешаля Горлуа де Тентажеля. На ней было длинное красное платье с золотым поясом, расшитое драгоценными камнями и золотыми и серебряными нитями, образующими узор из переплетенных роз. Шею и щеки закрывал высокий стоячийшелковый воротник, голову венчала корона, с которой ниспадала длинная вуаль. Длинную темно-синюю накидку, скрепленную драгоценной пряжкой, несли за нею два пажа, одетые в королевские цвета. На шаг позади них шел ее духовник, брат Блейз, тощийи унылый, в своей обычной грубошерстной серой рясе.

Толпа замерла, и по ней пробежал шепоток, смысл которого Игрейна неверно истолковала. Ее рука, опиравшаяся на руку Горлуа, задрожала, глаза заблестели от подступающих слез. Она смотрела прямо перед собой, в горле у нее стоял комок, сердце сдавило, словно в тисках, и она чувствовала, как на щеках выступает краска. Ей казалось, что все думают лишь о ее позоре, тогда как собравшиеся были поражены ее красотой и богатым нарядом. При жизни Пеллегуна королева была лишь тенью – из-за своей молодости рядом с ним она казалась его дочерью, скромной и незаметной. И вот она впервые предстала во всем своем великолепии. В шепоте окружающих звучало восхищение – хотя, возможно, к нему примешивались зависть и ревность. В этот момент никто даже не смотрел на Горлуа, кроме разве что Лео де Грана. Рядом с королевой он выглядел невзрачно в своем черном кафтане длиной до середины икр, единственным украшением которого был золоченый пояс. И потом, старый сенешаль так напоминал покойного короля… Красоту Игрейны, напротив, все увидели словно впервые.

Заглушая гул толпы, герольд снова ударил в пол жезлом – к большому облегчению королевы.

– Становитесь друг за другом!

И он начал выкликать имена, начиная с самых знатных – герцогов Кармелида, Оркани, Камбенета, Соргалля, Лионесса, Доммоне, – потом графов и баронов, произнося каждый слог четко и раздельно и порой наслаждаясь тревожным недоумением тех, кто еще не был назван, время от времени прерываясь, чтобы пропустить какого-нибудь сеньора, надутого спесью, и его даму, облаченную в струящиеся шелка, семенящую рядом с ним.

При произнесении каждого имени Горлуа и королева делали шаг вперед, словно в хорошо отрепетированном спектакле, а позади них постепенно выстраивалась свита, в которой можно было легко оценить ранг и заслуги каждого.

Лео де Гран смотрел на это зрелище в полной растерянности – у него было такое чувство, что никто, кроме него, не возмущается при виде руки королевы, лежавшей на руке Горлуа Ему одному казалось неподобающим, что сенешаль идет не на шаг позади королвы, а наравне с ней, выпрямившись во весь свой небольшой рост, словно аршин проглотил, и не удостаивая никого взглядом (даже его, герцога Кармелида!) – одним словом, держится как король, разве что без короны. Он взглянул на остальных пэров, ища поддержки, но все послушно выстроились в линию и, казалось, никак не реагируют на происходящее. Тогда он тоже занял свое место – один, ибо герцогиня, его жена, не сопровождала его в долгой утомительной поездке в Лот.

Кортеж тронулся в путь под несмолкающий звон колоколов. Когда участники процессии вышли на улицу, волны жара – от солнца и от раскаленных каменных плит у подножия дворца – окутали их, словно меховой плащ. Бесконечные ряды солдат, выстроившихся вдоль пути следования процессии, обливающихся потом в своих кожаных латах, с трудом сдерживали напор толпы горожан. От жары многие дамы, затянутые в слишком узкие корсажи, были близки к обмороку. Однако Горлуа шел размеренным шагом, втайне наслаждаясь приветственными криками, хотя и старался это скрыть под маской внешнего безразличия. Так они пересекли весь город до самой крепостной стены, возле которой монахи построили церковь. Позади солдат толпились зеваки из нижних кварталов и окрестных деревень – с грубыми физиономиями, по большей части пьяные, галдящие и показывающие пальцами на знатных дам или своих сеньоров, когда узнавали их.

Такое лихорадочное возбуждение по-разному действовало на участников процессии. Одни раздувались от гордости и благосклонно кивали толпе; герцог Эскан де Камбенет, которого сопровождал оруженосец, везший окованный железными полосами деревянный сундук, доставал оттуда пригоршни монет и швырял их в толпу, забавляясь при виде потасовок, возникавших из-за каждой монеты; другие, напротив, были испуганы, но напускали на себя равнодушие; а рыцари-наемники[10]10
  рыцари, поступавшие на службу к знатным сеньорам за денежную плату


[Закрыть] и простые оруженосцы, ехавшие уже не такими плотными рядами в самом хвосте процессии, часто наклонялись в толпу, чтобы подхватить протянутый мех с вином или сорвать поцелуй какой-нибудь красотки.

Наконец колокола смолкли – в тот самый миг, когда кортеж подошел к церковной паперти. Хор монахов, выстроившихся на верхних ступеньках, запел сильными переливчатыми голосами. Они стояли плотной темной стеной, выделяясь на фоне остальных – церковных служек и послушников, собравшихся вокруг епископа Бедвина и его приближенных из высшего духовенства. Контраст был весьма заметен: с одной стороны, высокие духовные чины, иногда в сопровождении своих жен или слуг, и роскошное облачение епископа Бедвина – высокая митра и расшитая золотом епитрахиль, а также воздетый им в воздух огромный крест, сияющий драгоценными камнями, с другой – грубое монашеское облачение братьев, почти одинаковых в своих серых рясах и со своими странными тонзурами, выбритыми от уха до уха и оставлявшими лишь короткий венчик волос надо лбом[11]11
  Тонзура монахов кельтской церкви, подверженной влиянию различных обрядов друидизма, отличалась от той, что была принята в романской церкви и встречается в наши дни


[Закрыть].

Чуть позади, смешавшись с группой монахов своего монастыря, стоял аббат Илльтуд де Бреннок с опущенной головой, погруженный в молитвы.

Словно волна, набегающая на берег, толпа преклонила колени и осенила себя крестом, и это медленное движение распространилось по всей площади, достигнув самого Горлуа. Игрейна опустилась на колени одной из первых, а он остался стоять, ошеломленно хватая воздух и не решаясь последовать ее примеру. Он посмотрел на епископа, сверкающего всем своим золотом и драгоценностями в лучах солнца, и увидел, что тот единственный остался стоять – но, возможно, в этом заключалась некая свойственная его сану привилегия. Несмотря на расстояние, которое пока еще разделяло их, Горлуа показалось, что Бедвин с настойчивостью смотрит на него, и он неохотно, с презрительной гримасой преклонил колени.

Монашеский антифон смолк, и воцарилась полнейшая тишина. Затем шум в толпе стал понемногу нарастать и усилился до такой степени, что вновь запевший хор не смог полностью заглушить его. Под этот общий аккомпанемент Горлуа и Игрейна приблизились к епископу Бедвину. Согласно обычаю, они остановились на верхних ступеньках церкви, чтобы обручение совершилось на глазах у всех, и никто потом не смог его отрицать.

Шум в толпе нарастал, заглушая слова священного обряда, произносимые епископом, но Лео де Гран и другие знатные вельможи Логра отчетливо слышали обеты, даваемые новобрачными:

– Возлюбленная моя, – произнес Горлуа, снимая кольцо с пальца, чтобы надеть его на палец Игрейны, – пусть это золотое кольцо скрепит нашу любовь священными узами брака[12]12
  в оригинале текст на старофранцузском


[Закрыть].

Игрейна повторила то же самое, но голос ее звучал так тихо, что слов никто не расслышал. Она украдкой бросила взгляд на брата, но тут же отвела глаза. Лео де Гран де Кармелид, казалось, превратился в соляной столб от представшего ему зрелища. Герцог Белинант де Соргалль толкнул его локтем, чтобы вывести из оцепенения.

– Я и не знал, что мы должны будем присутствовать при обручении, – прошептал он. – Горлуа быстро смекнул, что к чему!

Лео де Гран был человеком, привычным к сражениям, и мог быстро разгадывать замыслы врагов лишь на поле битвы. Сейчас ему казалось, что он просто третьеразрядный актер в каком-то мрачном фарсе – настолько нелепо складывались события с момента его приезда в Лот. Он думал, что его позвали, чтобы он принял на себя власть в королевстве, но никто не обращал на него внимания. Горлуа за целый день не сказал ему ни слова – как, впрочем, и королева, его сестра,– и вот теперь они обвенчались на глазах у всей собравшейся знати! Так, значит, он нацелился на трон, этот старый лицемер, этот кривой урод, весь исполосованный шрамами, который по возрасту годился королеве в отцы! На его трон!