Текст книги "Мертвецы живут в раю"

Автор книги: Жан-Клод Иззо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Что пойму?

– Что с тобой произошло?

Я ей рассказал. Коротко. С минимумом слов. Прежде чем Мари-Лу спросила меня, почему, я перевернулся на бок и сел.

– Помоги мне. Мне надо принять душ.

Я обхватил ее правой рукой за плечи и с огромным трудом поднял свои семьдесят килограммов. Это было тяжелее подвигов Геракла! Я по-прежнему не разгибался. Из страха разбудить боль, которая пряталась внутри меня, затаившись где-то в желудке.

– Обопрись на меня.

Я прислонился к стене. Она открыла краны.

– Теплую, – сказал я.

Она сняла майку, стянула джинсы, потом ввела меня под душ. Я чувствовал слабость. От воды мне сразу стало легче. Я прижимался к Мари-Лу, мои руки обхватывали ее шею. Стоял с закрытыми глазами. Следствие не заставило себя ждать.

– Вот это да! Ты еще не умер, мой грязнуля! – воскликнула она, чувствуя, как твердеет мой член.

Я невольно улыбнулся. Хотя я все слабее держался на ногах. Меня трясло.

– Хочешь погорячее?

– Нет. Холодную. Посторонись (Я уперся руками в выложенный плиткой пол Мари-Лу вышла из-под душа.) Давай!

Она открыла кран до упора. Я заорал. Она выключила воду, схватила полотенце и растерла меня. Я доплелся до раковины. Мне надо было взглянуть на свою рожу. Лицо у меня разбито не было. Но за мной виднелось лицо Мари-Лу. Левый глаз у нее заплыл, почти сплошной синяк. Я медленно повернулся, держась за раковину.

– Это еще что?

– Мой «кот».

Я привлек ее к себе. На плече у нее были два синяка, на шее красное пятно. Она припала ко мне и тихо заплакала. Ее теплый живот прижался к моему животу. От этого мне было невероятно приятно. Я погладил ее по волосам.

– Мы с тобой в жалком виде. Сейчас ты мне все расскажешь. – Я отстранился от нее, открыл аптечку и достал пачку долипрана. Боль пронизывала меня.

– Принеси с кухни два стакана. И бутылку «лагавюлен», которая там должна быть.

Я снова вернулся в комнату, но не разгибался. Я рухнул на постель, потом поставил будильник на семь.

Пришла Мари-Лу. У нее было чудесное тело. Она уже не была проститутка. А я легавый. Мы были два убогих человека, покалеченных жизнью. Я проглотил две таблетки долипрана, запив их глотком виски. Я предложил таблетку ей. Она отказалась.

– Рассказывать нечего. Он меня избил потому, что я была с тобой.

– Со мной?

– Ведь ты легавый.

– Как он узнал?

– В «О’Стоп» все известно.

Я посмотрел на часы. Допил свое виски.

– Оставайся здесь. До тех пор, пока я не вернусь. Не двигайся с места. И…

По-моему, я не закончил свою фразу.

Муррабеда, как и следовало ожидать, мы взяли. Прямо с постели, с опухшими от сна глазами, с растрепанными волосами. С ним спала девочка, которой еще не исполнилось восемнадцать. На нем были трусы в цветочек и майка с надписью «Еще». Мы никого не поставили в известность. Ни отдел по борьбе с наркотиками, который попросил бы нас не вмешиваться. Брать посредников значило мешать их операции против крупных торговцев. Это выводило их из себя. Ни отделение комиссариата, которое сразу оповестило бы все кварталы, чтобы нам помешать. Такое случалось все чаще.

Мы забрали Муррабеда как обычного правонарушителя. За побои и самоуправство. А теперь и за совращение малолетней. Погрузили его в фургон как есть, не разрешив одеться. Ничем не мотивированное унижение. Он начал орать. Обзывал нас фашистами, нацистами, французскими подонками, ублюдками. Это нас забавляло. На лестничных площадках распахивались двери, и каждый мог любоваться Муррабедом в трусах и в майке, но с наручниками на запястьях.

На улице, прежде чем посадить его в фургон, мы позволили себе выкурить по сигарете. Чтобы дать всем, кто уже высунулся из окон, поглядеть на него. Информация распространится во всех кварталах. Муррабед в трусах – эта картинка будет вызывать улыбку, запомнится. Это совсем другое дело, нежели попасться в украденной машине, за которой полиция гоняется по всем кварталам.

Мы заявились в комиссариат Эстака без предупреждения. Наше появление не вызвало там восторга. Они уже видели себя осажденными сотнями арабских парней, вооруженных до зубов. Они хотели отправить нас обратно. В наше отделение комиссариата.

– Жалоба была принята здесь, – пояснил Пероль. – Поэтому мы и приехали сюда уладить это дело. Логично, да? (Он толкал перед собой Муррабеда.) Скоро получим еще одну клиентку. Малолетку, которую мы взяли вместе с ним. Сейчас она одевается.

На месте мы оставили Черутти с десятком парней. Я хотел, чтобы они сняли показания с девушки. Чтобы они тщательно обыскали и квартиру, и машину Муррабеда. Потом они сообщат родителям и доставят ее сюда.

– Уверен, народу будет много, как я и говорил.

Муррабед сидел и слушал нас. Он почти смеялся над нами. Я подошел к нему, схватил его за шею и поставил на ноги, не отпуская.

– Почему ты здесь? Сечешь?

– Угу. Вчера вечером я дал в морду какому-то хмырю. Пьяный был вдрызг.

– Хорошо. У тебя, кажется, было лезвие от бритвы. Верно?

Потом я совершенно обессилел. Мертвенно побледнел. Ноги у меня задрожали. Я мог запросто упасть и меня сильно тошнило. Я не знал, что произойдет раньше.

– Фабио! – сказал Пероль.

– Отведи меня в сортир.

С утра я проглотил шесть таблеток долипрана, три таблетки гюронсана и литры кофе. Бодряком я не был, но на ногах держался. Когда зазвонил будильник, Мари-Лу что-то пробормотала и повернулась на другой бок. Я заставил ее принять таблетку лексомила, чтобы она спала спокойно. У меня разламывались плечи, спина. И не отпускала боль. Как только я ступил на пол, она охватила все тело. Казалось, что в желудке у меня стрекочет швейная машинка. Боль пробудила во мне ненависть.

– Батисти, – сказал я, едва он снял трубку. – Твои дружки должны были меня прикончить. Но ты всего-навсего старый мудак с забитой дерьмом дырой в жопе. Тебе в твоей сволочной жизни будет совсем хреново.

– Монтале! – проорал он в трубку.

– Ну что? Я слушаю.

– Что ты несешь?

– То, что я попал под дорожный каток, мудила! У тебя встанет, если я сообщу тебе подробности?

– Монтале, я здесь ни при чем. Клянусь тебе!

– Не клянись, педераст поносный! Ты мне объяснишь?

– Я здесь ни при чем.

– Не повторяйся.

– Я ничего не знаю.

– Послушай, Батисти, для меня ты лишь гребаный педераст. Но я очень хочу тебе верить. Даю тебе сутки, чтобы ты все выяснил. Я тебе позвоню завтра. И скажу, где мы встретимся. В твоих интересах получить точную информацию.

Пероль отлично понимал, что я не в себе, когда снова меня увидел. Он беспрестанно бросал на меня встревоженные взгляды. Я его успокоил, сославшись на застарелую язву.

– Ну да, понимаю, она снова дала себя знать.

Он прекрасно все понимал. Но мне не хотелось рассказывать про избиение. И про все остальное, про Маню, Уго. Для кого-то я стал мишенью. Предупреждение было ясное. Ничего в этом не соображая, я попал в переделку. Я понимал, что я могу в ней погибнуть. Однако я, Фабио Монтале, был одинок. У меня не было ни жены, ни детей. Никто по мне не заплачет. Поэтому Пероля я не хотел втягивать. Я его довольно хорошо знал. Ради дружбы он был готов погрузиться в любое дерьмо. И было очевидно, что там, куда я ввязывался, стояла ужасная вонь. Хуже, чем в сортире этого комиссариата.

Запах мочи, казалось, пропитывал стены. Я сплюнул. Слюной кофейного цвета. В моем желудке каждые полминуты прилив сменялся отливом. В промежутке проносился циклон. Я еще шире разинул пасть. Мне полегчало бы, если бы меня вырвало, со всеми потрохами. Но с середины вчерашнего дня у меня в желудке было пусто.

– Кофе, – предложил Пероль у меня за спиной.

– Оно не пройдет.

– Попробуй.

Он стоял с кружкой в руке. Я сполоснул лицо холодной водой, схватил бумажную салфетку и вытерся. Буря в желудке слегка улеглась. Я взял кружку, сделал глоток. Кофе прошло без особого труда. Я мгновенно вспотел. Моя рубашка прилипла к телу. Наверное, у меня температура.

– Порядок, – сказал я.

Но меня сотряс новый приступ тошноты. Возникло такое ощущение, будто на меня опять посыпались удары. Стоя позади меня, Пероль ждал, чтобы я объяснил ему, в чем дело. Иначе он не двинется с места.

– Хорошо, сейчас займемся подонком, а потом я тебе все расскажу.

– Меня это устраивает. Но ты мне дашь разделаться с Муррабедом.

Мне оставалось лишь найти уловку, которая выглядела бы убедительнее, чем байка про язву.

Муррабед с насмешливым видом посмотрел на меня, когда я вернулся в кабинет. Улыбаясь одними губами. Пероль отвесил ему пощечину, потом, сев верхом на стул, устроился напротив.

– На что вы надеетесь, а? – заорал Муррабед, повернувшись в мою сторону.

– Повторяю: на то, чтобы упечь тебя в тюрьму.

– Неужели? Вот здорово. Буду там играть в футбол (Он пожал плечами.) Чтобы посадить за побои, вам придется привести в суде веские доказательства. Мой адвокат запросто вас поимеет.

– У нас в стенном шкафу десять трупов, – сказал Пероль. – Уверен, что мы сумеем одного повесить на тебя. А твоего говенного адвоката мы заставим это проглотить.

– Ты что! Я ни разу никого не шлепнул.

– Ну а тот, которого ты едва не уделал, как? Значит, я так понимаю, что ты никого не убивал. О’кей?

– Ну да. Верно. Я был пьяный, вот и все. Я ему только по роже врезал, черт!

– Угу.

– Я его увидел, этого типа, когда вышел из бара. Я сначала подумал, что это девка. Издали. У него длинные волосы. Я прошу у него сигарету. У этого раздолбая ее нет! По-моему, он надо мной смеялся. Тогда, говорю я, раз у тебя нет сигареты, пососи у меня! Ну, черт, вот была потеха! Но я его отпустил. Да. И все. Правда. Он убежал как заяц. Это педик оказался.

– Если не считать, что ты был не один, – продолжал Пероль. – Ты и твои дружки погнались за ним. Ты меня прерви, если я ошибаюсь. Он укрылся в баре «Мирамар». Вы его выволокли оттуда. И здорово отметелили. Били до тех пор, пока мы не пришли. Но тебе не повезло в Эстак, ты там настоящая звезда. Твою рожу они запомнили.

– Да этот педик отзовет свою дерьмовую жалобу!

– Ему не это надо, пойми. (Пероль посмотрел на Муррабеда, задержавшись взглядом на его трусах.) Классные у тебя трусы. По-моему, ты в них тоже на педика смахиваешь.

– Э! Я не педик, ты что. У меня невеста есть.

– О ней и поговорим. Это она была с тобой в постели?

Я уже не слушал. Пероль знал, чего добивался. Муррабед был ему противен, как и мне. По нашему мнению, он был безнадежен. Он ступил на самую грязную дорожку. Был готов избивать, убивать. Идеальный хулиган для бандитов. Через два-три года его завалит кто-нибудь, более крутой, чем он. Наверное, самое лучшее, на что Муррабед мог рассчитывать, это схлопотать двадцать лет тюрьмы. Но я понимал, что это не правда. Правда заключалась в том, что со всем этим ничего нельзя было поделать.

Меня заставил вздрогнуть телефонный звонок. Наверное, я задремал.

– Ты можешь на минуту подойти. Черутти звонит.

– Мы ничем не смогли поживиться. Ничем. Даже граммом марихуаны.

– А девчонка?

– Сбежала из дома. Из Сен-Дени, парижский округ. Отец хотел отправить ее в Алжир, чтобы там выдать замуж, и…

– Хорошо. Доставишь ее сюда. Мы примем ее показания. А ты оставайся там с двумя парнями и выясни, Муррабед ли снимает эту квартиру. Если нет, найди кто. Сделай это сегодня.

Я повесил трубку. Муррабед смотрел, как мы входим в кабинет. И снова лукаво улыбнулся.

– Проблемы?

Пероль влепил ему вторую пощечину, более крепкую, чем первая. Муррабед потер щеку.

– Это не понравится моему адвокату, если я ему расскажу.

– Значит, она твоя невеста? – продолжал Пероль, как будто и не слышал этих слов.

Я надел пиджак. У меня была назначена встреча с Санчесом, шофером такси. Мне необходимо было на нее пойти. Я не хотел ее пропускать. Если стальные руки в эту ночь послал не Батисти, то, может быть, они как-то связаны с шофером такси. С Лейлой. Тут я попадал уже в другую историю. Но разве я мог верить Батисти?

– Встретимся в конторе.

– Подожди, – сказал Пероль. Он повернулся к Муррабеду. – С твоей невестой у тебя есть выбор. Если согласен, я тебя познакомлю с ее отцом и с братьями. В закрытой камере. Учитывая, что в их планы ты не входил, для тебя это будет большой праздник. Если не согласен, пойдешь по делу о совращении малолетней. Подумай, я сейчас вернусь.

Черные, тяжелые тучи громоздились на небе. Не было десяти часов, а влажная жара уже липла к коже. Пероль догнал меня на улице.

– Не валяй дурака, Фабио.

– Не волнуйся. У меня встреча с информатором. Это след в деле Лейлы. След третьего человека.

Он покачал головой. Потом пальцем показал на мой живот.

– А это?

– Драка сегодня ночью. Из-за девки. Я растренировался. Поэтому и схлопотал.

Я улыбнулся ему. Той улыбкой, которая нравилась женщинам. Дьявольски соблазнительной.

– Фабио, мы с тобой начинаем лучше узнавать друг друга. Кончай ломать комедию. (Он смотрел на меня, ждал, как я отреагирую. Я был невозмутим.) У тебя неприятности, я знаю. Почему? Я начинаю кое-что понимать. Но тебя это ни к чему не обязывает. Твои истории можешь держать при себе. Или засунуть их в задницу. Это твое дело. Если хочешь, чтобы мы их обсудили, я всегда здесь. О’кей?

Так долго он никогда не говорил. Меня тронула его искренность. Если у меня еще остался человек, на которого я мог положиться в этом городе, то это был Пероль. Пероль, о ком я не знал почти ничего. Я не представлял себе его в роли отца семейства. Я даже не представлял себе его жену. Меня это никогда не волновало. Не волновало даже, был ли он счастлив. Мы были сообщники, но чужие друг другу. Мы доверяли друг другу. Уважали друг друга. И лишь это имело значение. Как для меня, так и для него. Почему же так трудно найти друга, когда тебе перевалило за сорок? Не потому ли, что у нас больше не остается мечтаний, а остаются одни сожаления?

– Все так, понимаешь. Я не хочу об этом говорить. (Он повернулся ко мне спиной. Я схватил его за руку раньше, чем он сделал шаг.) В конце концов, я очень хотел бы, чтобы вы приехали ко мне в воскресенье, днем. Я сам приготовлю обед.

Мы посмотрели друг на друга. Я пошел к машине. Упали первые капли. Я смотрел, как он решительным шагом вошел в комиссариат. Муррабеду оставалось лишь держаться изо всех сил. Я сел за руль, поставил кассету с записями Рубена Бладеса и поехал.

На обратном пути я проехал через Эстак-центр. Эстак пытался сохранять верность прежнему облику. Маленький порт, деревня. Всего в нескольких минутах езды от Марселя. Люди говорят: я живу в Эстак. Не в Марселе. Но маленький порт сегодня был окружен, задавлен кварталами, где скапливались иммигранты, изгнанные из центра города.

Лучше выражать то, что испытываешь. Конечно. Я умел слушать, но так и не научился изливать душу. В последнюю минуту я замыкался в молчании. Я всегда готов лучше солгать, чем рассказывать о том, что у меня не ладится. Моя жизнь, вероятно, была бы другой. Я не осмелился рассказать отцу о глупостях, которыми занимался с Маню и Уго. В колониальных войсках мне за это крепко досталось. Но это не послужило мне уроком. С женщинами у меня дело доходило до непонимания, и я страдал, видя, что они отдаляются от меня. Мюриель, Кармен, Роза. Когда я протягивал руку, когда я, наконец, раскрывал рот, чтобы объясниться, уже было поздно.

Дело было не в отсутствии мужества. Я не доверял людям. Недостаточно доверял. Не настолько, чтобы отдать мою жизнь, мои чувства в чьи-то руки. И я выматывал себя, пытаясь все решить в одиночку. Тщеславие неудачника. Мне приходилось признавать это: в жизни я всегда терял. Для начала – Маню и Уго.

Я часто думал, что в тот вечер, после неудавшегося ограбления, мне не следовало бы бежать. Мне надо было смело выступить против них, высказать то, что много месяцев меня тревожило, сказать, что то, чем мы занимаемся, ни к чему не ведет, что у нас есть дела получше. Это была правда: впереди у нас лежала вся жизнь и был мир, который предстояло открыть. Нам понравилось бы путешествовать по свету. Я был в этом убежден. Мы, наверное, поссорились бы? Может быть, они продолжали бы без меня? Может быть. А, может быть, они и сегодня были бы здесь. Живые.

Я поехал по Прибрежному шоссе, идущему вдоль порта и дамбы дю Ларж. Мой излюбленный маршрут, чтобы въехать в Марсель. Я бросил взгляд на доки. Док Мирабо, док де ла Пинед, Национальный док, док д’Аранк. Будущее Марселя заключалось в них. Мне всегда хотелось в это верить.

Голос и ритмы Рубена Бладеса начали приятно действовать на мой ум. Они рассеивали мои страхи. Облегчали мои страдания. Счастливые эти карибцы! Небо было серое и низкое, но заряженное каким-то резким светом. Море придумывало себе синеву с металлическим блеском. Я очень любил, когда Марсель обретал цвета Лиссабона.

Санчес уже ждал меня. Я удивился. Я представлял его эдаким горластым mia. Он был низенький, толстенький. По тому, как он поздоровался со мной, я понял, что он не из породы смельчаков. Вялая ладонь, опущенные вниз глаза. Этот тип всегда будет говорить «да», даже если мысленно все отрицает.

Он боялся.

– Знаете, я отец семейства, – сообщил он, проходя за мной в кабинет.

– Садитесь.

– И у меня трое детей. Красный свет, ограничения скорости, знаете, как я с ними осторожен, да. Такси – мой кормилец, поэтому…

Он протянул мне листок. С фамилиями, адресами, телефонами. Четыре позиции. Я взглянул на Санчеса.

– Они могут вам подтвердить. В то время, что вы называете, я был с ними. До половины двенадцатого. Потом снова сел за руль.

Я положил листок прямо перед собой, закурил сигарету и уставился прямо ему в глаза. Свиные, налитые кровью глазки. Он очень быстро их опустил. Он сложил ладони, беспрестанно потирая их. На лбу у него выступили капли пота.

– Сожалею, господин Санчес. (Он поднял голову.) Ваши друзья, если я их вызову, вынуждены будут лжесвидетельствовать. Вы доставите им неприятности.

Он смотрел на меня красными глазками. Я выдвинул ящик, наугад достал увесистую папку, положил перед собой и стал перелистывать.

– Вы прекрасно понимаете, что из-за обычного проезда на красный свет мы не стали бы утруждать себя вашим вызовом и всем прочим. (Его глаза расширились. Теперь он сильно потел.) Это серьезно. Гораздо серьезнее, господин Санчес. Ваши друзья пожалеют, что доверились вам. И вы…

– Я был там с девяти до одиннадцати…

Он кричал. Из страха. Но он мне казался искренним. Это меня удивляло. Я решил больше не хитрить.

– Нет, господин Санчес, – твердо возразил я. – У меня восемь свидетелей. Они стоят ваших. Восемь дежурных полицейских. (Рот у него раскрылся, но оттуда не вылетело ни звука. В его глазах, я видел это, промелькнули все катастрофы мира.) В 22 часа 15 минут ваше такси находилось на улице Корнеля, у входа в «Командорство». Я могу предъявить вам обвинение в пособничестве убийству.

– Это не я, – упавшим голосом сказал он. – Не я. Я сейчас все расскажу.

Глава восьмая,

в которой бессонница не решает проблем

Санчес обливался потом. Крупные капли стекали с его лба. Он утирался тыльной стороной ладони. Пот тек и по шее. Через некоторое время он вытащил носовой платок, чтобы вытереть пот. Я начинал чувствовать его потный запах. Он без конца елозил на стуле. Должно быть, ему сильно хотелось помочиться. Он, наверное, уже обмочил трусы.

Он мне не нравился, этот Санчес, но антипатии я к нему почему-то не испытывал. Он, наверное, был хороший отец. Он вкалывал изо всех сил, ночами напролет. Он спал, когда его дети отправлялись в школу. Он снова выезжал на своем такси, когда они возвращались домой. Он, должно быть, их вовсе не видел. Кроме редких суббот и воскресений, когда он отдыхал. Раз в месяц, вероятно. Вначале, вернувшись с работы, он брал жену. Он ее будил; ей это не нравилось. Он от этого отказался и с тех пор довольствовался шлюхой. Несколько раз в неделю. Перед тем, как отправиться ишачить или после. С женой теперь это происходило лишь раз в месяц, если выходной выпадал на субботу.

Такая же жизнь была у моего отца. Он работал наборщиком в ежедневной газете «Марсейез». Он уходил из дома в пять вечера. Я рос в его отсутствие. Когда он возвращался ночью, то заходил меня поцеловать. От него пахло свинцом, типографской краской и табаком. Это меня не будило. Отцовский поцелуй был частью моего сна. Когда он забывал меня поцеловать, – такое с ним случалось, – я видел плохие сны… Я воображал, будто он бросает нас, мою мать и меня. В двенадцать-тринадцать лет мне часто снилось, что у него есть другая женщина. Она была похожа на Желу. Он ее тискал. Потом, вместо отца, поцеловать меня приходила Желу. От этого у меня вставал член. Тогда я удерживал Желу, чтобы ее ласкать. Она ложилась ко мне в постель. Потом появлялся мой разозленный отец. Он устраивал скандал. И, вся в слезах, являлась моя мать. Так я и не узнал, имел ли мой отец любовниц. Он любил мою мать, в этом я не сомневался, но их жизнь оставалась для меня тайной.

Санчес заелозил на стуле. Мое молчание его смущало.

– Вашим детям сколько лет?

– Мальчикам четырнадцать и шестнадцать. Младшей, Лор, десять. (Лор звали его мать.)

Он достал бумажник, раскрыл его и протянул мне семейное фото. Мне не нравилось то, что я делал. Но я хотел его расслабить, чтобы он рассказал мне как можно больше. Я рассматривал его ребят. У всех были какие-то рыхлые лица. В их невыразительных глазах не было ни малейшего проблеска бунта. Они родились озлобленными. Они будут питать ненависть лишь к более несчастным, чем сами они. И всем тем, кто будет отбивать у них хлеб. К арабам, черным, желтым. Никогда к богатым. Они уже знали, кем станут. Почти никем. В лучшем случае мальчики будут шоферами такси, как папа. А девочка станет помощницей в парикмахерской. Или продавщицей в дешевом универсальном магазине. Они будут средние французы. Граждане страха.

– Красивые, – лицемерно заметил я. – Хорошо, вы рассказывайте. Кто вел ваше такси?

– Сейчас я объясню. У меня есть друг, Тони, ну, приятель. Потому что, да, мы не так уж близки, понимаете. Он работает вместе с грумом из «Франтеля». С Чарли. Они там лохов снимают. Деловых людей. Важных чиновников. И прочих. Тони на весь вечер предоставляет такси в их распоряжение. Возит их в шикарные рестораны, в ночные кабаки, где драк не бывает. Заканчивают они у шлюх. Дорогих, да! У тех, что имеют свои квартирки…

Я предложил ему сигарету. Он почувствовал себя смелее. Перестал потеть.

– И, держу пари, в игорные дома, где играют по-крупному?

– Еще бы. Потрясно! Есть суперкрасотки. Да, среди шлюх. Знаете, что им нравится, этим таким. Экзотика. Трахать арабок, негритянок, вьетнамок. Но хорошеньких, да. Между прочим, иногда они из них коктейльчик составляют.

Он становился неистощимым. Все, о чем он мне рассказывал, придавало ему значительности. И к тому же возбуждало. Он наверняка позволял себе иногда взять шлюху.

– А вы, значит, предоставляете такси.

– Ну да. Они мне платят, а я в это время болтаюсь без дела. Я играю с приятелями в белот. Я хожу в «Ом», когда там идет игра. Но я беру строго по счетчику. Вот и весь доход. И это логично. Ведь все берет на себя Тони. Лохов, рестораны, ночные кабаки, шлюх. И все прочее.

– Вам часто случается сдавать такси?

– Два-три раза в месяц.

– И в пятницу вечером?

Он кивнул в знак согласия. Словно сонливая улитка, он снова спрятался в свою раковину. Мы вновь возвращались к тому, что ему не нравилось. Страх опять брал вверх. Он понимал, что наговорил лишнего, но что самого главного еще не сказал.

– Угу. Тони меня попросил.

– Я не понимаю лишь одного, Санчес, почему ваш приятель не взял лохов? А вез двоих убийц.

Я закурил новую сигарету, на этот раз ему не предложив. Я встал. Я чувствовал, как возвращается боль. Ощущал резь в желудке. «Надо на него нажать», – подумал я. Я посмотрел в окно. Порт, море. Облака рассеялись. Какой-то невероятный свет озарял горизонт. Слушая его рассказы о шлюхах, я думал о Мари-Лу. О том, что ее избили. О ее сутенере. О клиентах, которых она принимала. Попадала ли она в один из этих «кругов»? Бросали ли ее в оргии богатых свиней? «С интимом или без?» – спрашивали при заказе номеров в отдельных отелях, которые специализировались на проведении коллоквиумов и семинаров.

Море серебрилось. Чем в эти минуты могла заниматься Мари-Лу у меня дома? Я не мог этого себе представить. Я уже не мог вообразить женщину у себя. В открытое море выходила яхта под парусами. Лучше бы я отправился на рыбалку. Чтобы только не торчать здесь. Я нуждался в тишине. Мне надоело с самого утра выслушивать идиотские истории. Муррабеда. Санчеса с его приятелем Тони. Вечно неизменная человеческая гнусность.

– Итак, Санчес, – сказал я, подойдя к нему. – Как ты это объясняешь?

Обращение на «ты» заставило его вздрогнуть. Он сообразил, что начинается второй тайм.

– Ну да, я рассказал не все. Всегда что-то забудешь.

– Послушай, – сказал я, снова садясь. – У тебя семья. Красивые дети. Вероятно, симпатичная жена. Ты их любишь. Они тебе дороги. Ты стараешься приносить в дом побольше деньжат. Я понимаю. Так живут. Но сейчас ты влип в грязное дело. Ты словно в тупик въехал. Выбор у тебя не велик. Ты обязан все выложить. Фамилию, адрес твоего дружка Тони. В общем, все.

Он понимал, что мы к этому придем. Он снова начал потеть, и это было мне противно. Под мышками появились темные круги. Он смотрел умоляюще. У меня пропала к нему всякая симпатия. Санчес стал мне омерзителен.

Мне было бы даже стыдно дать ему пощечину.

– Ведь я же не знаю. Я могу закурить?

Я не ответил. Я распахнул дверь в кабинет и подал дневальному знак войти.

– Фавье, забери этого типа.

– Я вам клянусь. Я не знаю.

– Санчес, ты хочешь, чтобы я поверил в твоего Тони? Скажи мне, где его найти. Иначе, что я должен думать, как ты считаешь? Что ты издеваешься надо мной. Вот что я думаю.

– Я не знаю. Я с ним даже не встречаюсь. У меня и телефона его нет. Он заставляет меня ишачить, а не наоборот. Если я ему нужен, он меня вызывает.

– Как шлюху, значит.

Он не врубился. Наверное, он начал думать, что дело запахло жареным. Его жалкий умишко искал выход.

– Он мне оставляет сообщения. В баре «У Ратуши». Позвоните Чарли, во «Франтель». Вы можете его спросить. Да! Может, он знает.

– С Чарли мы увидимся позже. Забирай его, – обратился я к Фавье.

Фавье подхватил Санчеса под мышку. Решительно. Поставил его на ноги. Санчес захныкал.

– Подождите. У него есть свои привычки. Аперитив он пьет у Франсиса, на Канбьер. Иногда, по вечерам, ужинает в «Мае».

Я подал знак Фавье; тот выпустил его руку. Санчес свалился на стул, словно куча дерьма.

– Так-то оно лучше, Санчес. Теперь мы можем договориться. Сегодня вечером ты что делаешь?

– Как что… я на такси. И…

– В семь часов ты зайдешь к Франсису. Сядешь за столик. Будешь пить пиво. Глазеть на женщин. Когда придет твой приятель, поздороваешься с ним. Я там буду. Без подвохов, я ведь знаю, где тебя найти. Фавье проводит тебя.

– Благодарю, – прохныкал он.

Он встал, шмыгая носом, и пошел к двери.

– Санчес! (Он застыл на месте, опустив голову.) Сейчас я тебе скажу, что я думаю. Тони никогда не водил твое такси. Только в пятницу вечером. Или я ошибаюсь?

– Ладно…

– Что ладно, Санчес? Ты только гнусный лжец. В твоих интересах не обманывать меня с твоим Тони. Иначе можешь с такси распрощаться.

– Извините. Я не хотел…

– Чего? Говорить, что ты якшаешься с бандитами? Ты сколько получил в пятницу вечером?

– Пять. Пять тысяч.

– Учитывая, для чего пригодилось твое такси, ты здорово прокололся, если хочешь знать мое мнение.

Я обошел свой письменный стол, выдвинув ящик и достав из него портативный магнитофон. Я наугад нажал на клавишу.

– Все записано. Поэтому, помни про сегодняшний вечер.

– Я буду там.

– И еще. Для всех, на работе, для жены, твоих приятелей… речь идет о проезде на красный свет и только. Полицейские – ребята симпатичные, и все такое…

Фавье вытолкал Санчеса из кабинета и закрыл за ним дверь, подмигнув мне. У меня появился след. Кое-что, над чем можно было поразмыслить.

Я лежал. На кровати Лолы. Я пришел сюда инстинктивно. Как в субботу утром. Мне очень хотелось побыть у нее дома, в ее постели. Словно в ее объятиях. И я не колебался. Я на миг представил себе, что Лола открывает мне дверь и впускает меня в дом. Она сварит кофе. Мы будем говорить о Маню, об Уго. Об ушедшем времени. И о времени, которое проходит. О нас с ней, может быть.

Квартира тонула в полумраке. В ней было прохладно и сохранялся привычный запах. Мяты и базилика. Этим двум растениям не хватало воды. Я полил их. Это первое, что я сделал. Затем я разделся и принял душ, почти ледяной. Потом поставил будильник на два часа и, обессиленный, вытянулся на голубых простынях. Под взглядом Лолы, устремленным на меня. Тем взглядом, когда она ложилась на меня. Тысячелетия скитаний, черные, как антрацит, сверкали в ее взгляде. Лола была легкая, словно дорожная пыль. Ищи ветер, найдешь пыль, как бы говорили ее глаза.

Спал я недолго. Четверть часа. Слишком много мыслей толпилось у меня в голове. Мы с Перолем и Черутти провели небольшое совещание. У меня в кабинете. Окно было распахнуто настежь, но свежести не было. Небо снова потемнело. Гроза была бы желанной гостьей. Пероль принес пиво и сэндвичи. С помидорами, анчоусами, тунцом. Есть их было неудобно, но все-таки они были лучше, чем обычные, отвратительные бутерброды с маслом-ветчиной.

– Мы приняли показания Муррабеда, потом доставили его сюда, – подвел итог Пероль. – Сегодня днем мы устроим ему очную ставку с парнем, которого он избил. Мы задержим Муррабеда на сорок восемь часов. Мы, наверное, найдем возможность в самом деле его посадить.

– А девчонка?

– Она тоже здесь. Мы сообщили ее семье. За ней приедет старший брат. Он выезжает в 13.30 сверхскоростным поездом. Для нее это хреново. Она быстро окажется в Алжире, замужем.

– Тебе надо было дать ей самой выпутываться.

– Ну да. А через месяц-другой мы подобрали бы ее, мертвую, в каком-нибудь подвале, – заметил Черутти.

Жизнь таких девчонок едва начиналась, а они уже попадали в безвыходное положение. Выбор за них делали другие. Из двух зол, какое лучше? Черутти украдкой поглядывал на меня. Его удивляло мое ожесточение против Муррабеда. За этот год, что он находился в бригаде, Черутти за мной такого не замечал. Муррабед не заслуживал никакой жалости. Он всегда был готов на самое худшее. Это читалось в его глазах. Более того, он чувствовал себя под защитой тех, кто снабжал его наркотиками. Да, я сильно желал, чтобы он сел в тюрьму. Я хотел, чтобы это произошло здесь, сейчас. Наверное, потому, чтобы доказать самому себе, что я еще способен вести расследование и довести его до конца. Это успокоило бы меня в отношении собственных возможностей идти до конца в расследовании гибели Уго. И, кто знает, Лейлы.